Текст книги "Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)

Сырым темным оврагом, куда даже в полдень не проникает солнце через плотный потолок ветвей, направились на север. Взрыв услыхали уже, когда их догнал Титов.

– Жалко было уничтожать, – сказал он, смахивая ладонью пот с лица. – Такую б машину на пьедестал, как памятник! Сколько ж она их уложила!..

От хмельного возбуждения он говорил беспечно громко. Круглое чумазое лицо его сверкало белыми крепкими зубами и белками глаз.

Настороженный Глебов, как и положено пограничнику, сурово напомнил:

– Потом подсчитаем. А сейчас – дай бог ноги. – И первым быстро пошел в глубь чащи.

Едкий дым расползался по оврагу, дошел до них. Титов вдохнул знакомый запах, ускорив шаг, догнал Глебова.

– Погоди, Емельян. Надо решить, что и как дальше.

– Успеем, – не останавливаясь, вполголоса бросил Глебов. – Сейчас главное – подальше уйти в лес.

– Вы думаете, будут преследовать? – спросил шедший за Глебовым Братишка.

– Обязаны. За такую мясорубку кто-то должен отвечать, – все так же приглушенно сказал Глебов, продолжая шагать мягким пружинистым шагом.

– Значит, наша задача – уйти от ответственности, – шутливо заметил Братишка.

– Теперь и умирать не страшно: расквитались сполна, как говорится, с лихвой, – не понижая голоса, весело сказал Титов.

– Умереть успеем. И не один раз. – Глебов вдруг остановился, прислушался и, перейдя на шепот, предупредил: – Говорите потише. Старайтесь ступать бесшумно, на носки. Не хрустите. Не забывайте – мы в тылу врага. Давайте распределим обязанности на марше – мы люди военные. Мы – целое подразделение, боевая единица.

– Распределяй, Емельян, ты в этом деле собаку съел, – предложил Титов. – Будь за старшего.

– Старший здесь ты, – ответил Глебов. Но Титов быстро перебил его:

– Дело не в звании. Мы все доверяем тебе. Как, товарищи? – Титов посмотрел на Братишку и Ефремова.

– Ну конечно – начальнику заставы по штату положено, – согласился Братишка. Ефремов, довольный таким предложением, промолчал, лишь одобрительная улыбка на какой-то миг зажглась и тотчас погасла в его грустных глазах.

– Хорошо, – ответил Емельян. – Я иду направляющим, наблюдаю впереди. За мной – Титов. Наблюдаешь вправо. Третьим – Братишка. Наблюдает влево. Вы, Ефремов, – замыкающий. Обеспечиваете тыл. Дистанция три метра. Ясно?.. Овраг кончится через двести метров. Дальше идем лесом, без троп. Через пять километров будет ручей. Пройдем водой метров сто – двести, затеряем след – могут с собаками преследовать. Ясно?

– Понятно, – за всех ответил Титов.

Глебов только теперь раскрыл кожаную планшетку и мельком взглянул на карту, точно хотел проверить себя: он обладал особой способностью ориентироваться на местности. Казалось, забрось его в самую глухую тайгу или в пустыню, он и днем и ночью найдет дорогу. Захлопнув планшетку, Глебов без слов двинулся вперед, пригибаясь всем корпусом и всматриваясь в темные заросли, в которых пугливо мелькали редкие золотые блестки: кое-где солнечным лучам удавалось пробить листву. От них рябило в глазах.

Пахнет папоротником и орехом. Молчат птицы, не шевелятся листы, и это больше всего удивляет Глебова. Лишь слышны приглушенные шаги идущих сзади.

О возможной погоне думают все: Емельян пробует представить себе варианты погони. Фашисты пойдут по следам T-IV и обнаружат остов сожженной машины. А где экипаж и что это за экипаж? Вряд ли сразу они догадаются, что в немецком танке сидели советские люди. Увидят номер машины, начнут справляться. Это на какое-то время отсрочит преследование.

И сразу ли найдут собак? А без собак поиски окажутся бесполезными. Конечно, пойдут с собаками. Значит, надо как можно скорей выйти к ручью и затерять в нем следы.

Титов прикидывает в памяти урон, который понесли сейчас фашисты. Он не склонен преувеличивать, это ни к чему. И все же цифра получается внушительная: не меньше сотни убитых. И генерал. Титов улыбается – в его возбужденном мозгу мелькает фантастическая мысль: вот так бы с Гитлером встретиться. Он тут же отбрасывает ее и продолжает подсчет: больше десятка автомашин. Два орудия раздавил вместе с прислугой. А погодя ему начинает казаться, что это не так уж много, что они преждевременно свернули в лес – можно было бы еще "порезвиться" на дороге… Надо бы донести командованию. Не для наград – нет, просто для порядка. Но как это сделать и где оно, наше командование, где проходит теперь линия фронта? Напрягая слух, Титов пытается уловить звуки боя, хотя бы отдаленное эхо его. Но ничего не слышно. А мысль уже высверливает новое: а что, если б они повернули' не на запад, навстречу потоку, а шли на восток, пристроившись к какой-нибудь колонне, до самой линии фронта? Там, у переднего края, можно было бы раздавить штаб крупного соединения с генералом во главе и уйти на танке к своим через линию фронта. Он уже представил: большое село, у одной из хат автобусы и легковые машины, провода линий связи, суетятся офицеры. И вдруг средь бела дня врывается танк и все подминает под стальные гусеницы – машины, хату вместе с офицерами, расстреливает из пушки и пулемета и уходит. Надо бы попытаться захватить ночью еще один танк. Эта мысль все напористей зреет в его голове, и ему кажется, что совсем не составит большого труда захватить у немцев танк.

Максим Братишка то и дело бросает сосредоточенный, напряженный взгляд влево: он не хочет отвлекать себя никакими думами. А думы атакуют. Наверно, в полку его уже считают погибшим. Не вернулся с боевого задания, значит, погиб. Да и есть ли вообще их полк? К полудню, считай, потеряли в боях половину самолетов. А теперь уже вечереет. Братишка смотрит на часы и только сейчас замечает, что на них нет стекла и циферблат пуст – ни одной стрелки. Значит, это в танке "приложился" во время тарана. Хорошо, что лоб цел. А вон у ефрейтора ссадина на щеке и синяк под глазом… А начальник штаба, наверно, послал сообщение жене – погиб при выполнении боевого задания… Жена Эра и сын Митька… Их фотокарточка лежит в кармане гимнастерки. Братишке хочется достать ее, взглянуть и показать товарищам, но желание это заслоняется чувством тревожной напряженности, ощущением близкой опасности. Ему кажется, что фашисты могут нагрянуть совершенно внезапно со всех сторон и прихлопнуть их в этой мрачной, таинственной западне. И тогда он не увидит больше никогда ни Эры, ни Митьки…

Незаметно начали подниматься в гору, стало тяжелей идти. Овраг кончался. Поредели заросли кустарника, позади остался высокий густой папоротник. Ноги ступили на мягкий упругий мох, утыканный молоденькими сосенками. Их сменил ельник вперемешку с березой и осиной. Впереди ослепительно сверкнула золотисто-зеленая небольшая поляна. Над ней, украшенной колокольчиками, ромашками и гвоздикой, блаженно и как-то уж слишком мирно, даже зазывно струился муаром нагретый воздух, у самой опушки у гнилого пня под беспечно порхающими бабочками ярко рдела спелая земляника. А в густом душистом настое солнца, трав, цветов, листьев и хвои стояла искристая тишина, безмятежная и шальная; она проникала в душу, пьянила и волновала, мутила разум и размагничивала нервы. Казалось, нет никакой войны – был просто кошмарный сон, а это пробуждение. Хотелось набрать пригоршни земляники, смочить душистой влагой пересохшее горло, затем лечь на спину в тени и, закрыв глаза, пить пряный настой хвои и березы и медленно засыпать под высвисты славки, пеночки, зяблика.

Остановились у самой опушки, не решаясь сделать последнего шага – выйти на поляну. И вдруг где-то недалеко:

– Та-та-та-та-та-та-та!..

Братишка вздрогнул, выдохнул шепотом:

– Автомат! – и прислонился к толстой сосне.

Прислушались молча. После небольшой паузы снова:

– Та-та-та-та-та-та-та!..

– Тьфу, черт! – Глебов сплюнул и выругался вполголоса. Лицо озарилось не прежней его озорной ребячливой улыбкой, а новой – сдержанной, задумчивой и возмужавшей. – Черный Дятел тараторит.

– Не может быть, – усомнился летчик.

– Точно, товарищ лейтенант, – подтвердил Ефремов. – А правда на автомат похоже.

– Нервы, – кратко обронил Титов и зашагал следом за Глебовым.

До сих пор не чувствовали усталости и не замечали времени. Но после этой солнечной поляны с цветами, земляникой и бабочками захотелось пить, и сразу ощутимей показалась ноша, пусть не такая уж и тяжелая. Автоматы на шее (палец на спусковом крючке) – это еще ничего. Тяжелы ремни – на них висят пистолеты, обоймы с патронами, гранаты. И в карманах тоже гранаты – чешуйчатые увесистые лимонки. Они трут бедра. Но без них нельзя. Они сейчас дороже хлеба и воды. О хлебе пока что никто не думает. А вот вода… Братишке очень хочется пить. Во рту сушь, неприятно хрустит песок на зубах. Лейтенант думает о том, что, пожалуй, можно было бы и поубавить шагу – напрасно Глебов так торопится. Как быстро он ходит и, кажется, не устает, этот щупленький, почти юный начальник пограничной заставы с большими, синими, такими доверчивыми глазами и неестественно посуровевшим лицом. "Выносливый, черт, втянулся! – ласково думает о Глебове Братишка. – Подтянут, в зеленой фуражке, которой он, видно, очень гордится, и даже гимнастерка застегнута на все пуговицы".

А Максим Братишка давно расстегнул ворот, темно-синюю с голубым кантом пилотку засунул за ремень портупеи, но ветер не треплет его мягкие светлые волосы. Ветра просто нет и, наверно, долго не будет. Задует, когда не надо: всегда так получается. Лицо у Братишки потное, добродушное, открытое. На нем постоянно дежурит готовность и преданность. Движения у него немножко суетливы и неловки. Он чувствует, как сапог трет ногу, – сбилась портянка. Остановиться бы на минутку. Но видит впереди себя уверенную походку Ивана Титова, и ему становится неловко от такой мысли. У Титова твердый шаг, потный смуглый затылок и мокрая на спине гимнастерка. Он без фуражки. Очевидно, оставил еще у заставы, в своей подбитой тридцатьчетверке. А новенький, изумрудного цвета, с никелированной оправой велосипед Братишки остался у хозяйки. "Глупо, что вспомнил о велосипеде, – укорил себя лейтенант. – А ребята славные – пограничники и танкист, – с ними можно идти куда угодно. И правильно поступил старший лейтенант, отказавшись быть старшим группы". Глебов более симпатичен Братишке, может, оттого, что с ним он больше знаком и уже успел привыкнуть. "Эра – Митька, Эра – Митька", – выстукивает торопливо сердце. Митька… А будет когда-нибудь Дмитрий Максимович Братишка – знаменитый авиаконструктор. Так хочется Максиму Ивановичу, чтоб его сын строил необыкновенные воздушные корабли. Чтоб летали они со скоростью звука, чтоб на них можно было, как мечтал Чкалов, без посадки облететь вокруг "шарика". А может, уже нет в живых ни Митьки, ни Эры?.. От этой мысли становится жутко.

– Не устали? – спрашивает остановившийся Глебов.

– Сколько отмахали? – вопросом на вопрос отвечает Титов.

– Пять километров. Вон уже ручей, – кивает Глебов в яркий просвет между деревьями.

– Попьем, – говорит обрадованно Братишка.

– Т-сс!.. – Ефремов резко повернулся назад и машинально спрятался за дерево, изготовившись к стрельбе. То же сделал и Глебов, услыхав в кустах сзади шорох.

Титов и Братишка не успели занять удобную позицию, как из кустов вынырнула здоровенная черная немецкая овчарка.

– Казбек! – крикнул Ефремов, и веселая улыбка озарила его лицо.

Казбек в нарушение всех правил и служебной инструкции, радостно повизгивая, бросился на грудь своему хозяину, коснулся ласково мордой его щетинистого лица, а Ефремов обнял собаку, как друга и брата.

– Чудеса! – сказал Глебов. – Вы понимаете, товарищи, что все это значит?

– Я ничего не понимаю, – признался Титов.

– Каким образом собака могла нас найти здесь, в глуши?

Все обстояло просто. Когда у пятой заставы они сели в трофейный танк T-IV и двинулись на восток, Казбек и Буря -кобылица начальника заставы – помчались вслед за танком, но не по самому шоссе, а по обочине. Один из гитлеровцев, шутя, дал очередь из автомата, и Буря была сражена наповал. Казбек понял, что такая же участь грозит и ему, и сразу кинулся в сторону, убежал на почтительное расстояние от дороги, внимательно следя за танком, в котором были не враги, а друзья, в том числе и его хозяин. И умный, вышколенный Казбек решил во что бы то ни стало не отстать от танка, не потерять его из виду. Он бежал параллельно шоссе и тогда, когда танк мирно шел на восток и когда повернул на запад, сокрушая все на своем пути. Разгром на шоссе, огонь, взрывы, выстрелы напугали собаку, страх загнал ее в лес, и на какое-то время Казбек потерял было танк, но вскоре ему удалось отыскать след гусениц – такой знакомый, навсегда вошедший в собачью память след, уходящий от шоссе в лес. Это был след его хозяев.

– Сегодня Казбек сдал экзамен на высший класс своей службы, – заключил Глебов.

– Теперь он, можно сказать, профессор в собачьем обществе, – заметил Братишка.

Но больше всех был рад Ефремов. Нелегкая пограничная служба связывала верных друзей. Не раз они выручали друг друга в минуту смертельной опасности. Ласково, с любовью глядя на Казбека, немногословный ефрейтор произнес вслух:

– Теперь нам веселей будет… Надежней.

Ручей оказался мелким, пересохшим, идти по воде не было смысла, да и как-то успокоились, обвыклись и уже считали погоню маловероятной. Углубились в чащу еще километров на пять. И там неожиданно встретились с большим отрядом советских воинов. Это были бойцы и командиры различных родов войск, многие – раненые. Их остановил дозор и доставил к старшему группы, которым, к удивлению и радости Ивана Титова, оказался его бывший преподаватель в военном училище, а ныне представитель генштаба генерал-майор Якубец-Якубчик. Генерал в окружении старших командиров сидел под сосной на земле, усыпанной прошлогодней хвоей. Перед ним лежали развернутая топографическая карта и компас. Чем-то все это напоминало тактические учения. Доклад Глебова он выслушал сидя и, как показалось Емельяну, довольно равнодушно. Только когда Глебов и Титов рассказали о разгроме фашистской колонны, Якубец-Якубчик оживился, заговорил по своему обыкновению резкими, отрывистыми фразами, отделяя их четкими паузами:

– Отлично, товарищи. Именно так и обязан поступать каждый из нас. Начинается народная война, и мы не должны давать врагу ни одной минуты покоя. Истреблять, где только можно. Истреблять и еще раз истреблять любыми средствами и как можно больше!..

Последний раз Титов виделся с Якубцом-Якубчиком в Москве месяц назад – сначала в Третьяковской галерее, а затем, накануне отъезда в свою часть, на квартире у генерала. Он вспомнил их разговор, пророческие слова генерала о том, что конфликта с Гитлером вряд ли удастся избежать, и теперь видел, что Якубец-Якубчик внешне не изменился, как будто для него совсем и не было неожиданностью все то, что случилось в этот страшный трагический день. Генерал был подтянут, собран, металлический голос его звучал, как и прежде, ровно, спокойно, не ниже и не выше, сохраняя какие-то особые нотки внушительности и весомости. Титов посмотрел на двух полковников – артиллериста и пехотинца. Первый был подавлен, какой-то весь обмякший, опустившийся. Второй явно растерян, взвинчен. Ни у первого, ни у второго не было той выдержки и самообладания, которыми заметно отличался Якубец-Якубчик.

– А вы не тот Глебов, который недавно устроил на границе знаменитую тревогу? – спросил генерал Емельяна.

– Да, товарищ генерал, – ответил Глебов и вытянулся по стойке "смирно".

– Я читал вашу статью о действиях мелких разведывательно-диверсионных отрядов в тылу врага, – продолжал генерал. – Хорошая статья. Дельная. Прошу, товарищи. – Он легким жестом руки пригласил Титова, Глебова и Братишку сесть и, когда те расположились рядом, с нетерпеливым выжиданием поглядывая на разостланную карту, точно на ней был нанесен план какой-то грандиозной битвы, способной сразу если не решить исход войны, то хотя бы повернуть ее ход, продолжал: – Значит, вы устроили фашистам мордобой на шоссе?.. Молодцы. Похвальная находчивость.

– Мы слышали бой, – сказал полковник-артиллерист, – думали, что наши прорвались.

– Я еще раз повторяю вам, Савва Игнатьевич, никакой прорыв наших в ближайшее время просто немыслим. Надо быть трезвым в оценке событий, – заметил генерал без раздражения в голосе, но по его глазам Глебов понял, что ему неприятен идеализм артиллериста. – Война будет жестокой и длительной. Теперь даже легкомысленные головы, так называемые "шапкозакидатели", очевидно, поняли, что гитлеровская армия – серьезный и сильный противник. Победа потребует много крови и немало времени.

– Так он, чего доброго, до старой границы дойдет, – заметил пехотный полковник.

– Отдать все до старой границы!.. – воскликнул артиллерист. – Да это пораженчество. Я отказываюсь вас понимать, полковник. Это паникерство!..

Подошел бригадный комиссар танковых войск. Поздоровался за руку с Титовым, Глебовым, Братишкой, одарив их доброжелательной улыбкой, сказал:

– Знаю, слыхал о вас. Там ваш пограничник сейчас рассказывает бойцам, как вы на трофейном танке громили фашистов. – И, уже обращаясь к артиллеристу: – Паникерство, Савва Игнатьевич, штука плохая, особенно в нашем положении.

Якубец-Якубчик посмотрел на часы. А затем, обращаясь к Титову, спросил:

– Ну а вы что решили, как дальше думаете действовать?

Титов помнил свой заветный план – захватить у немцев танк и пробиться на нем к своим. Он хотел было ответить генералу, что вот, мол, желательно бы устроить фашистам еще одно такое побоище, как сегодня на шоссе, но Якубец-Якубчик опередил его, обращаясь уже к Глебову:

– А что, лейтенант, не попробовать ли вам на практике применить ваши теоретические выкладки по поводу разведывательно-диверсионных отрядов? А? Тем более, что начало вами сегодня положено великолепное.

– Я тоже об этом думал, товарищ генерал, – смущаясь, ответил Глебов.

– Вам, как говорится, и карты в руки, – продолжал генерал. – Создавайте небольшой отряд, подберите отчаянных молодцов и действуйте. Кстати, я видел здесь у нас зеленые фуражки.

– Есть два пограничника – капитан и боец. Двое уцелели от всей заставы, – вставил бригадный комиссар и крикнул вестовому: – Яценко, позовите сюда пограничников! Капитан там есть. Вот его и кликните.

– Вспомните партизан Отечественной войны – Давыдова и Сеславина, – продолжал Якубец-Якубчик, пытливо и по-отечески тепло глядя то на Глебова, то на Титова и Братишку. – Вспомните Сергея Лазо, большевиков-подпольщиков. Действовать вам придется в тылу неприятеля на оккупированной им территории. На родной земле, среди друзей и врагов. Дело это нелегкое: потребует от вас не только лихости и бесстрашия, но и хладнокровия, мужества, находчивости. Впрочем, в этом отношении первый экзамен вы сдали на пятерку.

– И еще: не забывайте о местных коммунистах, – вставил бригадный комиссар. – Попытайтесь установить с ними связи и взаимодействовать. Очевидно, будут существовать и подпольные партийные организации. И уж конечно будут партизанские отряды, которые возглавят коммунисты.

Глебов внимательно слушал, и вдруг его взгляд поймал среди сосен две зеленые фуражки.

В этот день Глебову казалось, что он потерял способность удивляться чему бы то ни было: поразить его, думалось, просто немыслимо. И все-таки он был поражен, вдруг увидев перед собой капитана Савинова и бойца своей заставы Поповина, так трусливо сбежавших перед самым решительным сражением, когда немцы пошли на последний штурм заставы. Савинов с Поповиным уже знали, что Глебов здесь – встретили прежде Ефремова, – и заранее обдумали, как вести себя перед Глебовым. Дело в том, что они не жалели красок для описания своих героических подвигов, когда рассказывали бригадному комиссару о том, как сражалась пятая застава. По их словам, на заставе погибли все, лишь они вдвоем уцелели, и руководил обороной заставы, по их версии, не начальник ее, лейтенант Глебов, а сам капитан Савинов. Встреча эта для них оказалась неожиданной и неприятной: они опасались, что обман раскроется – Глебов и Ефремов расскажут правду, и тогда Савинов и Поповин предстанут совсем в ином свете. Но Савинов обладал удивительной способностью выходить сухим из воды.

Перед Емельяном Глебовым теперь предстал совсем не тот полинялый, растерявшийся капитан Савинов, каким он видел его утром у себя на заставе, а уже вполне оправившийся, самоуверенный, с независимым видом и нагловатой вкрадчивой улыбочкой. Он бойко подошел к Глебову, протянул руку, льстиво проговорил:

– Поздравляю, товарищ Глебов. Слышал, какой вы разгром фашистам устроили на дороге.

Тонкая в рыжих крапинках рука Савинова неловко повисла в воздухе: Емельян вдруг повернулся в сторону Якубца-Якубчика, став к Савинову спиной, и, щелкнув каблуками, официально обратился:

– Товарищ генерал, задача нам ясна. Разрешите выполнять?

Якубец-Якубчик по-своему понял поступок Емельяна: Савинов старший в звании, и поэтому-де Глебов не желает его брать к себе в отряд. Решил – пусть поступает, как хочет.

– Ну хорошо, – сказал генерал. – Желаю успеха. Попытайтесь установить связь с войсками: на них работать будете. А бойцов можете взять у нас по своему усмотрению.

Простившись с генералом и его окружением, Глебов, Титов и Братишка отошли в сторонку, чтобы посоветоваться. Прежде всего надо было решить – брать им людей в отряд сейчас или на первых порах действовать по-прежнему вчетвером, а если брать, то сколько.

– Кого угодно, только не Савинова! – поспешно и решительно запротестовал Титов.

– Да вы что! Разве можно после того, как Емельян ему руки не подал? – удивился Братишка. Он считал, что о Савинове и речи быть не может. – Бойца возьмем – и хватит.

Он имел в виду Поповина. Глебов сказал:

– Поповина я все-таки думаю послать с донесением за линию фронта. Чтоб знали, как сражалась пятая застава, и не считали нас дезертирами.

– Почему дезертирами? – заговорил Титов. – Теперь у нас есть прямой приказ представителя генштаба оставаться в тылу врага. Я о другом думаю: а стоит ли нам вообще сейчас создавать большой отряд? Останемся пока что вчетвером, осмотримся, а там видно будет. – Он говорил это, исходя из соблазнительной мечты захватить еще один фашистский танк: она не давала ему покоя.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Глебов. – В конце концов, людей в отряд, если потребуется, мы всегда можем найти даже среди гражданского населения. Комсомол мобилизуем.

На том и порешили. Среди массы бойцов, расположившихся на отдых в лесу, – а их было не меньше тысячи – легко нашли Ефремова и Поповина: издали увидели зеленые фуражки. Ефим Поповин с воодушевлением начал рассказывать Глебову, как они с капитаном Савиновым пытались "прорвать" кольцо немцев, чтоб выйти к своим, и не могли. В лесу встретили отряд генерала и присоединились к нему.

– Дайте мне донесение, – нетерпеливо перебил его болтовню Глебов.

– Какое? – растерянно заморгали маленькие глазки Ефима Поповина, а рыхлая бочковидная фигура его качнулась дважды из стороны в сторону.

– То, с которым я вас утром послал в штаб отряда, – строго сказал Глебов и посмотрел прямо в лицо солдату.

– Оно у капитана, товарищ лейтенант, – поспешил ответить Поповин сиплым голосом, подобострастно глядя на своею начальника.

– У Савинова? Каким образом?

– Он попросил.

– Ничего не знаю. Сию же минуту возьмите у него донесение и верните мне, – сурово приказал Глебов.

Поповин повторил приказание и, раскачиваясь на коротких и толстых, как тумбы, ногах, пошел искать Савинова.

Пока он ходил, Глебов написал новое донесение, в котором очень коротко изложил, как руководимая им пятая пограничная застава приняла вероломный удар гитлеровцев, сообщил потери врага на подступах к заставе: четыре танка, один самолет и свыше сотни солдат и офицеров; сообщил о подвигах и героической смерти политрука Мухтасипова, старшины Полторошапки, сержанта Колоды и ефрейтора Шаромпокатилова. Хотел было написать, что на заставе в начале боя находился оперуполномоченный особого отдела капитан Савинов, который своей нервозностью и паникерством мешал руководить боем, да одумался: черт с ним, лучше не связываться. Вместо этого указал, что на последнем этапе обороны заставы в бою принял участие сбитый фашистами над самой границей советский летчик лейтенант Братишка. В конце донесения он так же кратко написал, как на поле боя ими был найден в подбитой тридцатьчетверке контуженный старший лейтенант Титов, как они потом воспользовались брошенным -немецким танком T-IV, устроили разгром гитлеровской колонны на шоссе. Написал и о встрече с отрядом генерала Якубца-Якубчика, и о том, что генерал предложил ему остаться с товарищами в тылу врага для разведывательно-диверсионной работы. Писал и все время с раздражением думал о Савинове: зачем он взял у Поповина донесение? Может, уничтожил? Но нет, Поповин вернулся от Савинова со старым донесением, которое Глебов тут же уничтожил, и, передавая пограничнику новое, только что написанное, приказал:

– Вручить майору Радецкому или подполковнику Грачеву – лично… А если с ними что-нибудь случилось, то тому, кто будет их замещать.

– Есть вручить лично… – повторил Поповин, глядя на лейтенанта вдруг потемневшими карими глазами.

– И никаких капитанов Савиновых, – строго и с раздражением прибавил Глебов. – Вообще не говорите ему о донесении. Поняли?

– Понял, товарищ лейтенант!..

Они долго не задерживались в отряде генерала: ушли на север по лесу на исходе дня вчетвером. В лесу начинало заметно темнеть – опустившееся к горизонту солнце уже не пробивало лесные заросли. Четче и резче стали звуки. Теперь Ефремов с Казбеком шел не замыкающим, а вторым, сразу же за Глебовым.

Кончился лес, и в глаза жгуче ударило красно-кровавое пламя: солнца уже не было – оно только что опустилось за стену голубого далекого леса, но его отсвет охватил полнеба и зловеще буйствовал над землей. А над самой головой, почти в зените, в стремительном росчерке медленно плыло легкое прозрачное облако; окрашенное розовым светом, оно напоминало знамя.

В то время как Емельян Глебов, восторженно влюбленный в закаты и восходы, зачарованно смотрел на небо, товарищи его пытливо изучали открывшийся перед ними вид.

Влево, на северо-запад, туда, где клокотал раскаленный вулкан, покато бежало поле и невдалеке, в какой-нибудь четверти километра, проваливалось во впадине, где, судя по карте, протекала то ли небольшая речушка, то ли ручей, за которым опять шли поле, мелколесье и у самого горизонта – сплошной лес. Вправо на восток леса не было – шло пологое поле, и тоже совсем недалеко от него падал холодный горизонт, и где-то там, если прислушаться, глухо и тяжко ухала война. А сразу перед ними за клеверами, наполовину скошенными и сложенными в стога, уютно прильнула к противоположной опушке леса небольшая, но, очевидно, богатая деревенька, потому что дома и даже сараи и риги были покрыты дранкой. Озаренная отсветом багряного неба, деревенька эта выглядела веселой, теплой, гостеприимно-приветливой, из труб тянулись спокойные сизые дымки, пахло укропом, парным молоком и свежим сеном. И эта деревенька и ее запахи как-то сразу напомнили четырем парням о том, что вот уже сутки они ничего не ели. Но это еще не было ощущение острого голода – просто они бы не возражали сейчас выпить по крынке молока с черным ржаным хлебом и завалиться спать. Где угодно: в доме ли, в стогу сена или просто в густой траве лечь и заснуть, укрывшись теплым звездным небом. Усталость, и потребность сна заслоняли голод, отгоняли мысли о еде.

Они решили заночевать не в самой деревне – туда они пойдут завтра утром, – а здесь, в стоге сена. Ночь коротка, долго спать не придется. Дежурство вверяли Казбеку. Сидели на опушке в кустах, ждали, когда стемнеет, чтобы занять место ночлега никем не замеченными, разговаривали тихо, слушая вечернюю тишину леса и далекие деревенские звуки. Тявкнула собака, промычала корова, что-то брякнуло – и снова тишина, пугливая, недоверчивая. Гуще стала лесная синь, поблекли краски неба. Откуда-то снизу (из кустов, что ли) вырвалась струя прохладного воздуха, освежающе приятно дохнула в лицо.

Ефремов с Казбеком стоял в сторонке, прислонившись к сосне, и смотрел в сторону деревеньки. Лейтенанты сидели за кустом орешника. Думали. Напряженно, взволнованно, каждый про себя.

После паузы, глубокой, беспокойной, во время которой мечется мысль в поисках ответа на многие неясные вопросы, Иван Титов сказал вслух, точно вынес на суд общественности:

– А что, если они победят?.. Нет, они, конечно, не победят – это невозможно, победим мы… Ну а если представить себе отвлеченно, что не мы, а они победят?..

– Ты сам себе противоречишь, – быстро ответил Братишка. – Что значит "отвлеченно"? Я и мысли такой не допускаю, чтоб они победили.

– А ты допусти, – мягко настаивал Титов.

– Все могу допустить, – вдруг заговорил, стряхнув с себя тревожные думы, Емельян, – кроме одного: чтоб мы сложили оружие. Не могу представить себя в рабстве. Не могу! Мертвым – представляю себя, рабом – нет! И пока я жив – я буду их убивать. И ты будешь. И Максим. И Ефремов. И твой отец, и Женя. И все – все наши люди… Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Кто это сказал?

– Не помню, – тихо выдохнул Титов. – Но сказано хорошо.

– Отлично сказано! – прибавил Братишка.

3

Двое суток они жили в этой лесной деревеньке, называемой Заровьем. Немцев здесь не было. Ходили на разведку в ближайшее село Яковлевичи – в десяти километрах. Там был враг.

Недалеко от Яковлевичей гитлеровцы строили аэродром. Работали советские военнопленные. От темна до темна около тысячи человек лопатами выравнивали летное поле, прокладывали посадочные дорожки, рубили служебные здания аэродрома. Все делалось спешно: в три дня аэродром должен быть готов.

Пленных содержали за колючей проволокой прямо под открытым небом, как отару овец. Приводили их туда сразу же после захода солнца и уводили на работы на восходе. От лагеря до аэродрома один километр. Пленных охраняли два отделения. Ночью у лагеря выставляли четыре поста: двое часовых с овчарками внизу, двое – на вышках с пулеметами.

Во время работ на охрану выставлялось отделение в полном составе.

Уже в первый день были попытки побега. Двоим пленным удалось – они-то и рассказали жителям Заровья о порядке в лагере. Двенадцать человек было убито. Жестокостью гитлеровцы пытались вселить в пленных страх и рабскую покорность. Стреляли за малейшее неповиновение, часто без всякой причины: не понравился охраннику взгляд военнопленного – стрелял.

Глебов и его товарищи встретились с бежавшими из лагеря и вместе с ними ходили в разведку. Обо всем расспросили, всякими подробностями интересовались. У них созрел план освободить военнопленных и сжечь постройки аэродрома. Сделать это было не так просто. Предлагались разные варианты. Например, Братишка предложил напасть ночью на лагерь, перебить часовых и выпустить военнопленных. Но осуществить такой план в своем нынешнем составе группа была не в состоянии. Ни Глебов, ни Титов не могли рассчитывать на успех. Иван Титов считал, что лучше напасть на охрану во время работы. Правда, охранников было в три раза больше, чем группа Глебова, при этом рассредоточены они по одному на значительной территории аэродрома, что в данном случае составляло неудобство для нападающих. Учитывалось и то, что при первых же выстрелах на помощь охране подойдет расположенное здесь же на аэродроме второе отделение гитлеровцев, и таким образом силы противника сразу удвоятся. В перестрелке пострадают главным образом беззащитные военнопленные. Наконец Глебов предложил третий вариант: напасть на конвой, когда будут вести пленных с работы или на работу. Это предложение все нашли наиболее приемлемым. Двум бежавшим из лагеря военнопленным Глебов и Братишка передали на время свои пистолеты: решено было и этих двух бойцов использовать в операции. Таким образом, нападающая группа уже состояла из шести человек.