Текст книги "Любовь и ненависть"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

лекарь. Ты, как врач, должна это знать.

Глава шестая

Несмотря на летнюю пору, отходящая из Москвы

электричка не была, как обычно, заполнена так, что яблоку

упасть негде, и Андрей Ясенев свободно уселся у окна. Он

ехал в поселок, где жила Соня Суровцева. Убедив себя, что

убитая женщина с исколотыми шприцем венами и есть та

самая Соня Суровцева, которая месяц назад произвела на

него гнетущее впечатление, Андрей решил поехать к ней

домой, чтобы удостовериться в своем предположении и

выяснить многие необходимые следствию детали.

Уже с утра солнце неистово пекло. Синоптики наконец

пообещали в Москве и Подмосковье кратковременные дожди с

грозами и тридцатиградусную жару. Насчет обещанного дождя

Андрей был настроен скептически, а что касается жары – это

уже точно, синоптики не ошиблись, жара, как говорится, "была

налицо", даже утром.

Андрей сегодня не выспался. Он увидел и узнал новую

Ирину, неожиданную. Теперь, в вагоне, Андрей вспомнил

Иринины глаза. В них было все – кротость беззащитного

ребенка, нежное целомудрие девушки, безрассудство пылкой,

шальной натуры, воля сильного характера. От воспоминаний

радовалось и тревожилось сердце, не находившее покоя,

потому что рядом с приятными чувствами стояли сомнения.

Они мучили болезненной подозрительностью: а всю ли правду

рассказала ему Ирина?.. Нет-нет, он, конечно, поверил ей,

совершенно исключал подлую ложь, а все же сомнения тайком

пробирались в душу и тревожили. И хотя он стыдился этих

подозрений, гнал их прочь, покоя все-таки не было. Остался,

как оскомина, неприятный осадок.

Мысли об Ирине перебивались размышлениями о

трагическом происшествии, которое он должен расследовать.

Найти убийцу. Он думал о жертве и убийце. Кто они? Как и

почему скрестились их пути? Прежде всего кто она, эта

женщина? На рюкзаках, в которых нашли части ее тела, нет

никаких отпечатков. Ясно, что убийца был опытный, орудовал в

перчатках. Прошло сорок часов с момента обнаружения

расчлененного на части трупа. В последние трое суток в

милицию никто не обращался с запросом об исчезновении

женщины. Пропал человек, и ни родственники, ни сослуживцы

не поинтересовались, где он и что с ним. Довольно странно.

Разве что женщина была одинокой. Или, может, приезжая – в

Москве, особенно в летнюю пору, сотни тысяч приезжих. Могли

убить с целью ограбления. Почему-то думалось именно о

Соне, и Андрей убедил Струнова начать розыски с Сони

Суровцевой. Убитая была морфинисткой. Но Соня не

единственная в Москве морфинистка. Смерть наступила от

удара в сердце тонким острым предметом. Вспомнился

студент Маклярский и его страшное и простое оружие -

длинное шило, которым он убил водителя такси. А если не

Соня, если Соня сейчас окажется дома? Ну что ж, жалко будет

потерянного полдня. С розысками нужно спешить: начальство

торопит. Случай действительно чудовищный. Убийца должен

быть найден, и он будет найден, этот садист. Он будет

расстрелян. Но что толкнуло его на такое преступление? Ведь

он, надо полагать, знал, что идет на самоубийство, что его

найдут и присудят к высшей мере. Или надеялся избежать

смертной казни, имел какой-то – и немалый – шанс уцелеть,

остаться в живых или вообще уйти от наказания? Если б

каждый негодяй, думал Андрей, совершивший убийство или

пытавшийся убить человека, знал точно и определенно, что

возмездия ему не избежать, что он непременно будет пойман и

казнен, убийств было бы меньше. А то ведь... Даже самая что

ни на есть строгая статья Уголовного кодекса РСФСР, статья

сто вторая, – "Умышленное убийство при отягчающих

обстоятельствах" – допускает сохранить убийце жизнь – от

восьми до пятнадцати лет тюрьмы или смертная казнь. Мол,

как суд решит. Этот шанс, надежда на сердобольность суда, и

не останавливает руку убийцы. А статья сто третья -

умышленное убийство без отягчающих обстоятельств, – та

вообще не предусматривает убийце смертную казнь. Мол,

получай свои "от трех до десяти лет" и живи, совершай новые

преступления. Андрей Ясенев питал крайнее предубеждение к

новому, 1962 года Уголовному кодексу. Он считал, что

составители его случайно, по какому-то недоразумению,

оставили для преступников массу лазеек, как будто главной их

заботой было уберечь преступника от заслуженного наказания.

Машинист объявляет станции. На следующей Андрею

выходить. В вагоне душно. Тугой горячий воздух, врывающийся

через открытое окно во время движения, не очень помогает. На

платформе жара. Сошло с поезда человек шесть. Андрей

помнил адрес Суровцевых: Первомайская, дом 17. Надел

пиджак, сошел с платформы и по асфальтированной тропинке

направился вдоль тесового забора. Нужно было спросить у

кого-нибудь, где та улица. Увидел пареньков лет десяти.

Ребята рассказали, как пройти на Первомайскую. Она была

совсем недалеко от платформы.

Дом Суровцевых стоит в глубине небольшого, но очень

густого, наглухо заросшего, запущенного сада. Вдоль забора

сплелись ветками вишни со спеющими плодами. Под

яблонями две маленькие грядки – на одной зеленый лук, на

другой – салат. Под окном скамеечка, подле нее синеет кучка

ирисов. Даже не входя на крылечко, Андрей увидел на входной

двери маленький номерной замок и с досадой пожалел, что не

связался предварительно с местным отделением милиции.

Ведь должен же где-то тут быть участковый уполномоченный.

Из соседнего дома вышла женщина и уставилась на

Андрея любопытным взглядом. Видя, что тот собирается

уходить, спросила:

– Вам кого надо, гражданин?

– Суровцевых.

– А их дома нет.

– Это я вижу, – с досадой в голосе сказал Андрей. – А

когда они бывают?

– Вам нужна Соня, – утвердительно сказала

разговорчивая соседка.

– Почему вы думаете, что именно Соня? – насторожился

Андрей.

– Так вы ж Суровцеву спрашиваете. А Суровцева только

Соня. Фамилия покойного отца ее. А у Серафимы

Константиновны другая фамилия, второго мужа – Кошечкина.

Сам Кузьма Никитич в отъезде, Серафима же на работе. А

Соня, ее не угадаешь, как когда, – то тут, то в Москве. Известно

– артистка.

Выяснилось, что мать Сони работает в хозяйственном

магазине продавщицей, в двух километрах. До магазина

никакой транспорт не шел, и Андрей, снова сняв пиджак,

направился искать этот магазин.

Парило явно к дождю. На юго-западе, как на дрожжах,

устрашающе набухала темная туча, а с северо-востока

навстречу ей бесшумно плыли лилово-сахарные громады

облаков. Душная предгрозовая тишина плотно обложила

землю. Проведший в деревне детство и отрочество, Андрей

любил природу. Подмосковный пейзаж напоминал ему родную

Брянщину, воскрешал в памяти трогательные картины

деревенского детства, когда все лишения и невзгоды нелегкой

жизни восполнялись близостью природы, ее щедрой лаской и

богатством впечатлений.

Хозяйственный магазин размещался в полутемном

сарае. Громоздкие товары – плиты, ведра, минеральные

удобрения, банки с краской, ящики с гвоздями – все это было

навалено в беспорядке на полу. За прилавком стояла

невысокая полная женщина и вполголоса разговаривала с

сухонькой старушкой – единственной покупательницей. На

приветствие Андрея она ответила холодно и равнодушно,

должно быть, не увидела в нем серьезного покупателя. Так,

мол, зашел человек поглазеть от нечего делать. Андрей

обратился к ней по имени и отчеству, предъявил

удостоверение и сказал, что хотел бы поговорить наедине по

важному и неотложному делу. Удостоверение сотрудника

уголовного розыска произвело на Кошечкину должное

впечатление, она торопливо выпроводила говорливую

покупательницу, закрыла за ней дверь магазина, освещенного

теперь одним небольшим окошком, и предложила Андрею

присесть на ящик с мылом, предварительно прикрыв ящик

пустым мешком.

– Спасибо, Серафима Константиновна, вы не

беспокойтесь, – предупредил Андрей, стал, облокотясь на

прилавок. Кошечкина стояла напротив за прилавком. -

Вообще-то я хотел видеть вашу дочь Соню, да вот не знаю, как

с ней встретиться.

– А вы к ней на работу не заходили? – выжидательно

глядя на Андрея, спросила Кошечкина.

– Это куда? Она где сейчас работает? – осведомился

Андрей.

– В ансамбле "Венера". Разве не знаете? А у вас какое к

ней дело? – По выражению лица Кошечкиной Андрей понял:

боится сказать что-нибудь лишнее.

– Вы давно с ней виделись? – уклонился от ответа.

Андрей. Ему хотелось прежде всего и как можно скорей

выяснить главное, ради чего он приехал сюда.

– С Соней-то? – ненужно переспросила она, что-то

соображая. – Когда же, постойте. Кузьма в пятницу уехал... Ну

да, нынче четвертый день будет, как мы с Соней не виделись.

– Так долго? – чтобы только не выдать своего волнения,

задал Андрей совсем не обязательный вопрос.

– А что? – Кошечкина независимо повела бровью, все

еще пытаясь уловить смысл этой необычной для нее беседы.

– Ничего. Значит, у Сони в Москве есть жилье?

– Какое там есть! Ничего нет. У подруги ночует. Подруга

ее тоже из ансамбля, комнатку имеет. У нее Соня и

останавливается.

– А как зовут подругу? – быстро и как бы мельком спросил

Андрей.

– Лиля, – уже с тревогой ответила Кошечкина.

– Фамилию и адрес этой Лили знаете?

– Нет. А зачем это вам?

– Как же так, Серафима Константиновна, дочь пропадает

где-то целыми неделями, а вы даже не интересуетесь где? – с

легким упреком проговорил Андрей.

– Она взрослая. Да разве за ними уследишь? -

Кошечкина вздохнула, скорее деланно, для приличия. – Теперь

дети больно самостоятельными стали. И родителей не очень

слушаются.

– Смотря какие дети. Впрочем, и родители разные

бывают. – И опять в голосе Андрея прозвучал упрек. Он

откинул назад набежавшие на лоб волосы и с деловой

сухостью спросил: – А из парней с кем она дружит? Жених

есть?– Не знаю. Нам она не говорила, – ответила Кошечкина.

Каждый вопрос Андрея обострял в ней любопытство. – Может,

и есть кто-нибудь в Москве.

– А сюда не приезжали? Никто из парней к ней сюда не

приезжал? – Он смотрел на нее требовательно, этот суровый,

сильный человек, и она, смутно догадываясь, что речь идет о

чем-то очень важном, бледная и серьезная, покорно отвечала

на его вопросы, стоя все в той же выжидательной позе.

– Сюда?.. Что-то не припомню. Хотя нет, постой,

приезжал. Это когда муж последний раз в командировку

уехал... Да, в тот день. Паренек, такой невидный из себя,

небольшого росточка. Соню спросил. А ее дома не было. Он

маленько подождал, на лавочке посидел, да и уехал, не

дождавшись.

Это уже "что-то", и Андрей насторожился, спросил:

– Он что-нибудь передал для Сони?

– Ничего не передавал, – ответила она и торопливой

скороговоркой добавила: – Просил только сказать, что Игорь

приезжал и чтоб она, Соня, позвонила ему.

– Его зовут Игорь? – быстро переспросил Андрей.

– Игорь.

– Фамилию не назвал?

– Нет, не назвал.

– Щупленький, худощавый... В чем он был одет?

– Одет? Да я и не запомнила. Кажется, желтая тенниска

на нем и брюки.

– Брюки это естественно. В одних трусах он не мог

заявиться, – заметил Андрей, что-то соображая.

– И часы на руке, – прибавила Кошечкина.

– Ну а потом? Соня приезжала?

– В тот же день. Только, значит, он ушел, и она через час

заявилась.

– Вы ей сказали, что приходил Игорь?

– А то как же? Сразу и сказала.

– А она что? Как отнеслась?

– А никак.

– Звонила ему?

– Кто ее знает, может, и звонила. Телефоны у нас есть и

на платформе и возле почты будка стоит.

– В Москву в тот день Соня не поехала?

– А куда ехать на ночь глядя? Утром уехала... И с тех пор

не приезжала. – Последние слова она произнесла вдруг

упавшим голосом, точно сама лишь сейчас поняла их

непростой смысл. И, поняв, испугалась, ужаснулась, спросила,

бессмысленно уставившись на Андрея:

– Так с ней что? Где она сейчас? Что это за человек, тот

самый Игорь? – Андрей молчал, и тревога в ее душе

разрасталась, как туча. – Вы мне скажите, по какому случаю вы

интересуетесь Соней? Для чего это вам?

– Когда родители не интересуются своими детьми, то

ими, как правило, вынуждена интересоваться милиция. -

Андрей грустно усмехнулся, выпрямился и отошел от

прилавка, насупился, решая про себя, задавать ей следующий

вопрос или воздержаться. А Кошечкина тем временем снова

спросила, уже с большей настойчивостью:

– Так вы ответьте, товарищ, что случилось с моей

дочкой? Вы не должны скрывать от матери.

– Пока что мне вам нечего сказать, Серафима

Константиновна. Я должен сначала увидеться с Соней, – не

очень успокоительно ответил Андрей и потом, все же

решившись, спросил: – Кстати, Соня давно принимает

морфий?

– Морфий? Это зачем? – Тусклые невыразительные глаза

Кошечкиной удивленно округлились. Вместо ответа Андрей

спросил:

– Где, говорите, здесь телефон-автомат?

– На платформе и на почте. Только на платформе часто

бывает неисправный. Лучше на почте, если вам звонить нужно.

– Ну что ж, благодарю вас, Серафима Константиновна, у

меня к вам больше нет вопросов, – торопливо взглянув на

часы, сказал Андрей и направился к двери. Но Кошечкина не

очень решительно преградила ему путь:

– Вы мне не сказали, что с Соней? Что ей передать,

когда придет?

– Дочь ваша – морфинистка. Мне жаль ее. Впрочем, мы

еще встретимся с вами и поговорим об этом. Вы когда бываете

дома?– После шести. Понедельник – весь день.

Спросив, как пройти на почту, Андрей простился с

Кошечкиной и широко зашагал по утоптанной тропке. Он

торопился поскорей связаться со Струновым. Кажется, все

шло так, как он и предполагал. Хотя это было лишь начало:

установить личность убитого всегда проще, чем найти убийцу.

Итак, Игорь Иванов. В четвертый раз за короткий срок он

встречается на пути Ясенева. И возможно, в последний. На

заборе бросилось в глаза большое объявление:

Пропала СОБАЧКА, белая, маленькая, лохматая, по

кличке Бони. Большая просьба к нашедшему вернуть ее за

вознаграждение на дачу № 41 по улице Институтской,

Вельской С. И.

Прочитал и грустно улыбнулся: собачка пропала – хозяева

беспокоятся, а тут человек пропал, а родители четверо суток

не хватятся.

Темная туча уже закрыла полнеба и вот-вот должна

столкнуться со встречными громадами мраморных облаков. В

воздухе запахло озоном. У горизонта сверкала молния и

ворчал гром. Андрей прибавил шагу. Нужно немедленно

позвонить Струнову, чтобы часам к трем-четырем вызвали на

Петровку Игоря Иванова.

Теперь мысли Андрея сосредоточились на этом

человеке. Игорь Иванов... Похож ли он на убийцу? Что

говорить, биография его "классическая" для уголовника. И в то

же время где-то в нем сидит человек с душой и сердцем. "А не

слишком ли я поверил ему, – размышлял Андрей, – обманула

меня интуиция. Излишнее человеколюбие, вера и доверие... А

люди-то разные – и настоящие преступники и подлецы в наш

век без масок на свет божий не появляются. Каждый из них -

актер, у каждого своя роль и своя маска, даже не одна.

Конечно, Иванов мог убить, и в этом я никогда не сомневался.

Но вот что он садист. . В последнюю нашу встречу у него был

вид обреченного, отчаявшегося человека, способного на все. А

если еще под воздействием наркотиков?.. И почему именно

Соню, что они не поделили? Да мало ли что. В сущности, ни

того, ни другого я по-настоящему не знаю. Может, оба они из

уголовного мира, а там всякое может быть".

И, уже опуская в телефон-автомат двухкопеечную монету,

Андрей спросил себя: а почему он решил, что убийца Иванов?

У Ясенева, как и вообще у большинства работников милиции и

прокуратуры, было правило никогда не доверяться интуиции и

эмоциям, не обвинять даже в мыслях человека в

преступлении, не имея для этого убедительных доказательств.

Он ловил себя на этой мысли и с огорчением пытался

оправдать ее тем, что Иванов – пока что единственная тропка,

которую ему удалось нащупать на трудном, запутанном пути к

раскрытию тайны чудовищного преступления.

Струнов выслушал Андрея внимательно, однако особого

восторга не выразил. Пока что у него нет полной уверенности,

что убитая – Суровцева. Он уже отдал распоряжение узнать,

нет ли пропавших среди известных МУРу морфинисток. Хотя

девяносто процентов имеющихся данных говорят за то, что

убитая именно Суровцева. Да, он отдаст сейчас же

распоряжение, чтобы вызвали Игоря Иванова к приезду

Ясенева. Его надо допросить немедленно. Сам же Струнов

сейчас едет в ансамбль "Венера": нужно разыскать и

допросить подругу Суровцевой – Лилю. А начальство торопит.

Сегодня уже дважды интересовался ходом расследования

начальник МУРа и звонил комиссар милиции Тихонов.

А гроза уже разразилась, сильная, небывалая, с ливнем.

Солнца не было видно – его поглотила иссиня-серая туча, но

парило, как в субтропиках. Никогда Андрей не испытывал

такой духоты, разве что в бане. Казалось, все на нем мокро от

пота. Кругом грохотало, удары грома раздавались один за

другим, сливаясь в продолжительный гул, точно земля

вздыхала своей могучей грудью. Молнии сверкали где-то за

облаками тусклым матовым светом. И шум крупного дождя и

ворчание грома – все было каким-то глухим.

Андрей, застигнутый дождем, стоял под козырьком входа

в подъезд двухэтажного здания, в котором размещалось

почтовое отделение. Рядом с ним стояло еще несколько

человек. Женщины испуганно ахали, мужчины говорили, что

такого еще никогда не было. А дождь лил сплошным потоком,

вздувая на лужах пузыри. И вдруг Андрей увидел, как в

приоткрытую дверь телефонной будки, сделанной из стекла и

металла, той самой будки, из которой он только что звонил в

Москву Струнову, вползло что-то огненно-жидкое, как струя

расплавленной стали, собралось в огненный шар, покатилось

по стенкам снизу вверх, затем что-то треснуло внутри будки, а

сама будка, тяжелая, железная, поднялась вверх, как пушинка,

невесомо, плавно полетела в сторону метров на двадцать и

опустилась, не упала, не шлепнулась, а именно опустилась

мягко и осторожно на середину улицы в большую, теплую

пузырчатую лужу. Андрей был изумлен уникальным зрелищем.

На его глазах действовала невидимая, но могучая сила

природы. Неразгаданная и не объясненная загадка. Он

слышал и читал о шаровой молнии, о самых невероятных,

похожих на легенды, ее проявлениях, верил и не верил им, и

вот сам увидел такое, что тоже больше походило на сказку, чем

на факт. Пораженный, он смотрел на будку, ожидая что вот-вот

она снова поднимется в воздух и полетит. . И только новое

зрелище оторвало его взор: на западе небо зазеленело,

окрасилось в неестественный салатово-фосфорический цвет,

будто там густо разбрызгана желто-зеленая пыль. И эта

светящаяся переливами, зловещая масса неотвратимо

двигалась на них. Сзади Андрея какая-то женщина в холодном

ужасе негромко, но внятно произнесла:

– Господи, да это же конец света. – И, закрыв лицо

руками, повернулась и удалилась в помещение.

Пока Ясенев добирался до Москвы, Струнов успел

разыскать в ансамбле "Венера" Лилю. Разговор с этой

певичкой вначале ничего обнадеживающего не предвещал.

– Соня Суровцева? – затрепетали синие Лилины

ресницы. – Да, она работала у нас в ансамбле. Потом ушла.

Или ее уволили, точно не знаю, вы спросите администрацию.

Мы с ней дружили одно время. А как она ушла из ансамбля, с

тех пор и не виделись... Ночевать? Да, иногда оставалась у

меня. Знаете, она за городом живет, ну и поздно ехать боялась,

мало ли что, шпана всякая... Как артистка? Конечно,

талантливая. У нас все талантливые... Морфий? Я что-то

слышала. Как будто из-за этого она и ушла... С кем дружила из

мальчиков? Да как вам сказать? По-моему, ни с кем. А

впрочем, не знаю, она скрытная. Потом, я же вам сказала, мы

давно с ней не встречаемся... Игорь Иванов? Это кто такой?

Что-то не помню. Игорь... Игорь... Это который на киностудии?..

Да, она с ним как-то встречалась. Но, по-моему, между ними

ничего не было. Хотя не могу утверждать, может, потом, когда

она ушла из ансамбля...

– Игорь Иванов, – вслух произнес Андрей, в раздумье

вышагивая по кабинету Струнова, который только что

информировал его о своей беседе с Лилей. – Иванов... Похоже,

что он приложил тут свою руку. Ну что ж, займемся Игорем. Я

пошел к себе.

– Добро, – сказал Струнов. – Но смотри, парень ушлый,

на бога его не возьмешь. Прошел огни и воды.

– Знаю, встречались, – обронил Андрей, открывая дверь.

Войдя в комнату и поздоровавшись с Андреем, Игорь

Иванов озорно улыбнулся маленькими губами, сказал тем

развязно-дружеским тоном, каким разговаривают приятели:

– Соскучились по мне, Андрей Платонович?

– Еще бы! Жить без вас не могу. – В словах Андрея

сквозило холодное и вежливое презрение. – Прошу садиться.

– Я тоже... соскучился, – обронил Иванов, садясь на стул.

У него был озябший вид, несмотря на духотищу.

– Что ж не заходили, раз соскучились? – мягко спросил

Андрей.

– Ждал приглашения. Без приглашения вроде бы

неприлично. – Глаза Иванова поблекли и уставились в пол.

Андрей еще раньше заметил за ним эту привычку – смотреть в

пол тупо и бездумно.

– Напротив, к нам желательно без приглашений. Это

фиксируется в протоколе и учитывается в суде: сам явился, без

приглашения. – Взгляд Андрея пристальный, будто он хотел

отгадать мысли и намерения этого тщедушного тонконогого

парня. Иванов тяжело приподнял голову, захлопал глазами,

намереваясь что-то сказать, но Андрей перебил его быстрым

вопросом: – Соню Суровцеву давно видели?

Однако этот лобовой вопрос ожидаемой реакции не

вызвал. Иванов улыбнулся, и улыбка смягчила его худое

угрюмое лицо, на котором мелкие морщины хранили следы

пережитого. Стрельнул легонькими словами:

– Это начало допроса или только прелюдия?

– Как вам угодно. Хотите – пусть будет дружеская беседа

старых знакомых. А хотите – официальный допрос. На этот

случай и бланк протокола имеется... Итак, я слушаю.

– Насколько я догадываюсь, вас интересуют мои

отношения с Соней, – внешне бесстрастно заговорил Иванов. -

Что ж, пожалуйста. Можете записать в протокол: отношений у

нас никаких. Просто одна из моих знакомых.

– Близких?

– Нет. В близких отношениях мы не состояли. Она

помогала мне доставать гашиш.

– В обмен на морфий? – стремительно вставил Андрей.

– Не угадали. Морфия я никогда в глаза не видел и

считаю его гадостью. Я не выношу уколов. А тут самого себя

шприцем в вену и ежедневно... – Он снова зябко поежился. – Не

приемлю.

– И часто вы встречались?

– Не чаще одного раза в месяц. Бывало, что и по полгоду

не виделись.

– Когда виделись в последний раз? – Это важный вопрос,

и Андрей внимательно следит за реакцией Иванова. Но у того

лицо спокойно, даже слишком.

– В последний раз? – щурясь, точно припоминая,

повторяет Иванов. – Да как будто вот в этой комнате, в вашем

присутствии.

– А если поточней припомнить? Вы дома у Суровцевой

бывали? За городом?

Скучающее лицо Иванова слегка усмехнулось.

Последовал довольно равнодушный ответ:

– Да, верно. Совсем недавно ездил к ней домой. И между

прочим, не застал ее дома.

– Значит, не виделись с Соней? – Для Андрея это важно:

станет ли увиливать?

– Совсем не значит. На другой день она мне позвонила, и

мы встретились.

– На предмет?

– Надо было поговорить, – уклончиво ответил Иванов.

– О чем?

– Да так, личное.

– Я буду настаивать. Это важно. Ответ ваш может

пролить свет на многое. И это прежде всего в ваших

интересах.

– У меня нет никаких интересов.

– Вот что, Игорь, давайте оставим этот тон. Не надо

притворяться хотя бы перед самим собой. – Иванов изменился

в лице и долго сидел без движения. Ясенев напомнил: -

Повторяю, это очень серьезно. Речь идет об убийстве.

Иванов вздрогнул, бросил искрометный взгляд на Андрея

и тут же отвел глаза. Выждав паузу, тревожно спросил:

– Она его убила? Одного или обоих?

Вот так, вдруг, неожиданно, как гениальное открытие!

Даже в груди защемило. Но Андрей сделал усилие над собой,

чтобы не выдать своего чувства. У него хватило терпения.

Получить у Иванова показания – нужно иного ума и такта.

Большой нахмуренный лоб Андрея был суров, строгое,

властное лицо, спокойные манеры – все это, должно быть,

говорило Иванову, что уголовному розыску очень многое

известно о Суровцевой и недостает лишь каких-то деталей для

полноты картины.

– А разве она должна была убить обоих? – Умный, мягкий

взгляд Андрея нацелен в Иванова неотступно и требовательно.

– Я так ее понял.

– И кого именно Суровцева должна была убить?

– Я не знаю. Об этом лучше спросить ее. Мне она не

назвала их.

Андрей поднялся из-за стола и подошел к окну. Что-то

новое зашевелилось в нем, рождая массу неожиданных

догадок и предположений. Стоя в профиль к Иванову и глядя в

окно, он произнес медленно и с грустью:

– К сожалению, ее спросить мы уже не можем.

Худощавая гибкая фигура Иванова взметнулась со стула,

как ужаленная, и этот ушибленный жизнью человек в один миг

преобразился. Напускного равнодушия как не бывало. Он

бессмысленно уставился на Андрея, спросил деревенеющим

голосом:

– Она покончила с собой? Соня покончила с собой?! -

повторил он настойчиво и умоляюще.

– Ее нет в живых. Я прошу вас рассказать подробно о

вашем последнем свидании, как и когда вы узнали, что она

должна совершить убийство? Прошу вас.

Андрей распрямил плечи и сел за стол, резким жестом

сильной руки приглашая садиться Иванова. Тот понуро

опустился на стул и, сморщив маленькое лицо, заговорил с

дрожью в голосе:

– Она как-то пообещала мне достать наркотик. Вы

знаете, что это такое. Она сказала, что ей обещали. Я

попросил и на мою долю. Для пробы. Просто из любопытства.

Мокрому дождь не страшен. Сама она перед этим пробовала.

На нее произвело сильное действие. Она мне рассказывала.

Действовало долго, постоянно. Теперь ей не надо было

думать, как и где достать морфий. В нем она уже не

нуждалась. Жила, как в тумане. Выглядела она неважно, но

говорила, что чувствует себя сносно. И в нашу предпоследнюю

встречу. Я ждал ее звонка, потому что она обещала мне

наркотик. У меня появилось нетерпение, хотелось быстрей

испробовать. А она не звонила, как в воду канула. И тогда я

сам поехал к ней домой. Ее не застал. Была одна мать. Я

попросил передать Соне, чтобы позвонила мне. Она

позвонила на другой день, и мы встретились...

Он говорил нервно и пугливо, разматывая клубок

воспоминаний, бросал в душу Андрея горсти беспокойных

колючих слов. Вдруг умолк, притих, съежился, посмотрел на

Андрея тяжело и недовольно. Уши его заметно горели.

Казалось, он потерял нить рассказа. И Андрей помог ему

наводящим вопросом:

– Итак, вы встретились на другой день.

– Да, это была наша последняя встреча. Я не узнал

Соню. Представляете, как она изменилась! Ужасно. Ее

преследовали кошмары, и она не могла от них избавиться.

Она говорила, что ей страшно жить, что кругом банды, которые

собираются ее удушить, взорвать Большой театр и поджечь

Третьяковскую галерею. И что вообще они готовятся взорвать

всю планету. И сделает это тот, кто достал ей наркотик, и его

начальник – главарь банды. И что она должна их обоих убить,

чтобы предотвратить чудовищные преступления. Имен их не

назвала – это тайна. Я, конечно, не стал спрашивать, потому

что не принимал всерьез ее бред. Нормальный человек не мог

нести такую ахинею. Когда я напомнил ей об обещании

достать наркотик, она удивилась и стала доказывать мне, что

никогда не обещала... Мы расстались, и больше я ее не видел.

Версия Иванова вначале показалась Андрею не очень

правдоподобной, в то же время, внимательно наблюдая за

Ивановым во время допроса, он все больше склонялся к тому,

что в его показаниях есть если и не вся правда, то какая-то

доля, и, быть может, значительная. Конечно, легенду о тех

неизвестных двоих, которых якобы собиралась убить уже

потерявшая под воздействием наркотика рассудок Соня

Суровцева, Иванов мог сочинить, чтоб отвести от себя

подозрение и направить следствие по ложному пути. Ход

довольно наивный, и Ясенев не клюнет на него. Это во-

первых. Во-вторых, Андрей допускал, что Иванов говорит

истинную правду. Под воздействием сильного наркотика сама

Соня могла сочинить миф о двух злодеях, готовящихся

взорвать планету. Наркотик нередко приводит к

умопомешательству – Андрей это знал. В самом деле, такой

вздор мог появиться только в ненормальном мозгу. Тем не

менее – это в-третьих – Андрей не исключал возможности

реального существования одного или даже двоих людей, с

которыми Соня собиралась свести какие-то свои личные

счеты. Что это за люди? В этом вопросе, быть может, ключ к

разгадке убийства, и на него надо искать ответ. Андрей не

верил, чтобы знакомства Сони среди мужского населения

ограничивались одним Ивановым. Это, конечно, ерунда, и

Струнов в спешке, что ли, или в силу каких-то других причин не

сумел получить от Лили более обстоятельных показаний.

Андрею самому захотелось встретиться и поговорить с этой

Лилей. А тут звонок Струнова: на следующее утро их обоих

приглашает к себе начальник МУРа.

Глава седьмая

Утром следующего дня Струнов и Ясенев сидели в

большом квадратном кабинете начальника Московского

уголовного розыска, глубоко погруженные в мягкие старинные

кожаные кресла. Здесь вся мебель была хоть и древней,

старомодной, но добротной, основательной, прочной, не

знающей износа, и как-то не очень гармонировала с хозяином

этого кабинета, хотя и седеющим, но очень моложавым,

веселым, приветливым полковником с мягкими манерами и

доверчивыми глазами, что никак не вязалось с его профессией

и должностью. Струнов доложил ход дела по расследованию

убийства гражданки Суровцевой С. П. Полковник не перебивал

ни вопросами, ни замечаниями: сидел, облокотясь на

большой, массивный стол, и серые глаза его смотрели на

собеседника умно и красиво щурились. Когда Струнов

закончил сообщение, полковник, поглаживая свой синий

бритый подбородок и подняв правую бровь, сказал:

– Итак, подытожим: что мы имеем на сегодня, что нам

достоверно известно? Убита гражданка Суровцева. Убийца -

опытный по части "мокрых" дел. Убийство не случайное, а

явно преднамеренное: удар нанесен точно в сердце заранее

приготовленным оружием. И это все. Мало, ничтожно мало. – В

голосе его прозвучала досада и скрытый упрек. Струнов

посчитал себя незаслуженно уязвленным, застенчивая улыбка

скользнула по его лицу, быстро заговорил, сверкая ровными

зубами:

– Но, товарищ полковник, у нас есть Игорь Иванов. И я

полагаю, на данном этапе нам нужно на нем Сосредоточить

главное внимание.

– Пока нет других претендентов, – желчно, покашливая,

заметил полковник. – Я вижу, Юрий Анатольевич, вы склонны

думать, что это дело рук Иванова? Так я вас понял?

– На данном этапе – да, – негромко, но твердо ответил

Струнов.

– А вы, товарищ Ясенев? – Задорные глаза полковника

впились теперь в Андрея, который испытывал в эти минуты

странное чувство неуверенности и путаницы. В голове его

стоял неприятный гул. За прошедшую ночь он многое

передумал, взвешивал каждый факт, каждый жест, фразу

Иванова. И ему была неприятна та поспешность, с которой его