Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 55 страниц)

Глава 5
Март 1992 г

«Рубен Симонов» стоял у серого мокрого плаца, к которому приставали в Гдыне дружественные корабли. Больше дружественных кораблей в тот день не было, и потому плац казался еще большим, чем на самом деле, и оркестр, человек в пятнадцать, затерялся на нем, как экспедиция капитана Скотта на льду Антарктиды.

– Пускай они не играют, – сказал Алеша, выходя к трапу, который вел к плацу, словно пожарная лестница десятиэтажного дома. – Пускай они останутся живыми. Поляки ведь тоже люди?

– О да! – ответил Михаил Глинка, древний род которого наверняка лет триста назад породнился с поляками, а потом еще двести воевал за какое-нибудь белорусское местечко с паном Туржанским.

Три автобуса, блестящих от дождя, стояли строем, готовые унести туристов из этого страшного места.

Андрей оглядывал любознательных пассажиров. Никого из группы Бегишева он не обнаружил, зато увидел Анастасию Николаевну и ее молодую спутницу Татьяну. Они были в одинаковых плащах и с одинаковыми черными зонтами. Как бы предвидя вопрос Андрея, Таня сказала:

– Мы забыли плащи и зонтики. Обе забыли. В Петербурге была такая зима… что пришлось купить эти вещи в Таллине.

Оправдание было совершенно неубедительным. Если одна из дам и была столь рассеянна, то не могла быть такой же халдой и вторая.

– Понимаю, – сказал Андрей. – Снег и так далее.

Они вместе подошли к крайнему из трех автобусов. Впрочем, хватило бы двух, и то они были бы неполными. Ветер налетал с моря холодным душем и загонял звуки оркестра обратно в трубы. На плац выехала «Скорая помощь». Кому-то на корабле плохо? Впрочем, шансов на то, что ты его знаешь, почти никаких – ведь пассажиров несколько сотен. Если бы такой вот «Рубен Симонов» налетел на скалу или опрокинулся, прогремел бы скандал на весь мир. Впрочем, подобные вещи случаются… Андрей вспомнил ялтинский вечер, полосы бортовых огней «Нахимова», музыку с белой высоты под южными звездами и неожиданное, почти непреодолимое желание сейчас же бросить все и подняться на этот белый пароход, чтобы проснуться завтра утром от шума машин и крика чаек… На следующее утро «Нахимов» затонул в Новороссийской бухте.

Не дожидаясь санитаров, два матроса с «Рубена Симонова» понесли вниз по трапу носилки, на которых лежал накрытый одеялом человек. Нести им его по такой крутизне было нелегко, и больному приходилось самому все время подбирать и подтягивать одеяло. Андрею стало страшно, как бы он не сполз с носилок под собственной тяжестью.

Следом за носилками спускалась уже известная Андрею Дилемма Кофанова. Ее поклонник или телохранитель нес над ней прозрачный пластиковый зонт. Дилемма была недовольна и что-то выкрикивала, а ветер порой подхватывал клочки ее крика и нес над плацем навстречу музыке оркестра.

Когда носилки добрались до твердого асфальта, Дилемма с облегчением ринулась в автобус, а телохранитель бежал сзади, борясь с зонтиком, который желал улететь.

Андрей увидел, что на носилках, которые вкатывали в «Скорую помощь», лежит господин Маннергейм – экстрасенс из бегишевцев. Простудился он, что ли?

Дилемма шумно взобралась в автобус.

– Когда я получу воспаление легких, то судиться буду с пароходством. Они у меня залетят на миллион баксов.

– Дилемма, – обратился к ней Алеша Гаврилин. – Мне так не хочется разочаровываться в вашей интеллигентности.

– А пошел ты… – ответила Дилемма и понесла свое крепкое крестьянское тело, неподвластное шейпингу и аэробике, по проходу, стуча сверхвысокими каблуками. Телохранитель прорычал что-то Алеше, но негромко. Андрей отдал должное вкусу Алеши. Дилемма ему нравилась – она была яркой, наглой, сексуальной, пробивной и соблазнительной бабой, но Алеша никогда не станет унижаться, даже перед принцессой Монако. На этот раз, вернее всего, он проиграл, и проиграл основательно…

Не дойдя двух или трех кресел до хвоста автобуса, Дилемма Кофанова резко развернулась и возвратилась в переднюю часть салона.

Она остановилась около Алеши, который сидел ближе к окну, и сказала:

– Пропусти меня к окну, я хочу смотреть наружу.

Алеша, разумеется, встал и пропустил Дилемму.

– Я промокла, ничего? – спросила Дилемма. Они сидели как раз перед Андреем, и потому, пока машина не тронулась, ему было слышно каждое слово.

Телохранитель – рыжий, туповатый, слишком широкоплечий парень – не знал, какой пост ему занять. Наконец уселся на два ряда сзади. Конечно, он мог бы согнать Анастасию Николаевну и Таню, которые занимали места как раз напротив Дилеммы по ту сторону прохода, но не посмел, потому что не имел инструкций, да и хозяйка его не была такой важной штучкой, чтобы ради нее идти на конфликты. Телохранитель намеревался отрабатывать зарплату, не более того. Если, конечно, Дилемма с ним не спит. Впрочем, какое нам до этого дело? Только бы Алеша не огорчался. Он в душе превеликий авантюрист. И, как все настоящие авантюристы, скрывается за маской наиспокойнейшего джентльмена.

Автобус уже тронулся, когда Андрей увидел, как по трапу спешит Антонина – видно, решила попутешествовать в последний момент, а может, задержалась из-за эвакуации Маннергейма. Она побежала через плац, оркестр как раз выдал последний аккорд, Антонина в черном плаще и черном платке добежала до второго автобуса, отходившего после первого, в котором был Андрей. «Скорая помощь» уехала чуть раньше.

Путешествие сквозь тоскливый дождик по очень прибалтийским, будто взятым с Рижского взморья, улицам между Гдыней и Гданьском, уставленным небольшими виллами и домами отдыха, заняло меньше часа. В автобусе было тепло и сонно. Алеша и Дилемма оживленно беседовали: видно было, как покачиваются их головы – темная, естественно курчавая Алеши и желтая, мелким бесом завитая голова Дилеммы. Телохранитель дремал. Дамы в одинаковых плащах тоже… Так и приехали в Гданьск.

В Гданьске тоже моросил холодный дождь. Автобусы остановились на обширной неуютной площади. За темными кирпичными стенами скрывался старый город, который предстояло восторженно рассматривать.

Старый город был мрачен и состоял из нескольких параллельных узких улиц и одной широкой, как площадь. Шофер велел всем вернуться к автобусу через три часа. Андрею не хотелось следовать за скрывшимся под зонтом экскурсоводом; он заглянул в магазинчик сувениров, потом попал в продовольственный магазин, который был невелик, но произвел на Андрея яркое впечатление зарубежным изобилием – такие магазины в Москве лишь начинали возникать. У Андрея с собой были только русские рубли, он хотел обменять их и купить местных конфет, но продавщица не скрывала презрения к братской валюте и в конце концов уступила коробку слив в шоколаде по цене шоколадного замка в натуральную величину.

Когда Андрей завершал спор с продавщицей, рядом случился инцидент с сумкой Татьяны. Она хотела достать из нее кошелек, но тут длинная ручка оборвалась, сумка упала на пол и раскрылась, вывалив свое содержимое.

Андрей кинулся на помощь – благо в магазине было пусто, – и они принялись ползать по полу, собирая выпавшие предметы. Сумка была дорожная, объемистая, в ней умещалось много нужного в путешествии, включая и предметы, о существовании которых хозяйка давно забыла. Так что весь пол был усыпан карандашиками, кисточками, коробочками, записными книжками, листками из записных книжек, бумажками, кошелечками, косметичками и такими неожиданными вещами, как позолоченный каблук и открытка с видом Сингапура.

Андрей, конечно же, не разглядывал находки, а спешил передать их Татьяне, но невольно удивился карточке, к правому верхнему углу которой была приклеена фотография Бегишева. По краю шла перфорация, под фотографией – несколько строчек текста.

Андрей не успел прочесть текст, как Татьяна вырвала у него фотографию и возвратила в сумку.

Андрей сделал вид, что ничего не заметил. Видно, он – не единственный, кого интересует личность дельца Бегишева.

Когда Андрей, нагулявшись и промокнув до костей, возвращался на площадь к автобусам, мимо пронесся «Мерседес». Люди в нем сидели неподвижно и глядели прямо перед собой, словно были куклами. На заднем сиденье красовался господин Бегишев. Везде у него были свои люди, свои машины, свои развлечения.

К автобусу уже стягивались братцы-писатели и просто туристы, разочарованные увиденным. Алеша Гаврилин доказывал Глинке, что печаль его объясняется не погодой, а лишь тем, что ему не попался погребок, где бы торговали «Будвайзером» в розлив.

* * *

Весь следующий день «Рубен Симонов» провел в открытом море, направляясь к Копенгагену.

Конференция разделилась на секции, и судьбы балтийских литератур вот-вот должны были проясниться.

Отпрыски Эрнестинского дома, моргая красными невыспавшимися глазами, под руководством Бригитты Нильсен разбросали по холлам и салонам стопки инструкций, конспектов и расписаний, которыми должны были владеть участники конференции.

Алеша отвел Берестова в секцию публицистики, где собрался народ, профессионально шастающий по круизам.

К удивлению Андрея, среди членов секции он увидел Фрея; тот был одет неформально – без галстука – и старался не привлекать к себе внимания. Там же сидела Татьяна. Она была в сером сиротском платье с ниткой жемчуга на шее.

Сначала выступал грузный рыжий швед, которого Андрей раньше видел только в баре. Там он сжимал в лапе бутылку виски и не сводил пьяных глазок с Дилеммы Кофановой. Он был так похож на тигра, изготовившегося к прыжку, что хотелось посмотреть, как вздрагивает кончик его полосатого хвоста.

Швед был трезв, и его беспокоила судьба озоновых дыр в атмосфере. Он полагал, что корыстное легкомыслие европейских правительств, и в первую очередь советского, погубит человечество.

Вызов шведа приняла, как ни странно, Дилемма Кофанова. Она тоже приплелась на секцию и даже объявила себя писательницей, потому что намеревалась создать мемуары. Ей было на вид лет двадцать пять – самое время для мемуаров. Платье Дилеммы было целомудренно застегнуто сверху и возбуждающе расстегнуто снизу. «Некоторые, – заявила она, – рассуждают здесь о плохой экологии, тогда как африканские народы голодают с утра до вечера».

Дилемма думала, что экология и есть природа.

Фрей не выступал, но несколько раз выкрикивал с места «Вот именно!» и «Давно пора!». Андрей все ждал, что он объявит писателям: «Есть такая партия, партия зеленых!» – но Ильич сдержался.

* * *

Когда уже вечерело и солнце, садясь, пронзало горизонтальными ослепительными лучами весь теплоход, Антонина отыскала Андрея в валютном магазине, где он любезничал с продавщицей, и велела следовать за ней в бар второй палубы. Андрей без охоты подчинился.

Там сидела вся бегишевская компания.

Оскар был трезв, деловит, как в кабинете.

– Пить будете? – спросил он. – Оранж? «Байкал»? Кока-кола?

В списке спиртных напитков не было.

– Кофе, – сказал Андрей.

– Есть разговор, – сказал Бегишев. И откинулся в кресле, словно самое главное дело уже совершил, остались детали для подчиненных.

После краткой паузы за дело взялась Антонина.

– Мы к тебе, Андрюша, присмотрелись, – сообщила она. – Реакция, в общем, положительная. Кое в чем ты наш человек, а кое в чем – не наш.

– Но не чужой! – вмешался Фрей. – Нет, не чужой!

«Знал бы ты, голубчик, что именно мою жену старался сжечь в доме убитого тобой человека!»

– Мы лишились товарища, – сказала Антонина. – Хорошего товарища, но физически слабого человека.

Она произнесла эти слова так, что хотелось встать и почтить память Маннергейма минутой молчания.

– И оказались в сложном положении. Без переводчика – как без рук. Конечно, мы можем вызвать нового, нам из Москвы его быстренько доставят. Но формальности, сборы – ты же понимаешь! Можем упустить драгоценное время. И тут мы подумали: есть один хороший человечек – Андрюша. Ему, наверное, не грех подзаработать. И он уже рядом с нами и уже проверен, понимаешь?

Андрюша понимал, что ему, очевидно, повезло. Маннергейм заболел вовремя. Ты ломал голову, как дальше следить за этой компанией, а они сами тебя приглашают к себе. Теперь только не переиграть.

– Ничего тебе, Андрей, – сказал Фрей, – не составит трудности. Как ехал на пароходе, так и едешь. Только в экскурсии ходи с нами, с нужными людьми поговоришь. Я бы сам это сделал, но у меня, понимаешь, историческая роль. Должен держать фасон…

– А вы знаете языки? – спросил Андрей. Вроде бы без ехидства. Не верил он в образованность второго Ленина.

– Разумеется. – Ленин вытащил платок и стал промокать лоб. У него потел лоб, когда он волновался. – Но мой ближайший язык – немецкий. Крупнейшие философы творили именно на этом языке.

– Маркс и Энгельс, – пояснила Антонина.

Она сидела, положив ногу на ногу. Юбка съехала к бедрам, ноги были гладкие, мускулистые, Бегишев смотрел на них.

– Для работы мне нужен был именно этот язык, – сказал Ленин.

Андрея тянуло пошутить: «И в гимназии вы его учили, Владимир Ильич». Но такая фраза могла оказаться самоубийственной.

– В Швеции распространен шведский язык, – сказала Антонина. – И английский, правда, Владимир Иванович?

Она умела блюсти конспирацию.

– А вы английским владеете, – сказал Бегишев. – У меня точная информация?

– Я говорю по-английски.

– Сколько в день? – спросил Бегишев.

– Не знаю, – ответил Андрей. – Я же не думал об этом раньше.

– Интеллигентская глупость, – сказал Бегишев. – Учись отвечать сразу – разбогатеешь.

Все засмеялись, даже Алик. Андрей подумал: а в самом деле, сколько надо попросить?

– Предлагаю, – сказал Бегишев, – за день работы сто баксов. Все равно гулять. Работаем два дня. Пока стоим в Стокгольме. Может быть, еще один день на Готланде. Всего триста. Хорошие деньги. Ты столько своей археологией никогда не накопаешь.

– По крайней мере виской зальешься, – сказала Антонина.

– Пятьсот за все, – сказал Андрей.

Все замерли.

– Ну ты наглец, – сказал через минуту Бегишев. – Ну и наглец. Нам лучше местного нанять.

– А мне лучше остаться писателем, а не вашим служащим, – сказал Андрей. – Я пойду, а то устал сегодня.

– А не выпьешь с нами? – миролюбиво спросил Бегишев.

– Нет, спасибо.

Он ушел. Антонина догнала в коридоре и сказала, что Оскар согласен на четыреста.

Андрей дал себя уломать.

* * *

Когда Андрей пришел на ужин, Анастасия Николаевна и Татьяна уже сидели за столом. Одинаковыми движениями близких родственниц они намазывали маслом круассаны.

– Что интересного в мире писателей? – спросила пожилая дама.

По тону было понятно, что ей наплевать на то, что происходит в мире писателей, но она умела придать милому лицу выражение искренней заинтересованности.

«Ах как она была хороша в молодости!» – подумал Андрей. Ее лицо – хоть и не столь роковое и притягательное, как лицо ее внучки, – заставляло думать о старинном помещичьем доме, белой беседке у пруда и карете, остановившейся у деревянных побеленных колонн усадьбы.

– Я бывала в Данциге перед войной, – сказала Анастасия Николаевна. – Во время моих печальных скитаний. Правда, я была молода, и меня не хватало на то, чтобы долго печалиться.

– Тетя Настя, к счастью, не способна долго печалиться, – сказала Татьяна. – Иначе бы она давно померла.

Поредевшая компания Бегишева вошла единым строем. Все четверо кивнули Андрею, тот раскланялся в ответ.

– Вы с ними давно знакомы? – спросила Татьяна.

Зная, что у нее в сумке лежит карточка с фотографией Бегишева, Андрей воспринимал вопрос иначе, чем утром.

– Я познакомился с ними на борту, – сказал Андрей.

– Странная кучка, – сказала Анастасия. – Бывают несовместимые люди. Они – несовместимые.

Она протирала вилку салфеткой, не доверяя чистоплотности корабельных судомоек. Руки у нее были молодыми, изящными.

– Несовместимость еще не грех, – сказала Татьяна. Глаза у нее были совсем иными, чем у Анастасии, – светло-карими, почти желтыми. – Боюсь, что их что-то совместило. А это дурно.

– Странно, что вы их не знаете, – сказал Алеша Гаврилин. – Толстый – это Оскар Бегишев, наш спонсор. Банкир. Стриженый бандит – его телохранитель. Антонина – боевая подруга и бухгалтер. А лысенький – наверное, идеолог.

– Откуда у них идеология? – удивилась Анастасия Николаевна.

– Он на Ленина похож, – сказала Татьяна.

И посмотрела на мужчин, будто проверяя, догадались ли они о том же.

– Вы не едите? – спросила Андрея Анастасия Николаевна. – Нет аппетита?

Андрей не успел ответить, как заговорила Татьяна.

– Вы производите странное впечатление, – сказала она. – С одной стороны, нестарый и даже привлекательный мужчина. С другой – лжец. Слова по правде не скажете.

– Вы преувеличиваете, – постарался улыбнуться Андрей. – Бывает, вырывается нечаянно и правдивое слово.

Татьяна смотрела на него в упор, словно хотела загипнотизировать.

Она сердилась и стала еще красивее. У нее было лицо воительницы. Ей нашлось бы место на полотне Делакруа. В постель с ней можно лечь, только взяв пистолет.

Весь жизненный опыт Андрея, вся выработанная за долгие годы осторожность оленя в краю уссурийских тигров твердили, что Бегишев и интеллигентные дамы встретились здесь не случайно. Но что их связывало или разъединяло – Андрей не понимал и потому был беззащитен перед тем, что затевалось на этом пароходе.

После ужина Кураев сказал, что разговаривал с капитаном – оказывается, без вести пропал один из поваров. Но никто не может сказать, остался ли он в Гданьске или упал за борт. Гигантский теплоход, сотни людей, но если упадешь с верхней палубы, то умрешь от удара о ледяную воду. Даже пискнуть не успеешь.

– Эдик, – сказал Андрей, чем удивил Кураева. – Повара звали Эдик.

– Ты откуда знаешь, как его зовут?

– Случайно подслушал, еще вчера, – сказал Андрей.

Не успел Кураев отойти, как в ухо настойчиво, нагло, горячо зашептала Антонина:

– Ты с этими бабами поосторожнее. Это наши враги. Держись подальше.

– Я же с ними за одним столом, – сказал Андрей.

– Оскар приказал отсесть.

– Пускай Оскар приказывает вам, – ответил Андрей. – Я не хочу быть «шестеркой». И к тому же это подозрительно – с чего я вдруг кинусь от них бежать? Потому что твой Оскар трясется от страха перед двумя женщинами?

– Оскар ни перед кем не трясется.

– Факты говорят об обратном, – возразил Андрей.

– Ну, как знаешь. – Антонина отстала.

«Вот и плакали мои четыреста баксов», – сказал себе Андрей. А жалко. Помимо всего прочего – четыреста долларов честному доктору наук никогда не помешают.

* * *

По Копенгагену Андрей пошел погулять с дочкой Эрнестинского, но, к сожалению, потерял ее на улице магазинов. Ждал снаружи и не дождался. Потом спросил у датского дедушки, как пройти к «русалке», – и оказалось, что «русалка» ждет его метрах в трехстах от причала, где стоял «Рубен Симонов».

Русалка сидела на камне в двух метрах от берега и была такой маленькой и несерьезной, что совершенно непонятно, каким образом датчанам удалось сделать ее символом своей страны.

Вокруг носились чайки и ждали подачек от любопытных туристов.

Андрей присел на лавочку – хорошо еще дождик из Гданьска сюда не добрался. Тут же рядом села Антонина. Нигде от нее не скроешься!

О чем Андрей ей сообщил.

Антонина прижала к его бедру свою твердую горячую ногу.

– Ты мне нравишься, – сказала она. – Но у нас – моральный облик в первую очередь.

– У вас – у коммунистов?

– Неточно, но не суть важно.

– А чего ты гуляешь одна? – спросил Андрей.

Если тебе упрямо тыкают, приходится отвечать тем же.

Антонина не заметила этого.

– Мы за тобой следили, – сказала она. – С кем у тебя связь, кому докладываешь.

– И что выяснили?

– Или у тебя нет связи, или ты нас провел.

– Мучительная у вас жизнь, – сказал Андрей. – Никому не верить.

– Ты не прав, Андрюша, мы всем доверяем, и тебе тоже. Но обязаны проверять. Так нас учил Ленин.

– Кто? – Андрей забыл, что Антонина не знает о действительной сути Иванова. Или знает, но не считает нужным признаваться.

– Ленин. Вождь мирового пролетариата.

Она посмотрела Андрею в глаза. Ее зрачки высветлились. Это были яростные, но неумные глаза.

– Ох и положу я тебя в койку, – сказала женщина. – Как кончим задание выполнять, берегись меня, козел!

Она больно ущипнула Андрея за коленку.

Потом вдруг насторожилась.

– А чего ты сюда пришел? На встречу?

– Ага, – сказал Андрей. – На встречу с девушкой.

– Врешь.

– И ты ее знаешь.

– Татьяна?

Андрей не сразу сообразил, кого Антонина имеет в виду.

– Нет, – сказал он, – моя девушка с длинными волосами и живет под водой.

Он показал на русалку.

– Ну ты даешь! – Антонина с облегчением засмеялась. – А то уж взревновала. Ты же здесь единственный мужик. Тебя полюбить можно.

Она положила ладонь на колено Андрею. Ладонь была такой горячей, что прожгло сквозь куртку и брючину.

– Я страшно сексуальная, – сказала Антонина. – Ты от меня не уйдешь. И Лида тебя не спасет.

– Ну, вы меня обложили, – сказал Андрей.

– Отныне зови меня Тоней. Мне так приятнее слышать. Из твоих, блин, уст. А чего они этого железного ребенка тут посадили?

– Это русалка. Такая сказка у Андерсена была – про русалочку.

– Ага. – Антонина не помнила Андерсена. А может, болела, когда его учили в школе.

Подул студеный ветер. Будто она вызвала его, чтобы был предлог прижаться к Андрею.

Порядочный мужчина, который думает о своей жене, должен вежливо встать и отойти, этим признав, что боится прелестей Антонины и в глубине души жаждет их вкусить. Андрей ничего не боялся и потому не двинулся с места.

– Ты держись меня, – сказала Антонина, – во всех смыслах. И никому, кроме меня, не доверяй.

– И Оскару?

– И этому самому… Ильичу, физическому уроду.

– А зачем вы едете в Стокгольм?

– Особенно не доверяй этим двум бабам, которые у тебя за столом сидят. Старуха – настоящая змея. Кончишь в морской пучине.

– Кто же это хочет меня утопить? – Андрей попытался улыбнуться. Получилось не очень убедительно. Но Антонина смотрела прямо перед собой – на лебедя, который горделиво вплыл со стороны залива и принялся разглядывать русалочку, видно, они тут работали вместе, развлекали туристов.

– Найдутся желающие, – сказала Антонина.

– Ты не сказала, что вам нужно в Стокгольме.

– А почему я должна тебе говорить?

Голова ее была не покрыта, корни волос были черными, а остальная часть шевелюры светлая, почти белая.

– Странная вы компания. – Андрей повторил слова Анастасии Николаевны. – Оскар и Ленин.

– Какой из Оскара вождь! Я его пальцем поманю – побежит на полусогнутых. Он мой сексуальный раб. – Второе имя она пропустила мимо ушей.

– А зачем вы Ленина с собой везете? – спросил Андрей.

– Тебе кто сказал, что он Ленин?

– Только ленивый еще не догадался.

– Дурашка, тебе рано знать!

Антонина поцеловала Андрея в щеку. Губы у нее были мокрые, но горячие, видно, внутри ее крупного тугого тела помещался небольшой котел.

– В Мавзолее двойник лежит, – сказала Антонина. – Еще в двадцать четвертом Сталин постарался.

– Не надо меня разочаровывать. Я в Мавзолей еще мальчиком ходил.

– А я из Ростова. У нас Мавзолея не было.

В голосе Антонины что-то дрогнуло. Она на самом деле жалела, что в Ростове не было Мавзолея.

– А что в Стокгольме понадобилось?

– Трахнешь меня тут, на скамейке, – тогда скажу.

– Ты серьезно?

– Шучу, конечно, шучу. А вдруг здесь ихний король будет прогуливаться и зарежет тебя из ревности.

Антонина развеселилась и рассказывала похабные анекдоты, пока они не дошли до «Рубена Симонова».

* * *

Стокгольма достигли часов в одиннадцать утра.

Теплоход бесконечно шел по широкому извилистому заливу, на берегах которого выстроились виллы, коттеджи, трансформаторные подстанции, сараи, мебельные фабрики, запасные дворцы, казармы, детские приюты – все то, что не поместилось в самом Стокгольме.

Над строениями и просто на мачтах развевались под свежим и уже нехолодным ветерком желто-голубые флаги.

Пассажиры выстроились на носу, фотографировали, любовались шведской действительностью и ждали, когда же покажется столица.

Андрею не удалось досмотреть подходы к Стокгольму, потому что Алик собрал на палубе всех сторонников Бегишева и отвел в каюту вождя.

– Я собрал вас… – заговорил Бегишев и сделал паузу, будто стараясь вспомнить, где же он уже слышал эти слова. Андрею хотелось подсказать, но раз Гоголя рядом не оказалось, то он не стал высовываться. Хуже нет, как показаться слишком образованным.

Бегишев решил, что этого короткого вступления достаточно, и принялся глядеть в иллюминатор на берега, отмечая короткими кивками проплывающие снаружи бакены и встречные суда, а также радуясь каменным островкам с гущами сосен.

Руководство собранием взяла на себя Антонина.

– Времени у нас в обрез. Чем скорее мы провернем операцию, тем лучше, но некоторый период займет опознание нашего вождя и переговоры на эту тему.

Фрей глубоко вздохнул и произнес:

– Меня порой смущают и даже оскорбляют элементы недоверия, которые проявляются у наших коллег. Или я существую, или не существую!

– Некоторые сомневаются, – сказала Антонина. – Вы же сами знаете, Владимир Ильич.

– Иванович, – поправил ее Ленин. И посмотрел на Андрея.

– Время конспирации миновало, – сказал Бегишев, глядя в иллюминатор. – Пора открывать карты на стол.

– Не рано? – спросил вдруг Ильич. Теперь они все глядели на Андрея.

– А куда он денется? – спросил Бегишев и отвел глаза от переводчика. – Наша длинная рука его хоть за морем достанет.

– Вы меня имеете в виду? – спросил Андрей.

– Нет, Пушкина, – сказала Антонина. – Я тоже думаю, что пора считать Андрея своим. Или вообще не считать…

– Говорите, – сказал Алик.

– Ну, раз служба безопасности так считает, значит, можно, – улыбнулся Бегишев.

Все замолчали. Никто не спешил выкладывать карты на стол.

Потом заговорил Ильич.

– Дело давнее, – сказал он, – но в свое время, вскоре после революции, когда дела наши шли так себе, а этот иудушка Троцкий старался продать дело революции в Бресте…

Дойдя до этих слов, Фрей сильно ударил кулачком по подлокотнику кресла, в котором устроился. Кресло потеряло равновесие и поехало вокруг своей оси. Пока Алик не поймал Ильича, тот все крутился посреди комнаты.

– Наши дела были так себе, – продолжал Ильич, когда кресло остановилось. – Мы как раз переезжали в Москву. Мы направили сначала Радека, а потом и Льва Борисовича в Швецию. Для руководства германской революцией и связи со шведскими социал-демократами.

Ильич замолчал, перелистывая мысленно учебник партийной истории нового образца – детища перестройки.

– С юга наступали калединцы, – продолжал он, – мы теряли все новые губернии. В нарушение достигнутого перемирия немцы двинулись на восток, и тогда мы на заседании округа приняли решение переправить в Швецию часть конфиската на случай поражения революции и перехода к подпольной борьбе. Вы мне скажете, какой же я, к чертовой бабушке, революционер, если думаю о поражении, но наша сила, батенька, именно в том, что мы предусматриваем все возможные варианты. Вот именно!

Последние слова Фрей выкрикнул в полный голос, как ученик, справившийся с заданием и гордый собой за удачный ответ на экзамене. Андрею привиделась даже репинская картина, на которой юный Пушкин, взметнув к потолку руку, читает стихи, а Державин, перед сходом в гроб, привстал за длинным экзаменационным столом, сложил ракушкой ладонь, чтобы лучше расслышать гениальные строки и благословить. А впрочем, Репин ли создал этот шедевр?

Андрей внимательно выслушал небольшую речь Фрея и все в ней понял, потому что знал больше, чем ему было положено знать. Но, разумеется, и виду не подал.

Хотя от него ждали реакции.

– Сколько вам лет, Владимир Иванович? – спросил он с сочувствием, словно только сейчас обнаружил, что любимый начальник на самом деле – неизлечимый шизофреник.

– Давайте не будем заниматься банальными подсчетами, коллега, – возразил Ильич.

– Давайте не будем. – Андрей обратился за поддержкой к Антонине: – Я чего-то не понял?

– Есть рабочая гипотенуза, – сказала Антонина, из которой так и выпирала буйная жизненная энергия, – что нам удалось найти человека, очень похожего на вождя революции.

– Я сам вас нашел, – возразил Фрей. – Как бы вы меня нашли?

– На ловца и зверь бежит, – вмешался в разговор Бегишев. – Для твоего сведения, Андрей, мы, то есть инициативная группа, смогли пробиться к партийным архивам. Не скажу как, не скажу когда – поверь, что это было нелегко. Мы узнали, что руководство нашей страны перевезло в Швецию некую сумму в драгоценностях. И эта сумма до сих пор хранится в верных руках. А взять ее может лишь один их двух: Лев Борисович Красин, давно покойный, или лично товарищ Ленин.

– Тоже давно покойный, – добавил Андрей.

– А вот с этим позвольте, батенька, не согласиться! – Фрей вскочил и сунул большие пальцы под мышки, словно забыл, что пришел без жилета. – Я – это я, и никаких сомнений!

– Наверное, я скоро сойду с ума, – сказал Андрей.

Видно, это были слова, которых от него и ждали.

– И я тоже думал, что офигел, – сказал охранник Алик. – «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» Слышали этот слоган?

– А почему они вам поверят? – спросил Андрей.

Бегишев кивнул Антонине, чтобы пояснила.

– Тогда, – сказала она, – в восемнадцатом году, уже были отпечатки пальцев. Диктилоскопия.

– Дактилоскопия, – брезгливо поправил ее Ильич. Он недолюбливал Антонину – она для него была слишком полнокровной, шумной и энергичной.

– Ценности находятся в шкатулке, мы проверяли. Она запечатана восковыми печатями. На них отпечатки пальцев.

– Моих и Льва Борисовича Красина, – сказал Фрей.

– Без сравнения отпечатков никто нам шкатулку не даст, – сказал Оскар.

– Можно взять, – возразил Алик, видно, продолжая давнишний спор. – Привезем бригаду.

– Провалимся. И окажемся в ихней тюрьме, – сказала Антонина.

– А где она хранится? – спросил Андрей. – Я имею в виду шкатулку.

Действительность была столь откровенно нереальна, что Андрей и не пытался ничего для себя объяснять.

– Шкатулка? В каком-то трасте. Или банке. Кто нам скажет? – произнесла Антонина. Она была главным оратором.

– А вы уверены, что она вас ждет?

– Тебе уже сказали, – заметил Бегишев. – И вообще ты слишком много спрашиваешь.

– Вот именно! – воскликнул Ильич. – Я тоже хотел обратить ваше внимание на его любопытство.

– Учти, – сказал Бегишев. – Может, мы и сделали тактическую ошибку, когда решили тебе все рассказать сейчас, до швартовки. Потому что на берегу некогда будет рассусоливать.

– Я не уверен, что вы правы, – сказал Фрей.

– Заткнись, Ильич! В Швеции у нас везде свои люди. Никуда он не денется.

– Мне плевать, – цинично произнес Андрей, – что вы там будете получать. Мне нужны деньги. Вы обещали.

– Не только обещали. Ты получишь пятьдесят процентов. Сейчас.

Бегишев вытащил из кармана пиджака бумажник, покопался в нем, извлек две бумажки.

Андрей принял аванс.