Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 55 страниц)

Те щелкнули каблуками, признавая таким образом право Мати на существование.

Жулик, что был потолще и лысый, развернул план полигона. Оказывается, он был введен в курс дела. Матя с удивлением поглядел на Алмазова – тот кивнул, подтверждая этим свое решение.

Лысый жулик прикрепил план к стене заранее заготовленными в пухлом кулачке кнопками, а второй жулик, курчавый, начал читать диспозицию, показывая указкой, где решено расположить клетки с дикими животными и домашним скотом, какие будут привезены растения и даже микроорганизмы. Мате стало скучно, он отвлекся, но тут услышал слово «слон».

– Вот именно, слон, – повторил жулик, встретившись с удивленным взглядом Мати. – У нас достигнута договоренность с Свердловским зоопарком, который как раз намерен проводить списание ряда животных по возрасту и болезням. Мы поговорили с товарищами. Они согласились. Сейчас мы готовим зверей к доставке.

– Какого черта вам понадобился слон? – удивился Алмазов.

– В соответствии с научным заданием, – смело парировал лысый жулик. – Нам было приказано охватить испытаниями максимально возможный круг живых существ.

– А это даже интересно, – сказал Матя.

– Ты не понимаешь, – огрызнулся Алмазов. – Ведь слона сюда волочить надо, ему нужны охрана, люди, жратва, тонны бананов, мы где это все достанем?

– Ну уж это преувеличение! – обиделся за слона один из капитанов. – Слоны картошку едят, морковь и капусту. Нормально питаются.

– Обойдемся без слона, – отрезал Алмазов.

– Но мы везем и других животных.

– Других везите, – отмахнулся Алмазов, – каких хотите везите, но чтобы без слонов.

Матя подумал, что наверняка они притащат тигра, жалко тигра, убьют ведь.

А жулик тем временем продолжал твердить о трудностях с обогревом воды, из-за чего не удалось выполнить задание по рыбам и земноводным.

– Хорошо! – рявкнул Баскаев. – Закругляйтесь. Как насчет человеческого материала?

Матя насторожился.

– Здесь уполномочен я, – сказал один из капитанов – человек без лица, не запомнишь, даже прожив год в одной комнате. – Принято решение о привлечении к опыту семидесяти человек разного возраста и обоего пола, преимущественно мужского.

– Женского зачем? – спросил Баскаев.

– У них другие реакции, – сказал толстый жулик. – Совсем другая физиология. Очень полезно для сравнения.

– И как их будете размещать? – спросил Алмазов.

– Мы предполагаем воспользоваться вашим советом, – сказал капитан, преданно глядя на Алмазова. – Мы создаем из материала временные семейные единицы, чтобы расселить их по основным строениям города.

«Господи, – понял Матя, – они собираются убивать людей! Этого еще не хватало!»

– Погодите, погодите! – Матя отложил карандаш. – Зачем вам люди?

– А кто, вы думаете, в городах живет? – Баскаев был явно готов к такому вопросу. – Мыши, да?

– Мыши и морские свинки предусмотрены, – поспешил вставить курчавый жулик. – О них мы доложим ниже.

– Спасибо, уже доложили, – сказал Матя. Он поднялся. – Я протестую против включения живых людей в число подопытных животных.

Оба капитана и жулики смотрели на Матю обалдело. Словно он оскорбил их дурными словами.

– Товарищ Шавло, – произнес Алмазов. – Вы, видимо, забыли, что мы здесь собрались не шутки шутить. Идет речь о создании особого оружия, необходимого социалистической родине. Вы забыли об этом?

Матя отвернулся. Он уже был свидетелем эмоциональных спектаклей Алмазова. Они исполнялись не для него и не для Баскаева, которые знали Алмазова как облупленного, их должны были с содроганием выслушивать случайные зрители. И нести слухи о железном характере комиссара во все концы страны.

– Мне все равно, какое у нас оружие! – тоже закричал Шавло. – Не вы этих людей рожали, и не вам их убивать! Я не намерен участвовать в преступлении.

– Значит, вы намекаете на то, что я преступник? – спросил Алмазов.

– Не намекает, он так говорит, – подсказал Баскаев.

– Я только говорю, что не позволю ставить под угрозу жизнь людей, тем более женщин.

– А ну-ка, капитан, – произнес Алмазов, указуя пальцем на одного из командиров, – откройте глаза нашему профессору на то, кому он сочувствует и кого он называет людьми и даже женщинами. Давайте читайте!

Капитан тут же вытащил из портфеля аккуратно сложенные листы бумаги, и Матя с фатальным ужасом понял, что вся эта сцена с первого до последнего слова была предугадана Алмазовым и сыграна им. Вплоть до жеста капитана, доставшего списки.

– Подряд читать? – спросил капитан.

– Да, покажите нам, кому мы должны сочувствовать.

– Арский Наум Соломонович, – прочел капитан. – Приговорен к высшей мере наказания за участие в террористическом акте против детского дома в городе Туле, в результате которого погибло шестеро детей и около двадцати было искалечено…

– Сволочь! – с чувством сказал Баскаев и сжал покрытые рыжей шерстью кулаки.

– Аюталибов Хасан, – продолжал монотонно и медленно, будто недавно научился читать, капитан, – приговорен к высшей мере наказания за шпионско-диверсионную деятельность. Подослан из-за рубежа татарской террористической организацией.

– Дальше.

– Берестов Андрей Сергеевич, боевик партии эсеров, профессиональный убийца и немецкий шпион, приговорен к высшей мере наказания за участие в покушении на товарища Куйбышева.

– Читать дальше? – спросил Алмазов.

Шавло молчал. Он понимал, что ничего не докажет этим ублюдкам, лишь даст Алмазову возможность лишний раз покуражиться над ним. Нет, не сейчас он отомстит ему, но, когда придет его час, месть будет безжалостна.

– Не надо читать, – сказал Баскаев. – Товарищ профессор осознал свою ошибку. Он больше не возражает.

Шавло видел испуганные глаза одного из жуликов. Тот часто моргал и, видно, мечтал об одном – скорее убраться из этого кабинета.

– Товарищ Шавло, – услышал Матя голос Алмазова. – Я даю вам слово коммуниста и работника органов, что все без исключения люди, которые будут участвовать в нашем эксперименте в пределах города, были ознакомлены со степенью риска, которому они подвергаются. Им было сказано, что они могут выбрать между приведением в исполнение приговора и разумным риском… на войне как на войне.

– Это точно, – подтвердил Баскаев.

Шавло молча собрал со стола свои бумажки и пошел к выходу.

Никто его не останавливал. Он спиной чувствовал тяжелые взгляды чекистов и понимал, что его подвели нервы. Надо было держать себя в руках. В конце концов, он ничем не помог этим несчастным. И не мог помочь. И конечно же, Алмазов прав: по крайней мере теперь у них будет какой-то шанс. И он, Матя, позаботится о том, чтобы, если кто-то из них выживет, он был помилован. Надо будет сказать об этом самому наркому Ежову. Вот именно.

И уверенность в том, что он обязательно вступится за осужденных перед наркомом и кого-то спасет, его успокоила. А к вечеру ему удалось забыть о заседании и переключиться на более важные и горячие дела.

Глава 3
4 апреля 1939 года

Когда рейхсмаршал ВВС Герман Геринг дал обещание фюреру немедленно послать к Заполярному Уралу разведывательный самолет, он не кидал слов на ветер. Он вспомнил о «Ханне». «Ханна» было кодовым словом для аэроплана «Хейнкель-115», секретно изготовленного для выполнения особых миссий Люфтваффе.

Активная деятельность русских на побережье Ледовитого океана долго не вызывала особого интереса в Германии, так как этот район не мог влиять на расстановку сил в будущей войне. Русские осваивали эту ледяную пустыню, потому что нуждались в пути снабжения Дальнего Севера и Восточной Сибири. Железных и автомобильных дорог эта империя не удосужилась там построить, и на всем гигантском пространстве, превосходящем Европу, лишь одна железнодорожная нитка, созданная царем для вторжения в Северный Китай, прочерчивала Сибирь, прижимаясь к ее южным пределам.

Разумеется, отсутствие приоритетных интересов не означало полного пренебрежения к тому, что там происходит. Известно было, что за внешней частью айсберга – полярными станциями и посылкой учителей к эскимосам и лопарям – скрывалась империя концлагерей, таинственная и гигантская. Люди, проводившие годы в страшном рабстве в тайге и тундре, рубили там лес, копали золото и никель – кормили сырьем русскую военную машину. Но оттуда было почти невозможно убежать и добраться до цивилизованных мест, поэтому представления немецкой разведки о системе и функциях лагерей Севера были отрывочны и не всегда точны.

Интерес к русской Арктике увеличивался по мере неуклонного приближения к войне, которая не могла не вспыхнуть между столь близкими по сути и столь враждебными декларативно тоталитарными системами. Нет больших врагов, нежели соседи или различающиеся немногим племена и религии. Католики резали гугенотов куда яростней, чем сарацин.

Россия стояла на пути господства арийской Германии над всем миром и выполнения фюрером исторической миссии спасения мира от космического огня и очищения льдом человеческой расы – расы сверхлюдей, которая возвратит себе утерянное некогда господство над миром. Он обязан был, как учил великий Горбигер – неистовый седобородый философ-воитель, – очистить Землю от тех, кто произошел от непредвиденных грязных мутаций конца третичного периода, кто умело подражает людям, даже может совокупляться с человеком, порождая новых мутантов, – они страшнее животных и дальше от человека, чем животные, так как чужды естественному порядку Вселенной.

Ради великой цели предстояли великие жертвы, но в конце ждала великая слава. И к ней надо было идти хитростью, накапливая силы, и напролом, когда силы уже накоплены.

Гитлер надеялся в ближайшие годы избежать войны с Англией и Америкой, ибо часть их населения, особенно в Англии, относилась к лучшим образцам арийской расы, и обрушить первый удар на Восток с двумя целями – сокрушить еврейский коммунизм, ограничить и по мере сил привести к ничтожеству грязных славян, а затем пробить путь в Тибет, в Индию, где ждала истинная мудрость древних магов. Но все это могло случиться только после того, как Третий рейх станет достаточно сильным, чтобы сокрушить Сталина, скорпиона, почти наверняка не лишенного доли еврейской крови, как то было и с их первым вождем – Лениным и всеми уничтоженными скорпионом вождями первого поколения. Гитлер понимал Сталина, видел даже порой аналогии в их политике и учитывал, так как считал себя, в отличие от Сталина, человеком гуманным и мудрым, его ошибки и слабости, чтобы их не повторять. В свое время французская революция погубила себя тем, что якобинцы перебили друг друга. То же пытается сделать Сталин. Гитлер уже помог ему, использовав патологическую подозрительность и трусость предводителя русской коммунистической банды, сожрать собственных генералов и маршалов. Но это лишь первый ход в игре.

Сейчас, после успеха в Мюнхене, после аншлюса Австрии и присоединения Чехословакии и Мемеля, наступает пора решительных мер.

Весной 1939 года Гитлер уже знал, что следующим шагом на его пути станет еврейско-славянская Польша, ненавистная еще с Первой мировой, унизившая Германию, отобрав с помощью Франции ее исконные восточные земли. Польша нужна не сама по себе. Польша – это лишь плацдарм для покорения России. Хотя надо будет любой ценой добиться на этом этапе благожелательного нейтралитета Сталина. И Гитлер верил в то, что ему снова удастся обвести вокруг пальца этого кавказского бандита, неспособного подняться над сегодняшней выгодой и сегодняшними страхами. Он же рожден восточным базаром – ему надо показать пачку денег, и тогда все вино – ваше.

Так Гитлер сказал как-то близкой ему женщине, Еве Браун, хотя и не имел обыкновения обсуждать с ней политические проблемы. Но тогда понравилась собственная мысль, и надо было выразить ее вслух, чтобы понять, как она звучит. Ева в тот момент вязала, она была во всем покорна фюреру, она бросила сцену и кино, как только Гитлер приблизил ее к себе, и эта тихая, светлая улыбка, с которой она неизменно встречала своего повелителя, это спокойное стремление к домашнему уюту и видимое равнодушие к светской жизни, с одной стороны, радовали Гитлера, с другой – раздражали. Он не мог себя понять, оттого сердился. На самом деле он продолжал любить Гели Раубал, упрямую, страстную, может, даже неверную ему племянницу, которая закатывала скандалы фюреру, шедшему тогда к власти, если он не пускал ее в Вену, где она брала уроки оперного пения. Он сделал Гели предложение. Он готов был на все, чтобы подчинить ее себе хотя бы с помощью супружеских законов, непокорную и отчаянную Гели. Она была еще юной девушкой, он – сорокалетним и уже могущественным лидером национал-социалистов. Она покончила с собой после того, как Гитлер перед свадьбой категорически запретил ей возвратиться к своим музыкальным занятиям в Вене. Она посмела покончить с собой без его разрешения для того, чтобы сломить его, наказать, унизить перед всем миром! Но не подчинилась. Гитлер даже не смог быть на ее похоронах – его кузина, мать Гели, увезла тело в Австрию, а Гитлера, как радикального политика, в Австрию тогда не пускали. И в тридцать восьмом году, присоединив Австрию к империи, он специально распорядился о примерном наказании всех тех полицейских и правительственных чиновников, которые санкционировали, подписывали и исполняли запрет на его поездку.

Гитлер отдавал себе отчет в том, что Ева красива, что Ева покорна, что она – образец нордической женщины. И ему, хоть и был он уже всесилен в империи, льстили робкие и восторженные взгляды, которые кидали на Еву дипломаты или офицеры на торжественных приемах и выходах. Но если он всегда боялся измены Гели Раубал, в верности Евы он был, разумеется, уверен, и это отнимало у любви пряность и трепет авантюры, ибо Гитлер все равно оставался авантюристом и игроком. Гели заставила его проиграть – Ева была слишком легким выигрышем.

– Ему надо показать пачку денег – и все вино наше, – сказал Гитлер о Сталине, – потому что он рожден восточным базаром.

– О да, – ответила Ева, подняв на Гитлера преданный взгляд. В тот момент она думала о том, как плохо и стыдно перед собой и мамой жить в грехе, даже если твой возлюбленный – великий человек. Почему же он ни разу не сделал ей предложение? Почему он не хочет должным образом оформить существующие между ними отношения, почему он не хочет, чтобы у них были дети? Почему? Ведь он же делал предложение этой истеричке Гели Раубал. Ева об этом знала.

Гитлер отошел к окну. Мягкие склоны гор уже освобождались от снега. Небо было синим, весенним и чистым, как бывает только в горах.

Конечно же, Сталин, как тертый бандит, чует, что главная опасность для него таится именно в Гитлере. Конечно, он суетится, уничтожая соратников, объявляя их фашистскими шпионами. Конечно, под Сталиным, под его сапогами лежит гигантская империя, где бесплатно с рассвета до ночи трудятся миллионы запуганных рабов… Интересно, а почему он всегда ходит в сапогах? Наверное, это комплекс человека, изгнанного из духовного училища и не прошедшего в молодости очищающего горнила войны. Этот Сталин фактически не воевал, на него не падали снаряды, и в него не целился враг. Тогда понятно, почему он всегда ходит только в сапогах и военной форме. Ну что ж, мы заставим тебя использовать форму по назначению – в России отвратительные дороги, когда ты будешь бежать в Сибирь, тебе пригодятся твои сапоги…

– Сталину пригодятся сапоги, когда он будет бежать в Сибирь, – произнес Гитлер вслух, и Ева, оторвавшись от вязания, сказала:

– Конечно, Адольф.

Что же он строит там, в полярной ночи? Почему именно немецкий город? Неужели это на самом деле репетиция удара по рейху? А не стоят ли за этим городом другие, куда более страшные и могущественные силы – силы космического пламени, найденные еврейскими магами и колдунами? А может быть, город создан для ритуального сожжения в расчете на то, чтобы перенести заразу этого огня на настоящую Германию?

Гитлер обеспокоился. Как человек, предпочитавший верить в то, что исполняет волю магов и пользуется их тайной и молчаливой поддержкой, он допускал, разумеется, и существование вражеской магии, правда, до тех пор, пока это отвечало его интересам.

Гитлер прошел к телефону и приказал немедленно соединить его с рейхсмаршалом авиации.

Геринга отыскали в Берлине, он был у себя в управлении лесничеств, эту второстепенную должность он исполнял, пожалуй, увлеченней, чем прямые обязанности.

– Герман, – спросил Гитлер. – Я хочу знать, что делается для разведки объекта, о котором мы говорили вчера.

– Я надеюсь, что мы сможем принять меры в ближайшие дни.

Несмотря на то что это была специальная правительственная линия связи, собеседники предпочитали не говорить открыто.

– Не в ближайшие дни, а сегодня, вчера!

Геринг засмеялся, и Гитлер отвел от уха трубку, чтобы не слышать этого смеха. Герман родился летчиком и солдатом, он хороший товарищ, верный, надежный член партии, но никогда не станет умным человеком.

– Я нашел машину, – сказал Геринг. – Мною вызваны для беседы надежные пилоты.

– Привлеки к делу Канариса и Шелленберга, – сказал Гитлер. – Они в курсе дела, каждый сможет тебе чем-то помочь, если они проникнутся духом крайней важности этой миссии для судьбы рейха. Ты понял меня?

– Да, мой фюрер. – Геринг не смеялся. – Я сделаю все от меня зависящее.

– Где находится твой самолет?

– В Лапландии, – ответил Геринг.

После короткой паузы Гитлер вспомнил о «Ханне» и рассердился на себя настолько, что, холодно попрощавшись с Герингом, повесил трубку.

О «Ханне» должен был вспомнить он сам, а не Герман! Ведь создание ее было предпринято по идее фюрера, когда стало понятно, что в ближайшие годы или месяцы придется воевать на Крайнем Севере. Для того чтобы отрезать Россию от возможных союзников, следовало захватить Скандинавию и установить контроль над Северным морем, что требовало создания хорошо поставленной воздушной полярной разведки.

Год назад заводы Хейнкеля, разрабатывавшие модель скоростного торпедоносца дальнего действия «Хейнкель-115», двухмоторного гидроплана, поднимавшего до десяти тонн и имевшего скорость более 350 километров в час, получили задание на базе этого гидроплана разработать самолет-разведчик, который в дополнение к существующим качествам мог бы погрузить резервный запас горючего для дальнего перелета, садиться и взлетать как с суши, так и с любого озера или реки, а также подниматься до высоты в 6–7 километров. Первый из этих гидропланов, снабженный всем, что могло понадобиться для полетов в сложных полярных условиях, был назван «Ханной».

Тогда же встала проблема – а откуда же он будет совершать полеты над Норвегией, Баренцевым и Карским морями, Исландией и Гренландией? Базирование «Ханны» в Любеке было невыгодно. Для того чтобы добраться до целей, гидроплану пришлось бы пересекать Балтийское море, Скандинавию или Финляндию, что почти наверняка лишало полеты секретности.

Помогла стратегия Сталина, который полагал, что для безопасности его страны необходимо как можно дальше отодвинуть ее границы от жизненных центров, не понимая, что этим он удлиняет коммуникации, и без того безобразные в России. Сталин начал требовать у вполне лояльной к нему Финляндии ее южные, самые плодородные и густонаселенные провинции – так называемый Карельский перешеек. Якобы для обеспечения безопасности Ленинграда от той же Финляндии. С каждым днем ноты и ультиматумы Москвы в адрес Финляндии становились все агрессивнее – и финляндские руководители понимали, что самой Финляндии не выдержать напора России, она не продержится и недели. Потому начались переговоры между финским правительством и правительствами других европейских стран – Финляндия просила помощи у Швеции, Англии, в то же время неофициальная военная миссия посетила Берлин. В финской армии были сторонники мира с Германией, хотя высшее командование во главе с Маннергеймом относилось к такому союзу сдержанно, не столько из-за недоброжелательства к фашистскому правительству или к Германии, как потому, что надеялось избежать войны и рассчитывало на поддержку Лиги Наций, Великобритании и Швеции.

Но все же после тайных переговоров между финскими и немецкими генералами было достигнуто соглашение о том, чтобы переправить на север Лапландии самолет-разведчик «Ханна», который мог принести пользу обоим государствам: и Германия, и Финляндия были крайне заинтересованы знать, что же происходит в полярных областях России.

Осенью «Ханна» успела совершить три пробных полета, но с наступлением полярной зимы ее полеты потеряли смысл. Озеро, на котором она стояла, замерзло, и, хоть «Ханна» была амфибией и могла, поджав поплавки к брюху, выпустить шасси, морозы, дурная погода и невозможность фотографировать ночью делали ее бесполезной. Может, поэтому Гитлер за зиму забыл о гидроплане.

Гитлер сел за письменный стол и стал рисовать гидроплан, реющий над горами. В том, что «Ханна» есть и готова к полету, он увидел благоприятный перст судьбы.

* * *

Отношения Германии с Финляндией были настолько нестабильными и антигерманские настроения среди финнов, несмотря на русскую угрозу, так очевидны, что пребывание «Ханны» в Лапландии было одним из самых тщательно охраняемых секретов финских ВВС. Разумеется, и разговора о том, чтобы к отлету гидроплана из Берлина прибыли высокие чины, быть не могло. Канарис, Шелленберг и генерал авиации Мильх попрощались с пилотами в особняке управления А-6, которым руководил Шелленберг, – скромном двухэтажном доме на окраине Берлина.

«Хейнкель-115» не мог взять на борт всех людей, которых желали бы послать руководители разведки: приспособленный специально для полетов в высоких широтах и даже выкрашенный в белый цвет, чтобы легче сливаться со льдом, лишенный опознавательных знаков, гидроплан был переоборудован таким образом, что все свободное пространство было занято запасными баками с бензином. Конструкторы остроумно расположили запасные баки в громадных, похожих на гусиные лапы поплавках и заменили ими торпедные аппараты. Масляный бак буквально вползал в тесную кабину – более трех человек «Ханна» вряд ли разместила бы и обогрела в дальнем перелете. Зато при крейсерской скорости более трехсот километров «Ханна» могла пролететь без посадки до десяти тысяч километров.

В особняк управления А-6 были вызваны трое: первый пилот, ас Испании, кавалер Испанского креста подполковник Юрген Хорманн, оберфельдфебель штурман-наблюдатель Карл Фишер, отобранный авиационной разведкой как опытный воздушный фотограф, имевший опыт работы за линией фронта в конце Первой мировой войны, и второй пилот, сотрудник ведомства Канариса, именовавший себя по старой памяти капитаном, Иван Васильев, самый старший в экипаже по возрасту, ставший летчиком еще в 1912 году в русской армии, уже тогда завербованный немецкой разведкой, ибо, будучи на полетах в Бремене, проигрался в карты и не нашел ничего лучшего, как совершить глупейшую, даже наивную попытку ограбить небольшую ювелирную лавку, и был пойман через час после преступления. К этому греху, не столько страшному, как позорному для поручика, прибавился и другой, когда он совершил неудачный побег из полицейского участка. Спутники Васильева по гастролям и даже его механик так никогда и не узнали, где он провел три дня, сам поручик объяснил свое исчезновение романтическим приключением, а попреки товарищей, которых он заставил поволноваться за свою судьбу, он с ходу отмел. За эти три дня германским абвером поручику была вручена сумма, равная карточному долгу, не более того.

Во время Первой мировой войны пилот Васильев неоднократно впутывался в различные неприятные истории, но никто не мог притом поставить под сомнение его пилотский талант и отчаянную отвагу. Васильев часть войны провел в Севастополе, потом служил в Трапезунде, в Гражданскую летал мало – у него была прострелена левая рука, и он недостаточно владел пальцами – или утверждал, что недостаточно владеет. Но тем не менее он прошел весь путь с Белой армией и был пилотом последнего белого самолета, покинувшего Севастополь трагической осенью 1920 года. Канарис ценил этого агента, но понимал, что Васильева надо держать под контролем, не давать ему много пить и не допустить, чтобы он разбогател. Канарису нужен был трезвый и немного голодный Васильев. Трижды Васильев переходил границу и путешествовал по Советской России, выполнив некоторые важные поручения абвера, но и провалив другие, не менее важные задания. Он был котом, который гуляет сам по себе, теперь, к пятидесяти годам, довольно ободранным котом, но полным фанаберии и убежденным в том, что его славная богатая жизнь только начинается.

Вот этого человека Канарис и предложил Герингу третьим членом экипажа. Во-первых, он был русским и, более того, в отличие от профессионалов-эмигрантов настоящим русским, знавшим жизнь в России и даже побывавшим в Сибири, в зоне, и бежавшим оттуда. Во-вторых, Васильев был верен Канарису, потому что никому, кроме Канариса, не был на этом свете нужен. И Канарис был верен Васильеву. Наконец, Васильев не выносил коммунистов от мала до велика, и эта ненависть была немаловажным фактором для Канариса. Он был согласен на союз с самим дьяволом. Но только против мирового коммунизма.

Шелленберг пытался возражать против выбора Канариса, но ни у него, ни у Гейдриха не было достойной кандидатуры. Васильев был профессиональным разведчиком и притом профессиональным пилотом. Даже в последние годы он не желал уйти на покой, а трудился в небольшой авиакомпании, которая занималась перевозками грузов и почты.

Шелленбергу было интересно посмотреть, как составится экипаж, важнейшее в подборе группы разведчиков – их взаимная лояльность. А здесь попались такие разные люди!

И в самом деле, при первой встрече, когда участников полета оставили в пустой гостиной, а начальство незаметно наблюдало за ними, они держались настороженно и почти враждебно, тем более что не знали, в чем же заключается таинственное и срочное задание, ради которого их сюда привезли, вытащив среди ночи из постелей.

Юрген Хорманн, тридцать три года, сорок боевых вылетов, шесть испанских и два русских самолета на боевом счету, красавец, коротко подстриженный, темноволосый, голубоглазый ариец, известный многим девицам рейха по фотографии в «Патруле» и «Иллюстрирте», был выбран, разумеется, не за красоту и боевые заслуги, а потому, что до Испании участвовал в обеспечении немецких полярных экспедиций и не раз – в поисковых работах. В частности, именно ему удалось отыскать двух спутников адмирала Нобиле.

Хорманн всем своим видом показывал незаинтересованность в старших спутниках и первые полчаса просидел на стуле, закинув сапог на сапог и с преувеличенным интересом читая последний номер географического журнала, который взял со стола.

Карл Фишер, приземистый увалень в роговых очках, вовсе не похожий на человека, который значительную часть жизни провел в путешествиях, чуть церемонно представился остальным и принялся выпытывать у Хорманна, что он знает о причинах такой спешки. Хорманн ничего ответить не смог и не захотел. Тогда Васильев, поджарый и загорелый, с морщинистым мятым лицом и редкими, некогда буйными волосами, отыскал в буфете бутылку и несколько чистых бокалов – он знал, где искать и что искать, ибо лучше своих спутников представлял себе стандартный набор, имеющийся по разнарядке абвера в каждом из конспиративных особняков.

Васильев разлил коньяк в три рюмки, спутники вежливо поблагодарили его, но не присоединились, и Васильев в одиночестве выпил первую, и вторую, и третью рюмки. Он отлично понимал, что немцы, сидящие в гостиной, не так опасаются друг друга, как его – явно иностранца, – никуда не денешься от акцента, хоть уже скоро двадцать лет живешь в Берлине.

Так что наблюдение за экипажем мало что дало руководителям разведки, и по истечении получаса пустого ожидания, так ничего и не выяснив, Канарис и Шелленберг вошли в гостиную в сопровождении полковника из разведки Люфтваффе.

Представляться не пришлось – хоть и нечасто, но портреты и фотографии шефов разведки появлялись в прессе, к тому же каждому из пилотов так или иначе приходилось сталкиваться с обоими.

По предварительной договоренности говорил Канарис.

Решено было ничего, или почти ничего, от экипажа не скрывать, они должны знать, что следует искать и что это может означать. Канарис рассказал, что, по сведениям, полученным от агентуры, русские построили в тундре полигон, изображающий немецкий город. Он показал нечеткие, тайно сделанные фотографии и этим вызвал охотничий интерес у всех троих пилотов. Вернее всего, объяснил Канарис, русские намерены испытать на этом городке радиационную бомбу, надеемся, что у них из этого ничего не выйдет. Но всегда надо исходить из худшего – допускать, что враг силен. Неизвестно сейчас, в самом ли деле речь идет о бомбе или чем-то ином, неизвестен срок испытания бомбы, а в том районе у абвера нет своих людей. Фюрер весьма встревожен таким развитием событий и обращается к пилотам с просьбой сделать все от них зависящее и более того, чтобы проникнуть в тайну русских.

– А если это не бомба, а кино снимают? – спросил, ухмыльнувшись, Васильев со своим режущим немецкий слух откровенным российским акцентом. – От русских можно ждать всего, может, готовится эпопея «Взятие Берлина», на главную роль приглашен еврейский артист Чаплин, который будет играть Сталина.

Канарис вежливо выслушал реплику русского. Юрген Хорманн поморщился, будто укололо в зубе, а Карл Фишер позволил себе чуть наклонить голову, признавая этим как опытный разведчик, что любое объяснение, пусть даже самое дикое, может оказаться правильным, если ты имеешь дело с русскими.

– Если там будут снимать кино, вы должны выяснить, где расположена съемочная аппаратура и где живут великие русские актеры, – вмешался в разговор ироничный Шелленберг.

Беседа с заинтригованными теперь участниками полета продолжалась часа два, после чего шефы уехали, а их сменили разведчики групп обеспечения полета, которые должны были работать с каждым из пилотов в отдельности. Предусмотреть следовало все – от документов для Васильева, которому придется, если самолет удастся посадить неподалеку от города, отправиться туда, взяв на себя самую опасную часть миссии, до русских карт тех краев, достаточно неточных, но все же лучших, нежели немецкие, так как разведочные полеты в Арктике только начинались.

Приезжал профессор физики, который объяснял, какой может быть атомная бомба и по какому принципу она может действовать, – Юрген завел с ним занудный спор на тему, почему мы позволили этим недоумкам из России сделать бомбу, а сами плетемся в хвосте в ожидании, когда нас разбомбят. Юрген оказался порядочным занудой и человеком тоскливым и капризным. Зато Карл Фишер уже на второй день сблизился с Васильевым, потому что не питал к нему нордического презрения, которым был преисполнен Юрген, и знал из опыта старых дел, что лучше попасть в переделку с человеком, который считает тебя своим товарищем, чем ломать фасон и потонуть у самого берега, потому что тебе кто-то забыл протянуть руку. Нельзя сказать, что Васильев ему нравился, – Карл чувствовал в нем подонка того типа, который обычно скрывается за эвфемизмом «авантюрист». Но ведь через неделю они расстанутся, и дай Бог – навсегда.