Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 55 страниц)

– Здесь, – сказал он вдруг, отыскав глазами Лидочку. Он как бы назначил ее помощником по следствию. Лидочка молча кивнула.

– Значит, он приволок ее сюда… – Алмазов велел всем оставаться на месте и сам вышел на плотину, глядя по сторонам. – Вот он присел – еще одна царапина на земле – еще желтое пятно… – Алмазов пошел быстрее, как по следу, потом остановился… Он уже был совсем близок к колодцу, в который со всех сторон круговым водопадиком стекала вода.

Две утки, что остались зимовать на пруду, подплыли к Алмазову, уверенные, что он принес им гостинец.

– Здесь, – сказал Алмазов, показав на пруд. – Надо пройти сетью. Филиппов – на полусогнутых, быстро! За сетью!

– Почему здесь? – спросила Лида.

С ней Алмазов был согласен разговаривать.

– Видишь, какие глубокие следы, их даже размыть не смогло. Он сюда ее тащил, вон трава как смята – это же элементарно.

– Нет, – сказал Ванечка-рабфаковец, – тут мелко.

– Зачем же ему было тащить труп сюда, – сказала Лида, – если у ближнего берега глубже?

– Справедливо, – сказал Алмазов.

– Мне бежать или погодить? – спросил Филиппов.

– Погоди.

Алмазов метался по берегу, как собака, потерявшая след. Он понимал, что решение близко, что надо сделать еще усилие…

– Стоп! – закричал он радостно. Так, наверное, кричал Ньютон в яблоневом саду. – Ну и дурачье! Ведь никогда бы не нашли! Филиппов, нужны две доски покрепче. Две, понял?

– А там есть, – сказала Лидочка, – вон плавают.

– Отставить две доски! Одну доску и крючья – крепкие крючья.

– С какой целью, товарищ Алмазов?

– С целью вытащить труп из этого колодца. И учти, что труп может лежать довольно глубоко. Если крючьев не найдешь, будь готов, что тебя опустят в колодец на веревке. Понял?

Президент съежился, представив себе, что будет, если его опустят в колодец. И побежал.

– И он послушно в путь потек, – осклабился Алмазов, – и утром возвратился с ядом.

Президента не было долго – минут пятнадцать. Все замерзли, кроме Лидочки, у которой была замечательная лисья шубка. Алмазов не спеша осматривал местность, порой нагибался, искал в мокрых листьях…

– Дурак, – сказал он вдруг. – Дурак, если решил ее убить. Мы бы ему все простили… за бомбу. Любую биографию бы ему сделали. Вы мне верите, профессор?

– Верю, – сказал Александрийский. – Но и для вас есть пределы, за которые вы не станете заходить. Зачем вам рисковать ради абстрактной бомбы собственной жизнью?

– Что меня могло остановить? Поезд Троцкого? Он бы еще глубже сидел на крючке.

– До поры до времени, – туманно ответил профессор. Издали Лидочка увидела женскую фигурку, что приближалась от купальни. По беличьей шубке и шляпке с узкими полями Лидочка узнала Альбину. Альбина вроде бы гуляла, никуда не спешила. Лидочка несколько раз поглядывала в ее направлении, прежде чем Альбина вышла на плотину.

– А что вы делаете? – спросила она растерянно. Будто бы они собирали землянику и она знала, что они собирали землянику, но из вежливости спросила, не малину ли они собирают.

– Сейчас труп будем вытаскивать, – сказал Алмазов. – А ты зачем выбралась из дома?

– Погулять, – сказала она. – Мне надо гулять, я совсем скисла без свежего воздуха.

Лидочка не сердилась на Альбину – она чувствовала вину перед ней.

– А вот Лидия отрицает похищение моего личного оружия, – сказал Алмазов.

– Отрицает? – удивилась Альбина. – Значит, она права.

– Ты мне ваньку не валяй, – рассердился Алмазов, – а то сейчас в пруду искупаешься.

– Смешно, – сказала Альбина, но не засмеялась. Алмазов хотел еще что-то сказать, но тут увидел бегущего с горы президента, а с ним двоих мужчин – шофера и директора санатория – с крюком и с веревками. И об Альбине забыли.

Когда для совершения действия, требующего участия двух-трех человек, собирается полдюжины, они неизбежно начинают мешать друг другу, возникает лишняя суматоха, поднимается крик, и работа исполняется куда медленнее, чем хотелось бы ее руководителю.

Пока стоял крик, все махали руками и поочередно проваливались в тину. Александрийский отошел в сторону и поманил Лидочку.

– Вы плохо себя чувствуете? – спросила Лида, увидев, насколько бледен профессор. Видно, ее возглас долетел до докторши – та мгновенно оказалась рядом.

– Я вам помогу дойти до санатория, – сказала Лариса Михайловна. – Это безумие – с вашей болезнью здесь находиться.

– Не беспокойтесь, я себя отлично чувствую, – ответил профессор сварливым голосом. И отвернулся от доброй Ларисы Михайловны.

Подчиняясь мановению руки, Лидочка приблизилась к Александрийскому.

– Мне так страшно, – сказала Лидочка.

– Не это сейчас главное, – отмахнулся профессор. – Главное – ни за что, никогда, даже во сне не признавайтесь, что вы прикасались к револьверу Алмазова.

– Я понимаю.

– Дело не во мне, не в справедливости, не в законе – даже если вы останетесь живы, он найдет способ отправить вас на всю жизнь за решетку. Единственная надежда – полное незнание!

– Дайте его мне, и я незаметно подкину его Алмазову.

– Глупости!

– Я потеряю его в парке.

– Вы! Его! Не видели! Никогда в жизни! – Последние слова прозвучали так громко, что Лидочка обернулась, опасаясь, что Алмазов услышал. Но тот был занят.

Суматоха завершилась тем, что с берега к колодцу были положены доски и в колодец спустили веревку с толстым, взятым из весовой крюком на конце. Нагнувшийся над люком директор водил веревкой, стараясь зацепить то, что лежало глубоко в колодце. Это ему не удавалось, и его сменил Ванюша из рабфака. Вскоре раздался его торжествующий крик, веревка натянулась – все стали тянуть ее.

Президент Филиппов завопил:

– Идет, идет, приближается!

Лидочка зажмурилась – она подумала, что не вынесет нового лицезрения несчастной Полины.

Крики стихли. Затем послышались удивленные возгласы.

– Это еще кто? – спросил Филиппов.

– Не узнал, что ли? – сказал Алмазов.

– Да разве узнаешь…

Лидочка открыла глаза.

Президент и Ванюша уже вытащили и волокли по воде к берегу тело Матвея Шавло, доктора физических наук, любимого ученика Энрико Ферми, снабженное широкой соломенной маскарадной бородой, а потому не сразу узнанное.

Его волокли к берегу, и все молчали, потому что первым должен был заговорить Алмазов. Но Алмазов тоже молчал.

«Нет! – чуть не закричала Лидочка. – Этого не может быть! Там должна быть Полина, и мне ее не жалко. А Матю мне жалко!»

Доска от многих подошв стала осклизлой, шаталась и сбросила на полпути людей – с шумом, плеском и ругательствами они свалились по колени, а то и глубже в тину, труп медленно поплыл в глубину, и Алмазов завопил, чтобы его не упустили. Лидочка не стала смотреть, как ловят Матю, – она все равно еще не верила в то, что видит Матю, а не какую-то куклу, нарочно загримированную под Матю.

Альбина стояла неподалеку, но смотрела в другую сторону, на средний пруд, на купальню, будто гуляла по пустому парку.

Лиде был виден и Александрийский. Он глядел на то, что происходило у колодца. И вдруг пошатнулся. Ладонь его поднялась, легла на сердце – будто его ударили в сердце.

Лидочка обернулась – что он увидел?

Матя лежал на берегу – только ноги в воде.

А на доске, что соединяла колодец с берегом, остался человек – это был санаторский шофер. Он стоял на коленях, наклонившись вперед и погрузив в пруд руку. Почти по плечо, даже не засучив рукава.

– Эй, начальник! – крикнул он. – Гляди, что я нашел!

Он выпрямился, все еще стоя на коленях, и показал Алмазову, что поднял со дна пруда, – что-то черное, блестящее… револьвер!

Алмазов сделал два шага к воде, протянул руку и принял револьвер. Потом отыскал глазами Альбину, стоявшую неподалеку и равнодушно глядевшую на тело Мати Шавло.

– Вытри, – сказал он ей. – У тебя платок есть?

Альбина подошла к револьверу, приняла его из руки Алмазова.

– Можно я вытру? – спросил президент. – У меня платок чистый.

– Она это лучше сделает, – сказал Алмазов.

Лидочка поняла, что он не хочет, чтобы президент или кто еще из посторонних увидел, что это его револьвер.

Сам же Алмазов присел на корточки, повернул голову Мати, и Лидочка увидела за ухом в щетине коротких волос черную дырку. Туда ударила пуля, она разбила кость и убила человека. А потом его притащили сюда и кинули в колодец…

Все, что она наблюдала с того момента, как из колодца вытащили мертвого Матю, было кошмаром, которому нельзя верить, ни в коем случае нельзя, потому что сейчас Матя поднимется и скажет: «Ну как, славно я пошутил? У нас в Риме и получше шутки выделывали», – и засмеется.

Лидочка старалась поймать взгляд Александрийского, но тот был погружен в свои мысли. Он неотрывно смотрел на длинное и какое-то очень плоское тело Мати, ступнями оставшееся в воде, так что из воды торчали лишь наглые и уверенные в себе носки иностранных ботинок на каучуковой подошве, как автомобильная шина. Легче было смотреть на ботинки – а на лицо смотреть было невозможно. Потому что лицо было совершенно мертвым. И оно не имело отношения к Мате, а было лицом трупа Матвея Ипполитовича Шавло.

Вытащив из кармана Мати бумажник, Алмазов отошел повыше, к скамейке.

– А вы садитесь, – сказал он неожиданно. Его слова относились к профессору и Лидочке. – Вы у меня больные, немощные, в ногах правды нет. Садитесь, садитесь…

И что удивительно – Александрийский и Лидочка, как бы находившиеся по иную сторону стекла, нежели остальные, пошли к лавочке, и Лидочка была рада, что сможет сесть, – ее только беспокоило, что лавочка мокрая, а лисья шуба чужая, но ведь, если Алмазов приказывает, это как бы приказ правительства. И нельзя ослушаться.

Дождавшись, пока они уселись, Алмазов встал чуть в стороне от скамейки, так что теперь он образовывал собой вершину правильного треугольника – двумя другими вершинами были скамейка с обвиняемыми и тело Мати.

Остальные были публикой, зрителями, и потому они образовали небольшую стенку напротив Алмазова. Алмазов оглядел стенку, и она ему не понравилась.

– Ванечка, – сказал он, – отведи пока мужиков к купальне. И там с ними останься. Тебя, Филиппов, это тоже касается.

После ухода лишних свидетелей в зрительном зале остались лишь Лариса Михайловна и несколько в стороне – Альбина, которая осторожно и тщательно протирала своим широким шерстяным шарфом мокрый грязный наган с дарственной табличкой Дзержинского.

– А теперь можно поговорить по существу, – сказал Алмазов, начиная процесс. – Вы будете сознаваться или будете упорствовать?

Ответа не последовало.

– Положение изменилось. – Теперь Алмазов нахмурился. Он сознавал серьезность момента. – Час назад я излагал вам, граждане, мои теоретические соображения. Теперь же перед нами есть вещественное доказательство – труп молодого ученого, который стремился быть полезным для нашей страны. Ученого, убитого вами. Вам понятно?

Так как вопрос был обращен к Лидочке, она не удержалась от ответа.

– Как же так, – сказала она, – здесь же Полина должна быть.

– Как видите, вам не удалось запутать следствие и сбить его с правильного пути, придумав какую-то мифическую Полину. А вместо Полины, как я и предвидел с самого начала, – перед нами Матвей Шавло. Что вы на это скажете?

– Честное слово, я ничего не понимаю, – сказала Лидочка.

– А вы?

– Я тоже не понимаю, – сказал профессор.

– Хотите, я расскажу вам, как было совершено преступление? – спросил Алмазов. Никто ему не ответил. Тогда он продолжал: – Я не знаю точно, когда было замыслено это страшное преступление. – Алмазов словно репетировал свой выход в роли общественного обвинителя. – Но мы можем отсчитывать его мгновения с того момента, когда, зная о слабости и душевном состоянии находящейся здесь Альбины, гражданка Иваницкая проникла ко мне в комнату и смогла похитить оружие для выполнения террористического акта.

Лариса Михайловна непроизвольно сделала шаг к револьверу, как бы желая убедиться, что ей говорят правду.

Алмазов остановил ее коротким рубящим жестом и продолжал:

– Когда все было подготовлено, Иваницкая, пользуясь своей красотой, выманила товарища Шавло в темный парк, к погребу, и там, выстрелив из пистолета, совершила кровавое злодеяние. Затем она спрятала тело в погребе, и, как только подошел ее наставник и учитель, заматеревший в подобных злодеяниях враг нашего народа Александрийский, они отнесли тело Шавло к этому колодцу, полагая, что никто и никогда не сможет их заподозрить и отыскать труп.

– А зачем? – спросил Александрийский, который был совершенно спокоен. – Зачем нам это делать?

– В этом разберется суд, – сказал Алмазов. – Я же могу только высказать мое предположение. – Он подошел к скамейке, на которой сидели обвиняемые, и навис над ними, по своей привычке раскачиваясь: носки-каблуки, носки-каблуки, носки-каблуки… – Мое предположение заключается в том, что рука убийц направлялась из-за рубежа фашистским центром. Цель ваша ясна – обезоружить государство рабочих и крестьян в сложной международной обстановке.

Странно, подумала Лидочка, он говорит не человеческим, а каким-то особенным окологазетным языком. Он, наверное, этого не чувствует. Он просто не умеет выражать по-русски определенного рода мысли.

– А как мы его несли? – спросил Александрийский.

– Кого?

– Как мы несли Шавло до пруда?

– Ручками, – ответил Алмазов, – своими холеными ручками.

– Но мне же нельзя даже ста граммов поднять, – сказал профессор.

– Это все мимикрия врага – сам небось поднимаешь гири, тренируешься!

– Я могу свидетельствовать, – вмешалась Лариса Михайловна, – я, как врач, утверждаю…

– Помолчи, врач! – В последнее слово Алмазов вложил все свое отношение к Ларисе Михайловне. – Там будет экспертиза работать. Судебная. Ее не купишь.

Алмазова что-то смущало, его самого, видно, не удовлетворяла построенная им стройная схема. И от этого он раздражался.

– К тому же, – сказал он, – мне пришлось наблюдать вчера Иваницкую, когда она вернулась с улицы после совершения террористического акта. Вы бы посмотрели – в глине по пояс, мокрая, как драная кошка, – страшно смотреть. Разве так с прогулки возвращаются?

– Это физически невозможно, – убежденно повторил профессор. – В Мате килограммов сто.

– Доволокла бы, – сказал Алмазов. – И на следствии она в этом сознается. – Алмазов вдруг улыбнулся: – А не исключено, что у вас были сообщники. Как вы посмотрите, если вам помогала местная докторша, Лариса Михайловна Будникова?

Лариса Михайловна начала отступать.

– Вы шутите, вы шутите, да? – повторяла она тупо – она была так напугана, что попыталась бежать, но остановилась, добежав до края плотины, и медленно, как на плаху, пошла обратно.

Алмазов не стал ждать, пока Лариса Михайловна вернется.

– Вопросы есть? – спросил он.

– Глупо, – сказал Александрийский. – Все это глупо, неправда и придумано вами.

– А у меня есть свидетели, – сказал Алмазов. – Вы забыли. У меня не только миллион улик, у меня не только ваши завтрашние признания, у меня есть Альбиночка. Альбиночка, скажи дяде, ты видела, как Лидочка Иваницкая выкрала мой револьвер? Ну, скажи, киска.

– Да, – сказала Альбина, глаза ее, несчастные и слишком большие, казались почти черными. – Я скажу…

Дальнейшее произошло так быстро и обыкновенно, что никто даже не двинулся с места.

Она подняла руку с револьвером, который так и не успела толком вытереть, и начала стрелять из него в Алмазова. Она сделала это так неожиданно, не предупредив никого, не сказав каких-то нужных слов, которые положено говорить убийце. Только Алмазов за какую-то долю секунды догадался, что сейчас произойдет, и догадался, что его убьют, потому что он жалобно попросил:

– Не надо!

Он не приказывал, он просил: «Не надо». И тут же начал падать. Так что Альбина успела выстрелить только три или четыре раза, а потом он уже лежал – голова к голове с Матей Шавло.

Издали, от купальни, мчались Ванюша-рабфаковец и другие мужчины. Впереди всех – президент.

Президент хотел добежать до Альбины, но, прежде чем он добежал, Альбина успела сказать то, чего никто, кроме профессора и Лидочки, не услышал.

– До свидания, – сказала она, – ты хорошая, Лидочка, мне очень жаль. Но я тебе немножко помогу… Ты же знаешь, что они убили моего Георгия.

Она не ждала ответа, она была погружена в себя, в свои последние секунды, когда надо сделать так, чтобы наладить порядок в том мире, в котором тебя уже никогда не будет.

– Ты хорошая, – сказала она и подняла револьвер. Президент остановился. Альбина повысила голос, и люди, что подбегали к ним, тоже услышали, что она говорила: – Это ошибка! Матвея Шавло тоже убила я! Матвея Шавло мы убили вместе с Алмазовым! И притащили его сюда. Вы меня слышите? Алмазов хотел стать фашистом, но Шавло сказал, что донесет, честное слово!

Ванюша, добежавший первым, кинулся было к Альбине, как лев в прыжке, но Альбина выстрелила в него, промахнулась и неловко, обернув пистолет против своего лица, выстрелила себе в глаз и успела еще выбросить пистолет и схватиться, падая, за глаз… и сквозь пальцы хлынула черная кровь…

* * *

Хоть дорога до Москвы была совершенно непроезжей, несколько машин примчались в Узкое уже через два часа. Правда, Лидочка этого вторжения не видела. Она лежала в боксе, и температура у нее была тридцать девять и пять. В тот день Лариса Михайловна не разрешила следователям с ней говорить, и главный следователь Шехтель оказался настолько разумен или гуманен, что Лидочку допрашивал лишь на третий день, а за это время уже успела устояться версия случившегося, и об этой версии Лидочка знала – на то была Лариса, негодяй Филиппов, перепуганный больше всех, и, уж конечно, Марта, для которой события в Санузии стали замечательным, на всю жизнь, приключением и которая, что самое радостное и удивительное, сумела уложить в постель самого следователя Шехтеля, а тот оказался изумительным, неутомимым и очень грубым мужчиной.

Следователь Шехтель и его группа пришли к выводу, что ответственный сотрудник ОГПУ Ян Янович Алмазов превысил свои полномочия и использовал служебное положение в корыстных целях, для чего привез с собой в санаторий Академии наук жену врага народа, расстрелянного месяц назад Георгия Лордкипанидзе. Не сговорившись со своим сообщником Шавло Матвеем Ипполитовичем, связанным с некоторыми кругами в фашистской Италии, Я.Я. Алмазов убил его, втянув в это дело Альбину Смирнову-Лордкипанидзе, и пытался затем обвинить в этом преступлении заслуженного деятеля науки, профессора, члена-корреспондента Академии наук СССР тов. Александрийского П.А., а также научно-технического сотрудника Института лугов и пастбищ Иваницкую Л.К. Однако в случившемся после этого конфликте Я.Я. Алмазов был убит его невольной сообщницей А. Смирновой, которая после этого покончила с собой. Все лица, в той или иной степени замешанные в этих событиях, были приглашены дать подписку о неразглашении обстоятельств дела, относящегося к категории государственных преступлений. Принимая во внимание то, что все участники этого дела, как преступники, так и пострадавшие, погибли насильственным путем, признано целесообразным дело закрыть и обстоятельства его не предавать огласке.

Дождь прекратился буквально на следующий день, но Лидочка вновь начала воспринимать красоты природы только дня через четыре, когда впервые спустилась в столовую и президент Филиппов при виде ее закричал:

– Третье опоздание, третье опоздание! Вы что, гонга не слышите, отдыхающая Иваницкая! От имени совета нашей республики я объявляю вам строгий выговор.

Все стали аплодировать и кричать:

– Браво, президент, браво!

И Ванюша, которого оцарапало пулей Альбины и на ухо которого был налеплен пластырь, тоже аплодировал.

На Лидочку многие смотрели с интересом, потому что, конечно, знали, что она каким-то образом связана с таинственными и не очень понятными событиями, приведшими к нескольким смертям в санатории. Но говорить об этом было не принято. Единственное, что напоминало о событии, – решение президента Филиппова до конца той смены отменить запланированные танцы и игры.

А еще через два дня дорога подсохла настолько, что из Академии за Александрийским, которому надо было снова ложиться в больницу, прислали автомобиль, и Павел Андреевич предложил Лидочке, если ей не жаль покинуть Узкое на два дня раньше срока, поехать в Москву вместе с ним.

Поездка была медленной – пожилой шофер ехал осторожно.

До этого Лидочка с Павлом Андреевичем, разумеется, разговаривали, но не выходили на дождь и старались, чтобы их не видели вместе: санаторий кишел чекистами.

– Павел Андреевич, – сказала Лидочка, – нам скоро расставаться. А я так ничего и не знаю.

Александрийский начал крутить ручку, и перед ними поднялось большое стекло, которое отделило их от шофера.

– Люди, которые ездят в таких машинах, имеют секреты от шоферов, – сказал он.

Он обернулся к Лидочке. В машине было полутемно. Александрийский снял шляпу и снова стал похож на Вольтера.

– Вас что-то интересовало, Лидочка?

– Я ничего не поняла.

– Неужели было что-то непонятное в этой истории?

– Было.

– Тогда спрашивайте.

– В колодце должна была быть Полина. Ее притащил туда Шавло.

– Вы так думаете?

– Павел Андреевич, умоляю!

– Я полагаю, что она и сейчас там лежит, – сказал профессор.

– Вы с ума сошли! Я же видела… ну, что я говорю… ну там же Матя!

– И Полина. Ее не нашли, потому что ее там никто не искал.

– Ну объясните!

– Полина лежала снизу, под Матей. Его зацепили крюком и вытащили… А кому придет в голову снова лезть в колодец и искать там второй труп? Да и всем там было не до поисков трупа.

– А вы знали, что там лежит Полина?

– Разумеется.

– И что теперь будет?

– Я думаю, что ее достанут и похоронят. Уезжая, я оставил директору письмо, в котором предложил еще раз осмотреть колодец.

– Они сочтут это шуткой.

– Надеюсь, что не сочтут…

Машина свернула на Калужское шоссе. По небу плыли быстрые сизые облака, у палисадников сидели на лавках женщины и торговали яблоками и картошкой.

– Но кто тогда мог убить и притащить туда Матю? Неужели в самом деле Алмазов?

– Я, – сказал Александрийский.

– Вы? Вы его убили? Вы способны убить человека?

– Любой способен убить человека, если для этого не требуется подходить к нему вплотную и душить его.

– Но вы же не могли его тащить! Вам же нельзя!

– А я и не тащил его, – сказал Александрийский. Он провел ладонью по стеклу, словно проверяя, надежно ли оно прилегает к спинке сиденья. – Мне вредно. – Он улыбнулся.

– Вы не шутите?

– Я стоял у погреба и ждал вас. Было уже около семи, я совсем замерз и начал даже на вас сердиться. Куда вы пропали? Там маскарад, а вдруг эта мерзкая девчонка совсем обо мне забыла? И тут я увидел, как дверь из кухни отворилась и оттуда вышел Матя Шавло. Он быстро дошел до погреба и нырнул внутрь. Тут я, конечно же, забыл о холоде – моя версия оказалась правильной. Этот человек – убийца. Моей первой реакцией было удовлетворение. Ага, попался, голубчик! Теперь Алмазов не посмеет с тобой якшаться. Стоит только мне сообщить куда следует, Алмазов откажется тебя знать…

Вскоре Матя выволок из погреба тело Полины и поволок к пруду, не скрываясь, потому что он спешил, и производил столько шума, что услышать меня никак не мог. И чем я дальше следовал за ним, тем более меня охватывали сомнения. Почему я так уверен в том, что большевики с отвращением выкинут убийцу из своих рядов? Да они схватятся за него обеими руками! Им он куда важнее грязный, гадкий, вонючий – такой он послушнее у них в руках. И вдруг я понял, что, разоблачая Матю, я только помогаю ему и большевикам. Но что делать? Промолчать – и дать возможность Мате и Алмазову делать свои карьеры? Получать Ленинские премии?

Александрийский перевел дух и продолжал:

– Тем временем Матя дотащил труп Полины до пруда и остановился. Я смотрел и думал – ну, что он сейчас будет делать? Привяжет к телу груз – и в воду? Но вокруг не было ни одного камня или железки – Матя рыскал взором по лесу, – я как бы стал его сообщником и понимал, как велико его отчаяние. Ведь если труп бросить в пруд, он всплывет, а этого Матя боялся… И тут он увидел этот колодец. И сообразил то, о чем догадались потом и вы. Он потащил труп по плотине, а я, почти не скрываясь, последовал за ним, потому что к тому мгновению я пришел к выводу, что буду вынужден убить Матвея Ипполитовича Шавло, талантливого физика и крепкого молодого человека, потому что иначе я не могу его остановить и избавить от страшных последствий всех людей на Земле. Если у большевиков будет ядерная бомба, они покорят весь мир! К тому же я не видел другого способа наказать человека, убившего беззащитную женщину… убившего ее дважды – первый раз изнасиловав ее, когда она была девочкой, а второй раз – сегодня. – Александрийский сглотнул слюну и замолчал. Лидочка тоже молчала. – Он отыскал какую-то доску и сам, провалившись чуть ли не по пояс в воду, страшно ругаясь – я никогда не подозревал, что Матвей Ипполитович может так ругаться, – страшно ругаясь, дотащил тело Полины до колодца и, встав на край колодца, стал перетаскивать труп через край, чтобы кинуть внутрь.

И вот тогда, слушая эти ругательства и видя нелепую фигуру этого чужого мне человека, который, надрываясь и пыхтя, склонился над колодцем, я понял, что у меня есть выход. И единственный выход. Я достал револьвер, который взял с собой, потому что намеревался вернуть его вам для передачи Альбине, и в тот момент, когда тело Полины ухнуло в колодец, а Матя, стоя на краю колодца, склонился, как бы стараясь разглядеть результаты своего труда, я выстрелил в него – когда-то я хорошо стрелял. Он так и не узнал, что он умер. Он, видно, чувствовал облегчение, что отделался от Полины, и с этим счастливым чувством умер…

Внутренним взором Лидочка увидела эту сцену – она же была там сразу после смерти Мати. А вдруг Матя умер не сразу – он мучился, умирая в этом страшном колодце, лежа на холодном трупе Полины…

– Вы меня ненавидите? – спросил Александрийский.

– Нет, – сказала Лидочка. – Я не могу осуждать ни вас, ни Альбину…

– Ни самого Матю?

– Я никогда не думала, что так устану за эти дни отдыха.

– Ну ладно, не надо говорить, если не хочется, – согласился профессор. – Можно я доскажу вам, чем все кончилось? Или не хотите?

– Доскажите.

– Он без звука упал – и исчез в колодце. Я даже не надеялся, что получится так ловко. Вы не представляете, как все было фантастично! Только что передо мной пыхтел, шумел, двигался большой человек – и вдруг тихо-тихо… И будто никого не было. Я кинул в колодец револьвер, но он не долетел и упал в воду. Я не мог идти в воду и достать его – тогда было бы трупом больше. Так что мне оставалось лишь молиться, чтобы револьвер засосало в тину.

– Но его нашли.

– Нам повезло – если бы не Альбина, мы бы уже были в тюрьме. Но вы не переживайте. Я бы всю вину взял на себя. Вам ничего не грозило.

– Наивно! – сказала Лидочка. – Неужели вы думаете, что Алмазов отпустил бы меня? Он бы и Ларису Михайловну посадил, и уж наверняка – Альбину.

– Странная женщина, – сказал Александрийский. – Зачем она в него стреляла? Зачем ей было нас спасать?

– Кто-то должен спасать, а кто-то губить.

– Почти Экклезиаст? Будем видеть в ней провидение, которое избавило нас от гибели.

– Он убил ее мужа, – сказала Лидочка. – Сначала сказал, что она должна… отслужить и купить его жизнь… а потом убил мужа. И она знала об этом. Она мстила ему.

– Ужасно, – сказал профессор, – значит, Алмазов получил по заслугам?

Машина набирала скорость. Близилась Москва – уже появились встречные автомобили.

Если сейчас не сказать, то не скажешь никогда. Лидочка открыла уже рот, чтобы объяснить профессору то, чего он не хотел понимать. Что каждый из нас может брать на себя право распоряжаться лишь собственной судьбой. Взяв на себя право судить и убивать, милейший профессор заодно приговорил к смерти и Альбину, которой Алмазов не простил бы пропажи револьвера, и Лидочку, которая была в этом обвинена, и, вернее всего, докторшу Ларису Михайловну, которая осмелилась защитить профессора и Лидочку. А может быть, и всех обитателей Санузии, включая астронома Глазенапа и академика Николая Вавилова… впрочем, нет, академиков у нас все же не убивают, Вавилову ничего не грозит.

Но Лидочка не успела ничего сказать. Александрийский постучал в стекло. Шофер остановил машину. Александрийский опустил стекло, достал деньги и велел шоферу купить букет астр, что стоял в банке рядом с женщиной, сидевшей на скамейке у своего палисадника. Шофер открыл заднюю дверцу, передавая букет.

– Это вам, – сказал Александрийский. – Я надеюсь, что вы навестите меня в больнице, куда я отправляюсь без особых надежд на выздоровление.

Букет пахнул дождем и горечью осеннего сада. Александрийский дал ей свою визитную карточку с золотым обрезом.

Лидочка сошла на Октябрьской площади – отсюда ей на «семерке» было недалеко до дома.

Лидочка подождала, пока машина уедет, потом подошла к урне, она хотела выкинуть букет.

Пьяный человек в заячьем треухе, слипшемся от дождя, сказал:

– А букет-то разве виноватый? Лучше мне отдай. Пропью.

Он весело засмеялся. Лидочка отдала ему букет. Тут подошел трамвай.

Лидочка не навестила Александрийского в больнице. Но знала, что он жив, – к Новому году в «Правде» она прочла о награждении ряда выдающихся ученых. В том числе и П.А. Александрийского – недавно учрежденным орденом Ленина.

Черные фигурки и осколки так и остались лежать в мешочке. Правда, медальон с изображением восточной красавицы Лидочка раза два надевала. Однажды он зацепился за шпильку, и кусочек черной краски на рамочке отлетел. Под краской оказалось золото. Лидочка соскребла краску с рамки – вся рамка была золотой. Золотыми оказались и черные фигурки – значит, кто-то когда-то не хотел, чтобы догадались об истинной цене этих вещей. Лидочка тоже не хотела знать об их цене. Она спрятала их в мешочек и больше не надевала медальон. У нее оставалось странное чувство, что она – не более как временный хранитель этих вещей и за ними придет их настоящий хозяин.

Как-то на улице она встретила Марту. Та сказала, что президента Филиппова арестовали, а Лариса Михайловна по-прежнему работает в Узком. Больше ничего Марта не успела рассказать, потому что спешила на свидание.