Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 55 страниц)

* * *

Солнце уже перешло зенит, и, когда его закрывали облака, становилось пасмурно и хмуро.

Сначала они пошли к площади. Они не разговаривали. И потому Андрей размышлял о сути этого города. Разумеется, хоть не хочется думать об этом, Берлин – это полигон. Для какого-то особенного оружия, с созданием которого связаны молчаливые корпуса института, отделенные и от зоны, и от складов тремя рядами колючей проволоки – ярко освещенной полосой, по которой даже в самую лютую пургу проходят один за другим наряды с собаками. Там светились окна, но Андрею ни разу не пришлось приблизиться настолько, чтобы понять, что же происходит за ними.

Сбивало с толку многообразие Берлина. Если это – отравляющий газ, то незачем было столь тщательно заниматься архитектурой. Но если это какие-то снаряды или бомбы, зачем загонять сюда людей, селить в домах – что за выдумки со зверями?

Хотя Андрей и сказал Айно, что они пойдут искать полезные вещи, на самом деле его более всего интересовала стоявшая сразу за домами высокая, схожая с парашютной, только куда более массивная, ажурная вышка, на площадках которой всегда были люди, и именно туда – об этом Андрей знал от зэков – притащили какой-то ящик, «размером с вагон», по словам соседа по бараку. И установили наверху. А может, это смертоносные лучи, подобно лучам из «Гиперболоида инженера Гарина»?

Они были не одни – многие из жителей вышли на улицы, не сиделось в домах, холодных, как зимние подвалы.

Люди рылись в кучах мусора, оставленного на первых этажах домов и на задворках. Видно, эта плодотворная идея поразила не только мозг Андрея, но оказалась соблазнительной для других граждан – ведь зэк жив тем, что удастся перехватить.

Мостовая, кое-как сложенная из бетонных плит, высохла на солнце, а по площади шагала, будто так и надо, настоящая ворона, отважная, тундровая, полярная. Народ был веселый, потому что можно было полегоньку мародерствовать без вертухаевского глаза: не только подбирать, что кинуто, но и добывать, что плохо прибито, хоть и не ясно, зачем это нужно зэку – деревянный поручень от перил, железный фонарь без начинки, вывеска с немецким сапогом и немецким словом, этот сапог обозначающим.

Нужнее была, например, техническая вата или войлок – отыскался целый чулан, забитый этим добром. Айно с Андреем решили взять на обратном пути.

Пустой и недавно покрашенный город, торцовая мостовая на центральной площади и, главное, пространство, заполненное свежим чистым воздухом и подсвеченное лучами забытого за полярную ночь солнца, никак не сочетались с городскими жителями – косматыми, небритыми, в рваных телогрейках или бушлатах, в опорках и разбитых башмаках. Это было даже анекдотично в своей неправильности. И видно, именно это зрелище натолкнуло Альбину на мысль, которой она поделилась со спутниками, когда они пересекали площадь, – длинные полосы фиолетовой тени и оранжевого солнечного света.

– Ян когда-то говорил мне, – сказала она, – что до революции в тюрьме осужденным на смерть давали вкусный обед, даже икру. И вино.

Странно, когда человек, которого ты не считаешь умным, говорит нечто, столь совпадающее с твоими собственными мыслями. Андрей не успел ответить, ему хотелось возразить, а возразить было нечем. Тут он услышал голос Айно:

– Для нас у них нашелся только перловый суп…

– И хлеб, по полбуханки. Это много, – добавила Альбина.

– Вина не будет, – сказал Айно.

Они говорили, не нуждаясь в Андрее, а он должен был бы показать, что лучше них понимает смысл происходящего.

– Нет, все не так просто, – сказал Андрей. – Зачем Алмазову, самому начальнику Испытлага, приезжать на наши проводы?

– Чтобы увидеть, как я испугаюсь, – сказала Альбина просто.

– Вы?

– Ян меня не любит, но он никак не решался меня убить.

– Убить? – глупо спросил Андрей, не в состоянии совместить в сознании всесильного чекиста и эту почти оборванную женщину.

– Смерть – это очень просто, – сказала Альбина, – а убить очень трудно. И себя, и другого. К этому надо привыкнуть. Он умеет приказать, чтобы убивали другие, а сам он боится убивать. Он трус. Ян – трус.

Яном она называла Алмазова. Ян Янович Алмазов. Конечно же… Она была его любовницей? Или отвергла его любовь?

Айно и Андрей молчали. Они миновали площадь и, завернув за ратушу, вышли на поле, уставленное чучелами в человеческий рост.

Некоторые из чучел упали, утром дул сильный ветер.

Они шли между рядами чучел: с лица – солдаты в немецких касках. У некоторых были нарисованы углем лица. Эти чучела были страшными.

Все меньше встречалось жителей города. Почти все несли с собой доски, бруски или ветошь – каждый думал о морозе ночью и о том, как разжечь костер, несмотря на запреты. Даже если человеку строго-настрого запретили о себе заботиться, он все равно постарается обойти запрет.

За полем манекенов был железнодорожный тупик – здесь кончались рельсы берлинской железной дороги.

В тупике стояли старый паровоз и три вагона с раскрытыми дверями. В паровозе они увидели зэка, незнакомого – бородатого, рыжего, в надвинутой на глаза рваной ушанке. Он жал на рукоятки в кабине и гудел, словно мчался на паровозе. Андрею он помахал, как машут из вагонов стоящим у насыпи грибникам. Андрей обогнул паровоз.

– Осторожнее! – крикнул кто-то без злобы.

Оказалось, что за железнодорожным тупиком была ферма – низкий длинный хлев, перед ним загончики, огражденные брусьями, в загончиках топтали холодную грязь свиньи. Возле стоял толстый мужчина в высоких резиновых сапогах и ватнике.

– Сюда нельзя, – сообщил он. – Я уж сегодня ваших отпугивал.

Оказалось, что в руке у него наган, висит дулом вниз, вдоль бедра.

– Мы не нарушаем, – сказал Андрей, – нам твои свиньи, сам понимаешь, не нужны.

– Свиньи всем нужны. У нас на той неделе хряка увели, ей-богу! Хряк был с быка – а увели. Думали, что ваши, а оказывается, комендатура, на лафете вывезли, не поверишь! Осади назад!

Андрей отступил в сторону, в смешанную со снегом грязь.

– Я на вид добрый, – сказал свинарь. – А так я злой. Если что со свинками случится, я буду в ответе. Сидоренко, напарник мой, при котором хряка увели, он где? Он на общих работах, понимаешь?

– Понимаю.

– Я себя берегу и имущество. Это имущество опытное, понимаешь? Ну и пошли, не оборачивайтесь.

Они пошли дальше, спиной неприятно чувствуя свинаря. Но скоро зашли за штабели леса, видно, оставшегося от строительства и еще не разворованного. Свиноферма исчезла из глаз. Странное место – свиноферма в Берлине.

Но еще большее удивление им пришлось испытать буквально через несколько шагов.

Они попали в зоопарк.

Зоопарк был оформлен как немецкий зверинец, с аркой над входом и немецкими буквами надписью «ZOO». А потом шла двойная шеренга небольших клеток.

– А кассы нет, – сказала Альбина.

– Какой кассы нет? – не понял Айно.

– А где мы купим билет?

Звери встретили посетителей внимательными взглядами, тихим рычанием, иные спешили к решетке, словно соскучились по людям.

Справа в клетке был бурый медведь – он встал на задние лапы у решетки и скреб себя по груди когтями, выпрашивал подачку, слева – пара волков, те остались лежать, только смотрели немигающими желтыми глазами.

Потом была клетка с орлом, клетка с рысью, которая, свесив лапы, спала на диагонально поставленном суку, но неожиданнее и удивительнее всего был тигр; тигр быстро ходил вдоль решетки – пять шагов, поворот, пять шагов в другую сторону – снова поворот… Альбина вдруг испугалась, схватила Андрея за руку. Напротив тигра, вздрагивая каждый раз, когда тот разворачивался, в такой же тесной клетке стояла зебра. Ей, наверное, было холодно.

Короткие ряды клеток завершались обиталищами обыкновенных зверей: с одной стороны – пара лисиц, с другой – песцы. Дорожка уперлась в амбар с высокими раскрытыми дверями. В дверях стоял махонького роста бровастый бородач в казенной лагерной ушанке, но вполне приличном пальто с каракулевым воротником.

– Добрый день, добрый день! – закричал он, словно давно ждал гостей. – Заходите. И я вам должен сказать, что наши дела никуда не годятся.

Он протянул руку и представился сначала Альбине:

– Профессор Семирадский. Свердловский университет.

– Альбина Лордкипанидзе… Только я боюсь, профессор, – догадалась об ошибке Альбина, – что вы ждете кого-то другого. А мы просто так пришли.

– Просто так? – Рука профессора, протянутая к Андрею, замерла в воздухе. – Вы не комиссия?

– Мы не комиссия, – печально произнес Айно, расстраиваясь от того, как горько воспринял эту весть профессор.

– Тогда зачем вы здесь? Ведь поймите же – это народное достояние! Ценнейшее достояние. Я не позволю такого изуверства! Я дойду лично до товарища Ежова…

Профессор начал филиппику на высоких тонах, но голос его с каждым словом становился тише и неувереннее. Он замолчал и, повернувшись, словно забыв об остальных, пошел внутрь амбара.

Они последовали за профессором, потому что он хоть и не приглашал внутрь, но и не запретил войти.

В амбаре было почти темно, только в одном месте сквозь щель в деревянной стене пробивался красный горизонтальный луч солнца…

Слон не стоял, как принято, а лежал на куче ветоши и тряпок, но он увидел, что пришли люди, и, возможно, как и профессор, надеялся на приход какой-то комиссии – он приподнял голову и шевельнул хоботом, упорно глядя на Андрея маленькими слезящимися глазами.

– Вы его не спасете, если не принять немедленных мер, – сказал профессор, словно обращался именно к комиссии по спасению слона. – Но его спасут ведро портвейна, горсть аспирина и, главное, теплое помещение. Ему нельзя лежать – поймите же, если слон лег, то дело плохо! Неужели так трудно понять очевидные вещи?

– Мы заключенные, – сказал Айно. – Мы не можем помочь. Мы никогда не видели портвейна.

– Я понимаю вашу шутку, – откликнулся профессор, – но я не могу находиться рядом с животными, которых так мучают! Здесь же нет отопления, этой ночью был мороз, наверное, градусов в десять. А чем я могу накрыть простуженного слона?

Слон все понимал, он тяжело вздохнул и попытался что-то выговорить хоботом, но только ухнул и захрипел.

– Потерпи немного. – Альбина высвободила пальцы из рук Андрея и подошла к слону. Андрей хотел было остановить ее, но понял, что это будет неправильно.

Альбина присела перед слоном на корточки, а мужчины стояли неподвижно и слушали, как она говорит слону:

– Ты потерпи, еще немного осталось. Ян нас всех убьет, наверное, завтра, зачем ему тратить на нас горячий суп, правда? Ты еще одну ночь потерпи, бедный мой. – Она прижалась щекой к округлой выпуклости слоновьего лба и что-то еще шептала слону, а тот пошевелил грязной, морщинистой задней ногой, стараясь, видно, подняться, но ничего не вышло.

Потом они пошли наружу. У дверей Айно вдруг вспомнил, остановился, стал копаться в кармане брюк.

– Подождите, – сказал он.

Эстонец вытащил из кармана кусок сахара и подул на него, чтобы сдуть пыль и крошки. Потом протянул его Альбине, которая шла последней, и сказал:

– Если хочешь, то можешь отдать. Это полезно.

Альбина протянула руку и взяла этот кусок, как будто жемчужину, и Андрей увидел, как она смотрит на Айно. И ему стало горько, и грустно, и даже стыдно, хотя он и не мог бы принести сюда сахар, потому что его кусок сама Альбина спрятала за топчан. Взгляд Альбины был несправедлив по отношению к Андрею.

– Ну что вы! – закричал профессор. – Это уж лишнее!

Но возглас его был подобен возгласу матери, которая возмущается слишком ценным, на ее взгляд, подарком для ее ребенка, а в самом деле она благодарна сверх меры.

Альбина вернулась к слону и протянула ему кусок сахара на открытой ладошке. Слон, двинув в сторону хобот, осторожно вытянул треугольную нижнюю губу, и Альбина положила кусок сахара на губу. И странно – слон не хрупал, он начал сосать сахар.

Они вышли из амбара, и профессор сказал:

– Не уходите. Одну секунду.

Он снова скрылся в амбаре, и слышно было, как он там возится.

– Приходите к нам пить чай, – сказала Альбина эстонцу. – У нас с Андрюшей еще много сахара.

И это слово – Андрюша, – произнесенное обыкновенно и мягко, сразу примирило Андрея с Альбиной.

– Конечно, приходите, – сказал Андрей.

Профессор Семирадский вытащил из амбара латаный мешок.

– Здесь бурак и картошка, мне выделяют для животных.

– Ну что вы, – сказал Андрей, – мы не голодные.

– А потом станете голодные, – сказал профессор. – Нам с животными хватит, не беспокойтесь. К тому же ваша дама справедливо заметила, что нас вряд ли здесь долго продержат живыми.

Профессор проводил их до арки, ведущей в зоопарк. Звери узнавали его и подходили к решеткам.

Профессор, оказывается, заведовал кафедрой зоологии на биофаке университета, его арестовали три недели назад и даже не допрашивали, а привезли в зоопарк, где уже были подготовлены к отправке животные. Вместе с профессором было два служителя, но один по пути пытался убежать, и его застрелили, а второй болеет, лежит в фургончике рядом с амбаром – там они с профессором и живут.

Они постояли у выхода, как будто надо было продолжать знакомство, потому что они были приятны друг другу. Андрей сказал:

– Если сможете, то заходите к нам – хоть сегодня вечером, мы живем в синем доме за ратушной площадью.

Профессор отмахнулся:

– Как-нибудь в другой раз. На кого я оставлю зверей? А потом, может быть, они все же пришлют ветеринара и лекарства? Ведь вы допускаете такую мысль?

– Конечно, – сказал за всех Айно.

– И лучше не показывать мешок, – предупредил профессор, – здесь везде есть охранники, только они не всегда очевидны.

Они пошли дальше, а когда Андрей обернулся, он увидел, что маленький профессор все еще стоит в арке под надписью «ZOO».

Тундра была разбита гусеницами и колесами, снега здесь и в помине не осталось – черная открытая земля лучше прогревалась солнцем, и мерзлота ушла глубже. Потому дальше была глубокая грязь, перемешанная с кирпичами, щепками, железками, – то ли подкладывали под колеса забуксовавших машин, то ли этот сор попал сюда случайно.

Разбиты были все подходы к вышке, которая оказалась вблизи куда выше, чем издали. Она была ажурная, сужалась кверху и стояла на массивной бетонной подушке. Наверх вели лестницы, а в центре ходил открытый лифт, который останавливался на площадке, видно, немалой, судя по фигуркам людей, суетившихся вокруг металлического ящика метра в полтора в диаметре и больше четырех метров длиной. От ящика тянулись провода к другим приборам, стоявшим там же, или разбегались прочь, к столбам, вокруг башни и уходили вдаль.

Именно этот ящик, в котором не было ничего зловещего, стенки которого мирно поблескивали под последними лучами солнца, а люди, не опасаясь, приспосабливали, готовили его для какой-то цели, и был судьбой не только тех, кто его сейчас окружал, но и всех обитателей Берлина, и академиков в шараге, и заключенных в лагерях…

Андрей хотел бы подойти поближе, в пустой надежде разглядеть и понять, что же это за штука, в которой, как в ящике Пандоры, таятся неведомые беды, но дальше, до колючей проволоки, окружавшей башню и строения, к ней принадлежавшие, шла открытая местность.

Альбина сказала, что замерзла и хочет домой.

И они пошли обратно в Берлин, заглянув по пути в подвал за войлоком.

До дома им дойти не удалось. На опустевшей уже городской площади у въезда в их переулок стояла «эмка».

– Это он, – сказала Альбина и отстранилась от Андрея, она боялась, что взгляд из автомашины увидит их рядом и накажет Андрея.

Андрей с Айно послушно разошлись в стороны, и она пошла быстрее, оставив их сзади, словно ей грозила опасность, которой она не хотела подвергать своих спутников.

В тишине заката громко хлопнула дверца «эмки», комиссар Алмазов в длинном кожаном пальто и кожаной фуражке легко выскочил на мостовую и пошел навстречу Альбине, не замечая Андрея и Айно.

– Ты меня заморозила, – сказал он весело. – Сколько можно гулять?

Андрей остановился. Айно тоже. Но все равно они слышали каждое слово того разговора.

– Я не думала, что вы приедете, Ян Янович, – сказала Альбина.

– Я хотел попрощаться с тобой, – сказал начальник Испытлага. – Я завтра уезжаю надолго.

– Зачем вы так говорите? – спросила Альбина. – Вы никуда не уезжаете. А уезжаю я. Правда?

– Что за чепуха? – Алмазов, будучи человеком среднего роста, тем не менее почти на голову возвышался над Альбиной и казался особо громоздким в широком черном кожаном пальто. Он словно хотел что-то еще ответить, может, оправдаться, но не выдержал взгляда Альбины и повернулся к Андрею с Айно, которые остановились в десяти шагах. Нагруженные добычей спутники Альбины выглядели почти комично.

– Даже тут ты себе нашла мужской гарем, – сказал он. – Не теряешь времени даром. – Андрей понял, что Алмазов тяжело пьян.

– А я думала, что мне назначили временного мужа и соседа по вашему выбору, – сказала Альбина. – Я не верю в случайности там, где есть вы.

– Я приехал, чтобы спросить, нет ли у тебя каких-нибудь просьб или жалоб. Я выполню. Обещаю. Можешь называть меня Яном.

– Скажи, Ян, – не стала спорить Альбина, – а ты помнишь, как рассказывал мне, что до революции приговоренным к смерти давали вино и вкусные вещи?

– Дура! – сказал Алмазов. – Не путай икру и перловый суп. Никто не собирается вас вешать. И мне интересно было бы узнать, кто распространяет здесь эти сплетни.

– Я замерзла, – сказала Альбина. – Можно я пойду в дом?

Алмазов ответил не сразу. Он смотрел на Альбину с той очевидной горячей ненавистью, которая может вылиться в любой нелепый поступок, злобный или добрый. Алмазов стоял, смотрел на Альбину, Альбина смотрела вроде бы на него, но мимо него, и пауза была слишком долгой, надо было завершить ее.

– У тебя будет просьба? Любая? Я ее выполню.

Андрею слышны были невысказанные, но звучавшие в мозгу Алмазова слова: «Ну попроси, умоляй, проси, проси… я же все сделаю!»

– Да, – сказала Альбина, – у меня есть просьба.

Такого исхода Андрей не ждал. Но просьба оказалась тем более неожиданной.

– Там есть слон, – сказала Альбина. – Его привезли сюда, а он ни в чем не виноват, ведь он не английский шпион и не троцкист, правда?

– Да говори же, мать твою! – Алмазов был взбешен, понимая уже, что просьба не касается самой Альбины.

– Слону очень холодно. Он болеет. Ему нужны лекарства. И профессор сказал, что нужно ведро портвейна.

Алмазов открыл дверь «эмки» и залез внутрь.

– Но ведь ты обещал, – сказала Альбина, склоняясь к дверце автомашины.

– Завтра, завтра днем все сделаем. Твоему слону будет тепло. Я тебе обещаю.

Хлопнула дверца, и «эмка», набирая скорость, выехала на площадь, повернула направо, к дороге, ведшей к домам управления. Андрей видел, что из окон домов на «эмку» смотрели зэки. Дверь дома напротив приоткрылась, выглянул Аникушин и спросил:

– Чего он приезжал?

Альбина пожала плечами и пошла в дом.

– Идите отдыхайте, – велел Аникушину Айно.

* * *

Вечером, когда стало темно, во многих домах зажглись костры, чтобы согреться и поесть, если у кого что было. Костры устраивали так, чтобы снаружи не было видно, но дым начал просачиваться из окон и подъездов. Почему-то никто не прибежал, не хватал, не кричал. Словно город уже не существовал.

Об этом сказал профессор Семирадский, который все же не выдержал одиночества и пришел в гости. Он принес еще картошки, и Айно отнес бурак и несколько картофелин соседям.

– Когда на город нападала чума, то вокруг ставили карантин, и никто не смел приблизиться к заразе, – сказал профессор.

Они сидели на ящиках и мешках с цементом, на первом этаже, за прилавком магазина. Там и был разожжен костер. Дым выходил через дверь на улицу, смешиваясь с опустившимся на Берлин туманом. Было тепло и уютно. Профессор принес с собой флягу спирта – ему ее выдали для дезинфекции в зоопарке.

Альбина пекла на костре картошку и свеклу. И еще у них был хлеб и кипяток с сахаром – получилась видимость хорошей, дружеской вечеринки. К ним, к Андрею с Альбиной, пришли гости, они их принимают. А потом пойдут спать.

Они говорили, конечно же, о судьбе города и их собственной судьбе и не могли придумать ничего хорошего, но сытость, спирт, огонь костра-камина заставляли пренебрегать реальностью завтрашней смерти, пока горела подаренная палачом сигарета.

На войлоке сидеть было мягко. Альбина устроилась рядом с Андреем – она как бы признавала его власть, профессор сидел напротив, а Айно стоял сзади профессора, чтобы лучше видеть Альбину. Андрей понимал, что Айно смотрит на Альбину, но не мог ничего с этим поделать, только думал, какое у Айно некрасивое, даже уродливое лицо.

Снаружи раздались шум и крики.

Айно поднялся и пошел к двери, сказав на ходу:

– Надо, чтобы без криков, а то придет вохра, и всем будет плохо.

– Не надо, – испугалась Альбина. – А вдруг у них ножи?

– Спасибо, я не боюсь, – сказал Айно.

– Я пойду с тобой? – спросил Андрей.

– Этого делать нельзя, – отрезал Айно и шагнул за дверь. И они остались втроем, слушая, как в крики вмешался низкий голос Айно, и постепенно крики стали тише и перешли в громкий разговор.

Андрей не вслушивался, но сказал, словно хотел похвалить Айно, а на самом деле ревнуя:

– У нас в бараке Айно звали Булыжником. Правда похож?

Ни профессор, ни Альбина ничего не ответили на слова Андрея, и ему стало стыдно, что он их произнес.

Вернулся Айно и сказал, что Аникушин украл у соседа кусок пайки.

– Уже сытый, а все равно еще хочет, – сказал Айно.

Он снова занял позицию напротив Альбины, и лицо, подсвеченное снизу неверным, слабым светом маленького костра, было не только грубым, но казалось Андрею зловещим.

– Зачем приезжал Алмазов? – спросил Андрей.

– Чтобы я его просила о жизни, – ответила Альбина.

– Значит, вы думаете, что они твердо решили нас завтра убить? – спросил Семирадский.

– Он бы мне отказал в жизни, – сказала Альбина, глядя в костер и не слыша профессора. – Он хотел, чтобы я попросила, а он бы все равно оставил меня здесь… я так думаю.

– Ну, ничего страшного, – сказал неожиданно Айно. – Ты все равно попросила. За слона.

– Что за слона? – спросил Семирадский. – Вам обещали?

– Да. Завтра, – сказала Альбина. – Тогда я и поняла, что нас убьют завтра в первой половине дня.

– Почему?

– Потому что Ян всегда держит слово. Но особенным образом, с обманом. Если он дал слово, что поможет слону днем, значит, будут объективные обстоятельства, которые не дадут помочь. И он будет чист перед своей совестью. А мы все будем мертвые.

– Надеюсь, что вы преувеличиваете, – сказал Семирадский. – Я надеюсь.

Он не видел Алмазова, вернее всего, не знал о его существовании и недавнем приезде, и потому его слов никто не принял всерьез.

– И еще он хотел попрощаться, – сказала Альбина. – Мы же давно знакомы.

После этих слов наступило долгое молчание, и, видно, не выдержав паузы, профессор произнес:

– А вы слышали о художнике Семирадском?

– Разумеется, – сказал Андрей. – Он писал библейские сюжеты.

– Он был очень чувственный, – добавила Альбина.

– Это мой дядя, – сказал обрадованно профессор, словно встретил потерянных родственников.

Потом Альбина поднялась и сказала, что хочет посмотреть на звезды.

– Это можно сделать не выходя из дома, – сказал Андрей.

– Я провожу вас, – сказал Айно.

– Только умоляю, не отходите от дома, – сказал профессор.

– Мы постоим у дверей и вернемся, – сказала Альбина.

И Андрею было нечего больше сказать. Он должен был сообразить и предложить себя в спутники Альбине, а не запрещать. Что ты можешь запретить женщине, которая знает, что завтра умрет?

– Я полагаю, – сказал профессор, протягивая Андрею кружку с разведенным спиртом, – что на вышке они поставили прибор, который определяет воздушную цель. Они будут производить налет на город на аэропланах, а с вышки их будут засекать.

– И сбивать? – спросил Андрей с мрачным сарказмом.

– Наверняка у них где-то укрыты батареи зенитных пушек, – сказал Семирадский.

Было очень тихо, чуть потрескивали головешки в костре, с улицы доносились невнятные звуки разговора.

– Я читал в газете, совсем недавно, – сказал профессор, – что в Англии проводятся опыты по этой части. Это очень важно в будущей войне.

– Для этого незачем строить город, – сказал Андрей. Голос профессора его раздражал. Ему хотелось услышать, о чем говорят Айно и Альбина.

– Да, – согласился профессор, – города не строят для того, чтобы разрушать…

– На вышке лежит бомба, – сказал Андрей. – Особая бомба. Я не знаю другого объяснения.

Андрей замолчал, охваченный тяжелой тоской. Он угодил в тупик и потерял следы Теодора. А самому уже не выбраться, не успеть.

– Я пойду, – сказал профессор. – Уже поздно.

– Я провожу вас до угла, – сказал Андрей.

Айно и Альбина стояли недалеко от подъезда, приблизившись друг к другу. Альбина сделала шаг в сторону, а может быть, Андрею все это показалось в темноте. Айно и Альбина попрощались с профессором, и Андрей проводил его до угла.

Когда они вышли на площадь, издалека донесся гулкий звук, какой получается у плохого трубача, ему ответил короткий рев.

– Они меня зовут, – сказал профессор. – Прощайте. Вы не представляете, как мне их жалко.

Когда Андрей возвращался к дому, Альбина и Айно продолжали стоять у стены.

– Не замерзли? – спросил Андрей.

– Да, конечно, – спохватилась Альбина. – Пора домой.

Костер погас, остались красные угли, они чуть грели.

– Я пойду? – спросил Айно. Как будто даже не у него, а у Альбины. Альбина промолчала.

– Спокойной ночи, – сказал Андрей. – Счастливых сновидений. Дай Бог, нас до утра не взорвут.

Айно тяжело пошел по лестнице наверх.

Альбина стояла спиной к окну. Андрею слышно было, как Айно шагает по своей комнате. Перекрытия были тонкие, наверное, в одну доску – никто же не должен был в этом доме жить.

– Рано в кровать, рано вставать, завтра на парте не будешь зевать, – сказал Андрей и поперхнулся.

Бодрость его слов была лживой. Но в голове шумело от спирта, а рядом была принадлежавшая ему женщина.

– Разумеется, – тихо ответила Альбина. – Рано вставать.

Но не сделала попытки лечь.

– Так как вы формально моя супруга, – сказал Андрей, – то ложе у нас общее. Вы уж простите.

– Да, конечно, – согласилась Альбина.

Андрею было неловко. Очевидно, требовались решительные поступки уверенного в себе мужчины, а не эти пустые слова.

Он подошел к Альбине, она отступила к топчану, накрытому клочьями войлока.

– Может, хотите еще спирта? – спросил Андрей. – Там в кружке должно остаться.

– Нет, я не люблю спиртные напитки, – старомодно ответила Альбина.

Андрей протянул руку и взял ее пальцы. Пальцы были холодными, чуть влажными и покорными. Это прикосновение наэлектризовало тело Андрея, и он потянул к себе Альбину за пальцы, затем перехватил ее за плечи. Альбина была беспомощна и вынуждена была прижаться к нему всем телом.

– Альбина, Аля, – заговорил Андрей. – Простите, пожалуйста, простите, но все может случиться… завтра нас больше не будет… И мы с вами, понимаете, мы обязаны… это наша судьба.

– Андрей, – сказала Альбина шепотом, – не надо, нас же слышно – каждое слово…

Андрей замер от этих слов и услышал, как мерно шагает сверху Айно.

– Он не услышит, не бойтесь, – сказал Андрей шепотом. Он поцеловал Альбину в шею, в щеку, в глаз…

– Пожалуйста, – просила Альбина, – это вам вовсе не нужно, у вас есть девушка или жена, у вас есть девушка?

– Мы сейчас только вдвоем, – отвечал Андрей и понимал, что, какие бы слова сейчас ни сказала Альбина, его тело их опровергнет. – Вам тоже надо, – шептал Андрей. Он отступал, притягивая Альбину к себе, – вам тоже, это же последний раз!

Он упал на топчан спиной – мягко, как падал в волейболе, – с таким расчетом, чтобы Альбина упала на него, – и это ему удалось – ее мягкая шубка накрыла его, как теплая палатка, и он стал целовать щеки, губы, глаза Альбины, крепко сжав ладонями ее виски.

– Это неправильно, это не так. – Слова Альбины вырывались из ее губ между поцелуями. – Это нам приказали, мы не любим друг друга, это их приказ… неужели вы не понимаете, что он хотел меня убить еще до смерти, – он отдал меня, чтобы унизить в последний день!

Андрей слышал эти слова, но не понимал их – он же был назначен хозяином этого нежного и даже в лагере, в грязи, не ставшего грязным существа… Андрей повернулся так, чтобы Альбина оказалась под ним.

– Вы меня хотите изнасиловать? – спросила Альбина, отвернув голову и сжимая ноги, чтобы Андрей не мог овладеть ею.

Шаги сверху прекратились, будто Айно слышал. Потом возобновились.

«Странно, – подумал Андрей, – почему я слышу эти шаги, ведь я ничего не должен слышать. Я же люблю эту женщину, и, кроме нас, никого не осталось на свете».

– Но я вам нравлюсь, правда? – шептал он, стараясь раздвинуть ноги Альбины.

– Да, конечно, вы очень милый… Погодите, мне надо уйти, на минутку, мне надо вниз, понимаете? Мне надо в туалет.

– О господи! – вырвалось у Андрея. Он был цивилизованным человеком, он не мог игнорировать просьбу женщины, но в этом было нечто, уничтожающее страсть.

Он с трудом заставил себя отодвинуться и сказал:

– Я жду, скорее.

Альбина не ответила. Она отходила к двери, оправляя платье под расстегнутой шубкой.

Андрей сел на войлоке. Его колотило. Но не от холода.

– Скорее же, – сказал он.

– Простите, Андрей, – сказала Альбина. – Вы такой молоденький, вы еще совсем мальчик.

Она повернулась и исчезла в черном проеме двери. Андрей не сразу понял, что ее последние слова – прощание. Но тут он услышал – шаги наверху снова замерли. Айно слушает.

Из темноты, с лестницы донесся тихий голос Альбины:

– Айно ждет меня, простите, Андрей, но я должна пойти к нему… Я так хочу…

– Что?

Каблуки башмаков Альбины быстро затопали по лестнице, и слышно было, как Айно пошел к двери. Как он встретил Альбину. Их голоса зазвучали неразборчиво, как во сне.

Андрей вскочил. Он побежал к двери. Остановился в поисках какого-то оружия. Он должен был испугать этого Айно, заставить его отдать чужую жену…

Уже дотронувшись до косяка двери, он понял, что никуда не побежит. Никого не будет бить и не будет битым… Возбуждение, владевшее им, проходило быстро, может, потому, что стало очень холодно, а может, и оттого, что само это возбуждение было истеричным и преходящим, сродни возбуждению кобеля.

«Черт знает что… что со мной? Я хотел навязать женщине себя, свое вожделение, как насильник. За что? Ей так плохо – ей хуже всех – она же слабая, она же бессильна…» Голоса наверху прервались. Прекратились и шаги. Он долго прислушивался: ночь была прозрачна и полна звуков – то голоса с улицы, то удара по металлу, то далекого рева мотора, то шума пролетающего в стороне самолета… Но сверху лишь изредка доносились обрывки невнятного шепота.

И чем дальше, тем глупее казалось собственное кобелиное поведение.