Текст книги "Любовь и ненависть"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
товарищ делал, хотя бы даже для себя, выводы и заключения.
– Насчет причастности Иванова к убийству, – глухо, с
расстановкой начал Ясенев, – у меня серьезные сомнения. Я,
разумеется, категорически не исключаю Иванова, но пока что
не верю. Думаю, что нам нужно всерьез отнестись к версии о
неизвестных нам двоих, с которыми намеревалась
расквитаться Суровцева.
Ответ Андрея задел Струнова. Он навалился всем
корпусом на спинку кресла, слегка улыбнулся, и в улыбке его
Андрей заметил легкую иронию.
– Двое неизвестных – это миф, сочиненный или самим
Ивановым, или Суровцевой, – веско сказал Струнов. – Убийство
произошло на квартире. Должны быть следы. Какая бы
предосторожность ни принималась убийцей, следы крови
останутся. Надо обследовать квартиры, где бывала Суровцева.
– Он картинно выпрямился, думая, что сказал нечто веское и
убедительное.
– Хорошо, – раздался ясный голос полковника. – Но
давайте оттолкнемся от версии о двух неизвестных. Допустим,
что Суровцева сказала Иванову правду. Она хотела убить того,
кто отравил ей жизнь. Попыталась. Но противник оказался
сильней. Он убил ее.
– Нет, товарищ полковник, – Струнов замотал головой в
знак несогласия. – Это убийство обдумано заранее. Было
приготовлено специальное шило. И потом – точно
рассчитанный удар в сердце. Расчлененный труп, чтоб замести
следы. Наивная версия с какими-то двумя злодеями, чтоб
отвлечь внимание...
– Вы все-таки опять возвращаетесь к Иванову, – перебил
полковник. – А вы отвлекитесь от него на время. Иванов
показал, что Суровцева принимала наркотики. Экспертиза
подтвердила это. Важный в деле факт, очень даже важный.
Давайте попытаемся установить, кто дал ей наркотик. Это же
не аспирин, не гашиш и не морфий. Верно? Наркотик, который
доставлен к нам из-за рубежа. Последняя наша встреча с
наркотиком состоялась совсем недавно, в прошлом месяце.
Привез его мистер Дэйви. Где гарантия, что мы у него изъяли
все, до последней понюшки? Какую-то часть наркотика он
успел продать. В конце концов мог подарить. Кому? Давайте
искать ответ.
Полковник говорил с увлечением, ставя, по своему
обыкновению, вопросы, требующие разрешения. Задержал на
Струнове глубокий взгляд.
– Тому, кто его пригласил в гости. Так сказать, подарочек
хозяину, – подсказал Струнов.
– Вы думаете, Инофатьеву? Едва ли. – Полковник
поморщился и уперся ладонями в край стола, точно хотел
сдвинуть его с места. – Зачем ему? Он, насколько мне
известно, не наркоман. Нет, вы думайте, думайте и ищите -
кому?Раздался телефонный звонок. Полковник взял трубку:
– Здравствуйте, товарищ Инофатьев. Слушаю вас, Марат
Степанович. – Прикрыв микрофон ладонью, вполголоса сказал
Струнову и Ясеневу: – Легок на помине. – Андрей и Юрий
удивленно и весело переглянулись. А полковник говорил уже в
трубку, повторяя вопросы Марата, чтобы сидящие в кабинете
могли догадаться, о чем идет речь: – Для вас статью? Ну какой
из меня писатель?.. А потом, где же логика, Марат Степанович.
Вы только что в своем журнале здорово критиковали милицию,
а теперь просите статью... Сотрудника подошлете? А это
зачем?.. Тогда пусть и подписывает статью своей фамилией...
Да нет, увольте, Марат Степанович. Пусть он пишет за
начальника управления или за министра. Я человек
незаметный, мое дело не статьи писать, а преступников
вылавливать... Да не то чтобы отказываюсь – просто не могу,
никогда не писал, да и недосуг мне. Ну а ставить свою подпись
под чужим трудом считаю неприличным... До свидания. Всех
благ. Положив трубку, многозначительно подмигнул Струнову,
но свой разговор с Инофатьевым комментировать не стал, а
продолжал прерванное:
– Итак, на чем мы остановились? Кому иностранный
гость мог дать наркотик?
– Установить, с кем он общался, – не очень смело
произнес Андрей.
– Именно, – подтвердил полковник. – Это и надо
выяснить. И вообще больше знать о связях Суровцевой. Пока
мы, кроме Иванова, никого не знаем. Не в безвоздушном
пространстве жила она, а в обществе. Несомненно, были
знакомые, друзья кроме этого Иванова и Лили с ее пустыми
показаниями. – И снова телефонный звонок. – Я слушаю.
Здравствуйте, Владимир Сергеевич. Занимаемся. Как раз
сейчас сидят у меня товарищи, которые ведут это дело...
Хорошо, Владимир Сергеевич... Есть, есть. – Торопливо
положил трубку: – Комиссар вызывает. Давайте, товарищи,
форсируйте. Убийца должен быть найден, и как можно
быстрей.
Комиссар милиции Владимир Сергеевич Тихонов -
грузный, уже далеко не молодой человек, обладающий ровным
характером и железными нервами, – был недоволен началом
расследования обстоятельств убийства Суровцевой.
Выслушав доклад начальника МУРа, мрачно поморщился:
– Медленно, медленно работаете, друзья мои.
Начальство нас торопит, и я его понимаю: случай
действительно мерзкий. Поэтому я прошу вас, Семен
Павлович, лично заняться разматыванием этого клубка.
– Майор Струнов и капитан Ясенев, по-моему, нащупали
верную нить, – учтиво заметил полковник, откровенно
недоумевающий, что случаю этому придается такое серьезное
значение.
Он доверял своим сотрудникам Струнову и Ясеневу и
был уверен, что уголовный розыск рано или поздно найдет
убийцу. Конечно, лучше рано, чем поздно, но ведь дело это не
простое, требует не только искусства, выдержки и терпения, но
и времени. Поспешить, конечно, нужно, но торопливость может
только повредить делу, пуще запутать его. Было время, когда
начальство приказывало: даем сорок восемь часов сроку – или
преступник должен быть найден или вы распишетесь в своей
несостоятельности. К подобным методам "руководства" он
относился с нескрываемой неприязнью. Он знал, что и
комиссар Тихонов не сторонник таких методов.
– А коль верно нащупали нить, то надо ее побыстрей
разматывать, – уже совсем дружелюбно сказал комиссар, и
полковник понял, что разговор на эту тему окончен и теперь
самый подходящий момент перейти к тому, о чем он собирался
доложить комиссару.
– Владимир Сергеевич, звонил мне сегодня Марат
Инофатьев. Просил статью.
Комиссар заскрипел креслом, полное болезненное лицо
его оживилось, в глазах сверкнули веселые огоньки. Полковник
понял, что комиссару известно о звонке редактора "Новостей",
и он сделал паузу.
– И ты, конечно, отказался, – утвердительно произнес
комиссар и улыбнулся каким-то своим мыслям. – Правильно
сделал. Но Инофатьев проявил подозрительную
настойчивость. После разговора с тобой он звонил мне, и я
согласился принять его сотрудника и дать интервью. Сейчас
сюда зайдет некто Наум Гольцер. Кажется, это тот самый, кому
Марат поручил сопровождать Дэйви.
Полковник не знал, что Гольцер сопровождал заморского
гостя, но, вспомнив недавний разговор со Струновым и
Ясеневым о том, что Дэйви мог какую-то долю наркотика кому-
то подарить, высказал это предположение уже конкретно по
адресу Гольцера.
– А он что, наркоман, этот Гольцер? – в свою очередь
поинтересовался комиссар.
– Да как будто нет, – ответил полковник.
– Тогда к чему такие подозрения?
– Да я так, к слову.
– А ежели к слову, то вот тебе подходящий случай: он
будет меня интервьюировать, а ты сиди и наблюдай за ним.
Что это за личность и почему именно ему Марат доверил роль
гида? Между прочим, это тот самый Гольцер, на квартире
которого Марат устраивает пьяные оргии.
– Современный вакх, – съязвил полковник.
– Да, что-то вроде.
Бойко и самоуверенно вошел Наум Гольцер в кабинет
комиссара Тихонова. Владимир Сергеевич тучно двинулся ему
навстречу, поздоровался и затем представил полковника,
говоря шутливо:
– Я пригласил начальника уголовного розыска в
наказание за его отказ написать статью для "Новостей". Пусть
теперь помогает нам интервьюироваться.
Горластый Гольцер восторженно расхохотался, пожимая
руку начальнику МУРа, но тот иронической улыбкой погасил его
восторг. Гольцер очень нравился себе, ступал величественно,
сидел картинно. Сегодня же ему хотелось понравиться этим
двум ответственным работникам охраны общественного
порядка. Держаться просто он не умел: смахнув с холеного
лица нарисованную улыбку, он принял вид человека солидного,
благовоспитанного и независимого, но больше чем
доброжелательно настроенного к своим собеседникам. Сев за
приставной столик лицом к лицу с начальником МУРа, он с
мягкой улыбкой сказал:
– Да, товарищ полковник, Марат Степанович немножко
обижен на вас.
– Все, что ни делается, все к лучшему, – по своей
привычке говорить с подтекстом, заметил полковник. – Ведь я
отказался писать статью в пользу комиссара.
– Не статья, а беседа, как я полагаю, – уточнил Тихонов,
изучая Гольцера.
Наум достал блокнот, на красной ледериновой обложке
которого сверкнуло золотое тиснение "Новости", не спеша
раскрыл его, приготовил шариковый карандаш и задал первый
вопрос.
Это была обычная беседа, совсем не обязательная ни
для журнала "Новости", ни для органов охраны общественного
порядка. Гольцер задавал заранее приготовленные вопросы
общего характера, комиссар отвечал, иногда приличия ради,
чтобы оправдать присутствие здесь начальника МУРа,
спрашивал:
– Верно я говорю, полковник?
Полковник кивал головой. Вопросов у Гольцера было
много, и все они оказались пустыми, никому не интересными.
И разговор этот утомлял комиссара. В глазах его, окруженных
синеватой тенью, появился недовольный холодок, и слова
становились тоже холодными. Гольцер это заметил и, чтобы
"оживить атмосферу", рассказал два забавных эпизода из
жизни "высшего света", кокетничая своей осведомленностью.
Полковник слушал эти пикантные истории с учтивым
безразличием, а комиссар, притворяясь несведущим, весело и
простодушно посмеивался. Вообще он умел, когда
требовалось, прятать хитрость под маску откровенности и
простоты.
Закрыв свой роскошный "фирменный" блокнот, Гольцер
обратился к начальнику МУРа:
– Мне, товарищ полковник, поручено написать очерк об
интересном случае раскрытия преступления. Хотелось бы
показать самоотверженную работу уголовного розыска,
героические будни нашей милиции. И желательно взять
эпизоды последнего времени, не старые.
– Найдем. Сколько угодно, – добродушно заметил
Тихонов.
– Можно будет взять самый последний, о котором мы
только что говорили. – Полковник многозначительно посмотрел
на комиссара. Тот понимающе кивнул.
– Надо, чтобы с острым сюжетом. Чтоб в самом эпизоде
был и драматизм и, так сказать, увлекательность, – важно
заговорил Гольцер, щурясь и намереваясь сказать, что у него
есть мысль написать потом и пьесу на уголовный сюжет. Но
полковник перебил его:
– Не только драматизм – трагизм. Зверское убийство. -
Он, конечно, имел в виду дело Суровцевой и заговорил об
этом с определенной целью. Гольцер ему решительно не
нравился. Он сразу разгадал в нем фальшь и понял: этот
журналист чего-то домогается.
– Отлично! Я очень рад и буду вам весьма признателен! -
воскликнул Гольцер.
– Но дело пока не закончено, – добавил полковник,
посматривая то на Гольцера, то на Тихонова.
– А нельзя ли, Владимир Сергеевич, – обратился Гольцер
к комиссару, осененный внезапной мыслью, – мне посмотреть
сам процесс раскрытия преступления? Чтобы воссоздать
более полную картину. Ведь в нашем деле важны детали,
краски, отдельные штрихи.
Эта нехорошая настойчивость настораживала
полковника. "Почему он с этой просьбой обратился не ко мне,
а к комиссару? – думал начальник МУРа. – И что ответит ему
комиссар?"
– Я думаю, что это возможно, – сказал Тихонов, глядя на
Гольцера, и добавил после внушительной паузы: – В
определенных пределах, разумеется. Вы оставьте свой
телефон начальнику уголовного розыска. Он вам позвонит.
В душе полковник ликовал: ответ комиссара ему
понравился. И когда Гольцер поднялся, чтобы проститься,
полковник вдруг сказал:
– У меня к товарищу Гольцеру есть частный вопрос. У вас
в "Новостях" гостил некий Дэйви. Вы, очевидно, слышали? Кто
бы нам мог рассказать о нем, что это за человек? Кроме,
конечно, редактора. Лично вам не приходилось с ним
встречаться?
– Конечно, – быстрее, чем требовалось, подтвердил
Гольцер. – Марат Степанович поручил мне опекать его, вернее,
сопровождать иногда в качестве гида.
– Вот видите, как удачно: на ловца и зверь бежит, – снова
двусмысленно отозвался полковник. – Вы не расскажете, что он
собой представляет, этот Дэйви? Вы, очевидно, знаете, что
ему, мягко выражаясь, показали на дверь?
– Да, слышал, – так же торопливо и с какой-то
безразличной рассеянностью отозвался Гольцер. – Я только не
знаю, за что его выдворили. У нас ходили слухи, что он якобы
из гостиницы унес какой-то сувенир.
"Притворяется, и довольно грубо", – подумал полковник, а
комиссар пояснил:
– Совсем напротив: он оставил у нас кое-какие сувениры
вроде сионистской литературы и еще кое-что.
Гольцер сделал уже совсем несведущее лицо и, явно
переигрывая, поинтересовался:
– Простите, а что?
– Сильнодействующий наркотик, – сказал Тихонов.
– Он разве был наркоман? – Теперь на лице Гольцера
появилась маска изумления,
– Вот об этом я и хотел вас спросить, – сказал полковник.
– Вы не замечали?
– Видите ли, – стараясь опять казаться важным и
спокойным, заговорил Гольцер, – мне вообще не приходилось
сталкиваться с подобной категорией людей, и о наркотиках я
имею самое смутное представление.
– Нас интересует, не общался ли Дэйви с советским
гражданином Ивановым Игорем? – сказал полковник, уже
заранее уверенный в отрицательном ответе Гольцера.
– Он кто такой, этот Иванов? – Спрашивая, Гольцер
почему-то смотрел на Тихонова.
– Работает на киностудии, – вяло и без интереса пояснил
полковник.
– Нет, не знаю такого, – сказал Гольцер. – Дело в том, что
я ведь постоянно не находился при Жаке-Сиднее. Встречался
с ним всего каких-то три-четыре раза.
– Ну хорошо, – сказал комиссар вставая. – До свидания.
Желаю успехов.
Гольцер поблагодарил обоих галантным поклоном и,
пожимая руку полковнику, напомнил:
– Так я жду вашего звонка.
– Мы вас разыщем, – ответил полковник.
– Желательно бы не затягивать. Дело в том, что я
должен ехать за границу в командировку. Жду визу, – сообщил
Гольцер.
– Ничего, спешить некуда. Вернетесь – напишете. Да и с
визой в МИДе могут еще проволынить, – сказал комиссар.
И едва за Гольцером закрылась дверь, полковник сказал
комиссару:
– О визе проговорился. Сейчас небось ругает себя. Я бы
попросил, Владимир Сергеевич, походатайствовать о
задержании ему визы. Он меня настораживает.
– Не понимаю, чем он расположил к себе Инофатьева, -
как бы рассуждая вслух, заговорил Тихонов. – Особым умом не
блещет. Талантом? Ты читал что-нибудь им сочиненное? Нет.
И я тоже.
– Наглости в избытке. Хотя перед нами всячески
старался не показать ее, – отозвался полковник. Потом,
столкнувшись с задумчиво-суровым взглядом комиссара,
сказал: – Иванова я ему подбросил нарочно. За Ивановым мы
наблюдаем. Важно будет установить, связан ли он с
Гольцером. Если да, то вполне вероятно, что Гольцер
постарается как можно быстрее встретиться с Ивановым.
– Совсем не обязательно. Опытный преступник не
сделает такого шага. С Ивановым он может снестись через
третье лицо.
– По опыту знаю, Владимир Сергеевич, в подобных
случаях страх оказывается сильней предосторожности.
Комиссар оказался прав: ни Гольцер, ни Иванов не
сделали попытки связаться друг с другом ни непосредственно,
ни через третье лицо.
Андрей Ясенев уже собрался было пригласить на беседу
Лилю – артистку ансамбля "Венера", как вдруг его отвлекла
неожиданная мысль: каким образом у Суровцевой оказался
рецепт на морфий с поддельной подписью Шустова? Делом о
хищении бланков спецрецептов в клинике Семенова
занимался другой сотрудник, сидящий в соседней комнате, и
Андрей решил с ним поговорить. Оказалось, что хотя
следствие еще не закончено, но уже установлено, что бланки
рецептов воровала Дина Шахмагонова. Она же подделывала и
подпись Василия Алексеевича. Шахмагонова отказалась
назвать имена тех, кому она передавала рецепты на морфий.
Она утверждала, что занималась этим отнюдь не ради
наживы, а из желания оказать услугу несчастным наркоманам.
Андрей решил немедленно допросить Дину Шахмагонову,
потому что по логике выходило, что раз Шахмагонова дала
Суровцевой рецепт, значит, они были близко знакомы. И потом,
вполне вероятно, что наркотик Суровцева могла получить у
того же самого человека, который снабдил ее рецептом на
морфий. Как и на предыдущих допросах, Дина решительно
отказывалась назвать имена тех, кого она
"облагодетельствовала" рецептами на морфий из
соображений, как она выразилась, этического характера. Тогда
Андрей сказал, что ее упорство может ей же и повредить.
– Дело в том, что особа, которой вы вручили вот это, -
Андрей показал Дине рецепт, изъятый у Суровцевой, в
надежде, что она, быть может, каким-то образом узнает его, -
обвиняется в крупном уголовном преступлении и на вас падает
подозрение о соучастии в этом преступлении.
– Это подозрение мне нетрудно отвести, – спокойно
ответила Дина. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. – Я
давала рецепты только мужчинам. Так что ни о каких особах не
может быть и речи.
– Не очень умный ход, гражданка Шахмагонова, -
иронически ухмыльнувшись, заметил Андрей. – Чтобы
получить подобное алиби, вам придется назвать имя мужчины,
– Андрей сделал ударение на этом слове, пристально глядя в
глаза Шахмагоновой, – которому вы передали хотя бы вот этот,
только этот рецепт.
Она еще раз взглянула на рецепт, который Андрей
держал в руке, нахмурила широкие черные брови и после
некоторого раздумья сказала:
– Хорошо, я назову вам имя человека, которому я давала
этот рецепт. Наум Гольцер.
Это-то и нужно было Андрею. В душе он порадовался,
что так быстро и легко удалось получить, как он полагал,
ценное показание. Теперь нужно было как можно быстрей
закрепить этот успех, атаковать новыми вопросами.
– Он морфинист, Наум Гольцер? – спросил Андрей.
– Н-не знаю... – не очень твердо ответила Дина.
– Как так? Довольно странно: собираетесь выходить
замуж за человека, достаете ему морфий и совершенно не
интересуетесь, зачем понадобились наркотики вашему жениху.
Дина была сразу смущена и опрокинута: оказывается,
здесь знают о ней больше, чем она предполагала. Вспыхнув
румянцем и поведя широкой бровью, она сказала:
– Нет, конечно, он не морфинист, и я в этом уверена. Он
просил для кого-то из своих знакомых.
– Для кого именно?
– Ну я не стала задавать ему такого бестактного вопроса.
Да он бы и не ответил.
Итак, появился на следственном экране еще один
человек – Наум Гольцер. Правда, еще раньше имя его
мелькнуло в записной книжке Струнова в связи с подозрением
в хищении спецрецептов.
– Гольцер... Гольцер... – вслух думал Юрий Струнов,
мельком поглядывая на Андрея Ясенева, который сидел на
диване и листал извлеченное из архива дело об убийстве
матери Гольцера.
Размышления о Науме Гольцере оттесняли на второй
план навязчивую мысль Струнова, что убийство мог совершить
Иванов. Он еще не вывел никаких новых гипотез, пока что
анализировал, искал, изучал, взвешивал мелкие крупицы
фактов, обдумывал отдельные, большей частью
разрозненные, штрихи и детали. Мысль его перебил
неожиданный вопрос Андрея:
– Ты видел труп матери Гольцера?
Он спросил это, не поднимая головы и не отрывая глаз от
папки с материалами и документами следственного дела.
Струнов не сразу понял смысл вопроса и ответил не по
существу:
– Дело вел Юлий Иващенко...
– Это я вижу, – перебил Андрей. – Но лично ты был на
квартире убитой? Вот фотография трупа, заключение
медэксперта. Смерть наступила от удара в сердце острым
колющим предметом.
– Шило, длинное тонкое шило, сделанное из стального
прута велосипедной спицы, – подсказал Струнов. – Помнишь
студента Маклярского, убившего водителя такси?
– Смерть Сони Суровцевой тоже наступила от удара в
сердце острым колющим предметом, – подняв на Струнова
загадочно-удивленный взгляд, сказал Андрей. – Точно, как
матери Гольцера, удар прямо в сердце – и мгновенная смерть.
Потом уже был распорот живот, инсценировано зверство и
садизм. А? Ты ничего здесь не видишь?
Андрей продолжал смотреть на своего коллегу взглядом
человека, открывшего новую планету.
– Почерк! Идентичность почерка! – с нескрываемым
удивлением воскликнул Струнов. Над округлившимися глазами
его затрепетали бесцветные ресницы, а на лбу еще гуще
выступил пот. Он достал платок и вытер лицо.
– Конечно, это еще не значит, что и Гольцер и Суровцеву
убил один и тот же человек, – так же раздумчиво и с
преднамеренным хладнокровием заключил Андрей и после
некоторой паузы заметил: – Хотя совпадение слишком
настораживающее. Тем более что и в том и в другом случае
один и тот же человек, Наум Гольцер, был так или иначе
связан с убитой.
Струнов молчал. Он не принадлежал к числу
быстровоспламеняющихся натур. Он умел вовремя погасить в
себе самую первую, "стихийную", вспышку и подавить эмоции
холодным рассудком. Он снова сосредоточился и стал
спокойно анализировать то, что для Андрея казалось почти
несомненным. Связь Гольцера с Суровцевой? Факт этот еще
не установлен, пока лишь есть предположение, что
полученный от Шахмагоновой рецепт на морфий Гольцер
передал Суровцевой. Далее, Струнов знаком с делом о до сих
пор не раскрытом убийстве матери Гольцера, и он не может
допустить мысли, что такое зверское, чудовищное
преступление в отношении своей матери мог совершить ее
сын, цивилизованный человек с высшим образованием,
рожденный и воспитанный в самом гуманистическом
обществе. Такое не укладывалось в сознании. Вместе с тем
любая, даже самая фантастическая, маловероятная версия
требует изучения, тщательного исследования. И было бы
неверным вообще отмахнуться от выдвинутой Андреем
версии.
Телефонный звонок. Начальник уголовного розыска,
возвратясь от комиссара, снова пригласил к себе Струнова,
подробно рассказал о встрече с Гольцером у комиссара
Тихонова. Струнов доложил о своих новых предположениях.
Внимательно выслушав его, полковник сказал с особым
воодушевлением и убежденностью:
– Мы на верном пути, Юрий Анатольевич.
В глазах полковника Струнов поймал хорошо знакомый
ему блеск, радостное возбуждение, которое всегда говорило об
уверенности начальника МУРа в успехе операции.
– Постарайтесь побыстрей точно установить: был ли
связан Гольцер с Суровцевой.
Эти слова начальника Струнов воспринял как приказ.
Они совпадали с его собственным решением.
В тот же день из продолжительной беседы Ясенева с
Сониной подругой Лилей стало известно, что Суровцева
встречалась с каким-то Наумом (Лиля не видела в глаза этого
человека, говорила со слов самой Сони) и что якобы этот Наум
подарил Соне позолоченные часы. Вечером Струнов доложил
об этом начальнику уголовного розыска. Казалось бы,
незначительный факт, а очень обрадовал полковника. Он
тотчас распорядился установить за Гольцером непрерывное
наблюдение, а сам вместе со Струновым и Ясеневым занялся
тщательным изучением личности этого человека. Они
работали всю ночь напролет. Постепенно шаг за шагом все
ясней становился для них моральный облик маратовского
вакха, превратившего свои квартиру и дачу в увеселительные
дома. Теперь уже и Струнов изменил свое мнение о
возможности убийства Наумом Гольцером своей матери.
– Поймите, такой на все пойдет, – убеждал полковник
своих подчиненных. – Гольцеров нельзя мерить мерой
общечеловеческой этики и морали. Их мораль, их вера, их
идеал и бог – деньги. Ради денег он пойдет на любое
преступление. Родную мать зарежет.
– Но откуда такие типы в нашем обществе? Как они
могли появиться, эти гольцеры? – заговорил Ясенев.
– Общество тут не при чем, – сказал полковник. – Это
аномалия. Гольцер патологический тип. А патологически
больные встречались во все времена и в любом обществе.
Солнце уже чувствительно припекало, когда голубая
"Волга" доставила Андрея домой. Было около восьми часов
жаркого июльского утра. Ирина собиралась на работу.
Несмотря на бессонную ночь, Андрей выглядел бодрым и
совсем неусталым. Не часто случалось, чтоб он задерживался
на работе до утра. Ирина догадывалась – занят каким-то
важным делом. Она не знала, каким именно: Андрей не
посвящал ее в свои служебные дела, а она не страдала
излишним любопытством и только, обдав его теплом своего
доброго взгляда, спросила тем ласковым голосом, которым
спрашивала на Северном флоте, когда он возвращался из
плавания:
– Устал?
– Чуть-чуть, – ответил он, ткнувшись сухими губами в
мягкую копну ее волос.
– Будешь есть?
– Стакан молока, и заведи, пожалуйста, будильник на
половину десятого.
– Опять на службу?
– Опять, Иринка.
Он лег в теплую, еще не прибранную постель, на которой
недавно спала Ирина, и не сразу заснул – не сумел отделаться
от размышлений, за которыми пролетела эта короткая
июльская ночь. Хотя и не было прямых улик, изобличающих
Наума Гольцера в убийстве Сони Суровцевой, косвенные
данные все же вели к нему. Разъезжаясь утром из управления
милиции по домам на короткий отдых, все трое пришли к
общему мнению: нужно осмотреть квартиру и дачу Гольцера и
допросить его самого.
В одиннадцать часов полковник доложил свои
соображения комиссару Тихонову и не удивился, а скорее
обрадовался, когда Владимир Сергеевич сообщил, что в
заграничной визе Гольцеру отказано, поскольку стало
достоверно известно, что Гольцер едет за границу с
единственной целью – остаться там навсегда. Значит, он
чувствует за собой какую-то вину и хочет таким образом
избежать наказания. В тот же день был получен ордер на
обыск квартиры и дачи Наума Гольцера. Начальник уголовного
розыска сам позвонил Науму и очень любезно сообщил ему,
что работники МУРа сегодня проводят интересную операцию,
которая могла бы послужить основой для очерка о милиции,
так что милости просим, приезжайте. Гольцер был несколько
озадачен таким внезапным, хотя и не совсем неожиданным,
предложением.
– Когда это будет? – что-то соображая про себя,
поинтересовался Наум.
– Сейчас, дорогой мой, сейчас. – И, не дав ему
одуматься, добавил: – Подъезжайте к центральному подъезду и
поднимайтесь прямо ко мне. Отсюда мы с вами двинем к месту
операции. Через сколько вы можете быть?
Такая стремительность озадачила всегда настороженного
и расчетливого Наума.
– Минут через тридцать, – сказал он в некотором
замешательстве и услышал в ответ дружеское:
– Отлично! Жду вас.
По пути на Петровку Гольцер размышлял над внезапным
приглашением: конечно же, ничего в нем странного нет. Сам
напросился, оставил свой телефон, просил побыстрей дать
ему материал – и вот товарищи позвонили. Обещали
интересное остроконфликтное дело. "Зверское убийство", -
вспомнил он слова полковника, которого считал слишком
интеллигентным для его должности. До отъезда за границу он
не собирался писать никакого очерка, а там видно будет.
"Вообще неплохо бы сойтись покороче с этим полковником, -
думал Наум. (Он любил заводить знакомства с людьми,
услугами которых можно при необходимости воспользоваться.)
– А не пригласить ли его в гости? Да еще несколько
знаменитостей, вроде Степана Михалева, Евы, Эрика
Непомнящего?"
В центральной проходной постовой милиционер даже не
взглянул на его удостоверение, услыхав фамилию "Гольцер",
учтиво козырнул и сказал: "Пожалуйста". Постовой внутри
здания лишь любезно поинтересовался: "К кому идете?" – и
тоже козырнул. "Зеленая улица, – с тщеславием подумал Наум
и мысленно назвал полковника хорошим парнем. – Им, должно
быть, лестно, что "Новости" печатают интервью с комиссаром
Тихоновым. Уважают у нас прессу, черт побери".
В кабинет начальника МУРа он вошел широко сияющий,
воодушевленный и важный, подал свою мясистую руку
полковнику, с учтивым безразличием кивнул Струнову и
Ясеневу, сидевшим в двух глубоких креслах за приставкой к
письменному столу. И сам сел за этот столик на полумягкий
стул лицом к полковнику, вытер платком загорелый лоб,
произнес, раздувая полные щеки:
– Душно, – и уставился на полковника выжидательно.
Полковник мягко кивнул. Затем посмотрел в какие-то бумаги,
лежащие перед ним на столе, и, не спуская с Гольцера цепкого,
сверлящего взгляда, спросил:
– Скажите, пожалуйста, Жак-Сидней не встречался с
некоей Соней Суровцевой? – Гольцер смотрел на полковника
вороватыми глазами и сразу почувствовал, что на нем
скрестились, как лучи прожекторов, поймавших вражеский
самолет, три пристальных взгляда. Он почти физически
ощущал на себе эти вонзившиеся в него лучи и беспокойно
задвигал крепкими челюстями.
– Нет, не встречался, – ответил Гольцер, забегав по
сторонам мечущимися глазами. – Впрочем, не знаю, может, и
встречался. Я вам уже говорил...
– А вы с ней знакомы? – с какой-то подчеркнутой
мягкостью, переходящей в приторную вежливость, перебил
полковник.
– Нет, – ответил Гольцер, поведя крупными круглыми
плечами, точно за спиной его был тяжелый рюкзак.
– Вы получали от Дины Шахмагоновой рецепт на
морфий? – Это спросил Струнов. – Вот этот рецепт?
– Я не понимаю, товарищ полковник, – Гольцер смущенно
посмотрел на начальника МУРа и заерзал на стуле. – Это
допрос?
– Да, допрос, – ответил полковник сухо и холодно и
предупредил: – Постарайтесь говорить правду, чтоб потом не
раскаиваться.
В глазах Гольцера появились огоньки первой
растерянности, а лицо потемнело. Он прикрыл лоб и глаза
ладонью, ответил, глядя в стол:
– Да, получал.
– Для какой цели? – Это спросил Ясенев глуховатым
голосом.
– Меня просил один товарищ. – Гольцер поднял глаза на
Андрея.
– Фамилия того человека? – быстро, как выстрел,
прозвучал вопрос Струнова, сидящего по левую руку от
Гольцера.
– Я не могу назвать этого человека, – наконец выдавил
Гольцер, нервно оглядываясь, точно его преследовали.
– Мы вам подскажем. – Полковник достал фотографию
Сони Суровцевой и положил ее перед Гольцером. – Для этого
товарища?
Гольцер смущенно повел глазами, облизал языком
сохнущие губы и спрятал под стол свои предательски
дрожащие руки. Теперь он решил не смотреть ни налево, ни
направо, где сидели сотрудники уголовного розыска, он
смотрел только прямо перед собой на полковника влажными
затуманенными глазами. Нужно было отвечать на трудный для
него вопрос. Он понимал, что сказать "нет" бессмысленно:
только поставишь себя в неловкое положение и дашь своим
противникам лишний повод уличить тебя во лжи. Он забыл,
что три минуты назад отрицал свое знакомство с Суровцевой,
и теперь тихо, через силу, добавил:
– Да.
– Как ее фамилия, имя? – спросил Струнов.
– Вы уже назвали, – не поворачиваясь к нему, ответил
Гольцер.
– Мы хотим, чтобы назвали вы, – заметил Ясенев.
– Ее зовут Соня. Фамилией не интересовался, – сказал
Гольцер, и грустная ирония прозвучала в его словах. Он
поспешил добавить, ни на кого не глядя: – Девчонка легкого
поведения.
– Почему вы пытались скрыть свое знакомство с
