Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 55 страниц)

– А я вот – коммунистка и верую! – заявила Антонина и, оттолкнув Маннергейма, заняла середину комнаты, возвышаясь над Андреем, как некая арийская языческая богиня.

Бегишев, которому ее спина загородила поле зрения, потянулся вперед и с заворотом ущипнул ее.

– Мать твою! – закричала верующая коммунистка, разворачиваясь и выплескивая в лицо Бегишева стакан с водкой.

Бегишев резво для своих объемов поднялся и жирным кулаком попытался своротить своей приятельнице челюсть, в чем ему помогал телохранитель Алик, который ловко заломил Антонине руки за спину, чтобы Бегишеву было удобнее ее бить. Но Антонина не желала, чтобы ее били по лицу, и потому начала лягаться, выкидывая вперед поочередно толстые крепкие ноги в черных чулках.

– Не сметь! Не сметь! – кричал Фрей. – Я запрещаю вам этот мордобой!

Андрей быстро поднялся, так как битва перемещалась в его сторону и Антонина с державшим ее Аликом вот-вот должны были на него свалиться. Он успел вовремя отпрянуть, потому что они все же свалились в его кресло, оставив в тупом недоумении Бегишева, который в очередной раз промахнулся.

Наступила тишина, и хриплый голосок Маннергейма подытожил:

– Посуды-то побили, посуды… не расплатиться.

Посуды побили не так уж много, нечего было особенно и бить. Скорее всего Маннергейм имел в виду бутылки со спиртом и вином – вот они пострадали, как пострадал и ковер, по которому разлилось пахучее озеро с заливами и островами.

– Вы куда? – спросил Бегишев, заметив, что Андрей уже подошел к двери. – Праздник-то еще не кончился.

– Но стал слишком шумным, – сказал Андрей.

– Дружеская вечеринка, как без споров! – сказал Бегишев, широко улыбаясь, вернее, стараясь это сделать – для такого его лицо не было приспособлено. – Мы же еще ничего о вас не знаем.

Андрей хотел было сказать, что это – не его идеал вечеринки, но Фрей почуял неладное и буквально повис на нем, оттаскивая от двери:

– Вы обязаны остаться, просто обязаны. Мы все единогласно избрали вас своим товарищем. Не думайте, что мы такие простые, нет, нам уже многое о вас известно.

Что случилось? Что они могли узнать? И где? Допустим, что на судне у них есть свой осведомитель, даже допустим, что они проверяли списки всех членов конференции. Сто пятьдесят человек. Но ради чего?

– Вы думаете, – Фрей проявил завидную проницательность, – вы думаете сейчас: «Не верю я этим чайникам. С чего бы им проверять личные дела сотни писателей?» А ведь вы не правы! Некоторых мы и без того знаем – с кем сотрудничали, кого читали. Вы знаете, например, что на борту нашего парохода находится известный писатель Михаил Кураев?

Андрей ничем не выразил согласия либо удивления.

– Хороший писатель. Его уже переводят на иностранные языки. Но его творчество вызывает у нас некоторые сомнения. Почему? А потому что в своей повести «Капитан Дикштейн» он с сочувствием описывает Кронштадтский мятеж, восстание оголтелых левых эсеров против нашего рабоче-крестьянского правительства. – Последние слова получились с отличным ленинским грассированием – Андрей чуть было не похвалил Фрея. – А вот про вас, Андрей Сергеевич, мы ничего не знали.

– Плевали мы на тебя, если бы не чемодан, – пояснила Антонина.

– Вы пришли ко мне на помощь, – сказал Фрей. – И вам, наверное, показалось – какие неблагодарные люди!

– Я это пережил.

– А вот мы не пережили, – сказал Бегишев. – Какого черта в наши дни человек кидается за чужим чемоданом? Значит, он дурак или провокатор.

– Дурак, – признался Андрей.

– А где вы работали до института археологии?

– В разных местах, – сказал Андрей.

– И не сидели? – вмешался Фрей.

Они втроем по очереди задавали вопросы, сразу отрезвев. Они с трудом могли дождаться очереди – как будто в тире с одним ружьем на всех: оживившийся Бегишев, помолодевшая Антонина и выросший на голову Фрей. Алик тем временем убрал осколки, откуда-то достал новые бутылки и открыл их. Никто, кроме Андрея, не обращал на него внимания!

– А что вы делали в Бирме? – спросил Фрей.

– Это было давно. Я там участвовал в раскопках.

Хорошо, если они не очень тщательно копали – могли бы узнать нечто лишнее.

– Почему именно вы?

– Потому что я знаю иностранные языки.

– Зачем вам это понадобилось?

– У меня способности к иностранным языкам. И диплом. Не знаю, что вас больше устраивает.

– Не иронизируйте, – заметила Антонина. У нее оказался наибольший опыт (или способности) к допросам. – Мы спрашиваем дело.

– Мы спрашиваем дело, – подтвердил Маннергейм, который не принимал участия в допросе, а подливал себе пепси-колу из большой пластиковой бутылки и заедал конфетами.

– И мы хотим вам доверять, – сказала Антонина.

– Вы слишком добры ко мне.

– Опять ирония?

– Я так неудачно устроен.

– А если бы вы знали, батенька, – сказал Фрей, – что мы ставим себе целью возвращение социалистического общества в нашу страну, как бы вы к нам отнеслись?

Теперь надо было ответить убедительно. Они тебя слушают, они смотрят, они нюхают воздух, который тебя окружает, они – стая, готовая тебя растерзать или отодвинуться, чтобы уступить тебе место у растерзанной антилопы. Ну, отвечай!

– Это никого не касается.

– Но почему? Не стесняйся. – Фрей мог быть убедительным, даже трогательным, когда нужно. – Говори.

– Я рос и воспитывался в коммунистической семье… – сказал Андрей медленно, запинаясь. – Я был комсомольцем, я во многом сомневался… и были сложные времена.

– Так, – согласился Фрей. – Ты прав.

– Перелом мне… перелом дается непросто.

– Нам всем непросто! – сказала Антонина.

Бегишев уже несколько минут молчал. Смотрел на Андрея, словно гипнотизировал, оценивал, проверял, но рта не раскрывал.

Андрей отпил из бокала. Водка у них была хорошей.

– Мне нужно жить спокойно, мне нужно, чтобы на улицах было безопасно, чтобы не царили злость и беззаконие…

– Нам тоже это нужно, товарищ, – сказала Антонина, вложив в слово «товарищ» ритуальное содержание.

Андрей все более увлекался, входил в роль, которая была тем более несложной, что ему почти не приходилось изобретать. Вопрос заключался лишь в том, что же они хотели от него услышать.

– И когда я увидел, как у пожилого человека какой-то мерзавец утянул чемодан… ну, наверное, каждый из вас сделал бы то же самое…

– Нет, – сказал Бегишев, – если ты не провокатор, то тогда мало кто в наши дни так поступает.

– Есть еще люди, – сказал Фрей, и его голос дрогнул.

– А может, это случилось потому… вы меня простите, – продолжил Андрей, – что вы показались мне очень похожим на одного человека.

– И на кого же, если не секрет, товарищ?

– На Владимира Ильича Ленина, – ответил Андрей.

– Правда? – спросила Антонина.

– А разве вы этого не замечали? – пришла очередь удивиться Андрею.

– А в самом деле, – после некоторого раздумья сделал подобное же открытие Бегишев.

– Если бы наш Владимир Иванович не был похож на Ильича, ты и не побежал бы за преступником? – спросила Антонина.

– Не знаю, – признался Андрей.

– Вот теперь самое время выпить, – сообщил Бегишев.

И все с облегчением оттого, что допрос пока закончился и все обошлось, налили себе побольше и выпили по последней, которая вовсе не была последней.

Андрей давно столько не пил, к тому же не был уверен, что его новые знакомые так уж искренне желают напиться с ним наравне. Им он нужен пьяный: может, допрос и закончен, но разговор – нет. Так что не исключено, что неровный самолетный шум в голове и раздвоение предметов в глазах – следствие неких добавок… ну и черт с ними. Главное – помнить урок пана Теодора: «Если тебя испытывают добрыми русскими алкогольными методами – в России всегда предпочитают этот способ иным, – помни, что ты любишь людей, которые тебя спаивают, что они лучшие твои друзья. Конечно же, ты не можешь огорчить их, допуская в тайники своей темной души. Но любовь пускай тебя переполняет. Не мешай ей».

«…Я люблю эту грубоватую, но неглупую и привлекательную Тоню… и Бегишева… Бегишев, я тебя разгадал, ты вовсе не такой злой, каким хочешь показаться… А Ленин – Ленин наш вождь. Он и сегодня мой вождь, как и вождь всех трудящихся нашей планеты…» Разум Андрея знал, что притворяется, и это почему-то нужно… Он хочет поделиться с Антониной своим чувством к Лидочке… «Ого, сколько они в меня вкатили! Пора валиться с дивана, чтобы дать возможность отвести меня домой, в надежде на то, что Алеша еще не вернулся. Им так хочется покопаться в моих вещах… Все, я отключаюсь, не переставая лепетать о любви к России… Где ты, Алик? Ведите меня!»

Вели его, кажется, Алик с Маннергеймом, а Антонина шагала сзади. Время было позднее, депутаты и спонсоры, утомленные первым днем круиза, уже разошлись по каютам, лишь из музыкального салона доносился низкий хрипловатый голос Дилеммы Носатовой… нет, Кафтановой. «Как ее зовут? Алик, как эту певицу зовут? Революция? Спасибо, мальчик».

– Ты сам постучи, – сказала Антонина.

– Нет, – сказал Андрей, – пускай сначала ваш Оппенгеймер скажет, есть там кто-нибудь? Пускай скажет, раз он экстрасенс.

– Еще чего не хватало! – обиделся Маннергейм. – Вы хотите стрелять из меня по воробьям?

– А ты стрельни! – настаивал Андрей и тут же вновь погрузился в небытие.

Так и не выяснив, есть внутри кто или нет, они подтолкнули Андрея вперед, и тот распахнул дверь, рассудив, что Алеша вряд ли стал бы устраивать любовное свидание, не заперев дверь изнутри – в любом ином случае он Андрея простит, потому что Андрей, по правилам игры, смертельно пьян.

Алеши в каюте не было.

Но свет горел.

И еще – в каюте находились два человека.

Они так дружно и стремительно кинулись к двери, что создали в дверях тугую пробку и прошибли ее, словно сами были согревшимся шампанским.

Андрей послушно и безвольно упал, не пытаясь сопротивляться либо участвовать в мимолетном бою, Антонина зарычала, хотя должна была бы визжать, Алик схватился с одним из убегающих, а вот Маннергейму не повезло – он попал под одного из гостей, как кролик под танк. Потом, когда Андрей попытался восстановить последовательность событий, ему показалось, что он помнит звук трещащих ребер экстрасенса, который не только не сумел мысленно заглянуть за дверь, о чем его просили, но и не догадался, что по нему пробегут каблуками.

Далее мысли и воспоминания Андрея путались – он лишь понимал, что его спутники, намеревавшиеся уложить его спатеньки, а потом спокойно обыскать его вещи, опоздали. И это было смешно. Вернее, скажем, забавно.

Поднявшись с пола и ввалившись в каюту, Андрей направился было к своей койке, но остановился и жалобно сообщил Антонине:

– Как же я спать буду?

Спать и в самом деле было негде. Не ожидавшие скорого возвращения хозяина гости свалили на пол одеяло, простыни, подушки, матрас, а потом еще и подняли койку, чтобы проверить, не лежит ли чего в ящике под ней.

Все было перевернуто и на столике. Неясно, искали они там что-то или просто смахнули все на пол, чтобы освободить стол. А стол понадобился, чтобы вывалить на него содержимое небольшого потертого чемодана Андрея.

Такая же судьба постигла и рюкзак Алеши Гаврилина, вывернутый на койку.

Может быть, гости собирались потом прибрать за собой, но скорее всего они ничего не боялись.

Сейчас – самое время Андрею протрезветь. Так и случилось бы, если бы отравление ограничилось тремя-четырьмя рюмками водки. На деле же он был накачан снотворным настолько, что даже нечеловеческие попытки держать себя в руках ни к чему не привели. Неверными руками Андрей рванул на себя койку и свалился на голый матрас.

И больше ничего не помнил. До утра.

Все остальное ему рассказали другие.

И о том, как возмущенная Антонина кинулась к дежурной за стойкой администратора и подняла тревогу, как прибежал старший помощник, как подняли Бригитту Нильсен и Эрнестинского, как гремел международный скандал и как бил себя в грудь пассажирский помощник, как искали по следам виновных, как Антонина с Аликом давали показания разбуженному капитану, но в коридоре было темно, к тому же бандитов разглядел только шедший первым Андрей.

* * *

– Значит, так, – сказал Алеша Гаврилин, когда утром Андрей окончательно проснулся, но поднять голову, наполненную совершенно жидкими, вонючими и раскаленными мозгами, был еще не в состоянии. – Что тебе принести из ресторана? Кофе, сок или банальный кефир?

– Зеркало, – ответил Андрей.

– Ты лучше себя пощупай, – сказал Алеша Гаврилин. – Лицо на месте, нос, глаза, щеки – все как у людей. А смотреть в зеркало я не советую.

– Расцветка, да? – осторожно спросил Андрей.

– Расцветка экзотическая.

– Тогда сто граммов кефира, – сказал Андрей и послушно ощупал лицо – до кожи было противно дотрагиваться, словно кое-где она слезла.

– Хорошо, я пойду за кефиром и кофе, – сказал Гаврилин. – Ваши пожелания внушают мне надежды на благополучный исход… сэр.

Пока Гаврилин ходил в ресторан, Андрей вытащил себя за уши из койки и доковылял до туалета. И в самом деле следовало бы послушаться совета мудрого человека Гаврилина и заранее разбить все зеркала. Опухшая голубая рожа тупо глядела на Андрея из зеркала, и, лишь показав ей язык и увидев, как она это делает в ответ, Андрей смирился с тем, что его лицо и рожа в зеркале принадлежат одному телу.

Почистив зубы и изгнав изо рта эскадрон, проведший там ночь, Андрей возвратился к койке. Тут появился и Гаврилин с подносом, на котором был сок, кофейник и кефир, а к ним – нарезанная колбаса и несколько булочек.

– Я составлю тебе компанию, – сообщил Алеша и разлил кофе по чашечкам. – Руководство ресторана резко выступало против разбазаривания посуды по номерам, но сочувствие к твоей нелегкой судьбе, а также заступничество фрекен Бригитты нас с тобой спасло.

– Они раскаиваются? – спросил Андрей.

– Я попросил бы вас быть более конкретным. Чьих раскаяний вы жаждете? Капитана? Пароходства? Правительства нашей советской родины или тех неумелых грабителей, которые забрались к нам в спальню?

– Кого-нибудь поймали?

– Разве без твоей помощи поймаешь?

– Их было двое?

– Говорят, что двое. А чем ты так привлек внимание к своей персоне?

– Я думаю, они начали с моей койки, а потом намеревались заняться тобой, как богатым и знатным человеком.

– Ты оживаешь, Берестов, – заметил Гаврилин, который хотел бы представить предположение Андрея как шутку, но не очень получилось. – Ты уже начал строить гипотезы. Для человека, который насосался так, что не разглядел воров, шуровавших в его пожитках, ты быстро восстанавливаешься.

Андрей был убежден в том, что один из двух грабителей был повар Эдик – даже рука была завязана. И это было плохо для Андрея. Теперь, когда этот Эдик и его покровители наверняка убеждены в том, что Эдик опознан, – они не имеют права игнорировать опасность, исходящую от Андрея. А раз так, то ему надо быть втрое осторожнее.

Но что-то не стыковалось. Ведь Андрей совершенно случайно увидел, как повар Эдик намеревался утащить чемодан. В конце концов – что тут такого? Каждый гражданин имеет право подрабатывать в свободное от рейса время. Затем Андрей встретил повара в ресторане и узнал его. Значит, повар был настолько нахален, что после провала своей операции не побоялся вернуться на борт. А ведь не исключено, что и телохранитель Алик тоже его узнает? Затем начинается совсем уже интересное: сначала друзья Фрея устраивают Андрею допрос, связанный в первую очередь со злосчастным чемоданом. А что тебя, молодой храбрец, заставило бегать за нашим багажом? Потом и сами воры, которые также таятся на корабле, никак не успокоившись, решают повторить ограбление, избрав на этот раз своей жертвой Андрея. И на подвиг снова отправляется Эдик. И вы меня никогда не убедите, что Эдик залез в каюту Андрея только для того, чтобы начался никому не нужный международный скандал, или потому, что Андрея здесь принято считать миллиардером-инкогнито. Нет, просто произошло повторение ситуации. Одни подпаивали и допрашивали из-за чемодана, а другие обыскивали – тоже из-за чемодана. Значит, в чемодане Фрея лежат не только лишние бутылки водки, а что-то еще. Всем интересное. Наверное, книга Андрея Берестова «Миг истории».

– Привидение, которое улыбается, – проницательно заметил Алеша, глядя, как слабая улыбка блуждает по лицу Андрея, столь углубленного в тайные мысли. – Еще есть будешь? А то я обещал вернуть посуду как можно скорее в ресторан, а потом бежать на заседание. Мне переводить. Там есть девочки, но Бригитта просила меня в первый день проконтролировать ситуацию. Ты не боишься остаться один?

– Почему я должен бояться?

– А на самом деле, почему ты должен бояться?

От двери Алеша добавил:

– Запрись на щеколду.

– Ладно. – Андрей вытянулся на койке.

Он чувствовал почти сладкую слабость во всех членах тела.

«Сейчас пойду и закрою…»

Наверное, он задремал, потому что не заметил, как вошла Антонина. Волосы ее были забраны назад, в узел, и оттого лицо полностью преобразилось. Он бы не узнал ее на улице. Лицо стало жестче, серые глаза потеряли близорукую доверчивость, вытянувшись уголками в стороны и вверх, сузившись, как у готовой к прыжку кошки.

– Чего же не заперся, – укорила его она, – мало ли кто войдет.

– Доброе утро, – с трудом произнес Андрей, – мы не на войне.

– Мы, к сожалению, всегда на войне, – ответила Антонина. – Ты мне симпатичен, и я хочу, чтобы ты был с нами. Тебе нельзя оставаться одному… таких пожирают… ам, и все!

Она показала большой, полный зубов рот: спереди зубы были белыми и крепкими – в глубинах рта светились массивным золотом.

– Чем вы меня вчера опоили? – спросил Андрей.

– Ни в коем случае! – возмутилась Антонина. – Ты за кого нас принимаешь? Если мы расположены к человеку, мы его не тронем, понял?

– Не хочешь говорить, не надо.

– Даже думать не хочу. Головка болит?

– Пройдет.

Антонина наклонилась к его голове, коснулась мягкими губами лба.

– Температуры нет, – сказала она. От нее пахло табаком, французскими духами и легким перегаром.

– Я велела врачу зайти, – сказала она.

– Не надо, я скоро встану.

– Нет, ты лежи. У меня к тебе такая просьба: полежи до обеда, будь ласков.

– Зачем?

– Для здоровья. Ты мне обещаешь?

Глаза ее умоляли, ласкали… Но все равно оставались кошачьими. Даже цветом изменились в зелень.

Она дотронулась пальцами до щеки Андрея и легонько погладила ее.

И тогда Андрей сообразил – как же сразу не понял? – им нужно, чтобы он оставался приманкой. В надежде, что те – их настоящие противники – придут сюда выяснить, что он знает…

То ли Антонина догадалась, что Андрей заподозрил ее в очередной хитрости, то ли почувствовала неловкость…

– Ты не бойся, – сказала она. – Мы будем рядом с тобой.

– Вы всегда рядом со мной, – сказал Андрей. – Если бы я знал – зачем?

– Все люди нужны друг другу, – ответила Антонина голосом отличницы. – Одни как друзья, другие как враги. Я где-то в американском фильме это слышала.

– В американском?

– Враги нам тоже нужны. Без них мышцы слабеют.

Она наклонилась и быстро – он не успел отвести в сторону голову – сильно поцеловала его в губы.

Когда она уже была у двери, Андрей спросил:

– Никто не задал мне простого вопроса…

– Значит, не нужно, – сказала Антонина.

– …видел ли я раньше этих людей?

– Значит, не играет значения, – повторила Антонина.

Уходя, в отличие от Алеши она не просила закрывать дверь на щеколду. Тоже понятно. Если он нужен им как приманка, то добыча должна забраться в капкан. А если в капкане заодно окажется и кролик, это уже проблемы кролика.

Лежать было неуютно. Если Эдик или кто-то из его друзей захочет убрать свидетеля, здесь не скроешься. Впрочем, почему кто-то будет на него нападать? Воры редко выходят за пределы своей специальности. Андрей опустил ноги на теплый пол, поглядел в иллюминатор. За иллюминатором было серое небо, и пришлось привстать, опершись о край столика, чтобы увидеть, что волны тоже серые, но темнее неба.

Андрей протянул руку вперед – проверить, как открывается иллюминатор. Это оказалось вполне реальным делом – можно спокойно вытолкнуть человека наружу.

«А какого черта я всех слушаюсь? Почему я должен сидеть в тупике, откуда один выход – головой вниз в холодную воду? Ведь никто не запретит крысе выйти из норы и погулять по коридорам».

Даже голова перестала кружиться – и страхи исчезли. Одеваясь, Андрей решил проверить, не утащили ли чего – ведь вчера было не до этого, – кажется, он сказал им, что все на месте…

Чемодан лежал на полке в ногах. Он был прикрыт, но не заперт. Все вещи некто аккуратный, аккуратнее Андрея – вернее всего, Алеша Гаврилин, – сложил как положено. Вот и фотоаппарат – единственный предмет, который следовало бы утащить, – неплохой «Зенит», правда, до мирового уровня не дотягивает.

За дверью кто-то остановился…

Шел по коридору и остановился.

Нет, не один. Там два человека. Тихо переговариваются.

Сейчас ручка двери начнет медленно поворачиваться – как в фильме «ужасов».

Андрей смотрел на ручку.

Ручка дрогнула.

И ничего, ровным счетом ничего, что можно бы считать оружием! Лишь очень толстая французская книга, которую Алеша читал перед сном.

Неожиданно в дверь постучали. Вполне деликатно, цивилизованно. Словно сначала решили проверить – а вдруг он не один?

Андрей хотел ответить, но голос его не послушался. Оказывается, он перепугался.

– Можно? – спросил Миша Кураев, заглядывая в каюту.

Андрей смотрел на него мало сказать удивленно – глупо, тупо, обалдело, словно действие развивалось по законам трагедии и вдруг в ней появился комедийный, шутовской элемент.

Но Миша Кураев ничего не почувствовал – видно, он шел по обычному теплоходу, по обычному дневному коридору и не представлял себе, что угроза смерти может совершенно реально нависать над Андреем, который прячется в каюте, как в норе.

– Ты что? – спросил Миша.

Из-за Кураева выглянул ленинградский писатель Миша Глинка – жилистый, прыгучий и непоседливый; когда-то они все вместе были в Репине и Миша Кураев бесконечно спорил с Мишей Глинкой о том, что лучше знает флот, любит море и лучше пишет об этом. Глинку Андрей еще не видел на «Симонове», но, увидев, обрадовался.

– Слухами земля полнится, – сообщил Глинка, останавливаясь в дверях. – Нашего московского гостя ограбили, унизили и еще дали ему по голове сахарной свеклой.

– Последнее – выдумка, – ответил Андрей и бессильно опустился на койку.

– Ну, ты – бледный! – сообщил Кураев.

– Вы заходите, я перепил вчера, – сказал Андрей. Это было правдой, и правдой самой подходящей к этой атмосфере – не станешь же рассказывать этим здоровым веселым людям о том, что только что трепетал в ожидании смерти.

Писатели уселись рядком на аккуратно застеленную койку Гаврилина, и Кураев, чуть смущаясь или лукаво делая вид, что смущается, вытащил засунутую под свитер, за матросский ремень, плоскую бутылку коньяка.

– Не примешь для укрепления здоровья? – спросил он.

– Приму, – сказал Андрей. Иначе сказать было нельзя.

Один стакан нашелся на столике, потом Андрей вспомнил, что второй можно принести из туалета, в нем зубная щетка и тюбик… Он прошел в туалет, взял стакан, выложил его содержимое на полочку и вымыл его. Кураев и Глинка молчали, а если и говорили, то так тихо, что за стрекотанием струйки воды не было слышно. С мокрым стаканом Андрей вышел из туалета. Налево была каюта – Кураев стоял спиной к нему, смотрел в иллюминатор, Глинка листал толстый французский том. Андрей посмотрел направо, на дверь.

И увидел, как ее ручка медленно опускается – человек, намеревающийся войти, не хотел, чтобы его услышали.

Надо было позвать, может, со смехом даже сказать Глинке – он ближе, он бывший нахимовец и привык быстро реагировать на опасность: «Миша, погляди, меня хотят убить».

Ничего Андрей никому не сказал. Он смотрел, как ручка продолжает опускаться, словно это движение можно растянуть до бесконечности.

Тут Кураев обернулся от иллюминатора и спросил:

– Тебя, голубчик, за смертью посылать?

Но дверь уже открылась – ринулась внутрь, как будто была не прямоугольником неодушевленной материи, а зверем.

В прямоугольнике образовался человек.

Кураев сразу сделал шаг ему навстречу.

Но человек ахнул и исчез.

Его рванули в сторону – его унесло какой-то резкой силой, как порыв ветра сносит сухой лист.

Глинка поднялся и, сделав предупреждающий жест, чтобы остановить Кураева, на цыпочках побежал к двери.

Выглянул.

Повернул голову в другую сторону.

– Я мог бы поклясться… – сказал он.

Кураев уже стоял за его спиной и выглядывал в коридор.

Потом посмотрел на Андрея с некоторой укоризной.

– Ты его узнал?

– Нет.

– Куда он мог убежать?

– В любую соседнюю каюту, – сказал Глинка.

На самом деле Андрей успел рассмотреть, что это был вездесущий Эдик. Даже не по взгляду, не по лицу – по завязанной руке. «Какого черта его посылают – он же известен… а кого послать? Он известен, ему и ликвидировать свидетеля». Мысли бежали в терминологии дешевого фильма, но Андрей никак не мог отделаться от того, что играет в нем роль – роль простака.

– Ну, у тебя как на вулкане, – сказал Глинка. – Давай выпьем здесь, а потом пойдем на заседание.

– Нельзя выпить, а потом идти на заседание, – поправил его Кураев. – Мы должны показывать пример заграничным писателям, а то они тоже будут сначала выпивать, а потом идти на заседание. Ты выпьешь?

– Выпью, – сказал Андрей.

– А когда будет настроение, пойдем в бар, где нас никто не услышит, и ты расскажешь нам больше, чем мы уже знаем, – сказал Глинка.

Разлил коньяк Кураев аккуратно и точно, как человек, всю жизнь мечтавший стать командиром крейсера, а проведший полжизни редактором «Ленфильма», пока не смог накопить в себе энергии бунта и ворваться в литературу, хотя за его спиной или у его локтя не было ни одной благожелательной критикессы и его первую повесть вежливо отшвыривали друг другу все толстые журналы.

Где сейчас Эдик? Спрятался в соседнем купе? Если он член какой-то группы, в которую входят люди из команды, то он может проникнуть в любую каюту, на любую палубу – как герои повести Шагинян «Месс-менд», которым подчинялись вещи.

– Пошли на палубу, – сказал Кураев. – Подышишь свежим воздухом в нашей неинтересной компании. Только умоляю – оденься потеплее, с перепоя надо беречь тепло.

Писатели повели его на палубу, там было холодно, дул свежий ледяной ветер. Коньяк начал действовать – всем было весело. Потому не хотелось думать о чем-то плохом, выходящем за пределы обычного круиза.

Потом они потащили Андрея в верхний бар «Белые ночи». Там было почти пусто, только Дилемма Кофанова наигрывала что-то на пианино, а один из ее оркестрантов стоял, облокотившись на инструмент, и пальцами, словно грозя, отбивал такт. В глубине, в кресле, с бокалом пива сидел Алеша Гаврилин. Видно, он отработал свое и теперь наслаждался лицезрением Дилеммы, которая ему нравилась, несмотря на дикое имя. Он утверждал, что у нее перспективный голос.

Когда они шли на палубу, а оттуда в бар – Кураев всегда шагал спереди, Глинка сзади и Андрей в середине. Они были как мальчики, играющие в войну. Они были правы. Андрею так было спокойнее.

И все же они упустили его на несколько секунд.

Андрей заметил, как Антонина заглянула в дверь бара, показав половину лица. И исчезла.

– Я сейчас, – сказал Андрей. – Я на минутку.

Глинка сразу поднялся. Но Андрей оказался проворнее.

Он вышел к широкой лестнице. Антонина стояла сбоку и раскуривала сигарету.

– Можешь гнать своих братцев-писателей, – сказала она. – Больше он тебя не тронет.

Глинка выглянул из бара.

– Мы тебе налили, – сказал он.

– Пить надо меньше, – сказала Антонина. – Голова должна быть ясной.

– Спасибо, – вежливо ответил Глинка. – Я передам по цепочке.

– По какой цепочке? – не поняла Антонина.

– По пионерской, – ответил серьезно Глинка.

Антонина пошла прочь. Она шла по-гвардейски – уверенно держась на высоких острых каблуках, словно была в сапогах.

– Не попади в сети любви, – предупредил Глинка, и они вернулись в бар.