Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 55 страниц)

Лицо Алмазова было напряжено и враждебно. Ежов, внимание которого лишь на секунду оторвалось от фотографий, поглядел на Матю равнодушно. Но Сталин сразу уловил направление взгляда Шавло – тот смотрел на трофеи, лежавшие перед Сталиным, – и заметил, что физик не захотел возвратиться к своему месту – возле открытого чемодана. Он обошел стол и сел на три стула дальше от Сталина, чем раньше.

– Надеюсь, вас удачно пронесло, товарищ Шавлов? – спросил Сталин, не улыбаясь.

– Спасибо, – смутился не ожидавший грубости Шавло.

– Мы уж устали ждать, – сказал Сталин. И тут же – Алмазову: – Уберите наконец эти осколки!

– Разумеется, – сказал Алмазов, – мы только хотели продемонстрировать.

Он почувствовал недовольство вождя, но не знал, что послужило его причиной.

Вревский, поднявшийся, чтобы помочь Алмазову, который принялся заворачивать образцы в пергаментную бумагу, перехватил взгляд Сталина, обращенный к сверкающей металлической капле размером с небольшое яблоко, и уверенно, хоть и осторожно, словно дрессировщик, протягивающий кусок мяса в клетку непокоренного льва, подвинул каплю к Сталину.

– Возьмите себе на память о большом успехе, – сказал он уверенно, без тени лести или подобострастия.

– Мы еще решим, какой это был успех, – проворчал Сталин, не любивший оставлять последнее слово за другими, даже если был с ними согласен.

Тем не менее он подчинился, может, плененный совершенством линий и блеском этого трофея. Он взял каплю и положил перед собой, придавив ею стопку бумаг.

Ну это еще не так страшно, трусливо убеждал себя Шавло. Всего один слиток, вернее всего, Иосиф Виссарионович передаст его кому-нибудь… Шавло обманывал себя и знал, что обманывает, но сказать сейчас о том, что подарок Вревского излучает смертельные частицы, значило подписать себе смертный приговор. Сталин бы не простил Мате такого запоздалого прозрения. И был бы по-своему прав.

Сталин смотрел на Матю, будто старался прочесть его мысли, казавшиеся ему подозрительными. Но не преуспел в этом либо прочел их неправильно, потому что заговорил вполне миролюбиво.

– Теперь я хотел бы задать нашему новому академику несколько вопросов, – сказал Сталин. – Вы садитесь, товарищ Шавлов, садитесь. И не обижайтесь на старика. Иногда я могу допустить нетактичную шутку, но всегда умею попросить прощения.

Алмазов отнес чемодан к двери, где его подхватил капитан. Матя хвалил себя – какой молодец, мой мальчик, – так мама говорит, – какой молодец, что решился и ушел из этого кабинета. И тут же вспомнил, что этот чертов чемодан летел с ним рядом в самолете – пять часов рядом… «Может, я уже заражен».

– Я умею понимать шутки, товарищ Сталин, – сказал Шавло.

– Вот и молодец. Если бы все академики умели ценить мой юмор, мы бы уже давно построили социалистическое общество, правильно, товарищ Шавлов?

Поправить его или нет? Я же даже не членкор…

– Расскажите мне, товарищ Шавлов, когда будут готовы следующие бомбы?

– Мы ведем сейчас работы над вторым устройством, – ответил Матя. – Я надеюсь, что мы изготовим его к осени.

– Я не ослышался, товарищ академик? – спросил Сталин. – Вы хотите сказать, что намерены полгода бить баклуши, когда наша страна так нуждается в новом оружии?

– Товарищ Сталин, вы, наверное, представляете себе, что работа над атомной бомбой такая же простая, как над обыкновенной?

– Я ничего не представляю. Но зато я отлично знаю, что если оружие уже изобретено и испытано, то его можно поставить на конвейер.

– Но только не атомную бомбу! Изготовление каждой из них – событие экстраординарное.

– Почему?

– Во-первых, у нас не хватит плутония… Во-вторых…

– Ясно. – Сталин поднял руку, обрывая Шавло. – Товарищ академик не хочет спешить. Мы примем это к сведению.

– Я очень хочу.

– Замолчите! – оборвал Шавло Ежов. – Вы только мешаете нам работать. Поверьте мне, товарищ Сталин, я не зря несколько раз посещал испытательный комплекс и внимательно изучил на нем обстановку. Я убежден, что наш академик осторожничает…

Ежов сделал паузу, будто подыскивал уничтожающее слово для Мати. Сталин угадал это и быстро остановил Ежова:

– Товарищ Шавлов боится обмануть наше доверие. Я высоко ценю его осторожность. Но мне бы хотелось соединить ее с энергией и боевитостью наших чекистов, вы меня поняли, товарищ Ежов?

– Я вас отлично понял. Мы даем вам обязательство приготовить до конца года… – Ежов запнулся и бросил взгляд на Алмазова.

– Десять бомб! – громко сказал Алмазов, словно он уже их изготовил.

– Вот видите, – словно передавая эти фантастические бомбы Сталину, протянул к нему ручонки Ежов. – Мы даем слово вождю, что до конца года мы сделаем двадцать атомных бомб!

Шавло постарался сдержать улыбку. Он вдруг понял, что находится на мальчишеской сходке, где они хвастаются перед взрослым бандитом, сколько раз летали на Луну. Или грабили магазин. Не важно…

Чекисты раскраснелись, они были взволнованы и рады возможности совершить подвиг обещания.

– Спасибо, товарищи, – сказал Сталин. – Но учтите, что мы серьезно спросим с вас в случае невыполнения социалистических обещаний.

– Они будут выполнены, – сказал Ежов, и голос его дрогнул.

– Товарищ Сталин… – пытался воззвать к его разуму Шавло.

– Я все понимаю, – сказал Сталин. – Вы должны помнить, что помимо неограниченных ресурсов, которые предоставляет в ваше распоряжение родина, мы даем вам несокрушимое оружие – горячий патриотический энтузиазм советских трудящихся. И потому попрошу вас, товарищ Шавлов, забыть о сомнениях. А вам, товарищ Ежов, надо будет подготовиться к совещанию с командованием Красной Армии. Я думаю, что им пора уже узнать кое-что о наших с вами маленьких секретах.

Шавло надеялся, что Сталин оставит его, выгнав чекистов, оставит, чтобы спросить о том, каковы же на самом деле возможности института. Он же понимает, что мальчики-чекисты просто болтают языками.

Но Сталин этого не сделал. Он поднялся, каждому из гостей пожал руку.

– Мы с вами скоро встретимся, академик, – сказал он. – После того как я приму решение, вам надо будет доложить на Политбюро.

Когда они вышли, капитан с чемоданом увязался за ними.

Матя большими шагами пошел впереди, Ежов и Алмазов, уступая ему в росте, отстали, и это Ежову не понравилось.

– Товарищ Шавло, – окликнул он его, – вам никто не разрешал убегать.

Матя замедлил шаги. Они спустились по лестнице во двор, к машинам.

– Сейчас поедем ко мне, – сказал Ежов. – Нам предстоит серьезный разговор в свете решения товарища Сталина.

Капитан с чемоданом открыл ему дверь в «ЗИС». Алмазов и Шавло сели в «эмку» Алмазова.

– Что с тобой? – спросил Алмазов, как только они остались одни. – Что это за комедия с поносом?

– В самом деле схватило.

– Врешь. Я тебя знаю. Врешь. И Ежов это понял. Ты помни – если нужно, мы не посчитаемся с тем, что ты академик. Мы – государевы псы. А у тебя глотка не жестче, чем у другого. Академиков много…

– Все не так просто, Ян…

– Дурак, – сказал Алмазов. – Бомба уже сделана. Каждый твой шаг зафиксирован, все чертежи и материалы в наших руках. Неужели ты думаешь, что мы не найдем десять академиков, которые будут все делать не хуже тебя, но не станут капризничать при этом.

Матя отвернулся от Алмазова. Алмазов был зловеще прав. И это было отвратительно. Машина проехала Спасские ворота и выкатила на Красную площадь.

– Да, – сказал Алмазов обыкновенным голосом, – я тебя поздравляю.

– С чем? – Матя не смог сразу перестроиться на иной тон.

– С академиком.

– Меня не избирали.

– Значит, изберут.

– Товарищ Сталин пошутил.

– Такими вещами товарищ Сталин никогда не шутит, – возразил Алмазов.

* * *

Андрей увидел Альбину через неделю или восемь дней – в конце апреля. Дни после обеда у фюрера прошли тоскливо и медленно. Фишер был занят и почти не появлялся – лишь раза два приезжал с кипами бумаги, расшифровками показаний Андрея, требующими уточнений. Когда Андрей напоминал о том, что хочет увидеть Альбину и узнать наконец, что намерена сделать с ним немецкая военная машина, Фишер отвечал:

– К сожалению, вам никто вразумительно на это не ответит. В России царит полное спокойствие, будто никакой бомбы и не было. Я вам оставлю последние номера «Правды», обратите внимание на заявление Совинформбюро. А что касается встречи с Альбиной, то тут я ничего не решаю. Как вы помните – вас, как ценную военную добычу, поделили две разведки. Вы попали к нам с Шелленбергом. Альбина томится в узах абвера – военной разведки Канариса. Мы и они – несовместимы. Так что терпите, мой друг.

– Но, может быть, мне позволят хотя бы гулять по Берлину?

– Чтобы вас увидел русский агент? Вы думаете, что их здесь мало? И если хоть один заподозрит в вас некоего Андрея Берестова, бежавшего из Берлина в Берлин, я за вашу жизнь не дам и ломаного гроша.

– Даже здесь?

– Тем более здесь. Учтите, Андрей, я говорю вам это со всем сочувствием и симпатией – ваша ценность уже приближается к нулю. Вас высосала наша разведка, вы вряд ли что сможете добавить к тому, что знаете. Наша система, как и все системы мира, направлена не на благо личности, а на благо державы, то есть против личности. Личностью мы всегда готовы пренебречь и пожертвовать ею. Вас выгоднее уничтожить, чем рисковать разоблачением. Сегодня Сталин думает, что его испытание осталось тайной или почти тайной. Стоит ему узнать, что в Берлине сидят по крайней мере пять свидетелей взрыва, из них два беглеца из его системы, как он примет все меры к вашему уничтожению. И моему тоже. Вам это ясно?

Фишер ушел, и Андрей стал читать «Правду». Странное, грустное и сентиментальное настроение овладело им, когда он вчитывался в пустые, в сущности, и родные только нашему соотечественнику сообщения о новых социалистических обязательствах, о переименовании городов, завершении того или иного строительства, о вредных тенденциях в буржуазных науках и отважной борьбе республиканцев в Испании. Там была даже карикатура, изображавшая Геринга и Гитлера, разрезающих на части покойную Чехословакию. Странно было сознавать, что ты знаком с этими уродцами и слышал их голоса, чего никогда не удается художникам Кукрыниксам.

Фишер дал прочесть Андрею заявление Совинформбюро, в котором говорилось, что в некоторых американских и французских органах массовой информации появились домыслы об испытаниях в Советском Союзе нового типа оружия в районе Новой Земли. Каждому разумному человеку понятна абсурдность такого заявления, особенно в адрес государства трудящихся, которое поставило своей целью защиту мира и прав народов во всем мире. Однако Академия наук СССР уполномочена заявить, что в период 4–5 апреля с.г. в областях Полярного Урала и прилежащих районах Карского моря наблюдалась необычно высокая активность полярных сияний, что могло навести некоторых ученых на мысль о причастности советских компетентных органов к этим явлениям. Однако до сих пор полярные сияния проходили без помощи человека и даже независимо от его желаний. «Мы надеемся, что со временем советская наука найдет способы управлять полярными сияниями и использовать их на благо нашей страны. В таком случае мировая общественность будет информирована об этом заранее».

В тоне заявления звучало издевательство – будто формально отрицая взрыв бомбы, всем своим существом, мелодией, настроением документ как бы допускал, что у Советского Союза есть все – и бомба, и управляемые полярные сияния.

На следующий день Фишер заявился снова и на этот раз принес целый пакет вырезок из американских и английских газет и журналов. Там отношение к событиям на Урале было различным, но некоторые ученые – их высказывания Фишер подчеркнул красным карандашом – утверждали о возможности создания атомной бомбы в Советском Союзе и ее успешном испытании. Например, некий венгерский физик Сциллард утверждал в «Нью-Йорк таймс», что сочетание сейсмических данных с данными наблюдений над полярными сияниями и возмущениями в мировой атмосфере указывает на то, что в России произошел большой силы атомный взрыв – в этом нет никакого сомнения. К этому мнению присоединился и Эйнштейн, но Нильс Бор в интервью газете «Данска бладетт» был осторожен, напоминая, что сочетания природных явлений могут ввести в заблуждение физика, который ждет определенных событий, вызванных к жизни людьми. Интервью и статей было много, но, как понял Андрей, никто ничего наверняка так и не знал.

Кроме вырезок, Фишер принес Андрею приглашение.

От Альбины.

Приглашение было вложено в незапечатанный конверт – длинный, голубой и плотный. Без имени адресата.

Внутри был листок плотной бумаги, подобный сложенной вдвое визитной карточке.

«Жду Вас у себя сегодня в четыре часа. Ваша Альбина».

Андрей протянул листок Фишеру, хотя низенький грузный разведчик отлично был знаком с содержанием послания.

– Что же, – сказал Фишер, – это очень любопытно.

– Почему именно любопытно?

– У меня такое впечатление, что абвер смог предоставить вашей спутнице лучшие условия жизни, чем мы, политическая разведка, – вам, – сказал Фишер. Он вертел в руках конверт, потом даже понюхал его, приблизив к толстым маленьким очкам.

– Вы сделали это открытие сейчас или что-то знали раньше, но не говорили мне?

– Адмирал Канарис не делится с нами своими маленькими секретами, – сказал Фишер.

– А как я туда доберусь? – спросил Андрей, чувствуя, что вопросы заводят его в тупик.

– Это уж не мое дело. Вас пригласили, пускай заботятся.

– А вашей разведке, моим, можно сказать, покровителям, на это наплевать? – поинтересовался Андрей.

– Наша разведка принимает близко к сердцу ваши беды и заботы, товарищ Берестов, – усмехнулся Фишер. – Но порой ей удобнее отойти в сторону и наблюдать за вами… как это говорится, без натуги.

– Спасибо, значит, я не буду оставлен вашими заботами?

– Ни в коем случае!

Вскоре после этого Фишер, так ничего не рассказав, удалился, а Андрей, как всегда скудно и скучно пообедав, переоделся в новый серый дневной костюм. Он полагал, что за ним приедут. Это было в три. Потом он долго стоял у окна, надеясь, что Альбина догадается выпросить для него машину, – он даже не знает, где она живет. А вдруг она надеется на милость Фишера и его компании? А они играют с Андреем, как кошка с мышкой?

…Машина, скромный синий «Опель-Рекорд», остановилась перед воротами особнячка. Из нее вылез мужчина в длинном черном плаще и серой шляпе с прямыми широкими полями, надвинутой слишком низко на уши. Он позвонил, и из особняка вышел ленивый охранник в синем полувоенном костюме. Человек в шляпе показал ему свое удостоверение либо какую-то бумажку, о которой охранник, видимо, знал заранее, потому что он сразу кивнул и вернулся в дом. Человек в шляпе стал медленно прогуливаться по тротуару вдоль решетки особняка. В этом тихом пригородном районе люди редко ходят по улицам – у владельцев особняков, как правило, есть машины, а собаки их гуляют в садиках позади особняков.

Охранник сунул голову в гостиную и сказал по-немецки, что господина Берестова ждут. Андрей с удивлением для самого себя понял, что за три недели общения с немцами незаметно для себя впитал в себя какое-то количество слов и кое-что уже понимает.

Андрей поблагодарил и сразу пошел к двери.

Человек в серой шляпе распахнул перед ним заднюю дверцу машины.

Сам сел спереди, рядом с шофером в фуражке – у немцев, как заметил уже Андрей, была склонность к фуражкам, все носили их, только агенты и тайные люди носили шляпы, что было преувеличением, но близким к истине.

Человек в шляпе ни разу не обернулся и не сказал ни слова, Андрей лишь видел хорошо выбритую шею и часть затылка из-под шляпы. Шофер тоже молчал – все это было похоже на кадры из какого-то иностранного фильма с похищением героя мафией. Зато Андрей имел неспешную возможность смотреть по сторонам. Путь лежал через центр Берлина, деревья уже распустились, хоть листья были невелики, зато нежны цветом, и оттого воздух, наполненный нежарким солнцем, был подчеркнуто чист. Несмотря на дневное время, на улицах у центра было немало прохожих, а в парке, который они проехали, меж еще не оперившихся цветущих кустов были видны няни и мамы с колясками и молодые люди с книгами в руках. Если бы Андрей не знал, что находится сейчас в столице фашистского злобного государства, нацелившегося покорить весь мир, он мог бы с таким же успехом полагать, что судьба забросила его в Копенгаген или какую-нибудь Женеву. Впрочем, эти люди на улицах менее всего намеревались завоевывать мир и, наверное, мечтали, чтобы их оставили в покое гулять с колясками, читать романы или вести бухгалтерские книги.

Андрей помнил по картинкам, хотя жалел сейчас, что так мало интересовался архитектурой, величественное здание германского рейхстага, затем угадал Бранденбургские ворота, кажется, построенные в честь победы над Наполеоном, или это ворота у Белорусского вокзала построены в честь победы?…

Неожиданно машина свернула на боковую улицу, которая была застроена жилыми шести– и семиэтажными домами, и долго ехала по ней, а дома постепенно становились все ниже, а зеленые пространства между ними все шире, потом впереди, между домами, мелькнуло открытое пространство воды, но они не доехали до озера, а повернули на узкую и тихую улицу особняков, как будто, миновав Берлин, вернулись в район, подобный тому, в котором обитал Андрей.

Особняк, возле которого притормозил автомобиль, ожидая, пока откроются ворота, был несколько больше и, главное, отстоял куда дальше от улицы, так что к нему вела не узкая, устланная плитками пешеходная дорожка, а подъездная дорога для автомобилей, и вход не был дверью с медным звонком справа, а подъездом под узким портиком, который поддерживали четыре колонны.

Андрей поднялся по лестнице следом за человеком в серой шляпе, но тот не стал входить в дом, а только подождал, словно опасаясь, что Андрей убежит, пока застекленная дверь в особняк открылась и за ней обнаружился элегантный морской офицер, который на ученическом, почти правильном русском языке пригласил господина Берестова и сообщил, что его ждут.

Альбина сбежала навстречу Андрею по лестнице и сверху уже воскликнула:

– А я у окна стояла, ждала, думала, а вдруг не приедешь!

– Здравствуй, Альбина. – Андрей был искренне рад видеть Альбину, единственную родную душу в этом Берлине.

Она протянула ему руку, он хотел было ее поцеловать, но не решился, потому что не знал, какие здесь порядки, – за ними сейчас наблюдали внимательно несколько человек, как за подопытными кроликами, которых специально запустили в одну клетку, чтобы посмотреть, как они будут себя вести.

В сущности, за последние годы ему так редко удавалось оставаться одному – то есть быть уверенным в том, что никто за тобой не наблюдает…

– Пошли, пошли ко мне наверх! – сказала Альбина. – Гансик, вы свободны, я сама поухаживаю за Андреем, – сказала она морскому офицеру, и тот, не споря, щелкнул каблуками.

Андрей понял, что Альбине удалось поставить себя здесь иначе, чем ему, – если она и пленница, то в позолоченной клетке.

Альбина поднималась наверх первой, и Андрей наконец-то смог разглядеть, что она одета дорого и изысканно, но невызывающе. На ней был брючный домашний костюм из китайской материи, он был свободен, он как бы слегка касался ее тела, ласкал его, но притом давал возможность глазу угадать линии спины, бедер и ног и осознать их легкую изысканность.

Они вошли в гостиную, где стояли два дивана, низкий столик, на котором поместились бутылка вина и два небольших блюда с закусками.

– Я знаю, что ты пообедал, так что считай себя приглашенным на чай, – сказала Альбина, оборачиваясь к Андрею и оказываясь слишком близко от него, так что он невольно сделал движение к ней. Господи, как хороша эта женщина! И это – его грязная, обреченная на смерть, заморенная лагерная жена!

Альбина улыбнулась – он даже улыбки ее еще толком не видел – и отступила на шаг.

– Что будете пить? – спросила она, открывая дверцу бара, встроенного в высокий старинный буфет, который никак не гармонировал с современной обстановкой гостиной.

– А что пьют к чаю в вашем доме? – спросил Андрей, стараясь попасть в тон.

– Коньяк, – заявила уверенно Альбина и, поставив на столик бутылку коньяка, оклеенную черными с золотом этикетками, села на диван и показала Андрею место на другом диване – напротив нее.

Андрей понял, насколько наивны были его надежды на встречу наедине, может, даже в заросшем парке или интимности ресторана… Они сидели на сцене, и вокруг, из-за каждого угла, как из ложи, глядели невидимые, но внимательные зрители.

– Ну и как ты? – спросил Андрей, уже смиряясь с формальностью встречи. – Ты хорошо выглядишь. Красивая. Довольна жизнью?

– Спасибо, а ты? – спросила Альбина.

– Я недоволен жизнью, я плохо выгляжу, я хочу убежать или помереть, – сказал Андрей, почувствовав полное равнодушие к тому, довольны ли его словами новые тюремщики. – Я не знаю, сколько мне здесь сидеть в одиночке.

– Надеюсь, что твоя одиночка комфортабельна? – сказала Альбина, словно стараясь превратить разговор в шутку.

– Вполне. Это отдельная клетка с отдельным входом, отдельной спальней и отдельной ванной, вот только коньяка не дают, хотя, может, потому, что я не просил.

– Лучше, чем в лагере? – серьезно спросила Альбина.

– Не знаю. В лагере я был не один. Там все время были люди, неужели ты не понимаешь?

– Я не люблю людей, – сказала Альбина. – Вернее, я люблю очень немногих людей. Ты – почти такой человек.

Андрей кивнул, но его несколько покоробило то, что его оставили, хоть и допустили к грани, вне круга друзей Альбины.

– А здесь тебе хорошо? – спросил Андрей.

– Ты пей, пей, а если голодный, то я прикажу принести ростбиф. Конечно же, ты голодный!

Альбина привычным – когда она успела так войти в роль! – движением протянула руку к кнопке звонка, которой заканчивался белый провод, лежавший на подлокотнике дивана.

– Я вас слушаю, – донесся голос, словно говорили по телефону, но чуть громче.

– Ростбиф, пожалуйста, и скажи, Герберт, там не осталось жареной картошки с обеда? Той, которую ты так чудесно делаешь.

– Один момент, фрейлейн, – ответил голос.

– Сейчас повар сам принесет, – сказала Альбина.

– За что тебя так полюбил адмирал? – спросил Андрей.

– Во-первых, ты, наверное, забыл, что я была в свое время наложницей начальника строительства – Яна Алмазова. Он убил моего любимого мужа. – Альбина говорила спокойно, вяло, но Андрей понимал, что за этой вялостью есть сила убежденности, непреклонность маленькой христианской мученицы, выходящей на арену Колизея навстречу львам. – Я знаю, как и почему началась вся история с проектом атомной бомбы. Я знаю их всех с тридцать второго года. Семь лет. Теперь ты понимаешь?

– Ты мне раньше не говорила об этом.

– А ты и не спрашивал. А если бы спросил – ничего бы не сказала, зачем подписывать тебе смертный приговор?

– Спасибо.

– Не стоит благодарности.

Постучавшись, вошел очень толстый человек с веселыми свинячьими глазками. Он принес поднос с ростбифом и жареной картошкой для Андрея. К Альбине он обращался почтительно, как к королеве, и робко, как безнадежный поклонник.

– После того как начался проект и я отбыла свой срок, пять лет как чеэсир, он не выпустил меня из зоны, а перевел секретаршей к Мате.

– К кому?

– К директору Полярного института Матвею Шавло, который и стоит за всей этой историей. Я пробыла там еще два года – до тех пор, пока Алмазов не понял, что я могу стать ему по-настоящему опасна. Вот поэтому меня перекинули на новую работу – быть подопытной крысой в городе, который разбомбят.

Андрей поднял бокал с коньяком.

– Крысе от крысы, – сказал он, – мои поздравления. Захватив тебя, они в самом деле приобрели ценнейшего сотрудника.

– Я никому и никогда не была сотрудником, – ответила Альбина. – Но в свое время ты мне сам сказал очень важные слова. За что я тебе или буду всегда благодарна, или возненавижу до конца моей короткой жизни.

– Что же за слова?

Коньяк был душистый и словно густой от запаха.

– Ты напомнил мне, что я обещала посвятить свою жизнь мести Алмазову. И поэтому я должна согласиться улететь с немцами. Ты помнишь?

– Я был прав, – сказал Андрей. – По крайней мере мы живы. И сыты.

Он с удовольствием принялся за картошку – он так соскучился по хорошей жареной картошке!

– И я, пока летела сюда, пока жила здесь, поняла, что ты прав. Но я не могу сама голыми руками расправиться с Яном, и всеми его палачами, и с Матей Шавло, который построил город, и сделал бомбу, и отлично знал притом, что люди погибают на строительстве и будут погибать всегда, пока она существует. И есть люди, ты знаешь, которые хоть и умерли, но ждут моей мести.

Альбина говорила так тихо и почти робко, словно просила прощения за столь решительные мысли. Но за этой робостью Андрей видел лишь непреклонную решимость человека, которому себя уже не жалко.

– Может быть, мне повезло, – сказала она. – И ты был прав…

Она тоже выпила коньяка, не морщась, как воду, равнодушно. Андрей понял, что за пределами своей миссии, своей мании Альбина пуста, почти пуста и равнодушна… И это подтвердилось буквально через несколько минут.

– Простите, госпожа, – сказал голос из репродуктора.

В дверь постучали. Вошел морской офицер.

– Фрейлейн Альбина, – сказал он, – простите, что я прерываю вашу беседу. Но вас просят к телефону – в кабинете.

Альбина кинула взгляд на часы.

– Подожди меня, – сказала она.

Пока Альбины не было – она отсутствовала минут десять, – Андрей управился с ростбифом и картошкой. Ему любопытно было бы поглядеть, как живет его солагерница, но он понимал, что находится под наблюдением, и потому предпочел остаться на диване и выпить еще рюмку коньяка. Теперь ему было приятно, сытно и даже клонило ко сну.

Альбина вошла в комнату, улыбнулась с порога улыбкой старшей сестры.

– Андрюша, – сказала она, – к сожалению, мне придется сегодня с тобой расстаться. Мне надо ехать.

– Опять допросы? – спросил Андрей. – Меня уже оставили в покое. Видно, от каменщика ничего больше не добьешься.

– Какие допросы? – удивилась Альбина. Потом сообразила и грустно улыбнулась. – Нет, у меня свидание, – сказала она.

– Надеюсь, деловое? – спросил, подмигнув, Андрей.

– Не знаю, – сказала Альбина, пожав плечами. – Сомневаюсь…

А так как Андрей смотрел на нее с невысказанным вопросом, она сказала:

– Мы еще увидимся, Андрюша. А пока – прости, мне надо переодеться. Машина ждет внизу, ты ее знаешь. Тебя отвезут домой.

Расставание было слишком холодным и не соответствовало встрече, словно Андрей в чем-то провинился перед Альбиной.

Она протянула ему руку, и даже в пожатии была отстраненность – Альбина думала совсем о другом, Андрей для нее почти перестал существовать. Хотя она и проводила его до лестницы, и стояла, пока он не обернулся от входной двери, и помахала ему – китайский шелк ее костюма соскользнул, обнажив тонкую изящную руку.

Машина ждала у подъезда, и человек в серой шляпе уже заранее открыл дверцу.

Настроение у Андрея было паршивым – все это было театром, призванным продемонстрировать его ничтожество.

Когда машина, увозившая Андрея, отъехала от особняка Альбины, адмирал Канарис, который ввиду важности задания сам находился в пункте прослушивания телефонной связи, сказал своему адъютанту:

– А мне жалко этого парня. Он мне нравится.

– Вы имеете в виду русского пленного? – спросил адъютант.

– Он тоже думает, что он пленный, – сказал Канарис, подивившись нечаянной точности слов адъютанта. И тут же, выкинув из головы Андрея, как лишний элемент общей картины, спросил: – А какую машину фюрер послал за Альбиной?

– Старый «Мерседес», – сказал сотрудник, сидевший за столом в наушниках: к нему стекались сведения от наружного наблюдения, – тот самый, на котором он в тридцать третьем ездил на поклон к Гинденбургу.

– Вы кончали исторический факультет? – спросил Канарис у сотрудника.

– Нет, у меня хорошая память, шеф… машина на подходе.

– Отлично, – сказал Канарис.

На следующий день адмирал Канарис катался верхом с Шелленбергом в Трептов-парке, вдали от подслушивающих ушей Мюллера.

– Фюрер глубоко увлекся русской, – сказал Канарис очевидную истину. Об этом Шелленберг знал и без него.

– Как мы ошиблись при дележе добычи, – сказал молодой собеседник. – Нам достался самый обыкновенный каменщик, а вам не только подруга русского сатрапа, но и новая возлюбленная фюрера. Но существует опасность, на нее мне указывали…

Шелленберг не назвал имени, но Канарис уже догадался, что имеется в виду ревнивый Гиммлер.

– Какая же опасность, мой друг?

– Она русская, славянка. Когда мимолетное увлечение пройдет, она плохо кончит.

– Найдите возможность передать вашему другу, – сказал Канарис, разглядывая легкие кучевые облака, барашками плывущие по теплому небу, – что фюрер полагает фрейлейн Альбину реинкарнацией Гели Раубал, мистическим возрождением его погибшей невесты. Альбина была представлена генералу Гаусгоферу и другим близким к фюреру магам…

– Не может быть!

– Разведка Мюллера опять прошляпила. Ну что от него ожидать…

– И что же?

– Вы хотите бесплатной информации?

– Я буду вашим должником.

– Отлично, бутылка хорошего французского коньяка вас не разорит?

– Так что же сказали маги?

– Они согласились с фюрером. Они полагают, что в появлении ее рядом с фюрером, в чудесном спасении от пламени космической бомбы есть перст судьбы, что именно под влиянием лучей смерти могло произойти такое чудо.

– Если мы будем переносить в область мистики русские бомбы, мы недалеко пойдем.

– Не беспокойтесь. При всем том фюрер стоит обеими ногами на земле и принимает все меры, чтобы противопоставить все, что можно, новой русской угрозе…

Некоторое время они ехали молча. Потом Шелленберг спросил:

– А как она себя ведет?

– Она – безукоризненно.

Канарис не стал рассказывать молодому коллеге об идефикс Альбины – мести Алмазову. Этот фактор может оказаться важным, и тогда лучше, чтобы он остался лишь в памяти адмирала.