Текст книги "Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

Леон Федин был всегда замкнут и раздражителен, ни с кем не дружил, страдал излишним самомнением и высокомерием – учился один год в университете и поэтому считал себя на заставе самым умным. В разговоре с товарищами у него нередко звучали нотки снисходительного презрения. Не терпел, когда коверкали русский язык, и даже однажды поправил грозного старшину Полторошапку, когда услышал, как тот произносит слово "магазин" с ударением на втором слоге.

– Культурные люди, товарищ старшина, говорят "магазин".

– В магазине селедкой торгують, а патроны бывають только в магазине, – парировал находчивый старшина.

– В русском языке есть единое слово – магазин… – начал было Федин, настроившись на философский лад, но Полторошапка сверкнул на него холодными глазами и крикнул почти свирепо:

– Разговорчики, товарищ Федин!

Нелегко было Леону Федину, любившему порассуждать о серьезных вещах, о "свободе", "демократии" и "неповторимой индивидуальности", примириться с воинскими порядками. Его все раздражало – и веселый нрав Шаромпокатилова, распевавшего вечерами песни, и прилежность Ефремова, с которой он делал любое дело, и пошленькие анекдоты Поповина, которые он рассказывал, безбожно коверкая русский язык.

– А что будет больше, Кремль или Исаковский собор? – спрашивал Ефим Поповин Федина, когда они, приведя в порядок дзоты, сели перекурить.

Федин пренебрежительно скривил тонкие сухие губы, презрительно повел ниточкой бровей и поправил своим глуховатым барабанным баском:

– И-са-а-ки-евский… Исаковский – это поэт такой есть, а собор Исаакиевский.

– Ай, не все равно! – огрызнулся Поповин. – Стоит из-за одной буквы спор поднимать.

– Это смотря какая буква и где ее вставить или выбросить, – сказал, поправляя ремень, всегда молодцеватый Шаромпокатилов. – У нас один дядька пострадал из-за одной буквы: фамилию прокурора перепутал. Три года дали.

– Не люблю длинных фамилий, – сказал Поповин. – Чем короче, тем лучше. Я, например, твою фамилию обрезал бы наполовину. Откуда она у тебя такая?

– Наверно, предки были больно богатые: шаром покати, – ответил Шаромпокатилов и рассмеялся звучно, заразительно. – А вот ты совсем не соответствуешь. Фамилия у тебя поповская, а сам из торговцев. Почему так?

– А зачем соответствовать? – Поповин хитро прищурил один глаз и уставился на маленького сержанта Колоду. – Вон у сержанта тоже несоответствие. Я на вашем месте давно поменял бы.

– Это что ж, вроде шапки получается, – иронически отозвался сержант. – Поносил одну – не понравилась, давай другую.

– Ну и что ж тут такого? Раз мне не нравится, – рассуждал Поповин.

– И много раз ты менял? – спросил Шаромпокатилов.

Вместо ответа Поповин спросил снова Федина:

– Ну так что больше – Кремль или собор?

– Как понимать? Что значит – больше? Ты хочешь сказать – выше? – уже холодно посмотрел на него Леон Федин.

– Ай, ну что ты придираешься! Ты ж сам понимаешь, об чем я спрашиваю, – хорохорился Поповин.

– Был один грамотный человек на всю заставу и тот уехал, – с сожалением произнес Федин, закуривая папиросу.

– Это кто ж такой? – поинтересовался Поповин.

– Нина Платоновна сегодня домой к родным укатила, – догадался Шаромпокатилов.

– И хорошо, что вовремя, – затягиваясь, проговорил Федин. – Кто знает, что тут будет завтра. Может, огонь и пепел. Может случиться так, что от Исаакия останутся только осколки гранитных колонн.

– Это почему же? – очень живо спросил Поповин.

– А потому, что Гитлер к войне готовится.

Сразу стало тихо и тревожно. И слышно было, как прозвенел шмель. Полминутная пауза казалась нестерпимо длинной. Прервал ее Шаромпокатилов:

– Да, ребята, войной попахивает. Вчера мы с лейтенантом видели, как они на той стороне брод изучали.

– У нас есть договор о ненападении, – напомнил Колода.

– Вы верите бумажкам, товарищ сержант? – прищуренным глазом нацелился Поповин.

– Договор они могут и нарушить, – быстро сказал Шаромпокатилов, – а вот насчет Исаакиевского собора Федин загнул. Мы что, допустим их до Ленинграда?

– Ты знаешь, как было в Испании? – вместо ответа спросил его Федин. – Земля горела. Соборы и дворцы – в руины… Читал небось и в кино смотрел. Знаешь, как их танки прошли через Францию?

– Советский Союз не Франция, – сказал сержант Колода.

– Это давно известно всем, исключая разве Поповина, – ровным голосом продолжал Федин. – Я о другом говорю.

– О чем?

– О том, что война будет страшной. Мало кто уцелеет.

– По-твоему, выходит, что мы тут напрасно с этими дзотами мозоли себе на руках набиваем. – Поповин посмотрел на свои ладони, на которых действительно обозначились мозоли. – Тогда зачем все это?

– Может случиться, что и добежать до дзотов не успеем, – сказал Федин.

– Как так? – спросил Колода.

– А так, что один тяжелый снаряд или бомба – и от заставы мокрого места не останется.

– Это произойдет ночью? – в округлившихся глазах Поповина заметались тревожные блестки, квадратное лицо застыло в ожидании.

– Ночью им выгодно: застава спит, все, кроме нарядов, собраны в кучу.

– Брось скулить, Федин, – перебил его Шаромпокатилов. – Что загодя себя хоронить. В гражданскую четырнадцать держав на нас шло – и ничего, живем, как видишь! И жить будем!

– То другое дело: техника не та была, – ответил Федин.

– Выходит, у Гитлера техника, – сказал Колода, – а у нас что, нет техники, по-твоему?

Федин не ответил. Молчал и Поповин. Он думал о том, что служить в маневренной группе при штабе отряда, куда его обещали откомандировать по болезни мочевого пузыря, все-таки безопасней, чем на заставе. Конечно, гораздо безопасней служить в пехотном полку где-нибудь недалеко от Ростова. Но это уж из области фантазии, а Ефим Поповин не принадлежал к категории пустых мечтателей.

Сержант объявил об окончании "перекура", и бойцы разошлись по своим точкам рыть щели для гранатометчиков. Каждый пограничник из группы Колоды должен был отрыть узкий колодец глубиной в полтора метра. В дальнейшем Глебов решил связать эти щели с дзотами неглубокими ходами сообщения.

На подступах каждого дзота отрывали по две щели. У дзота номер один работали Шаромпокатилов и Поповин.

Сухой верхний слой земли сопротивлялся лопатам. У Поповина болела спина и ныли руки. Полуденное солнце обжигало обнаженное тело, рыхлое и жирное, расслабляло мысль. Думать совсем не хотелось, как и работать, – лучше бы лечь на траву под тополь и дремать, прикрыв глаза фуражкой. Но надо было работать, и думы не обрывались. Сегодня впервые вот так напрямую заговорили о войне, и Ефима Поповина разговор этот глубоко встревожил. Перед глазами всплывали кадры кинохроники, о которых напомнил Федин: горящая земля Абиссинии, рушащиеся стены многоэтажных домов Испании, в небе самолеты со свастикой и свист падающих бомб, на земле трупы женщин и детей. Стало как-то жутко. Лопата не очень послушно врезалась в сухую землю. Подумалось почему-то: не щель, не укрытие он роет, а могилу себе. Дзот – это братская могила, а щель – персональная. Мертвому все равно, какая могила. Это живым не безразлично, в каком доме жить. У Поповиных в Ростове свой домик, кирпичный, хороший домик и сад. В саду белый налив и крупная фиолетовая слива. Ах как хочется туда, в этот сад! Прямо под яблоней повесить гамак и спать целые сутки, не просыпаясь, не ждать каждую минуту, что тебя разбудит дежурный по заставе, не вышагивать ежедневно по десять – пятнадцать километров вдоль границы в дождь и слякоть, в зной и мороз. Как все ему здесь надоело: наряды и тревоги, зубрежка уставов, прыжки через "козла", турник и брусья, нравоучения сержанта и "придирки" старшины, ежедневные борщ и каша, каша и борщ, чистка винтовки и – опять наряды. Каждый день. Если сложить все расстояние, которое он прошел за два года службы, то можно было бы пешком сходить в Ростов и вернуться обратно. Впрочем, обратно лучше не возвращаться. И почему он такой невезучий, Ефим Поповин? Из всех его школьных друзей и знакомых он единственный попал в пограничные войска. А некоторым вообще удалось увильнуть от службы в армии.

Есть же люди, которым все это нравится: борщ и каша, дома-то небось и этого не ели, ежедневная служба и занятия, дома-то, наверно, не меньше уставали на работе. Ну а у Поповина характер совсем другой. Жизнь штука сложная, и не для всех одинаковы ее прелести: то, что одному кажется благом, для другого – сущая каторга. Вон Шаромпокатилов никогда не унывает, всегда всем доволен и весел. Ему просто все легко дается. На турнике он виртуоз, вроде циркового акробата, след посторонний отыщет не хуже собаки, замаскируется так, что сам черт не найдет, придет с занятий весь потный, вымоется до пояса прямо из ручья, возьмет гармошку и песни поет. Вот и сейчас у Шаромпокатилова только голова да плечи видны, а тут еле врылся в землю по колено. А он как-никак повыше будет. Может, грунт ему полегче достался? Оно всегда так – везучему и черт помогает.

От Поповина до Шаромпокатилова метров тридцать. Сделать бы перерыв, что ли, да пойти к нему поговорить.

– Эгей, Лешка! – кричит Поповин. – Давай передохнем! – И, бросив в щель лопату, идет к Шаромпокатилову. – Земля у тебя мягкая, а у меня – что камень.

– Это сверху сухая, дальше легче идет, – добродушно поясняет ефрейтор. – Ты что-то отстаешь, друг.

– С непривычки. Всегда с непривычки трудно, – оправдывается Поповин голосом, умильным до приторности, и спешит перевести разговор: – Ты насчет брода сказал. Когда с лейтенантом ходили, вчера, да? А почему нам ничего не говорят?

– А что говорить, не понимаю?

– Ну, про войну, о том, что будет война. Командиры должны нас предупредить заранее или не должны? Что, по-твоему, мы должны вот так и погибнуть почем зря, ничего не зная?

– О чем предупреждать? – искренне не понимает Шаромпокатилов.

– О том, что война будет.

– А кто ж об этом может знать?

– Вы-то ведь с Фединым знаете…

– Так это ж только предположения. А к нападению мы всегда должны быть готовы.

– А мы готовы? Вот эти ямки спасут нас?

– Если нет, тогда б зачем их рыть?

– А ты думаешь, Нина Платоновна уехала потому, что война может быть?

– Возможно. Кто ее знает. Могла просто в гости к родным уехать. Или рожать. Там все-таки врачи, акушерки, а на заставе даже повивальной бабки нет.

– А лейтенант наш, по-твоему, умный командир? Если война начнется, он не отдаст глупого приказа? – Голос Поповина звучит приглушенно, таинственно, с тревожными нотками.

– Что ты имеешь в виду?

– Разное. Например, полетят их самолеты, а он скомандует: "Вперед, за Родину!" Надо бежать. А на тебя сверху -бомбы, а внизу – танки. А? Не скомандует? Молодой, горячий…

Эти слова Алексей Шаромпокатилов вспомнил на следующий день. Бойцы были в пятом дзоте – в том, что в тылу заставы и не виден с сопредельной стороны. Впереди дзотов, в свежих, накануне оборудованных щелях, со связками ручных гранат – в одной Василий Ефремов, в другой Ефим Поповин. Застава заняла круговую оборону, пограничники засели у бойниц, изготовились для. стрельбы. Вот показался черный танк "противника", который смастерили Ефремов и Полторошапка. Неуклюжий, приземистый, он двигался медленно прямо на дзот, лениво поворачивая длинный ствол своей пушки то вправо, то влево. Макет танка толкали два бойца, а по сторонам его, пригнувшись, бежали политрук Мухтасипов и старшина Полторошапка, обозначавшие пехоту. Лейтенант Глебов находился в дзоте: он руководил занятиями. Сержант Колода подавал команды:

– Ручному пулемету и стрелкам – огонь по пехоте противника, идущей за танками! Снайперу Шаромпокатилову – огонь по смотровым щелям танка!..

Щелкали затворы: бойцы вели огонь по пехоте. Целился в смотровую щель Алексей Шаромпокатилов. Щель была довольно большой и заметной, попасть в нее снайперу не представляло особой сложности, и Шаромпокатилов весело и полушутя, не отрываясь от оптического прицела, доложил:

– Товарищ сержант, водитель танка убит: два прямых попадания.

– Смотровая щель закрыта толстым пуленепробиваемым стеклом, – как-то само собой сорвалось у Глебова. – И потом, учтите: танк все время качается, щель подвижна и попасть в нее трудно.

– Значит, выходит, противник неуязвим, – сказал Шаромпокатилов и, повернув голову от амбразуры, растерянно и вопросительно посмотрел на лейтенанта. Это чувство беспомощности перед бронированным врагом мгновенно передалось всем бойцам: они настороженно ждали ответа лейтенанта.

– Ничего не значит, – сказал Глебов. – У вас есть связка ручных гранат.

А тем временем танк уже подходил к линии гранатометчиков. Шел он ближе к Поповину, зеленая фуражка которого слишком заметно торчала над бруствером. Глебов обратил на это внимание бойцов:

– Поповин плохо маскируется. В настоящем бою он давно был бы убит.

Когда до танка оставалось метров двадцать, Поповин швырнул в него связку ручных гранат. Метил он, конечно, под гусеницы, но связка не долетела метров на пять. Танк продолжал теперь идти прямо на Поповина, у которого больше не было гранат. Поповин присел на дно щели. Танк прошел над его головой, громыхая и скрипя колесами.

– Вы убиты, Поповин, – на ходу бросил Мухтасипов. – Не надо было преждевременно высовываться из щели.

Прежде, на тактических занятиях, Поповин довольно равнодушно, иногда даже весело воспринимал эту короткую фразу: "Вы убиты", как в детской игре: условная смерть его не только не пугала, но и не рождала мыслей о смерти безусловной. Теперь же сказанные походя эти два слова как-то больно хлестнули его, возбудили неприятное чувство горечи и безысходности. "Вот так просто: убит Ефим Поповин. И все. И могилой будет вот эта яма. Но я не хочу, не хочу быть убитым!.. Не хочу умирать вот так – ни за что, и вообще я жить хочу! И почему я, а не кто-нибудь другой должен умирать первым, преграждая дорогу танку?"

Он видел, как быстро показался из своей щели Ефремов и метнул связку вдогонку танку, который от него был гораздо дальше, чем тогда от Поповина – метрах в пятидесяти. Гранаты, разумеется, не долетели, и танк продолжал идти на дзот. Тогда – это Поповин отлично видел – откуда-то из-за дзота, прильнув к земле, появилась фигура бойца без фуражки, проворно скользнула навстречу танку и удивительно точно, под самые колеса, бросила связку гранат. Все это произошло, как в кино: стремительно, в какие-то секунды. И когда боец скрылся так же быстро в дзоте, Поповин безошибочно определил: это был Шаромпокатилов.

Зеленая "эмка" начальника погранотряда появилась внезапно: никто об этом не предупредил Глебова. Грачев любил неожиданные визиты на заставы.

Показания нарушителя, задержанного два дня назад заставой Глебова, еще больше убеждали Грачева в том, что нападения Гитлера на Советский Союз надо ждать со дня на день. Грачев умел спокойно анализировать факты, а факты, которыми он располагал, говорили: быть скорой войне. Когда он откровенно поделился этими своими мыслями с начальником округа погранвойск, тот как-то очень сухо, подчеркнуто официально ответил:

– Есть директива Москвы не поддаваться на провокации.

Больше генерал не стал распространяться на эту тему. Лишь, прощаясь, добавил как-то уж очень проникновенно, со значением:

– Но помните, подполковник, отряд должен быть готовым в любую минуту отразить любой удар с той стороны. Любой! Не забывайте Хасан.

Грачев тогда подумал: боится попасть в разряд паникеров, своего мнения, однако, не высказывает – ссылается на указание сверху. Начальника войск округа он уважал, считал его человеком умным и дальновидным. Он решил лично объехать все заставы, чтобы проверить их готовность к обороне и заодно косвенно намекнуть, напомнить подчиненным ему командирам о возможности нападения фашистской Германии.

Еще не доезжая до заставы, Грачев из машины увидал, как на дзот движется какой-то странный черный фургон и как, словно из-под земли, под его колеса летят связки гранат. Понял: идут занятия. Вышел из машины и в сопровождении начальника штаба погранкомендатуры капитана Варенникова направился к месту занятии. Стройный, крепкий, с орлиным хозяйским взглядом, Грачев ходил широким уверенным шагом, а за ним, придерживая рукой планшетку, смешно семенил маленький, всегда подобострастный с начальством и крикливый с подчиненными Варенников, временно замещавший коменданта участка.

Грачев был одет в светло-серый коверкотовый китель, синие брюки навыпуск и лакированные ботинки. Все на нем сидело красиво и создавало нетерпимый, кричащий контраст с внешним видом Варенникова, одетого в хлопчатобумажную засаленную гимнастерку с небрежно торчащим, далеко не свежим подворотничком, в ширококрылые галифе, заправленные в сморщенные гармошкой голенища сапог и как-то уж слишком нарочито подчеркивающие безобразно кривые ноги.

Грачев, человек прямой, даже резкий, еще в машине заметил Варенникову:

– Вид у вас, капитан, мягко выражаясь, неопрятный. А на вас смотрят подчиненные, пример берут.

Когда подъехали к месту занятий – к дзоту, прикрывающему заставу с тыла, – Грачев легко выскочил из машины и звонким, сильным голосом спросил начальника штаба:

– Что там происходит?

– Не могу знать, товарищ подполковник, – отвечал, несколько теряясь, Варенников. – Разрешите выяснить и доложить?

– Не надо, доложит начальник заставы.

Появившийся из дзота Глебов уже быстро шел навстречу и доложил очень спокойно:

– Товарищ подполковник, на заставе происшествий нет. Личный состав занимается тактической подготовкой. Тема занятий – противотанковая оборона заставы. Начальник заставы лейтенант Глебов.

– Это что ж, по программе? По учебному плану? – спросил Грачев.

Глебов не успел ответить, его опередил Варенников:

– Никак нет, товарищ подполковник! Лейтенант Глебов занимается отсебятиной.

– Почему не по программе? – спросил Грачев.

В голосе начальника отряда Глебов уловил дружелюбные нотки, ответил с прежним спокойствием:

– Бойцы плохо подготовлены на случай внезапного нападения противника.

– Вы ожидаете нападения танков? – еще мягче спросил Грачев.

– Застава должна быть готова к любым неожиданностям, – понизил голос Глебов.

– Вы допрашивали позавчерашнего задержанного? – спросил Грачев, глядя в сторону границы.

– Так точно, – ответил Глебов.

– Кто еще присутствовал при допросе?

– Политрук Мухтасипов.

– Вы о показаниях задержанного кому-нибудь говорили?

– Никак нет, – ответил Глебов, насторожившись.

– И вы? – Грачев посмотрел на Мухтасипова.

– Не говорил, товарищ подполковник.

– А почему ваша жена так поспешно уехала к родным?

– Она в положении. Здесь рожать боялась, – ответил Мухтасипов.

– Ясно, – сказал Грачев облегченно. – Продолжайте занятия.

Опять шел танк на дзот. Опять летели в него связки гранат, лязгали затворы. Грачев был доволен. Варенников не угадал настроение начальника отряда, заметил невпопад, враждебно хмурясь на Глебова:

– В учебном плане такой темы нет, товарищ подполковник.

– И очень плохо, – резко бросил Грачев. – Надо, чтоб была. И чтоб на других заставах вот так же проводили занятия. – Затем подошел к бойцам, толкающим танк, и приказал поставить его бортом у самой амбразуры. Дал Глебову вводную: – Танк противника прорвался к дзоту и закрыл вам амбразуру. Пехота пошла в атаку. Действуйте.

– Ефрейтор Шаромпокатилов, уничтожить танк связками гранат. Ручному пулемету – выйти из дзота и отражать атаку противника.

Шаромпокатилов и пулеметчики бросились к выходу. Грачев в это время дал новую вводную:

– Танк противника поднялся на дзот и разрушил его. Выход завален землей. Пулеметчик и ефрейтор со связкой гранат получили сильные ушибы. Ваше решение?

Глебов соображал быстро, не теряя времени. Схватил ручной пулемет и открыл огонь в освободившуюся амбразуру по пехоте врага. Одновременно приказал:

– Ефремов и Поповин! Расчистите выход из дзота. Остальным бойцам – огонь по пехоте противника!

– Мм-да, – загадочно произнес Грачев и вышел из дзота. Следом за ним вышли Варенников, Глебов и Мухтасипов. Подполковник был задумчив, несколько минут молчал. Затем снял фуражку, вытер платком бритую голову и, ни на кого не глядя, заговорил:

– Подумайте насчет ходов сообщения и окопов возле дзота. Они нужны. Также о связи с другими точками, с командным пунктом. И еще – где у вас хранятся боеприпасы?

– В каптерке, товарищ подполковник.

– Рискованно и неразумно. Все они могут взорваться от одного вражеского снаряда или от одной бомбы. Мало ли что может быть. Пожар, например. Погреб есть на заставе?

– Так точно, – ответил Глебов, пытливо глядя на начальника отряда. Ему хотелось знать, одобряет подполковник его занятия по противотанковой обороне или нет.

Грачев, которому очень понравилась затея Глебова, продолжал:

– Вы меня поняли, лейтенант? Продолжайте в этом же духе. О показаниях задержанного – никому ни звука. Напоминаю, хотя это и так ясно. Между прочим, читал я вашу статью в журнале. Есть дельные мысли. Вы человек думающий… – Глебов вспыхнул румянцем: для него сразу слились в одно и радостная весть о давнишней статье, которую только сейчас напечатали, и высокая похвала очень сдержанного начальника. Было приятно и, должно быть, поэтому даже неловко. А Грачев вдруг предложил: – В Академию имени Фрунзе не хотите? Мы вас пошлем.

Это уж было слишком. Слишком много радостей сразу обрушилось на Емельяна. Он поднял на подполковника доверчивый синий взгляд и не сказал, а выдохнул:

– Мечтаю, товарищ подполковник.

Грачев протянул ему руку и сказал уже совсем тихо, по-отечески проникновенно:

– Желаю успеха.

Машина подняла на дороге тучу пыли, а Глебов стоял ошеломленный и смотрел вслед желтой пелене, клубящейся над дорогой и тающей в вышине. В душе не его, а чей-то другой, посторонний голос шептал очень верные, справедливые, теплые слова: "Какой он настоящий командир, подполковник Грачев!"

А Грачев в это время говорил Варенникову:

– Великолепный из него генерал получится.

– Вы обещали меня направить в академию, – напомнил Варенников.

– Вам не обязательно, капитан, – откровенно сказал Грачев.

– Я давно просился, товарищ подполковник.

– Академия вам ничего не даст…