Текст книги "Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ. ЛЮДИ-НЕВИДИМКИ
1
Дождь мелкий, нудный, бесконечный. Идет уже третьи сутки и, кажется, никогда не перестанет, разве что капли его превратятся в снежинки. Земля пресыщена водой, она уже не успевает ее впитывать, поля и дороги раскисли. А дождь все идет, идет, то смиренно моросит, то вдруг усилится под напором ветра, жестко стеганет по лицу, забарабанит по мокрой одежде, зашумит в кустах.
Темень аспидная, ничего решительно не видно даже в двух шагах. Все звуки глохнут, гаснут на лету, едва родившись, потушенные дождем и кромешной темнотой.
Егоров и Свиридочкин стоят рядом на опушке рощицы и не видят друг друга. Позади них в каких-нибудь двадцати шагах три десятка партизан держат под уздцы оседланных коней. Это маневренная группа, летучий резерв командира бригады. Сегодня у конников особая задача, и поэтому командует ими комиссар бригады, лихой наездник Паша Свиридочкин. Правда, сам он немного огорчен такой своей пока что пассивной ролью: он хотел идти вместе с группой нападения, которая, судя по времени, должна уже занять исходный для атаки рубеж в полусотне метров от забора бывшего дома отдыха. Но так решил комбриг. Сейчас здесь, на опушке леса, в полутора километрах от штаба немецкого корпуса, нечто вроде КП партизанской бригады. Кроме всадников стоят две тачанки, запряженные тройкой, и две брички. Лошади Егорова, Свиридочкина, Титова и Глебова в счет тридцати не входят. Их держит адъютант Саша Федоров, несколько оскорбленный тем, что в такой ответственной операции на него возложили совсем безответственную задачу – держать командирских лошадей, будто он рядовой ординарец, а не адъютант. Но ничего не поделаешь – приказ комбрига.
Над лесом, там, где расположен бывший дом отдыха, зыбко колышется неясное тусклое зарево.
– Освещают, не боятся нашей авиации, – тихо говорит Свиридочкин, имея в виду это зарево над лесом.
– А чего бояться? В такую погоду, да еще ночью, самолеты не летают, – неохотно отвечает Егоров.
Он не любит праздных ненужных слов, особенно неуместных сейчас, когда все нервы, весь мозг напряжены ожиданием того главного, ради чего тысяча партизан вышла сюда в эту дождливую ночь. Он прячет голову под брезентовый плащ, на одно мгновение освещает фонариком наручные часы. Без четверти двенадцать. Ровно в полночь партизаны отряда Иваньковича, двумя группами оседлавшие шоссе, перережут электротелефонную линию, и в эту же минуту отряды Романа Булыги и Елисея Законникова должны ворваться в расположение штаба корпуса. Если, паче чаяния, немцы обнаружат нападающих до двенадцати часов и вынудят их раньше условленного времени начать атаку, Иван Титов даст зеленую ракету – это будет сигнал Иваньковичу: режь провода. Кажется, все рассчитано, все продумано и предусмотрено. Одна группа во главе с Петром Иваньковичем засела у шоссейного моста между городом и штабом. Задача – не пропустить подкрепления из города, мост взорвать. Задержать хотя бы на полчаса. Другая группа партизан Иваньковича закрыла шоссе с противоположной стороны. Задача та же. Моста, правда, на участке нет: пришлось взять три противотанковые мины, которые именно вот в эту минуту, без четверти двенадцать, должны быть заложены на шоссе.
Все предусмотрено, а Егоров волнуется. Еще бы – первое боевое крещение бригады в составе всех отрядов, первая крупная операция. Захар Семенович долго не мог определить свое место: где он должен быть – с группой нападения или в группе прикрытия. Непосредственно руководить таким скоротечным боем в кромешной темноте невозможно. Наконец он решил остаться на КП на опушке леса. Отсюда он может послать конного посыльного в любой отряд. На крайний случай решено было использовать сигнальные ракеты.
Штаб бригады в лице начальника Ивана Титова пошел с нападающими: там нужен опытный танкист, и он идет с разведчиками Емельяна Глебова. Отряд Булыги врывается во двор через проходную с главного входа. Отряд Законникова полукольцом преодолевает забор.
У Глебова и его разведгруппы своя задача, пожалуй, самая ответственная, требующая особо тонкого искусства – захватить документы и генерала. К штабу подошли незаметно, залегли в пятидесяти метрах от главного входа, ждут. Промчалась легковая автомашина – впереди и сзади по мотоциклисту, – осветила фарами проходную и танк, стоящий у ворот. "Наверно, генерал, – подумал Глебов. – Вот бы сейчас ворваться во двор на хвосте этой машины". Он посмотрел на часы: без десяти полночь. Мысли Титова всецело поглощены танком, стоящим у ворот в тени. Свет лампочки, прикрытой сверху диском, на него не падает. Рядом с Титовым и Глебовым – Федин, Гуров, Посадова. А где-то позади, в небольшом удалении, – весь отряд Романа Булыги.
Медленно идут последние минуты. Машина и мотоциклисты скрылись за воротами. У проходной тишина. Часовой с автоматом укрылся под козырьком крыши. Освещенный, он хорошо виден. Сердце чувствует – осталось еще пять минут. Титов дохнул в самое ухо Глебову:
– Пошли… – и тронул за плечо Федина. Глебов тронул Гурова. И все впятером бесшумно бросились к танку.
Дождь барабанит по броне. "Э-э, старый знакомый – T-IV. Что ж, может еще раз сослужить службу. Верхний люк закрыт. Танк – хорошее укрытие, черт побери". До часового метров тридцать. Глебов толкает Титова в грудь и на пальцах, как глухонемому, объясняет: мол, я, Гуров и Посадова идем на часового, ты и Федин – занимайтесь танком. Титов возражает: вместо Федина он хочет оставить себе Гурова. Пожалуйста, соглашается Глебов, для него еще лучше: Федин знает немецкий. Он приготовил финский нож.
Погас свет сразу везде: у проходной, во дворе. Трое бросились к часовому. Он даже не вскрикнул. В проходной контролер названивал по телефону. И тоже не успел вскрикнуть. Глебов уже слышит у ворот глухое чавканье по грязи сотен человеческих ног. Они издают звенящий гул. Это отряд Булыги. А вот и сам Роман Петрович. Глебов бросает ему на ходу:
– Порядок! Давай вперед!..
Титов, как только погас свет, постучал по башне. Открылся люк, из стальной пасти высунулся силуэт, и густой осипший голос спросил по-немецки:
– Что там случилось? Опять свет…
Он не договорил: четыре сильные руки мигом вытащили его из танка и, зажав рот, сделали то, что сделал Глебов с часовым и контролером. Потом нырнули в люк – сначала Титов, за ним Гуров.
Механик-водитель спросил:
– Что такое? Это ты, Герман?.. – в танке вспыхнул свет.
– Был Герман, да весь кончился, – сказал Титов и выстрелил в немца. Понял – танкистов было всего двое. Вытащил труп и передал Гурову: – Выбрось-ка его, браток, подальше и сам беги к Глебову – теперь я один управлюсь. Да передавай всем, что танк наш, чтоб не боялись.
Гуров молча исполнил приказ. Титов захлопнул верхний люк, нажал на стартер, мотор взревел. Включил фары и осветил бегущих во двор партизан. Нет, так не годится. Выключил свет, подождал, пока отряд ворвется во двор. Потом сам рванулся туда, и сразу – к подъезду первого корпуса, где, по данным разведки, стоят второй легкий танк и автомобиль. Дал свет. Действительно стоят. Он наехал на танк и опрокинул набок. Затем подмял под себя автомобиль, развернулся и осветил фарами весь двор. Возле второго корпуса стояло еще несколько специальных штабных машин: радиостанция, тягач, бронетранспортер, "оппели", "мерседесы". Титов обратил внимание на локомобиль, потому что снова во дворе вспыхнули осветительные лампочки – заработал штабной движок. Титов хотел было рвануться на него, опрокинуть, смять, снова погрузив двор в темноту, но в тот же миг сообразил: "А, собственно, зачем? Теперь, когда отряды уже ворвались во двор и действуют внутри помещений, при свете, пожалуй, им будет удобней. Пусть горит". И он начал крушить машины, все подряд, не слыша за гулом мотора той суматошной пальбы, которая всполошила задремавшую дождливую ночь.
Емельян вместе с Фединым и Посадовой, ворвавшись в здание штаба и сбив часового, сразу бросился в левое крыло по коридору, где, как полагал Гуров, должна быть квартира старшего начальника. Когда-то там был семейный номер "люкс" из трех комнат с ванной. Туда вела и ковровая дорожка. Шедшие вслед за ними партизаны заглядывали во все комнаты. В потемках шла гулкая пальба, люди сталкивались друг с другом, ругались. Наконец вот она, последняя комната. Емельян рванул дверь и засветил фонарик.
Оттуда раздался строгий голос:
– Кто здесь?
– Обер-лейтенант Леммер! – отозвался Глебов, и именно в этот самый момент заработал движок и зажегся свет. Посреди большой комнаты стоял седоволосый пожилой мужчина с холеным лицом и злыми перепуганными глазами. Он был в ночной пижаме, босой и с пистолетом в руках. Прыжком рыси бросился на него Федин и вышиб пистолет.
– Руки вверх! – скомандовал Глебов и, кивнув Посадовой, чтобы она присмотрела за пленным, бросился в другие комнаты. Слева была столовая, справа спальня. На спинке кресла висели генеральский мундир и брюки.
– Федин! Быстренько одевайте генерала!..
Вбежал запыхавшийся Николай Гуров, сказал весело:
– Так и знал, что вы тут. Ого, какой гусь!..
Генерал одевался нехотя, преднамеренно тянул время и все хорохорился начальнически:
– Кто вы такие?! Как вы смеете?! Я не позволю!..
– А мы твоего позволения не спрашиваем, поторапливайся, а то поведем в одних подштанниках, а на дворе дождь, можешь насморк схватить, – говорил Федин, помогая генералу надеть мундир.
– Уберите женщину! Я не могу при ней! – кричал генерал.
– Ничего, не сглазит, – ворчал Федин. – Давай живей!
Выскочил Глебов: в одной руке маузер, в другой портфель с документами. Крикнул сердито:
– Вы все еще возитесь, черт возьми?..
– Штаны не желает надевать, – оправдывался Федин. – Ну что с ним поделаешь?
– Берите без штанов, – приказал Глебов. – Время в обрез. Сапоги пусть наденет.
Ноги ему насильно сунули в сапоги, на руки надели стальные тюремные наручники с замком, в рот кляп забили и наконец втиснули самого генерала в обыкновенный крестьянский мешок, как базарного поросенка. И вдвоем – Гуров и Федин – взвалили его на плечи и понесли. Глебов остановил трех подвернувшихся под руку партизан и приказал им вместе с Посадовой сопровождать этот драгоценный груз.
– Головой отвечаете! – крикнул на всякий случай.
– Куда его? – спросил Федин.
– На капе.
У проходной их остановил Титов – крикнул из передней смотровой щели:
– Надя! Кого тащите?
– Гуся, – ответила она, узнав голос начальника штаба.
– Стойте! – Титов вынырнул из верхнего люка. – Может, его ко мне втиснете?
– Как бы не расколоть: вещь хрупкая и дорогая, – сказал Федин. – А к тому ж не выдержите, убежите от вони. Гусь порченый, с душком, разлагаться начал.
– Что, в штаны того?.. – догадался Титов.
– В том-то и дело, что без штанов он, – ответил Гуров.
Пальба во дворе затихала. Партизаны группками и в одиночку выходили оттуда. Вот появился Булыга, пробасил грозно:
– Тут что за митинг?
– Роман? Ты? – узнал Титов. – Закончили?
– Так точно! – ответил Булыга.
– А где Глебов? – всполошился Титов.
– Он там остался, в штабе. Документы ищет, – ответила Посадова.
– Кто с ним? – спросил Титов.
– Никого, – ответил Федин.
– Как никого? Как вы могли оставить его одного?
– Он нам приказал тащить вот этого, – объяснил Федин.
– Роман Петрович! Под твою личную ответственность: забирай мешок и со своими ребятами тащите быстренько на капе. Имей в виду – доставить живым любой ценой. А вы, Гуров, бегом к своему начальнику. Тоже мне – разведчики: бросили командира…
– И я пойду, разрешите? – попытался напроситься Федин,
– Ты – нет. Ты давай сюда, залазь ко мне.
Титову нужен был человек, знающий немецкий язык: он что-то замышлял. Булыга взвалил себе на плечи мешок с генералом и нырнул в темноту.
В направлении города усиливалась стрельба. Там вспыхивали ракеты, рвались гранаты и мины, захлебывались пулеметы и автоматы.
Титов посмотрел на часы, спохватился:
– Полчаса воюем, пора давать сигнал отхода. Где ж Емельян?.. Ну что ты будешь делать! – воскликнул с досадой. Потом достал из-под плаща ракетницу и трижды выстрелил в небо. Зеленые ракеты взвились над штабом корпуса. Они приказывали партизанам отрядов Булыги и Законникова начинать отход. Люди-невидимки быстро, как тени, мелькали у танка и опрокинутой им проходной будки. Федин напряженно всматривался в них. Титов спросил: – Не видишь Глебова? – И знал, что вопрос ненужный, если увидел, сам сказал бы. Остановил одного партизана: – Эй, парень, там наших еще много?
– А ты командира спроси, – ответил, не останавливаясь, партизан.
Вслед за ним из полутемноты раздался голос командира отряда:
– Кто здесь? Никак, Иван Акимович?
– А-а, товарищ Законников. Там еще много наших?
– Мы последние.
– Как так? А Глебова не видел?
– У нас не было. Мы ведь во втором здании действовали.
– Потерь у тебя много?
– Трудно сказать. На пункте сбора посчитаем. А пока двое раненых.
– Хорошо. Отводите людей…
Вдруг откуда-то с чердака ударил пулемет. Пули просвистели совсем рядом. Титов спрятался за стальную крышку люка.
– Вон откуда, с крыши. Видите вспышки, – торопливо заговорил Федин, указывая рукой. – Там, должно быть, слуховое окно.
– Сейчас проверим. – Титов нырнул в люк. Федин за ним. Захлопнули крышку. Развернули башню и дали два снаряда по крыше, откуда стрелял пулемет. Все утихло. Титов поставил танк посреди прохода во двор. Теперь он со все нарастающей тревогой думал о Глебове. Гуров не возвращался. Уже не было видно людей, – значит, группа нападения отошла. Что с Глебовым? У парадного первого корпуса мигала лампочка. Кое-где в окнах первого и второго этажей горел свет.
– Вот что, Федин, надо Глебова искать. Возьми мой фонарик, запомни окна, в которых свет. Хотя все равно – надо по всем комнатам пробежать. Будь осторожен. Я сейчас пулеметом прочешу второй корпус для профилактики, чтоб не думали, что мы ушли, и по электростанции пройдусь снарядом. Пусть посидят в потемках те, кому удалось уцелеть.
– Погасите сейчас свет, так мне удобней, – попросил Федин.
– Хорошо.
Титов развернул башню и прямой наводкой ударил из пушки по электродвижку. Все погрузилось в темноту.
– Теперь беги. Я буду вас ждать в танке за проходной. Стучи два раза в щиток, вот сюда.
Глебов запер изнутри на ключ кабинет командира корпуса на втором этаже. Долго возился с сейфом, который показался ему самым главным хранилищем важнейших секретных документов. Часть документов он забрал внизу, в кабинете плененного генерала, часть в других кабинетах. Он запихивал их во вместительный кожаный портфель: не то чтобы читать, просмотреть некогда было. Перед ним лежала добрая дюжина различных ключей, прихваченных им в кабинетах, притом не просто дверных ключей, а именно от сейфов. Но ни один из этих ключей не подходил к этому основному сейфу. Наконец ему все же удалось подобрать ключ, открыть сейф. Перед ним лежали две тоненькие папки с документами, помеченными грифом «секретно», и три пачки немецких денег. Все это Глебов быстро положил в портфель и затем попытался открыть внутренний отсек сейфа, оказавшийся тоже на замке. Как раз в этот самый момент за окном грохнул пушечный выстрел, и в комнате погас свет. Емельян зажег карманный фонарик и торопливо стал подбирать ключ к внутреннему отделению сейфа. Дверь кабинета кто-то с силой рванул на себя и затем настойчиво постучал.
– Кто там? – по-немецки спросил Глебов. Молчание. Затем новый стук.
– Я спрашиваю – кто? – повторил Глебов по-немецки и насторожился.
– Хайнц Барзиг, – негромко ответили за дверью.
"Никак, Федин!" – подумал Глебов и спросил уже по-русски, чтобы убедиться: – А по-настоящему?
– Леон Федин.
Глебов впустил Федина и снова закрыл дверь кабинета на ключ, недовольно выругался:
– Какой-то дурак не вовремя свет погасил.
– Начальник штаба, – сказал Федин.
– Какого штаба?
– Нашего. Титов.
– А он где?
– Ждет нас в танке за воротами. Уже все ушли. Нам надо поспешить. Меня за вами послал.
– А разве был сигнал отхода?
– Давно.
– Прозевал. Что же делать? Эту штуковину нам, похоже, не открыть. А там, видно, что-то интересное есть. Выходит, не обучены мы с тобой сейфы вскрывать. Придется оставить. Хотя и жаль. Так, говоришь, все ушли?
– Вы только и остались.
– Тогда пошли. Зови Гурова.
– Где он?
– Как где? Ты разве не видел его? За дверью. Меня караулит.
– Никого там нет.
Глебов взял под мышку портфель, а Федин открыл дверь и позвал негромко:
– Гуров. – Потом громче: – Николай! – Потом еще громче: – Товарищ Гуров!..
В это время у ног его что-то брякнуло. Федин мгновенно сообразил: граната! Толчком закрыл дверь, из которой должен был выйти следом за ним Глебов, и сам упал тут же у порога, ожидая взрыва. Его ослепило и оглушило. Потом был сильный толчок – это Глебов толкнул его дверью, осветил фонариком коридор. В луче, стуча каблуками, мелькнула фигура в военной немецкой форме. Емельян выстрелил. Убегающие шаги гулко громыхали вниз по лестнице. "Промазал". Направил луч фонарика в другую сторону коридора. Никого. Погасил свет и дотронулся до Федина:
– Ты ранен?
– Кажется, да. – Федин закрыл лицо руками. – Глаза. Ничего не вижу.
– Темно, потому и не видишь. Ноги целы?
– Кажется, целы. – Федин попробовал сделать шаг. Ничего, нормально.
Глебов торопливо сказал:
– Тогда побежали. Держись за меня.
Титов нервничал, сидя в танке. Он слышал взрыв гранаты и стрельбу в первом корпусе. Значит, наши ребята еще ведут бой. А со стороны города, на шоссе, приближался гул моторов, виднелись многочисленные огни машинных фар. Выходит, прорвались, смяли отряд Иваньковича. Или Егоров дал Иваньковичу сигнал отхода? Хотя нет, не может быть – с КП не было серии красных ракет. Ему хотелось бежать в первое здание на помощь своим. Но для этого пришлось бы оставить танк и, значит, потерять его. Нет, танк им еще нужен, они должны вырваться из петли, которая уже затягивается немцами вокруг дома отдыха. Наконец он услышал голос Глебова.
– Пришли…
– Ты, Емельян? – спросил в смотровую щель.
– Мы, открывай… Комбриг уже дал сигнал общего отхода.
– Выходит, нас не дождались, – буркнул Титов, открыв верхний люк. – А где Гуров?
– Гурова нет. Пропал, – мрачно ответил Глебов.
Отряды Булыги и Законникова уже прошли через КП. Командиры доложили комбригу о выполнении задачи и о своих потерях. Штаб стрелкового корпуса гитлеровской армии был разгромлен, большая часть офицеров перебита. В плен взят генерал. В мундире и без штанов он сидел на тачанке под охраной трех здоровых парней и Нади Посадовой и что-то говорил, чего-то требовал. Его не понимали. Подошел Егоров, на минуту осветил генерала фонариком, распорядился:
– Набросьте ему на голову мешок вместо плаща, чтоб не простудился. Ни у кого нет лишней телогрейки?
– Лишней нет, а своей я с ним, так и быть, поделюсь, – сказал Законников и начал расстегивать брезентовый плащ.
– А вы как же? Простудитесь.
– Да нет, Захар Семенович, мне душно. В плаще оно полегче будет. А потом еще вон сколько отмахать придется.
– Пусть и мой возьмет, – сказал Булыга и тоже бросил генералу свой ватник. – Мы привычные, а он, чего доброго, захворает. Порядком продрог, пока несли мы его.
Прежде чем отпустить Булыгу и Законникова, Егоров предупредил их:
– Имейте в виду – завтра или послезавтра немцы бросят на нас карателей. Задача – не допустить их до своих баз. Устраивайте на пути засады, изматывайте их короткими внезапными ударами. Нанесли удар – и тут же уходите, исчезайте, так, чтоб и следов ваших не осталось.
Два отряда – несколько сот вооруженных людей – растаяли в ночи. Дождь перестал, но намокшая одежда сковывала движения. Справа и слева на шоссе не прекращалась стрельба. Это отряд Петра Иваньковича вел бой с рвущимися на помощь штабу гитлеровцами. Примчавшийся от командира отряда посыльный доложил, что партизанам удалось взорвать тол на шоссе, бронетранспортеры остановлены, однако отряд вражеских мотоциклистов пошел в обход и, наверно, к этому времени, пока скакал на лошади связной, прорвался к дому отдыха. Командир отряда ждет вашего приказа.
Егоров молча выслушал связного. Он знал, что Иванькович ждет приказа на отход, что ему сегодня досталось труднее всех. С сожалением подумал: "Неправильно распределили силы. Надо было все наоборот: в нападение один отряд – Булыги, а в прикрытие – два: Законникова и Иваньковича". Но почему же нет начальника штаба и разведчиков? Из-за них он не может давать сигнал отхода Иваньковичу.
Егоров достал из кармана плаща ракетницу, вложил в нее ракету. Он нервничал. Все глаза проглядел. Но видел лишь огненные мечи осветительных фар, устремленные к штабу корпуса. Да, это, несомненно, мотоциклисты. Теперь уже все равно. Поднял ракетницу и сказал со вздохом:
– Ну что, комиссар, даем отход?
– Может, сейчас самое время бросить туда резерв? – ответил Свиридочкин вопросом, готовый броситься со своими конниками на помощь невернувшимся Титову, Глебову, Федину и Гурову.
– Нет, у тебя другая задача. Ты прикрываешь отход Иваньковича. – С этими словами он выстрелил вверх. Красная ракета со свистом вонзилась в рыхлую стылую мякоть ночи. За ней другая, третья.
– Что прикажете передать командиру отряда? – напомнил о себе посыльный от Иваньковича.
– Приказ вашему командиру я отдал: отходить, – сказал Егоров и крикнул адъютанту: – Саша, мою лошадь.
Федоров подвел комбригу вороную кобылицу, подал повод. Егоров передал ему ракетницу и, легко вскочив в седло, сказал:
– Сигнал еще раз повтори. А мы поехали. И так задержались.
– А что мне делать? – спросил Федоров.
– Пока жди начальников штаба и разведки.
Легкая тачанка с пленным генералом тронулась. Конный конвой шел впереди и сзади. Егоров ехал замыкающим. Он думал о том, что операция, кажется, прошла успешно, что сейчас нужно сообщить по радио об этом за линию фронта и попросить немедленно прислать самолет за генералом. А вот где его принять, этот самолет? В бригаде есть одна посадочная площадка на поляне, но сейчас дожди, очевидно, превратили ее в болото и вряд ли сможет летчик посадить самолет. Разве что вездесущий У-2. Несмотря на явный успех боя, на душе у Егорова было тревожно. Беспокоила мысль о Титове и Глебове. Что с ними? Неужто погибли? Эх, молодежь, горячая, безрассудная, неосторожная! Потерять в первом же бою начальника штаба и начальника разведки бригады – дело немыслимое и непростительное. Он думал о лучшем и почему-то верил, что они живы и вернутся. Ему доложили, что Титов сидит в танке. Это вселяло надежду на благополучный исход.
2
На КП Титов, Глебов и Федин появились на танке спустя четверть часа после отъезда Егорова. Танк пришлось сжечь, поскольку боеприпасы кончились, горючее тоже было на исходе, и сам он был в это время партизанам как-то ни к чему, обузой. Последней возвратилась в штаб бригады конная группа Павла Свиридочкина. Уже светало. Над лесом висели холодные тучи, кое-где сверкая зелеными просветами. Глебов с нетерпением ждал Свиридочкина. Спать в эту ночь он не ложился. Не спал и Титов. Первым делом вместе с Егоровым они допросили генерала, который оказался не командиром корпуса, как думали партизаны тогда ночью, в час операции, а начальником штаба. Допрос был предельно кратким: генерал-майор Карл Вирт сообщил лишь свою фамилию и должность, что, собственно, было и так видно из его удостоверения личности, найденного в кармане кителя. Вид у генерала был комичный: в мундире, в сапогах и без штанов он напоминал какого-то опереточного героя, да к тому же еще спесиво хорохорился:
– Вы можете меня расстрелять, но я не намерен давать никаких показаний штатским лицам. Вы не имеете никакого права…
– Мы вас не собираемся расстреливать, – спокойно перебил его Глебов. – Мы сделаем с вами то, что сделали вы вот с его отцом, отцом офицера Красной Армии. – Глебов указал на Титова. – Мы вас повесим.
Эти слова подействовали на генерала отрезвляюще. Он сразу перешел на другой тон, мягкий, податливый.
– Я не вешал вашего отца. Я вообще никого не вешал, – сказал он тихо, с усилием выталкивая слова, какие-то липкие, неприятные. – Я военный человек и готов давать показания военным представителям.
– Будем надеяться, что у вас хватит благоразумия, – ответил ему Егоров, и на этом, собственно, допрос закончился.
Генералу выдали солдатские брюки и поместили его в отдельном блиндаже под усиленной охраной. В ответ на радиограмму Егорова командование фронта запрашивало, где и когда партизаны могут принять самолет. В этой же телеграмме указывалось, что пленного генерала должен сопровождать через линию фронта обязательно офицер Красной Армии. Телеграмма была получена на рассвете. Егоров спал в своей землянке.
Глебов, склонившись над столом, просматривал захваченные документы, наиболее интересные вслух читал Титову, который лежал на топчане, погруженный в какие-то глубокие думы, и много курил.
– О чем ты думаешь? – спросил Емельян, подняв от лампы голову. Неровный свет падал на его энергичное, несмотря на бессонную напряженную ночь, совсем не усталое, а как будто даже свежее лицо.
– Сколько же в тебе энергии заложено, – спокойно сказал Титов, глядя в потолок. – В таком хрупком теле и такой дух. Восхищаюсь! И преклоняюсь, Емельян. Серьезно.
– Если говорить серьезно, так ты не ответил на мой вопрос. Надеюсь, не мой дух поверг тебя в такие думы? – весело спросил Глебов. – Ну так все-таки?
– Меня волнуют два вопроса, – сказал Титов, вставая. – Комбриг прав: на нашей посадочной площадке он завязнет – сесть-то, может, и сядет, а вот как взлетит? Жаль, нет Братишки, он бы дал квалифицированную консультацию. А мы с тобой в этих делах не компетентны. Где он теперь, наш милый и добрый Максим Иванович?
– Хорошо. Это первое. А что второе? – перебил Глебов нетерпеливым вопросом.
– А второе… – Титов сделал нарочито долгую паузу. – Второе – кто из нас будет сопровождать генерала за линию фронта?
Он посмотрел на Глебова пристально, открыто, словно приглашая его читать свои желания и мысли, ясно, недвусмысленно написанные в его круглых, совсем темных сейчас, при свете керосиновой лампы, глазах. И Глебов отлично понял его. Он только уточнил:
– Когда ты говоришь "из нас", то имеешь в виду нас "двоих – себя и меня?
– Несомненно, нас двоих.
– А ты забыл, что в бригаде есть еще один офицер.
– Это кто же? – встрепенулся Титов. Замечание было для него не из приятных.
– Капитан Иванькович, Петр Степанович, – напомнил Глебов.
Да, об этом Титов действительно забыл. А конкурент оказался довольно серьезным. Дело в том, что Иван давно мечтал попасть за линию фронта, в танковые войска. Он любил свою профессию всей душой, запах солярки и бензина действовал на него так же, как действует на художника запах красок или на музыканта звуки рояля. Здесь, в партизанской бригаде, он чувствовал себя не то чтобы Не совсем уверенно, но работал как-то без особого энтузиазма и привязанности.
– Послушай, Емельян, а ведь из Иваньковича подучится отличный начальник штаба партизанской бригады, – обрадованный такой "идеей", сказал Титов. – Если я не ошибаюсь, он командовал стрелковым батальоном?
– Ты не ошибаешься. Ни в первом, ни во втором случае.
– То есть?
– Петр Степанович действительно командовал батальоном, и он действительно может быть хорошим начальником штаба.
– Вот и отлично! – воскликнул Иван. Он весь загорелся. – Ты, как настоящий разведчик, понимаешь все с полуслова. Значит, решено: я сопровождаю генерала, Иванькович будет начальником штаба. Ну а командира отряда подобрать будет проще. Например, Паша Свиридочкин.
– У меня возражений нет. А комбриг решит по-своему.
– Ты уверен? – забеспокоился Титов. – Он что-нибудь говорил?
– Просто ему будет жаль с тобой расставаться.
– Но ты внуши ему, что это единственно разумный вариант. Ты умеешь на него влиять. Тебя он любит и верит тебе, как самому себе. Впрочем, на его месте я делал бы то же самое. Ты, Мелька, человек какой-то особенный. Что-то в тебе есть такое притягательное. Черт тебя знает, никак не пойму! Глаза, что ли? У тебя удивительно честные глаза. Я никогда не встречал человека с такими глазами.
– За красивые глаза можно любить девушку, – скромно отозвался Глебов. Всякие комплименты в его адрес раздражали, коробили Емельяна, вгоняли в краску, и он начинал тогда сердиться.
– Я сказал – честные. Красивые и честные – не одно и то же.
– Мне нравится Надя Посадова, – вдруг без всякого перехода сообщил Глебов.
– Насколько я понимаю, она нравится всем, включая и комбрига, – сказал Иван. – И это вполне естественно: женщина красивая и обаятельная.
– Мне она нравится как разведчица, и не больше, – уточнил Емельян.
– Ого, какой деловой парень: "и не больше". А как женщина? Или ты в этом вопросе еще "без понятиев"?
– Она прирожденная разведчица. Ты бы посмотрел, как она сегодня вела себя. Выдержка, хладнокровие, храбрость, смекалка. Красиво! Я решил взять ее к себе в разведку.
– Забрать из отряда? Ты думаешь, Булыга так и отдаст ее тебе?
– Комбриг прикажет – отдаст.
– А он прикажет? Комбриг имеет дурную привычку считаться с мнением командиров отрядов, – с явной иронией заметил Иван. "Дурная привычка" комбрига ему определенно нравилась.
– Он решит так, как нужно для пользы дела.
– А что ты, между прочим, думаешь о Егорове, давно я хотел тебя спросить?
Емельян не торопился. Подложил в печку дров, что-то записал в блокнот и уже затем ответил:
– Он – настоящий. И к тому же умный. Ему веришь.
– В нем есть то, – быстро начал излагать свое мнение Иван, – чего не хватает, например, тебе: выдержка и уравновешенность.
– И то, чего не хватает тебе, – парировал Емельян, – тактичность. Ты заметил: он никогда не повышает голоса, не в пример своему начальнику штаба.
Иван рассмеялся:
– Считай, что я уже не начальник штаба. Мы же решили.
Глебов сразу помрачнел, насупился. Титов заметил эту резкую перемену. Да и трудно было ее не заметить. Спросил:
– Ну ты что хмуришься? Недоволен моей "идеей"? Пойми меня правильно: не на курорт я рвусь, а в бой, в самое пекло, мстить врагу.
– Нет, Ваня. Я не потому. Я сейчас вспомнил другие глаза, глаза Леона Федина. Врач сказал, что зрение потеряно на все сто процентов, и, быть может, навсегда. Потребуется операция знаменитого Филатова. Вот так-то, дорогой друг. Жалко парня: тяжелая судьба. Отправить бы его в тыл с этим самолетом.
– А почему бы нет, если будет место… Да, а Гуров так и не вернулся?
– С Гуровым что-то серьезное. Подождем возвращения Свиридочкина, может, он к ним прибился. Довольно странно исчез человек. А храбрый парень. И действовал здорово! Немногословен, но кремень.
– Его могли ранить, – предположил Титов.
– Могли.
– И раненого захватить в плен.
