Текст книги "Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)
Операцию готовили тщательно: несколько дней подряд всей группой выходили к аэродрому и лагерю, изучали местность, запоминали каждый бугорок и кустик, наблюдали за повадками караула и во время работ на аэродроме, и во время следования на работу и с работы. Решили устроить засаду на пути между лагерем и аэродромом. Распределили обязанности каждого.
Этой первой операции Глебов придавал особый смысл: ее нельзя было провалить. Успех должен окрылить, воодушевить на новое. Все отлично понимали ее значение – шутка ли, вызволить из неволи тысячу советских бойцов, которые завтра снова могут стать в боевые ряды и с удесятеренной яростью мстить врагу. Глебов так и говорил своим товарищам:
– Я считаю, что, если нам удастся наше дело, это будет не меньший подвиг, чем оборона заставы или разгром на шоссе фашистской колонны.
Медлительность была не в характере Глебова, но тут он, к удивлению своих товарищей, медлил с началом операции, и, кажется, без видимой причины.
Братишка горячился:
– Зря время теряем!
– Не упустить бы момент, – ворчал Титов.
Операцию назначили на утро. Накануне днем Глебов вместе с Ефремовым и одним военнопленным пошли к аэродрому на последнюю рекогносцировку, чтобы уточнить некоторые детали местности – нужно было окончательно выбрать место засады. К полудню они вышли на опушку леса, за которой в пятидесяти метрах начиналось поле аэродрома, обнесенное колючей проволокой, и, к своему изумлению, никаких военнопленных не увидели. Аэродром был готов, и на поле стоял легкий, очевидно первый, самолет, совершивший здесь еще утром посадку. Вдоль проволоки лениво расхаживал солдат с автоматом на груди, а вдали, возле деревянного, наскоро построенного здания аэродрома суетились военные. Обстановка, как говорится, резко изменилась. Такого Глебов не ожидал. Он был огорчен. Представил, как отнесутся к этому Титов и Братишка, и уже было подумал сложить с себя обязанность командира группы. Случилось, как на грех: вчера еще Иван с Максимом ходили к аэродрому, видели работавших на ноле военнопленных, а сегодня их и след простыл.
Обеспокоенный, Глебов, не теряя времени, бросился на поиски.
Лесом они прошли на другую сторону аэродрома, откуда, если подняться на дерево, был виден лагерь. Глебов легко взобрался на вершину дуба, взялся было за бинокль, но и простым глазом отчетливо увидел, что лагерь пуст.
– Ушли, – бросил он раздосадованно, спустившись вниз. – Работы закончили и ушли. А куда? – Он смотрел на своих спутников, точно они могли знать, куда угнали военнопленных.
Боец, бежавший из лагеря, предположил:
– Может, дорогу строят? Одна группа наших все время дорогу строила от шоссе к аэродрому.
– Надо проверить, – обрадовался Глебов.
Через час они узнали, что действительно все пленные переведены на строительство дороги.
У Емельяна отлегло от сердца.
Нетрудно было определить, что сегодня дорожные работы не закончат, – значит, завтра придут сюда же. Маршрут от лагеря до места работ теперь был другой, более выгодный для нападающей стороны – проходил он через густые заросли ольшаника.
Возвращаясь в деревню, Емельян мысленно представил себе план действий. Много было нового, заманчивого. В первую очередь – аэродром. Сегодня могут прилететь еще самолеты. Фантазия Глебова рисовала их горящими. Все горит: здание аэродрома, самолеты. Полный разгром!
Братишка и Титов внимательно слушали его взволнованный рассказ.
– Самолет нужно захватить "живьем". – Глаза Братишки загорелись азартом. – Понимаете, захватим – и через линию фронта на немецком самолете к своим. Сначала танк, а теперь самолет – вот здорово!
– А ты сможешь им управлять? – спросил Титов. – Ты когда-нибудь летал на немецких самолетах?
– Смог же ты управлять их танком, – горячился Максим.
– Танк – дело, другое, по земле ходит. Не получилось, бросил и ушел, – возразил рассудительный Титов. – А тут – взлететь взлетишь, а посадить не сможешь, что тогда?
– Погодите, товарищи, – перебил Глебов. – Я не понимаю, куда и зачем мы должны лететь? Решено, что будем действовать в тылу врага. Освободим военнопленных, разгромим аэродром, уйдем в лес и там создадим настоящий отряд, насколько хватит у нас трофейного оружия.
Они сидели втроем в бане за огородами, возле прибрежных кустов, в которых тихо журчала речушка. Только что возвратившиеся с Глебовым Ефремов и боец лежали невдалеке от них. на дежурстве. В бане было прохладно, пахло березовыми вениками и еще чем-то специфическим, чем пахнут добротные деревенские бани – камнями и полками, что ли. Не очень яркий зеленый отраженный свет падал через маленькое квадратное – в два бревна – оконце, причудливо зыбкими бликами ложился на худенькое юношеское лицо Емельяна и делал его каким-то детским, наивно-восторженным, и оно никак не соответствовало тем серьезным словам, которые говорил Глебов.
– Вообще бы неплохо перелететь за линию фронта к своим, – произнес Титов и, словно оправдывая свою мысль, добавил: – Танкисты и летчики там нужней.
– Тут мы что – обыкновенные пехотинцы, – живо поддержал его Братишка, вставая.
Длинный, с тонкой гибкой талией, туго перехваченной скрипучим новым ремнем, оттянутым вниз грузом гранат и пистолета, он почти касался потолка своей новой темно-синей, лихо сбитой набок пилоткой. На нем были из того же темно-синего сукна галифе и светло-серая, хотя и новая, "выходная", но уже изрядно усеянная пятнами коверкотовая гимнастерка и хромовые – в гармошку – нечищеные сапоги. Он умел быстро загораться и так же скоро остывал. Он увлекался, но не отстаивал своих убеждений – не твердых и не совсем продуманных. Скороспелые идеи его ярко вспыхивали и быстро гасли. Безбровое простое бледное лицо то озарялось добродушной, слегка легкомысленной улыбкой, то неловко краснело, и тогда заметно выступал мелкий пушок над тонкой губой. Братишка был на два года старше Глебова и на год моложе Титова. Но внешне он выглядел, пожалуй, даже моложе Емельяна и лет на десять моложе Титова, человека спокойного, вдумчивого, всегда уравновешенного и твердого в своих убеждениях. Титов не принимал торопливых решений, любил все взвешивать и анализировать. И теперь он спокойно охладил пыл Братишки:
– Только это не реально – с самолетом. Мечта. Честно признаться, я о танке мечтал. Захватить танк – и махнуть через линию фронта.
– А вдруг как спросит начальство: на каком основании остались в тылу? Почему не явились в свою часть? – не сдавался Братишка. Ему уж очень хотелось свалиться с неба в свой полк на трофейном самолете.
– На основании приказа представителя генштаба, – ответил Глебов.
– Нет такого приказа, – выпалил Братишка, торопливо, заморгав веками без ресниц. – Покажи, скажут, где этот приказ?.. Устный? А кто подтвердит?
В это время на улице что-то заворчало, затрещало, заставило их вздрогнуть, вскочить на ноги, напрячь слух.
В предбанник ворвался дежуривший у кустов боец и с порога панически крикнул:
Немцы!.. В деревне, на машинах…
– Спокойно, – сказал Глебов, беря с полки свой автомат. – Они вас видели?
– Н-нет, наверно… – неуверенно ответил боец.
– А вы их?
– Не видел, но слышал моторы.
Глебов, пригнувшись, посмотрел в окошко и, никого не увидав, сказал решительно:
– Пошли, ребята. – И первым шагнул за порог.
Расположились в кустах, выжидая. Моторы в деревне утихли. Десять, а может, и пять минут тянулись вечность. Передумали всякое: может, кто донес гитлеровцам, что в деревне скрываются советские воины, хотя о них знали немногие жители. Каждую ночь группа Глебова проводила в новом месте – то в бане, то на гумне, то в стогах сена. Может быть, облава, может, деревня уже оцеплена кольцом солдат с автоматами? Нет, Глебов и его товарищи были сейчас спокойны (хорошо, что вовремя выскочили из бани, которая могла стать для них ловушкой) – долго ли перемахнуть речушку, за которой начинался сплошной, километров на двадцать, лес. Лес, русский лес и на этот раз их выручит.
Наконец у плетня ближайшей хаты показался подросток. Он торопливо шел прямиком к бане. Ребята узнали в нем своего знакомого – Сережу. Обрадовались: несет какую-то новость. Мальчик заглянул в баню и, не застав там никого, растерянно и пугливо стал озираться.
– Дайте голос Казбека, – шепнул Глебов Ефремову.
– Голос, – тихо скомандовал ефрейтор. Казбек гавкнул, обратив внимание мальчика. Тот быстро сообразил, что нужные ему люди скрываются в кустах, и быстро зашагал к ним. Он был очень взволнован, говорил торопливо, проглатывая слова:
– Дедушка послал сказать, что германцы понаехали.
– Много? – перебил его Титов.
– Не, не много – один грузовик и два мотоцикла. По хатам ходят и все у кого что забирают: хлеб, масло, курей, гусей, у Горбачевых свинью взяли… – Он сделал паузу, чтобы проглотить комок, застрявший в горле от волнения, и, умоляюще глядя на Титова – очевидно, три кубика внушали ему больше доверия, – добавил: – А вы их всех можете перестрелять. Их совсем немного, штук семь или восемь.
Расспросив мальчика, где стоят машина и мотоциклы, Глебов сказал:
– Хорошо, Сережа, спасибо тебе. А теперь – беги.
Мальчик вопросительно посмотрел в глаза Емельяну, и в его немом вопросе нетрудно было прочитать: "А вы их перестреляете?"
– Беги, беги, – ласково и обнадеживающе повторил Глебов. – Мы их встретим на дороге. Но об этом никому ни слова. И вообще про нас молчок.
Когда Сережа, должно быть довольный таким ответом, быстро помчался домой, Глебов спросил:
– Что будем делать?
– Бить, – запальчиво ответил Братишка. – Ворваться в деревню и перестрелять всех.
– В деревне не стоит, – сказал Титов. – Лучше, конечно, в пути. Захватим машину, мотоциклы. Пригодятся.
– А что, если переодеться в их форму, – увлеченно фантазировал Братишка, – и на их же мотоциклах ворваться на аэродром? Пока опомнятся – разгромим все, сожжем здание, захватим самолет – и к своим!
– Красивая идея, Максим, – сказал полуиронически Емельян. – Как в приключенческом кинофильме: много было таких забавных – про шпионов. Красивая и не совсем серьезная.
– Ты боишься риска? Да? Рисковать боишься? – горячился Братишка.
– Разумного не боюсь. Часто рисковал. Даже головой. А сегодня – не стоит: смысла нет.
– Почему?
– Потому что это экспромт, бой без подготовки. Мы даже точно сил врага не знаем. Перебить фуражиров – дело не трудное. Но представь себе, что хоть один из них убежал. Тогда что? Это поднимет на ноги весь аэродром и сорвет нам главное.
– Да, овчинка выделки не стоит, – согласился Титов. – Сейчас нам ни к чему ввязываться в баталию. Потерпим до утра.
Как только стемнело, они вшестером двинулись к аэродрому. В полночь благополучно добрались до места засады – густого ольшаника, который перерезала неширокая, метров в пятьдесят и длиной метров в сто перемычка-поляна. Через нее пролегал путь военнопленных.
Расположились по обе стороны, по три человека: Глебов с Ефремовым и одним бойцом заняли сторону, что ближе к аэродрому. Раньше, когда велись работы на аэродроме, по утрам за пленными приходил ефрейтор с солдатом и вместе с четырьмя часовыми конвоировали всю группу почти в тысячу человек. А в это время другие солдаты, вооруженные автоматами, занимали свои посты вокруг аэродрома. Но тогда не приходилось вести пленных через кустарник. А как теперь?
Этого никто не знал. Емельян лишь предполагал: не может быть, чтобы только шесть конвоиров охраняли колонну в этом кустарниковом дефиле. Не так-то трудно было бы совершать побеги. И он не ошибся. На восходе солнца со стороны аэродрома, пыля по дороге, шли восемь немцев с двумя собаками. По времени должна была вот-вот появиться и колонна пленных. О группе с собаками Глебов сообщил своим товарищам. Новое решение созрело быстро: это было в характере Емельяна – чем напряженней и острей обстановка, тем решительней и уверенней он действовал. Служба на границе научила его быстро ориентироваться в самых неожиданных переменах обстановки. Теперь, когда враг приближался и до встречи с ним времени оставалось немного, Глебов уже не советовался с товарищами: как старший, он ставил боевую задачу, отдавал приказ.
– В первую очередь уничтожаем эту группу. Подпускаем на самую предельную дистанцию и огнем из автоматов – в упор. Чтоб ни один не остался. Стрелять будем, когда фашисты войдут в этот коридор, чтоб от аэродрома не видели, чтоб все шито-крыто.
– Шито-крыто не получится: стрельбу услышат, – перебил Братишка.
– Это неважно. – И тем же чеканным звенящим голосом, хмуря густые брови, Глебов продолжал: – После этого быстро переодеваемся в их форму… Вы, – он кивнул на двух бойцов, бежавших из лагеря, – вооружаетесь немецкими автоматами и остаетесь здесь. Ждете колонну, уничтожаете конвой – с четырьмя справитесь, как-никак вас около тысячи человек. Потом вооружаете освобожденных бойцов – насколько хватит оружия – трофейными автоматами и спешите к нам на помощь. Ну а основная масса пленных, она будет без оружия, пусть уходит в лес. А мы вчетвером сразу же после уничтожения вот этой восьмерки бежим на аэродром и там действуем в зависимости от обстановки. Ясно?
– На аэродром мы не сможем внезапно напасть, – угрюмо молвил Титов. – Там уже поднимутся по тревоге после нашей пальбы…
Он не закончил, но и без того была всем ясна картина: поднимутся по тревоге и встретят пулеметным и автоматным огнем четверку советских храбрецов. Идти на пулеметы в открытую – дело бессмысленное и ничем не оправданное. "Может, оставить в покое аэродром и сразу бежать навстречу колонне, освободить военнопленных и всем уходить в лес?" – мелькнула у Глебова новая мысль, но тут же ее сменила другая – она сразу же приняла форму приказа:
– Переоденемся в немецкую форму и пойдем на аэродром смело, как свои. Ясно?
Он торопился: враги приближались. За кустами уже слышен был их отдаленный говор.
– Я стреляю первым, – прошептал Глебов. – Ефремов бьет собак. По местам!..
Это были начальные дни войны. Хмельные от первых успехов, фашисты вели себя довольно беспечно. Особенно здесь, в тылу. Партизанская война еще не разгорелась: только-только начали формироваться в лесах первые отряды народных мстителей. И оккупанты вели себя как дома.
Привычно, ничего не подозревая, восемь гитлеровцев с ефрейтором во главе вышли к месту засады, даже не обратив внимания на нервозность овчарок, почуявших беду. С расстояния каких-нибудь пятидесяти метров они были скошены двумя длинными очередями из автоматов: стреляли Глебов и Братишка. Ефремов легко разделался с собаками. Титову не пришлось даже выстрела сделать. Все шло по плану. Пока четверо переодевались в немецкую форму, двое бывших пленных, вооружившись трофейными автоматами, вели наблюдение: один за дорогой от лагеря, другой за аэродромом.
Никогда в своей жизни Глебов не испытывал такого неприятного чувства, как в эти несколько минут. Надо было быстро снять с только что убитого врага его окровавленный френч, брюки и пилотку. Он никогда в жизни не раздевал покойников. Но это еще куда ни шло. Ужаснее было другое: надеть на себя все это, окровавленное. К чувству неловкости примешивалось чувство брезгливости, вызывало озноб и тошноту. Братишка умоляюще посмотрел на Глебова вдруг какими-то странными, поблеклыми глазами и спросил:
– А может, не надо?.. Не будем в их форму, так пойдем?..
Ему ответил суровый голос Титова:
– Нервы, лейтенант!..
Глебов промолчал, не мог говорить. Он лишь подумал: "Война – дело вообще не чистое. Но не мы начали убийства, а они. Мы только наказываем убийц. И все". Подумав так, шепнул Братишке:
– Ничего, Максим. Надо…
Они шли на аэродром тем же путем, каким шли убитые ими враги. Глебов – впереди. Теперь он, как, впрочем, и его товарищи, в чужой одежде, натянутой поверх своей, казался мешковатым, неуклюжим. Свою зеленую фуражку он не бросил: отдал бойцу, оставшемуся ждать колонну, сказал:
– На аэродроме вернешь.
Возле здания аэродрома строились солдаты по тревоге. Длинный сутулый сержант что-то говорил своим солдатам. Потом скомандовал, и весь строй – больше отделения – повернулся лицом к идущим из леса четырем неизвестным для немцев солдатам и смотрел настороженно, выжидающе, но, пожалуй, больше с любопытством, чем с подозрительностью. Чтобы успокоить их и усыпить бдительность, Глебов еще издали замахал приветливо рукой и крикнул по-немецки:
– Медведя убили! – И показал рукой выше своей головы – такой, мол, здоровенный медведь был.
Титов и Братишка держали пальцы на спусковых крючках автоматов, готовые в любой миг полоснуть свинцовой струей выстроившийся отряд врага, да остро и торопливо, не поворачивая головы, посматривали по сторонам, нет ли где направленного на них пулемета. Они боялись, что их преждевременно раскроют. "Зачем Глебов разговаривал, надо было молчать. А вдруг акцент и голос…" – подумал было Титов. Братишку больше всего волновали пятна крови на тужурках всех четырех. У него пятно было на животе, он прикрывал его автоматом, а как скроет свое Глебов, на тужурке которого пятно и две пулевые пробоины высоко на груди? Ефремова, шедшего с Казбеком позади всех, тревожило другое: "А если где-то там за аэродромными зданиями или внутри их находятся более многочисленные силы врага? С этой-то группой, – думал он, – как-нибудь справимся, как разделались с той, в кустарнике. Они теперь прочно сидят на мушках четырех автоматов, и никуда им не деться. Спасения для них нет".
Все ближе, ближе к строю. Видны уже любопытные лица солдат, слышно, как что-то сказал своим сержант и затем крикнул Глебову:
– Вы кто, собственно, такие? Откуда вы?
В голосе его слышится подозрение и тревога. Вместо ответа Глебов молниеносно дал длинную очередь вдоль строя. Солдаты попадали, одни замертво, другие попытались изготовиться к стрельбе. Но теперь уже их поливали все четыре автомата длинными очередями с короткой дистанции, с ходу. Из всей группы никто не успел сделать ответного выстрела. Теперь все четверо врассыпную бежали к зданию аэродрома, откуда вдруг ударил автомат. Ефремов спустил с поводка Казбека и приказал взять, а сам шарахнулся в сторону глухой стены и оказался вне обстрела. Титов и Братишка залегли, а Глебов успел добежать до стены. Он не почувствовал, как пулей у него сшибло с головы пилотку. Прижимаясь к стене, пробирался к входной двери с намерением ворваться внезапно в помещение. Дверь была открыта. Из окна захлебывались автоматы: стреляли по Титову и Братишке, которые плотно припали к земле, точно впаялись в нее.
Иван Титов не шевелился: притворился убитым, и вскоре огонь по нему несколько ослаб. Не выдавая себя ни малейшим движением, он осторожно приоткрыл глаза и сквозь ресницы увидел, как с одной стороны, держась за обшитую тесом стену, к окну крадется Ефремов с гранатой в руке, а с другой – к двери пробирается Глебов. Мысленно Титов торопил их: "Быстрей, быстрей!" От этого зависела его жизнь, которая висела на волоске. Он уже решил: как только ефрейтор бросит в окно гранату, он в тот же миг одним броском достигнет здания. И тогда он спасен. А здесь, на открытой местности, в каких-нибудь ста метрах от дула фашистских автоматов и в пятидесяти метрах от вражеских трупов, он чувствовал себя совершенно беспомощным, беззащитным, так нелепо попавшим в западню. Пожалел, что залег: надо было бежать, невзирая на огонь.
Максима Братишку бросило в холодный пот: пули врага впивались в землю прямо у него перед носом. Еще одна очередь – и все, конец. Он понимал – стреляют из настежь распахнутых окон. И Братишка с быстротой звука разрядил весь магазин автомата по темным проемам, изрыгающим огонь. На какое-то время огонь из окон прекратился. И тут Максим увидал Емельяна и Ефремова.
Емельян подошел уже к самой двери, осталось сделать только последний шаг, но его опередил Казбек: он метеором влетел в темную пасть двери и был убит наповал автоматной очередью. Глебов отпрянул и, быстро выхватив из кармана лимонку, швырнул ее в дверь. И почти одновременно, подкравшись с другого угла, Ефремов бросил гранату в окно, из которого бил автомат. Взрывы ухнули один за другим, глухие и, как показалось Братишке, не очень сильные. Зазвенело стекло – и автомат умолк.
– Вперед! – крикнул Братишка самому себе и Титову и, перепелом подхватившись с земли, бросился к зданию. Он видел, как Ефремов швырнул в окно вторую гранату и вслед за взрывом сам бросился внутрь здания, в которое одновременно через дверь входил Глебов.
Но едва Титов и Братишка добежали до здания аэродрома, как услыхали резкий гулкий грохот у соседнего домика, где размещался гарнизон: оттуда бил пулемет. Но куда? Свиста пуль не было слышно. Во всяком случае, пулемет стрелял не по Титову и Братишке, притаившимся под крышей здания аэродрома, и уж конечно не по пограничникам, которые в это время находились внутри здания. И вдруг Братишка, выглянув из-за угла, все понял.
– По нашим бьет. Смотри – наши сюда бегут от кустов, пленных освободили!
Действительно, от кустов, где была засада, бежало человек двадцать пленных с оружием и без оружия. По ним и хлестал пулемет от соседнего здания. Титов, не говоря ни слова, одним рывком переметнулся туда, бросил гранату – и пулемет замолчал.
А в здании аэродрома звонил телефон. Глебов нерешительно взял трубку и отозвался. На другом конце кричали:
– Наконец-то!,.. Черт возьми! Что у вас там случилось?..
– Ничего особенного, – ответил Глебов. – Пленные комиссары взбунтовались. Приводим их в чувство. – И затем, отнеся от себя микрофон на расстояние вытянутой руки, стал кричать громко: – Алло! Алло! Опять пропали… Ничего не слышу. Ну и связь, черт бы ее побрал! – И положил трубку.
Они захватили документы, на всякий случай новенький офицерский мундир с лейтенантскими погонами, оружие.
Когда вышли из помещения, стрельба уже прекратилась, но в воздухе рокотал мотор, и группа бывших военнопленных вместе с Титовым и Братишкой, задрав головы, смотрела на самолет, который заходил на посадку, не подозревая, что произошло на аэродроме в течение последних тридцати минут. Братишка ликовал. Да только ли он один! Но Емельян пытался внешней строгостью подавить свою радость. Сказал тоном приказа:
– Встречаем самолет вчетвером: я с Братишкой подхожу с правой стороны, Титов с Ефремовым – с левой. Задача -захватить самолет вместе с экипажем и пассажирами. Желательно взять живьем. А вы, товарищи, – это касалось бойцов, вооруженных трофейным оружием, – будете на подхвате, как резерв.
И в этот момент худой, изможденный боец с хмурым, заросшим черной щетиной лицом сказал:
– Разрешите и мне с вами, Емельян Прокопович?
Неожиданное обращение по имени и отчеству и уж очень знакомый голос заставили Глебова внутренне вздрогнуть, сосредоточиться, пристально взглянуть на обращавшегося к нему человека с худым желтым лицом, на котором неистово блестели каким-то неестественно ярким блеском большие темные глаза.
– Федин?! Вы?.. – не веря своим глазам, негромко произнес Глебов, узнав в бывшем пленном бойца своей заставы. – Значит, вы живы?.. А мы вас считали… – он хотел сказать – погибшим, но сказал: – пропавшим без вести… Ну ладно, потом доложите, – заторопился он: самолет уже коснулся земли и бежал по зеленому полю. – Пошли. Остальные – укройтесь в помещении, не маячьте здесь!..
На ходу Глебов говорил своим товарищам:
– Если вдруг летчик распознает и попытается подняться в воздух, открываем огонь по кабине и гранаты под хвост. Ясно?
Но это оказалось излишней предосторожностью. Не успели добежать до самолета, увидели – из открытой двери по маленькой бортовой металлической лесенке спускался полный, невысокого роста, кругленький, точно колобок, майор в авиационной форме. За ним, заняв весь дверной проем, стоял тоже офицер – летчик. Глебов и Братишка остановились меньше чем в полсотне метров от самолета и взяли под козырек: Емельян впереди, Максим в пяти шагах сзади. Майор, устало раскачиваясь на коротких толстых ногах, с большим портфелем под мышкой, не обращая внимания на встречающих, медленно двинулся вперед. Нет, он ничего не подозревал: он просто сердился, что его встречает не офицер, а каких-то два болвана, которые не соизволили даже подойти поближе. Он уже приготовил тираду ругательств в адрес этих двух истуканов с автоматами на шее и их начальника, который, очевидно, дрыхнет. Правда, еще очень рано, но разве не звонили сюда о прибытии майора? Мог отоспаться днем, а сейчас встретить начальство как положено.
Зато летчик не был столь беспечным. Уже идя на посадку, он заметил что-то неладное на аэродроме. Теперь же подозрения его усиливались, и он не торопился выходить из самолета. Он ясно видел, что к самолету бежали четверо – где же остальные двое? И тут он в какое-то мгновение заметил трупы своих солдат возле здания аэродрома. Сомнения быть не могло он определенно видел трупы солдат фюрера. То-то, еще находясь в воздухе, он смутно улавливал сквозь гул мотора нечто похожее на пулеметную трескотню. Недолго раздумывая, летчик потянулся рукой к кобуре парабеллума, но Братишка, державший палец на взводе, опередил его: на ходу стреляя из автомата по двери самолета, бросился вперед. От такой неожиданности майор уронил портфель и неуклюже присел.
– Руки вверх! – скомандовал ему Глебов по-немецки, наставив в лицо дуло автомата. Майор подчинился.
Подбежал Ефремов, обезоружил офицера, подобрал его портфель. Братишка и Титов вытаскивали из самолета тело убитого летчика. Глебов спросил Максима:
– Сумеешь лететь?.. Такой трофей, – он кивнул на майора, – было б неплохо доставить за линию фронта. И портфель под стать хозяину – сундук целый.
– Постараюсь, – весело ответил Братишка и полез в самолет. Глебов крикнул ему вдогонку:
– Сколько человек в нем может разместиться?
– Сами да пассажир с портфелем – пожалуй, и все, – отозвался Братишка уже из самолета.
– Товарищ лейтенант, – обратился умоляюще Ефремов, – нам бы еще для Федина местечко…
Взгляд Глебова снова столкнулся со странными глазами Федина, какими-то совсем другими, совершенно не похожими, на те, которые знал раньше Емельян. В них не было прежнего сарказма, желчи, презрительного высокомерия и подчеркнутого недовольства своей судьбой. Новые глаза Федина теперь выражали застывшую боль и ужас, не страх, а именно ужас, рождавший жестокую ненависть и жажду мести. Федин познал всю жуть фашистского плена.
– Попробуем потесниться, – со вздохом согласился Глебов: ему хотелось нынче же подробней поговорить с Фединым, расспросить, как он попал в плен, а здесь обстановка не позволяла задерживаться.
– Я теперь легкий, в полпрежнего веса, – сказал Федин.
– Ладно, идите в самолет, – распорядился Емельян и затем обратился к остальным бывшим пленным: – Товарищи, запомните – вы получили свободу, чтобы отомстить врагу. Организуйте отряд, изберите командира и действуйте как партизаны. Уничтожайте фашистов, ни днем ни ночью не давайте им покоя. Война может быть длительной. – И, вспомнив совет Якубца-Якубчика, добавил: – Действуйте, как партизаны Отечественной и гражданской войн, как Денис Давыдов и Сергей Лазо. До скорой победы, друзья!
По примеру Ивана Титова Емельян сбросил с себя одежду немецкого солдата, взял у одного из бойцов свою зеленую фуражку, приветливо помахал ею над головой и затем быстро последним вошел в самолет. Когда они набрали высоту, Емельян, сидящий рядом с Братишкой, увидал на земле пожары: это горели здания аэродрома и бензозаправщики. Самолет взял курс на северо-восток.
