Текст книги "Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

И тотчас же в наушниках Глебов услыхал бодрый, обрадованный ответ комдива:

– Есть открыть огонь по переправам! Давно ждем такого приказа, товарищ генерал!..

Глебов посмотрел в понимающие, полные одобрительного сочувствия глаза бойца и сказал ему, весело подмигнув:

– На войне, брат, всякое бывает. Особенно в такой сложной обстановке. Тебе не страшно? Не беспокоят здесь? – Глебов кивнул в сторону границы.

– На войне всякое бывает, товарищ лейтенант, – озорно улыбаясь, храбрясь, в тон ответил наблюдатель и подал Глебову осколок от снаряда. – Залетают и сюда.

Емельян вспомнил: когда поднимался по лестнице, он видел много осколочных ссадин на столбах вышки – и теперь подумал: а не перевести ли наблюдателя в укрытие, чтобы сохранить хоть это единственное средство связи? Наблюдатель передавал на КП артдивизиона координаты целей, а Глебов приложил к глазам бинокль и начал привычный обзор границы – теперь уже линии фронта – справа налево. На правом фланге ближе к центру в березовых рощах и кустарниках скапливалась пехота врага. А немного левей, почти напротив заставы, прямо вброд по дну реки переправлялись танки. Емельян решил, что именно их и ждет пехота, сосредоточившаяся на исходном положении. Начал считать – получалось не то четыре, не то пять машин.

В это время с нашего тыла прямо над головой с резким, пронзительным свистом пронеслись снаряды – по рощам и кустам, по переправе на левом фланге, по танкам, что шли по воде. Залп за залпом, часто, торопливо, чувствовалось, что артиллеристы наши спешат наверстать упущенное.

– Наконец-то! Молодцы! – закричал ликующий и обрадованный, как мальчишка, Глебов. – Ну еще, поддайте, ребятки! Не жалейте снарядов!

– Давно бы так надо, товарищ лейтенант, – сказал, весь сияя, наблюдатель и сообщил на КП, что снаряды точно легли в цель.

– Когда начнется атака – пусть дадут заградительный огонь, – приказал Глебов.

Наблюдатель кивнул.

Словно в ответ на огонь наших батарей, фашисты дали три залпа по заставе. Один или два снаряда разорвались рядом с вышкой, прожужжали, как шмели, осколки, ударили по столбам, перекладине, лестнице, впились в дощатый настил, звонко брякнули о металл маленькой рации. От взрывной волны вышка закачалась. Боец выронил бинокль и упал. У виска сочилось ярко-алое, величиной с копейку пятно. Глебов увидал его сразу, живо подхватил наблюдателя на руки. Губы бойца посинели, глаза испуганно округлились и глядели невидяще, холодно, не мигая. Никаких признаков жизни. Глебов попробовал тормошить, безуспешно пытался прощупать на руке пульс, потом приложил ухо к груди. Сердце не билось.

Глебов был удивлен и растерян: впервые в жизни он увидел насильственную смерть человека. Не верилось, что бывает вот так просто, мгновенно: только что разговаривал с тобой человек, улыбался, жил…

Нет, не верилось. Это обморок, еще можно что-то сделать, спасти. Что? Глебов не знал. И первым желанием было – позвать на помощь. Он нажал кнопку зуммера и сказал в телефонную трубку старшине как-то уж совсем не по-военному:

– Полторошапка, идите скорей сюда, на вышку.

Вспомнилась примелькавшаяся фраза – война без жертв не бывает. А жертвы – это смерть, смерть хороших людей, славных ребят. Глебов глядел в неподвижные, остекленелые глаза бойца и почему-то подумал: "Сколько ему лет? Наверно, мой ровесник. А дома небось тоже мать… Получит извещение – дескать, погиб как герой на боевом посту… А разве это утешит ее?.. На боевом посту…" – мысленно повторил Емельян, и взгляд его скользнул на рацию, и как-то сразу, как заметил алое пятнышко у виска, так заметил вмятину и пробоину в рации.

Гул моторов у реки заставил Глебова прервать горестные размышления. Пять фашистских танков, стреляя на ходу, шли на заставу – три с фронта, два заходили с правого фланга. За ними, прячась за броню, двигалась пехота. И еще увидал Емельян: на танках сидели автоматчики. Быстро сообразил, что дальше оставаться ему здесь бессмысленно, что он должен с КП руководить боем, и начал спускаться. Внизу у вышки столкнулся с Полторошапкой: он был обвешан тремя связками гранат, гранаты торчали из обоих карманов брюк, в руках держал ручной пулемет, взгляд решительный и даже грозный.

– Прибыл по вашему…

– Поздно, старшина: он умер… убит, – перебил его Глебов. – Танки идут. На броне автоматчики.

Полторошапка все понял – и кто убит, и что началась атака пехоты с танками. Неестественно громко гаркнул:

– Разрешите мне попробовать их с вышки? С высоты сподручней. Разрешите, товарищ лейтенант?

Глебов посмотрел на него долгим, слишком долгим для такого напряженного момента взглядом и ответил очень тихо, проникновенно:

– Разрешаю, Демьян Макарович. – Он впервые назвал старшину по имени и отчеству. – Действуй осмотрительно и береги патроны. Не прозевай момента – сумей вовремя отойти. Зря не рискуй.

– Есть! Спасибо, – ответил растроганный старшина и поспешил на вышку. Глебов еще на минуту задержался внизу, он почему-то медлил уходить, точно сомневался в целесообразности действий старшины. Полторошапка, скорее почувствовав, чем увидав, что лейтенант не торопится, обернулся на миг и крикнул сверху:

– Вас ждут на КП, товарищ лейтенант!..

И тогда Глебов, точно опомнившись, бегом помчался в пятый дзот и сразу же позвонил на первую, вторую и третью огневые точки и приказал выдвинуть вперед дзотов в щели истребителей танков.

– Уже сделано, – ответил из первого дзота Мухтасипов.

– Кто у вас впереди дзота? – поинтересовался Глебов.

– Шаромпокатилов и Дурдыев,

Глебов подумал: Шаромпокатилова, пожалуй, напрасно посадили в противотанковую щель – лучшему снайперу заставы сподручней было бы вести огонь по смотровым щелям танков из более надежного укрытия, из дзота например. Но сейчас уже поздно что-либо переиначивать: первый и второй дзоты вели интенсивный ружейно-пулеметный огонь по атакующему врагу. Но, пожалуй, наиболее эффективным был пулеметный огонь старшины Полторошапки. Это именно он как ветром сдул автоматчиков с танков и заставил их залечь вместе с пехотой. В суматохе атаки немцы не сразу поняли, что огонь ведется с наблюдательной вышки. Во всяком случае, три танка, не обращая внимания на то, что пехота залегла, отсеченная ружейно-пулеметным огнем пограничников, стремительно шли на первый дзот, рассчитывая одним махом прихлопнуть его, либо заслонив своей броней амбразуру, либо раздавив его своей тяжестью. Танкисты не видели замаскировавшихся в двух щелях на расстоянии тридцати метров друг от друга гранатометчиков.

У Шаромпокатилова хватило выдержки и хладнокровия – он решил бить танк связкой гранат только наверняка, с предельно близкой дистанции. Дурдыев погорячился, поспешил, его связка разорвалась метрах в пяти от танка, не причинив ему вреда. Вторую связку он не успел бросить – танк налетел на щель, где сидел боец, и, вертясь на месте на одной гусенице, как бы ввинчивая себя в землю, раздавил Дурдыева. Шаромпокатилов, наблюдавший эту страшную картину гибели товарища, не удержался: улучив момент, когда танк повернулся к нему боком, он выскочил из щели и бросил в самую гусеницу связку гранат. Гусеницу разорвало. Второй танк в это время приблизился к дзоту метров на пять и закрыл амбразуру станкового пулемета, а третий начал сверху утюжить дзот. Перекрытия не выдержали, затрещали и обвалились. Стоявший у выхода сержант Колода успел выскочить наружу. Яркий голубой свет ударил ему в глаза, и на фоне светлого неба в нескольких метрах от себя он увидел поднятый кверху стальной дымчато-серый хобот – ствол. Фашистский танк, разрушивший дзот, сам провалился в углубление и теперь, свирепо взвизгивая мотором, пытался выкарабкаться.

Винтовка сержанта осталась в дзоте, в руках у него была лишь связка гранат да бутылка с бензином. Колода понял: еще минута-другая, и танк вырвется из западни, опьяненный первым успехом, пойдет давить другие огневые точки. Нет, нельзя было упустить этой минутной заминки врага. Сержант бросил связку под буксующую гусеницу и сам прилег за насыпь. Взрыв получился на редкость сильный – в связке было пять гранат. Вздрогнула, задвигалась земля, припорошила своими брызгами сержанта. Мотор заглох. Тогда Колода, не поднимаясь с земли, дрожащей рукой нащупал в кармане спички, смочил бензином фитиль, поджег его и, мигом вскочив на ноги, ударил бутылкой, как учил Глебов, по радиатору танка, который не успел опомниться от взрыва, снесшего несколько звеньев гусеницы. Пламя, едкое, черно-игривое, проворно поползло по броне, пробираясь через решетчатые щели радиатора к мотору, вдруг взревевшему, точно в предсмертной судороге.

Щупленький, весь испачканный землей сержант Колода только на какую-то минуту, выпрямившись во весь рост, задержался на развалинах дзота, под которыми были погребены его боевые товарищи, чтобы убедиться в том, что враг отомщен, как именно в этот самый миг из второго танка, прикрывавшего амбразуры дзота, прямо в упор хлестнула из пулемета свинцовая струя. Скошенный ею намертво, сержант без единого звука мягко опустился на сырую, взрыхленную гусеницами землю рядом с горящим беспомощным танком, из которого, как крысы с тонущего корабля, выскакивали через верхний и нижний люки члены экипажа и бежали назад к реке. Но их никто не преследовал, вдогонку им никто не стрелял, потому что первый дзот умолк, а другие огневые точки вели бой с более опасным врагом.

Обстановка перед обороной заставы с каждой минутой накалялась. Две роты, наступавшие с фронта при поддержке трех танков, вынуждены были залечь под огнем сначала станкового пулемета из первого дзота, затем ручного пулемета старшины Полторошапки с наблюдательной вышки. При этом Два танка были выведены из строя. Наступавшая со стороны правого фланга рога противника, поддерживаемая двумя танками, была остановлена ружейно-пулеметным огнем второго дзота. Танки отошли на исходные позиции на опушку кустарника, в котором сосредоточилась для атаки рота пехоты. Глебов безуспешно звонил в первый дзот. Полторошапка успел доложить ему по телефону о том, что возле первого дзота подбито два или все три танка, но что отделение Колоды, очевидно, погибло, потому как огонь оттуда прекращен. Глебов приказал Полторошапке держать под обстрелом пехоту, наступавшую на первый дзот.

Савинов нервозно и растерянно метался по КП. Он был бледен и казался каким-то маленьким, нелепым и жалким.

– У тебя бездействует третье отделение, – пытался он начальнически указывать Глебову. – Враг наступает справа. Мы не сумеем остановить его одним отделением.

– Остановили. Разве не видишь? – спокойно обронил Глебов, не глядя на Савинова.

– Они сейчас пойдут в атаку, сомнут второй дзот, а потом двинут сюда, на нас. Надо перебросить на КП из третьего дзота хотя бы ручной пулемет. Надо маневрировать! – крикливо поучал Савинов, глядя блеклыми мечущимися глазами то на Ефремова, который делал связки гранат, то на Глебова, сосредоточенно наблюдавшего в бинокль через пулеметную амбразуру за правым флангом. – Вы не сумели организовать активную оборону, лейтенант Глебов, и погубили первое отделение. Вы погубите всю заставу, потому что вы… потому что вы не можете руководить боем.

Глебов опустил бинокль и резко повернулся от амбразуры. На глазах его блеснули слезы. Задыхаясь от злости и обиды, он проговорил с дрожью в голосе:

– Вот что, Савинов, или ты немедленно уйдешь отсюда в четвертый дзот, или на этот раз я тебя пристрелю! Понял?!

По взгляду Глебова Савинов понял, что это не просто угроза, не пустые слова, что Емельян ни перед чем не остановится, особенно сейчас, здесь, в обстановке жестокого кровопролитного боя. И, пожалуй не отдавая себе отчета, Савинов, скорее машинально, сунул руку в карман, где лежал пистолет, говоря приглушенно:

– Это мы еще посмотрим, кто кого… – Он уже готов был разрядить свой кольт в Глебова. Но длинный Ефремов очень проворно очутился рядом с Савиновым, готовый в любой миг схватить его за руку. Савинов это понял сразу, интуицией почувствовал – и, выдавив из себя в адрес Глебова только одно страшное оскорбительное слово: "Предатель!" – удалился с КП и, не пригибаясь к земле, нарочито бравируя, во весь рост пошел в четвертый дзот, где было всего два бойца.

Глебов не успел подумать над советом Савинова о переброске части отделения из третьего во второй дзот, как позвонил командир третьего отделения, прикрывавшего левый фланг обороны, и доложил, что вдоль оврага в направлении заставы движутся два танка противника.

– Пусть истребители танков возьмут побольше связок гранат, – сказал Глебов. – Постарайтесь не допустить танки на дзот. Внимательно следите за оврагом. Там не исключено скопление пехоты.

Не успел Глебов положить трубку, как услышал в телефон взволнованный голос Полторошапки:

– Патроны кончились, товарищ лейтенант!.. Мне патронов дайте!.. Пусть Ефремов притащит ящик… Целый ящик!.. И бутылки с бензином… Только побыстрей!..

Старшина торопил не зря: танк, который только что расстрелял из пулемета сержанта Колоду, теперь шел прямо на вышку, стреляя на ходу из пушки. Снаряды пролетали мимо опорных столбов, но Полторошапка разгадал замысел врага – опрокинуть вышку лобовым ударом брони. Понял он и то, что сбежать вниз уже не успеет – враг настигнет его если не на последнем пролете, то на земле. Смерть казалась неминуемой, выхода не было. От КП с ящиком патронов к вышке бежал Ефремов. Старшина увидел его, подумал с сожалением: "Поздно, брат", закричал что есть силы:

– Сто-о-ой! Стой, Ефремов!..

Затем бросил вниз сначала пустые пулеметные диски, затем ручной пулемет, так, чтобы видел Ефремов, – мол, подбери, пригодится еще. И хотел было сказать в телефон Глебову последнее "прощай", но не успел: танк приближался к вышке, готовый с ходу врезаться в ее опорные столбы. И тогда Полторошапка с высоты плавно бросил под танк связку гранат. Взрыв качнул вышку, заскрипели перила, танк затормозил на какой-то миг, но, почувствовав, что гусеницы целы, снова ринулся вперед. В тот самый момент, когда лобовая броня должна была ударить по основанию вышки, вторая связка гранат, брошенная старшиной, разорвалась на радиаторе, разворотив всю верхнюю часть. Танк уже по инерции врезался в опорные столбы, вышка качнулась, затрещала и, как подкошенный великан, рухнула наземь вместе с мертвым радистом и пока что живым старшиной. Из танка, круто повернувшего назад и поспешно уходившего в сторону реки, валил клубами черный дым. Но, несмотря на явное бегство горящего танка с поля боя, фашисты бросились в атаку одновременно в центре и на обоих флангах, как только увидели, что огневая точка на вышке, до сих пор прижимавшая их к земле, уничтожена.

Первый дзот молчал, и это больше всего беспокоило Глебова – центр обороны, таким образом, оказался открытым, и, вклинившись здесь, фашисты имели бы возможность ударить с тыла по второму и третьему дзотам. Оставаться одному в пятом дзоте – Ефремов в это время находился в районе поваленной танком наблюдательной вышки – было бессмысленно, и Глебов сообщил в огневые точки о том, что он переносит свой КП во второй дзот, прикрывающий правый фланг. Именно здесь, на правом фланге, Емельян ожидал наиболее сильного натиска врага. Кроме того, расположение второго дзота, его секторы обстрела позволяли вести огонь и по центру, в направлении умолкшего под гусеницами вражеского танка первого дзота. Надо было во что бы то ни стало не допустить прорыва гитлеровцев в центре через первый дзот и их удара одновременно с тыла по второму и третьему дзотам – тогда они принудят пограничников вести бой в полной изоляции. Глебов приказал командирам второго и третьего отделений выделить часть огневых средств для отражения атакующих в центре, в секторе первого дзота.

Многое было неизвестно и неясно Глебову, неумолимые вопросы настойчиво одолевали его мозг и сердце: почему вдруг умолкла наша артиллерия? Почему не возвращаются на заставу наряды Федина и Матвеева, когда здесь сейчас дорог каждый боец? Почему нет связного от коменданта? Что случилось с первым отделением? Надо бы послать туда связного. Но кого? Ефремов понес старшине патроны и не успел – Емельян сам видел, как падала вышка. Да и добежать сейчас до первого дзота по открытой местности под огнем врага вряд ли возможно. От пятого до второго дзота Емельян бежал короткими бросками, то и дело прижимаемый к земле свистящими пулями: огонь вели тяжелые пулеметы врага, поддерживавшие атаку пехоты. Танки с коротких остановок стреляли снарядами в направлении дзотов. Вся оборона заставы находилась под перекрестным огнем с трех сторон. Гитлеровцы шли в решительную атаку, уверенные, что на этот раз застава не выдержит их натиска, рухнет, как рухнул первый дзот под гусеницами их танков. Впереди пехоты справа и слева шло по два танка – от оврага легкие "амфибии", от рощи неторопливо и самоуверенно, с тупым упрямством ползли крепколобые T-IV с броней в 30 миллиметров и 75-миллиметровой пушкой. Пули пограничников отскакивали от них, как горох от стенки, и танкисты знали: единственное, что им грозит, это связки ручных гранат, поэтому внимательно следили за местностью – не притаился ли где-нибудь на их пути гранатометчик.

4

Когда треснула, качнулась и полетела подкошенная танком деревянная наблюдательная вышка, старшина Полторошапка скорее инстинктивно, чем сознательно, обеими руками крепко обнял один из четырех опорных столбов и закрыл глаза. Вышка упала на ребро и, к счастью, не той стороной, на которой, прижавшись к столбу, находился Полторошапка. Это смягчило удар. Старшина ушибся сильно, сломал три ребра, вывихнул ногу, но сознания не потерял. В первые минуты он даже не ощутил острой боли и приказал подбежавшему к нему Ефремову:

– Быстренько заряди магазины и дай мне пулемет.

Удивленный и обрадованный Ефремов, еще минуту назад с ужасом наблюдавший, как падает вышка, – он был уверен, что старшина разобьется насмерть, – бросился собирать пулеметные магазины и, примостившись за бревнами вышки, стал торопливо набивать диски патронами. Когда же он приволок их старшине вместе с пулеметом, Полторошапка лежал на левом боку с закрытыми глазами и тихо стонал.

– Вы ранены? – спросил Ефремов.

Старшина медленно открыл мутные глаза и, превозмогая боль, попросил страдальческим, таким непривычным голосом:

– Дай пулемет… установи вот тут, за бревном. Мне трудно: ноги у меня поломаны. А руки целы… Руками я могу. – Он остервенело сжал кулаки, точно хотел удушить врага. – И гранаты подбери. Положи возле. Это я фашистам на закуску. Они думали, что Демьян Полторошапка – капут. А мы живучи…

Ефремов сделал все, что велел ему старшина: установил пулемет, подобрал кинутые невдалеке две связки гранат, принес еще патронов и потом сам изготовился к стрельбе. Но Полторошапка решительно воспротивился:

– Ты иди… Тут я один управлюсь. А ты на КП. Там лейтенант…

Но Глебов в это время бежал во второй дзот. Ефремов увидал его и кинулся следом за начальником заставы.

Алексей Шаромпокатилов по-прежнему оставался сидеть в отлично замаскированной щели истребителей танков, выдвинутой на сто метров вперед от первого дзота. После того как первый дзот перестал существовать, пребывание ефрейтора в щели ничем не оправдывалось: ведь теперь от его позиции было, пожалуй, ближе до немцев, чем до своих. Но Шаромпокатилов и не думал оставлять свой пост без приказа. Щель свою он считал удобной и совсем неуязвимой: она была довольно глубокой – в полный рост, на самом дне ее ефрейтор выкопал в сторону, под наклоном, на метр с лишним в длину удобную «лисью нору», в которой можно было легко укрыться на крайний случай. Метрах в тридцати от Шаромпокатилова стоял подбитый им же и брошенный экипажем танк T-IV, с направленными в сторону заставы пулеметом и пушкой. Ефрейтора подмывало забраться в этот танк, развернуть башню и, подпустив врага на близкую дистанцию, ударить изо всех видов оружия. Но он все не решался оставить своей норы, в которой успел уже «обжиться». Мысль переселиться в танк была заманчивой: он знал, что танк совершенно исправен, если не считать перебитой и снесенной взрывом гранат гусеницы. Удерживали и охлаждали его опасения: а что, если не все фашисты удрали из танка?.. Или вдруг он не сумеет повернуть башню, зарядить пушку и пулемет? Что тогда? Сам окажется в западне.

Именно за этими беспокойными думами и застала его новая, вторая по счету атака фашистов.

Гитлеровцы взяли заставу в прочные клещи. Наступали одновременно с трех сторон, очевидно, рассчитывали вынудить пограничников распылить свои огневые средства на широком фронте и ослабить тем самым силу огня.

Из третьего дзота командир отделения с тревогой, срывающимся голосом сообщил Глебову:

– Два танка остановились в ста метрах от нас и ведут по амбразурам прицельный огонь. В отделении трое раненых.

– Держитесь, Андреев, – спокойно, даже как будто бодро ответил Глебов. – Танки ближе к дзоту не подходят – значит, боятся, чувствуют нашу силу. Но вы не зевайте. Держите связки гранат наготове – танки могут сразу рвануть на вас одним броском.

– Есть… есть… есть… – повторял сержант Андреев.

– Раненых направьте в четвертый дзот – на перевязочный пункт, – приказал Глебов.

У телефона – недолгая заминка, потом вместо обычного "есть" Андреев сказал:

– Они не хотят уходить, товарищ лейтенант. Раны перевязали и стоят у амбразур. – И вдруг с тревогой: – От оврага наступает цепь фашистов. Их много, наверно, целая рота! Прошу помощи, товарищ лейтенант!..

– Не паникуйте, Андреев… – голос Глебова был спокоен, лишь металлические нотки звучали в нем. – Отражайте атаку своими силами. Надейтесь на себя. Здесь, на правом фланге, еще трудней, чем у вас.

Да, на правом фланге, пожалуй, острей складывалась обстановка. За танками шло больше роты солдат. Правда, и здесь танки не рискнули приблизиться ко второму дзоту: тоже в сотне метров остановились и открыли кинжальный огонь из пушек. Один снаряд разорвался в дзоте. Глебова оглушило и засыпало землей. Стоявший рядом с ним пограничник схватился за голову и, медленно скользя спиной по стенке, сел. К нему подбежал Ефремов и, что-то говоря, стал перевязывать рану у самого уха. Было тихо-тихо. Глебов не слышал никаких звуков – лишь острый, резко-горьковатый запах термита неприятно щекотал ноздри и резал глаза.

Емельян снова прильнул к амбразуре, скомандовал:

– Огонь!.. Усилить огонь по пехоте!..

Команда была излишней: бойцы уже стреляли в густую вражескую цепь. Ручной пулемет заливался длинными, на полмагазина, очередями. А фашисты шли и шли в полный рост через трупы своих солдат. Вот они уже поравнялись с танками, миновали их. Тяжелая, гулкая поступь, стальные каски неуклюже нахлобучены.

– Приготовить гранаты!.. – командует Глебов. Из карманов брюк его справа и слева оттопыренно торчит по одной гранате. Тяжелая противотанковая связка висит на ремне с левой стороны, пистолет – с правой, автомат в руках. – Приготовиться к контратаке!.. Ручному пулемету оставаться на месте!.. – торжественно кричит Глебов и смотрит на отпрянувших от амбразур пограничников большими горящими глазами. Кажется, он приготовился к последней, смертной схватке. – За Родину!..

И первым вырывается из дзота, заполненного термитной и пороховой гарью, запахом взрыхленной земли и человеческого пота.

Солнце ударило в лицо, ослепило. Глебов пригнулся за насыпь, остановил жестом руки идущих за ним бойцов, выглянул из-за насыпи. До врагов оставалось метров пятьдесят. Предупредил негромко, будто его могли услышать фашисты:

– Сначала бросок гранат, потом дружно в атаку…

Пограничники достали гранаты, насторожились, пригнувшись, готовые к прыжку по сигналу командира. Глебов поднял руку с зажатой гранатой – это означало: "Внимание!.."

Сердца выстукивают секунды, четко, размеренно. Они кажутся долгими, нестерпимо долгими. Может, для многих сердец эти гулкие удары будут последними.

– За мной, в атаку-у-у!

– Ура-а-а!..

Рванулись вперед дружно, все сразу за командиром навстречу вражеской цепи, под ноги которой летели гранаты. Глебов бежал впереди и, поводя стволом по фронту, выстрачивал из автомата длинную непрерывную очередь – сразу весь магазин опорожнил.

Внезапная контратака ошеломила фашистов. Не столько ливень пуль, косивший ряды пьяных гитлеровцев, вдруг отрезвил их пыл, сколько взрывы десятка гранат перед самыми глазами и этот стремительный встречный бросок людей в зеленых фуражках, холодный блеск их трехгранных штыков. Цепь дрогнула, ряды смешались, и, не вспомнив о своем многократном превосходстве, фашисты побежали назад, к своим танкам, надеясь найти укрытие за их стальной броней.

Глебов быстро понял смертельную опасность: еще несколько минут – и горстка пограничников окажется под пулеметами и пушками двух вражеских танков. И он что есть силы тревожно и повелительно закричал:

– Сто-о-ой!.. Застава, стой!.. – И сам первым бросился обратно к дзоту.

…Шаромпокатилов стрелял из снайперской винтовки по цепи, наступавшей в центре, стрелял неторопливо, наверняка, бил наповал, целился в тех, кого он принимал за офицеров. Сделал всего четыре выстрела, спрятался в нору. Затаив дыхание, слышал, как совсем рядом протопал кто-то в тяжелых сапогах. Шаромпокатилов ждал в тревоге: а что, если кто-нибудь из фашистов наткнется на его щель, поинтересуется, куда ведет нора и кто в ней может прятаться? Или просто гранату опустит для «профилактики», на всякий случай.

Шаги стучат гулко, будто мимо мчится табун разгоряченных коней. Вблизи и выстрелов не слышно. Только издалека, судя по направлению звука, должно быть, от наблюдательной вышки, хлещет ручной пулемет. Ефрейтор не ошибся: это старшина, напрягая остатки сил, бьет из пулемета по центральной группе немцев. И вдруг:

– Ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту…

Совсем рядом, и удивительно знакомый звук, который умолк – и думалось, навсегда – минут двадцать или полчаса назад, теперь неожиданно снова ожил, и в нем, в этом звуке, Шаромпокатилов безошибочно узнал бас единственного на заставе станкового пулемета "максим".

От радости Алексей чуть было не воскликнул: "Максимушка, родной!.." Воскрес, воскрес первый дзот, значит, не все погибли, кто-то там уцелел, жив и теперь поливает горячей свинцовой струей фашистское полчище – прямо в упор, на пистолетный выстрел. Чутко и напряженно, всем своим существом он вслушивался в звуки там, наверху, и понял, что вражеская лавина, напоровшись внезапно на кинжальный огонь станкового пулемета, отхлынула назад и залегла, прижимаясь к земле.

Один солдат, заметив щель истребителей танков, не преминул ею воспользоваться. Шаромпокатилов сначала увидал, как что-то закрыло свет его норы, и затем услыхал, как сверху что-то тяжело свалилось в щель. В тот же миг чьи-то ноги в тяжелых кованых ботинках уперлись в его колени, а толстый зад полностью закупорил выход из "лисьей норы". Стало темно, как в бочке. "Немец! – мелькнула беспокойная мысль. – Сейчас он опомнится и обнаружит меня. Что тогда? Нельзя медлить – иначе будет поздно". В невероятной тесноте норы Шаромпокатилов с трудом повернул винтовку и направил дуло чуть пониже пояса гитлеровца. Хорошо, что патрон оказался в патроннике, а то попробуй перезаряди в такой тесноте, когда ты скрючен в три сугибели. Не теряя секунд, нажал на спуск…

…Третье отделение несло большие потери от огня танков. Сержант Андреев был убит осколком в грудь. Погиб пулеметный расчет, а ручной пулемет разбит снарядом. Погибли в щелях оба гранатометчика: их пристрелили атакующие стрелки. В живых остались лишь два бойца – азербайджанец Касумов и молдаванин Франц. Оба они были ранены. Касумов еще продолжал стрелять из амбразуры, а раненный в живот Франц полулежал у его ног со сдвоенной связкой гранат, приготовившись взорвать ее, как только фашисты войдут в дзот. Но сделать ему этого не пришлось: когда расстояние до атакующих гитлеровцев сократилось до ста метров, в цепи врагов произошло замешательство. Фашисты останавливались, поворачивались назад и, распростерши руки, замертво падали. Касумов не сразу понял, что происходит, а когда понял, закричал неистово, ликуя:

– Посмотри, Франц! Наши в тыл немцев зашли. Наши с тыла бьют! Слышишь пулемет? Это наш пулемет бьет!.. Бегут фашисты, назад бегут!..

Это вел уничтожающий огонь из трофейного тяжелого пулемета в спину атакующему врагу Гаврик Гапеев.

На всем участке заставы атака немцев была сорвана. Враг отошел к реке с большими потерями. На подступах к дзотам лежали убитые и раненые в серых мундирах, валялись каски и автоматы.

Совсем неожиданно все умолкло. Стало необычно тихо, как после ливневой грозы, поломавшей деревья, натворившей пожаров и других бед. Эта непонятная знойная тишина наступила как-то сразу и удивила бойцов, уже успевших привыкнуть к гулу и грохоту боя.

5

Глебов понимал, что передышка, которую внезапно предоставили заставе немцы, будет недолгой, и он спешил воспользоваться ею. Прежде всего, надо было сосчитать свои потери, подобрать раненых и оказать им первую посильную помощь. На заставе был санитарный инструктор, который в медицине понимал немногим больше любого рядового солдата. Раненых оказалось много и еще больше убитых. Избежать пуль и осколков посчастливилось лишь троим – самому инструктору, ефрейтору Шаромпокатилову и капитану Савинову. Глебов был легко ранен в левое плечо пулей из автомата во время контратаки. Впрочем, не был ранен еще Ефим Поповин, но о нем Глебов узнал позже.

Как только установилось затишье, Емельян в сопровождении Ефремова, тоже легко раненного в щеку осколком снаряда, пошел по огневым точкам. У первого дзота встретили Шаромпокатилова. Похожий на землекопа, выпачканный с ног до головы, он вытаскивал из-под обломков дзота Махмуда Мухтасипова. У политрука были перебиты обе ноги, опалено и иссечено мелкими гранатными осколками лицо – немец бросил гранату в амбразуру заваленного дзота. Махмуд лежал на животе. Глебова встретил обрадованной улыбкой:

– Ты жив, Прокопович. Я рад. Значит, будем еще держаться. Будем стоять, Прокопович, пока живы…

Емельян опустился рядом с ним на землю, спросил с участием:

– Куда тебя?

– Ноги бревном поломало. Хорошо, руки целы, а то б не выкарабкался. Остальные все – насмерть. Все первое отделение. Какие ребята были!..

– Третье отделение тоже, – негромко выдавил Глебов. – И Андреев наповал. В живых остались Касумов и Франц.

– Эх, Прокопович!.. – Мухтасипов закрыл лицо руками и уткнулся в землю, сдерживая рыдание.

Глебов попытался успокоить:

– Ничего, Махмуд. Нас вспомнят наши советские бойцы в Берлине.

– В Берлине? – Мухтасипов резко поднял голову. Во взгляде его было и ожесточение, и горечь, и боль, и ненависть. – Когда?.. Где они, наши полки и дивизии? Где, покажи? Почему не пришли на помощь?