Текст книги "Любовь и ненависть"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

преступница, она не хранила дома опасный товар.

Прикинувшись невинно оскорбленной, она с деревянным

упрямством твердила, что никакого гашиша знать не знает и

вообще впервые слышит про этих "котиков". Она продавала

только цветы. И если частная продажа цветов – преступление,

она готова нести наказание. Мол, пожалуйста, за дело, по

закону не грех и пострадать. Что же касается этих ваших

наркотиков, то уж извините, ошиблись адресом. Ссылка на

задержанных свидетелей, купивших у нее гашиш, совсем не

смутила "цветочницу".

– Это ваши люди, они что угодно могут наговорить, -

невозмутимо отвечала она.

Ей показали фотографии: Игорь Иванов покупает у нее

цветы. Это один кадр. Второй кадр – Иванов достает из-под

будки телефона-автомата гашиш. Она только усмехнулась:

– Ну и что тут такого? Ну, это я, действительно, я, продаю

молодому человеку цветы. Я и не отрицаю. И карточка

хорошая получилась. Нельзя ли для меня сделать? Я вам

заплачу. – По поводу другого фотокадра заметила, хмыхнув

носом: – Чего он там нагнулся – не знаю. Может, шнурок

завязывает на ботинке. Мне какое дело. Меня это не касается.

Тут Гогатишвили убедился, что дал маху, и по просьбе

Ясенева тотчас же помчался добывать дополнительные

материалы о "цветочнице".

– Попытайся выяснить, не была ли она связана с

Симоняном, – напутствовал его Ясенев.

Симоняна-Апресяна арестовали в одном крупном городе

– республиканской столице, поймали на этот раз, что

называется, с поличным, следствие по его делу было

закончено, и вот-вот должен состояться суд в Москве,

поскольку задержали его работники Московского уголовного

розыска. Ясенев где-то в глубине души питал еще надежду, что

удастся размотать преступный клубок "цветочницы", – а в том,

что она продает гашиш, ни у него, ни у Гогатишвили не было

сомнений. Но, как это часто бывает, преступник известен,

знаешь его в лицо, а явных улик, которые можно предъявить

суду, не имеешь...

После ухода Гогатишвили Ясенев допросил пожилого

человека, который, по словам Георгия Багратовича, "не совсем

старик". И в самом деле, рабочий мастерской по ремонту

обуви Носов, сухой желчный человек, выглядел

шестидесятилетним, хотя ему не было еще и пятидесяти. Как

большинство наркоманов, он был худ, лыс, желтолиц, со

вставными челюстями и переменчивым блуждающим

взглядом. Долго препирался, увиливал от прямых и честных

ответов на вопросы, отказывался назвать ту, которая продала

ему четыре баша гашиша. Долго пришлось с ним

разговаривать, пока наконец сдался, сказал, рассматривая

фотографию "цветочницы".

– Она, – и поставил подпись под своими показаниями.

Ясенев отпустил Носова домой, однако с вызовом на

допрос Иванова не спешил. "Этот – стреляный воробей, его

голыми руками не возьмешь", – думал Ясенев, вспоминая свою

последнюю встречу с ним в день, когда был задержан и

доставлен в милицию Юра Лутак. Иванов среди наркоманов,

надо полагать, свой человек, и он не может не знать

"цветочницу". Правда, в целях конспирации распространители

наркотиков обычно не вступают в близкий контакт со своей

клиентурой. Продал – и будь здоров, ни я тебя, ни ты меня

знать не знаем. Таков неписаный закон, они – поставщик и

потребитель – заинтересованы друг в друге, и арест

"цветочницы" лишил бы многих наркоманов возможности

раздобыть хотя бы понюшку гашиша. Арест Апресяна -

главного поставщика "вредного зелья" – поверг потребителей

его в уныние. Они метались в поисках разного рода

заменителей, покупали лекарства, в которых содержались

ничтожные доли наркотиков, принимали их в лошадиных

дозах, травились. Многие постепенно, не без мук, отвыкали от

яда. Их организм со временем "забывал" о наркотиках и

наконец смирялся. Работники уголовного розыска, конечно, не

думали, что Апресян последний в этом звене. Нужно было

ждать, и они ждали новых поставщиков запретного товара.

Надо было вовремя их обнаружить и обезвредить. И

"цветочница", видно, опытная в этих делах. Первый

допрошенный Ясеневым свидетель показал лишь, что он

купил у "цветочницы" четыре порции гашиша, но что видит ее

впервые. Как поведет себя Игорь Иванов?.. Мысленно Ясенев

искал верный ключ к предстоящей беседе. Иванова он

встретил приветливо, хотя и сдержанно, предложил садиться

и, прощупав его долгим дружеским взглядом, сказал с

участием:

– Вы так изменились, Игорь, за это время, что, право, не

узнал бы. – Иванов поднял при этих словах тяжелый

подозрительный взгляд на Ясенева, шевельнул губами, точно

собирался что-то сказать, но промолчал. – Вы не больны?

Что-то обидное послышалось Иванову в этом вопросе.

– Может, и болен, – вяло ответил он и прибавил,

покашливая: – Смотря что вы имеете в виду.

До времени ставший плешивым, узкогрудый, с нервно

подергивающейся щекой, сегодня он показался Ясеневу каким-

то слабосильным.

– Вид у вас болезненный... Вы все там же, в киностудии?

– Все там, – негромко отозвался Иванов и косо посмотрел

на Ясенева. Дружеский тон капитана милиции не столько

располагал, сколько настораживал.

– Не женились?

– Зачем? – беспечно сказал Иванов, и в глазах его,

темных, узеньких, едва скользнула озорная улыбка.

Ясенев тоже добродушно рассмеялся и, тряхнув головой,

откинул волосы со лба.

– Ответ убедительный: значит, не созрели для женитьбы.

Кстати, с отцом не наладили отношения?

– Помирились. – Иванов вздохнул всей грудью и снова

закашлял, долго, с надрывом. Потом пояснил: – В воскресенье

ездили за город. Искупался – и вот. .

– Без закалки. Не зная броду, сунулся в воду, – сказал

Ясенев тем дружески-грубоватым тоном, на который не

принято обижаться. Довольно странной могла показаться эта

непринужденная беседа – встретились два приятеля, судачат о

том о сем. – Организм у вас ослаблен. Я думаю, что это тоже

не укрепляет здоровье.

Ясенев не спеша развернул лежавший перед ним на

столе малюсенький пакетик, на который все время косил глаза

Иванов, высыпал на чистый лист бумаги коричневый, похожий

на кофе, порошок, тот самый, за который "цветочница"

получила пятерку. Потом достал пачку сигарет, предложил

Иванову и, пододвинув к нему гашиш, попросил:

– Покажите, как это делается. Я тоже хочу попробовать.

Наступила внушительная пауза. Иванов изобразил на

своем лице тупое изумление, потом молча, очень ловко вделал

сухой коричневый порошок в две сигареты, закурил одну, а

вторую нерешительно вертел в дрожащих пальцах. Ясенев

протянул за ней руку, но Иванов не дал, сказал, как-то сразу

смягчившись:

– Вам я не советую, товарищ...

– Меня зовут Андрей Платонович, – подсказал Ясенев.

– Не советую, Андрей Платонович.

– Ничего, за меня не беспокойтесь, у меня достаточно

силы воли. – Ясенев чиркнул зажигалкой и дал Иванову

прикурить. У того засверкали глаза лихорадочно-задорным

блеском, оживилось худое, изможденное лицо. Другую руку

Ясенев протянул за второй сигаретой, и Иванов уступил.

Ясенев прикурил, сделал одну затяжку и почувствовал во рту

неприятный вкус. Положил сигарету в пепельницу, но не вмял,

оставил гореть и, откинувшись на спинку стула, проговорил:

– Как-то странно получается, Игорь. Не советуете

пробовать эту гадость, опасаетесь за мое здоровье. Так я вас

понял?

– Вам-то зачем себя калечить? – отозвался Иванов, с

трудом подбирая слова. – Я – другое дело, у меня были свои

причины и обстоятельства. А теперь уже поздно...

– Я не то хотел сказать, – перебил Ясенев, широкой

ладонью смахнув со лба падающую гриву жестких волос. – Я

говорю: мне не советуете, а мальцам, несмышленышам Юре и

Вите, давали. Приучали их к гашишу.

Иванов сразу обмяк, сжался, замкнулся, стал холодно-

непроницаемым, и Ясенев пожалел, что не вовремя напомнил

ему о Вите и Юре. Но отступать было неудобно – он ждал с

определенной настойчивостью.

– Мне бы не хотелось вспоминать прошлое, – отозвался

через силу Иванов и снова закашлял в кулак. Успокоившись,

сделал глубокую затяжку и продолжил: – С прошлым

покончено. Хотите верьте, хотите нет. Живу на свои семьдесят

рублей. Честная зарплата и никаких побочных доходов.

– Не жирно. Если учесть, что приходится платить пятерки

вот за эту гадость. – Ясенев взял свою сигарету и сделал две

затяжки. – А между прочим, вам известно, во сколько это

обходится "цветочнице"? – Иванов пожал плечами. Ясенев

продолжал с прежней доброжелательностью: – Ну а все-таки?

Как думаете?

– Какой-нибудь рубль, не больше. Надо ж ей заработать

раз в пять. Она все-таки рискует.

– Как бы не так. Десять копеек. В пятьдесят раз

обдирают вашего брата.

– Наживаются, – согласился Иванов. – А что поделаешь?

– И на ком наживаются? – гневно заговорил Ясенев,

вставая из-за стола. – На несчастных, больных людях. – Он

взволнованно прошелся по кабинету, бросил на ходу, не глядя

на Иванова: – Сволочь... Она вас не щадит – ни старого ни

молодого... Вы давно с ней знакомы?

– В первый раз, – глухо отозвался Иванов.

– Спасаешь?

– Честное слово, Андрей Платонович. Поверьте – первый

раз купил у нее. И... неудачно. Ловко накрыли ваши ребята.

– Хорошо, я верю. Но как вы узнали, что именно она

продает?

– Мне сказала одна девушка.

– Знакомая?

– Мм... да, – замявшись, ответил Иванов и поерзал на

стуле. – Имя ее?

– Соня.

– Фамилия?

– Не знаю.

– Вот те раз. Знакомая девушка, а фамилию не знаете.

– Ну честное слово, Андрей Платонович, – смущенно

заулыбался Иванов. – Как-то не было нужды спрашивать

фамилию. Соня и Соня.

– Где живет, работает где? – стремительно, не давая

опомниться, допрашивая Ясенев, сидя не за столом, а у стола

напротив Иванова.

– Живет где-то за городом. Работала в ансамбле

"Венера". Но, говорит, уволилась.

– Тоже гашишстка?

– Нет. . хуже.

– Морфинистка?

– Да.

– Не Суровцева?

Тревожная тень пробежала по лицу Иванова, он сделал

вид, будто силится припомнить. Сморщил лицо и ответил:

– Кажется.

Ясенев позвонил по телефону и велел привести

Суровцеву. Иванов смиренно ждал, испытывая сложное

чувство: "Значит, Соня тоже "зашилась"? На чем же? Не

повредил ли ей своими откровенными ответами на вопросы

этого в общем-то симпатичного капитана?" Соня вошла в

кабинет Ясенева, мрачно насупившись. Иванов сидел спиной к

двери и не обернулся на вошедшую. Ясенев жестом показал

Соне на стул у письменного стола, стоящий напротив Иванова.

Соня подошла к столу, положила руку на спинку стула,

намереваясь сесть, и вдруг столкнулась взглядом с Ивановым.

– Игорь! – воскликнула Соня, устремив на Иванова

удивленный взгляд, и расхохоталась. Это был деланный хохот.

Вопрошающие глаза ее, оттененные синими кругами, не

смеялись, они только на один миг вспыхнули, озарили ее

измятое лицо и сразу погасли.

– Вы, оказывается, знакомы, – весело сказал Ясенев.

– Он был моим любовником, – неожиданно заносчиво

глухим голосом кинула Соня и порывисто тряхнула красивой

головой. Спросила с вызовом: – Вам это нужно знать?

Ясенев вздохнул и горестно посмотрел на Иванова, точно

ища у него поддержки. Иванов правильно понял этот

дружелюбный взгляд и сказал решительно:

– Брось, Соня, чепуху-то молоть! Не будь такой

примитивной. Андрея Платоновича интересует "цветочница",

ну та, рыжая, что гашишом торговала. Ведь ты знаешь ее? -

закончил он неожиданно не только для себя, но и для Ясенева.

Соня вскочила, свирепо, с придыханием накинулась на Игоря:

– Ах, вот оно что! До стукача достукался! Поздравляю.

Ничтожный человек...

Птичьи круглые глаза Иванова недоуменно заморгали, но

он тотчас же понял причину ее вспышки, мрачно спросил:

– Ты что, ничего не раздобыла?.. А я вот, видишь, – и

кивнул на стол, где лежал насыпанный на листок бумаги

гашиш.

– Понятно, – сказала Соня упавшим голосом и

опустилась на стул. – У меня тоже. Рецепт отняли... На

последние деньги... – И, облизав сухие губы кончиком языка,

вскричала: – Вы понимаете, черт вас всех возьми, что я но могу

без этого! Не могу!

Иванов осклабился и, проведя ладонью по лбу, сказал

уныло:

– Могу только посочувствовать.

– Что ж, Игорь Иванович, – Ясенев поднялся. – Если у вас

нет ко мне вопросов, я вас не задерживаю. – И, протягивая

Иванову руку с пропуском на выход, прибавил: – Вы мне

позвоните завтра в это же время. Обязательно.

Иванов встал, взглянул на Соню и замешкался. Какой-то

рецепт. . И этот обидный каламбур "до стукачей достукался", и

глупая выходка насчет любовника, которым он никогда не

был... Что-то нужно было сказать Соне. Но она не смотрела на

него, сидела бледная и гордая, прикусив губу. Иванов

почувствовал, что его присутствие тяготит Соню. Так ничего и

не сказав, широко и решительно зашагал к двери, но у самого

порога задержался, сморщился, словно почувствовал на себе

Сонину боль, опасливо заметил:

– Андрей Платонович... У вас же есть здесь врач. Пусть

сделает укол. Ей это необходимо. Очень.

Ясенев понимающе кивнул, и Иванов вышел.

Ничего утешительного о "цветочнице" Ясенев от Сони не

добился. Она действительно знала о "цветочнице" не больше,

чем Игорь Иванов, да и была в таком состоянии, когда все ее

мысли, воля, желания – все направлено к одной цели:

угомонить боль души и тела дозой морфия. И Ясеневу ничего

другого не оставалось, как исполнить совет Иванова

обратиться к врачу: у Сони начался припадок.

Суровцеву задержали в аптеке с рецептом, подписанным

фамилией Шустова. На первом допросе она показала, что

рецепт этот купила на улице у одного наркомана, имени

которого не знает. Он сам предложил ей этот рецепт за

пятерку. Словом, показания давала в рамках инструкции

Гольцера. В Министерство охраны общественного порядка уже

поступала анонимка, в которой сообщалось, что врач Шустов

спекулирует наркотиками. Уголовный розыск, естественно,

заинтересовался этими рецептами на получение

наркотических препаратов. Уже при первом знакомстве с

делом бросалось в глаза, что слишком много этот доктор

выписывал морфия, хотя бланки рецептов были форменные,

занумерованные. Казалось, обнаружен след преступника

довольно явный, отчетливый, лишенный особых ухищрений.

Узнав об этом, Андрей Ясенев был ошеломлен. Он даже и

мысли не допускал, что Василий Шустов может быть замешан

в такой афере. Тут что то другое. И как только была задержана

с рецептом Соня, Ясенев попросил немедленно доставить ее к

нему.Вторая беседа с Соней, после ухода Иванова, в

сущности, ничего нового не дала, лишь только угнетающе

подействовала на Ясенева. Он увидел молодую красивую

девушку, так жестоко загубившую свою жизнь, изуродовавшую

себя, принявшую вечные страдания и муки. Во имя чего? Он

не мог смотреть без содрогания, как Соня билась в истерике,

требуя сделать ей укол, как затем врач вводил ей морфий в

вену шеи. Белая шея скоро будет так же исколота, как и руки,

красивые, длинные руки. А что потом? Убитая красота,

искалеченная жизнь. Кто повинен в этом? Сама, конечно. А

сама ли? Перед мысленным взором Ясенева вставала рыжая

"цветочница" с наглым взглядом и самоуверенным голосом: "Я

дарю людям красоту. Цветы украшают и облагораживают. Я

люблю цветы". Какой цинизм в каждом слове! Цветы на могилу

своей жертвы. Яд и впридачу – цветы. Ядовитая змея...

Сколько же их еще бродит по нашей земле, растлевая и

убивая все здоровое и прекрасное? Нет, не сожалеет Андрей

Ясенев о судьбе, забросившей его на трудный участок битвы с

этими ядовитыми змеями. Он должен, обязан вырвать у них

жало.В конце рабочего дня позвонил Гогатишвили. Ему кое-что

удалось установить. "Цветочница" была связана с Апресяном.

Он едет в тюрьму, чтобы допросить главного поставщика

гашиша. Сегодня, сейчас. Он уже договорился. "Хорошо,

Георгий Багратович, действуй с присущими тебе

неутомимостью и азартом. Только будь похладнокровней и

осмотрительней. Противник коварен и хитер", – мысленно

напутствовал Ясенев своего коллегу, а в голову лезла

досадливо-тревожная мысль: рецепты, подписанные

Шустовым, у морфинистов. Оказывается, об этом уже известно

не только на Петровке, но и в райкоме партии. Нужно

посоветоваться со Струновым. Ясенев снял трубку, взглянул на

часы – рабочий день кончился, набрал номер телефона

Струнова.

– Юрий Анатольевич, ты еще, оказывается, не ушел.

Есть вопрос.

– Заходи, Андрей Платонович. Вместе домой пойдем.

Отяжеленный путаницей дум, Андрей неторопливо шагал

по гулкому коридору. Струнов уже сложил бумаги в сейф и

собирался уходить. Ясенев устало опустился на старый, еще

довоенной работы диван напротив письменного стола. По

озабоченному виду Ясенева Струнов догадался, что случилось

что-то неприятное, и сразу мелькнула мысль: не с Ириной ли?

После первомайского вечера эта мысль пробралась в душу

Юрия Анатольевича, умеющего наблюдать и обдумывать

поведение людей. И сейчас он первым делом осведомился у

своего друга:

– Как Ирина? Что там у них на работе? Воюют?

– По-моему, эта баталия но имеет конца, – вяло ответил

Ясенев. – У той больной, Захваткиной, кажется, отрезали ногу.

У Шустова одна неприятность за другой. Я вот и решил с тобой

посоветоваться.

И Ясенев рассказал Струнову о рецептах на морфий,

подписанных Шустовым, при этом с ярым убеждением

заметил, что он не верит в причастность Василия Алексеевича

к преступным махинациям.

– Тогда что ж? Халатность? – высказал предположение

Струнов, но тотчас же спросил: – А это точно, что рецепт,

который изъяли сегодня у морфинистки, подписан Шустовым?

Подпись на экспертизу давали?

– Пока мы не заполучили подлинной подписи Василия

Алексеевича. Придется просить Ирину – завтра она достанет

его подпись, – ответил Ясенев.

– Ирину не нужно, – поморщился Струнов. – Лучше

сделаем так: я позвоню и попрошу его написать мне кратко о

случае с партбилетом. На полстранички. Кстати, история с

партбилетом странная. Я не сомневаюсь, что на Шустова

действительно напали трое. И что вся операция была кем-то

отлично разработана, потому что до сих пор мы не смогли

напасть на след преступников. – Струнов неторопливо

поднялся из-за стола, достал из сейфа бумагу и сел на диван

рядом с Ясеневым. – Меня заинтересовала Дина Шахмагонова.

Кто она такая? Помню, у тебя на вечере в Первомай этот

жених – Петр Большой, что ли...

– Высокий.

– Да, именно Высокий, пожалуй, лучше Длинный. Так вот

этот самый Петр, по фамилии Похлебкин, обронил такую

фразу: "Остерегайся Дины". Он кого-то предупреждал, кажется,

Ирину. "Остерегайся Дины". Почему?

– Ирина называет ее Коброй, – заметил Ясенев,

внимательно следя за ходом мыслей Струнова.

– Она была в близких отношениях с молодым ученым

Ковалевым. Помнишь, заходил ко мне землячок Гришин,

разъяснял теорию относительности?

– Да, да, что-то об атомной энергии говорил, – вспомнил

Ясенев. – Тот Ковалев, который утонул при загадочных

обстоятельствах, и твой друг детства просил снова заняться

этим делом?

– Да, они обращались в прокуратуру. Там, кажется,

пошли им навстречу, но никаких новых материалов получить

не удалось. Я вспомнил о Шахмагоновой в связи с

партбилетом Шустова.

– Ты думаешь, она принимала участие?

– Думать никому ни о чем не возбраняется, – уклончиво

ответил Струнов. – Меня интересует вот что: почему

Шахмагонова уволилась из клиники? Не формальная, а

подлинная причина ее ухода?

Резко двинув плечами, Ясенев выпрямился, сказал

неуверенно (его уже начали подтачивать неожиданно

заброшенные в душу сомнения):

– Дальше она не могла работать вместе с Шустовым. Он

подозревал ее в кознях: в истории с партбилетом и... в деле

Захваткиной. Во время операции вместо новокаина она подала

что-то другое.

– Зачем? – тоном следователя спросил Струнов.

– Возможно, с ее стороны была просто оплошность.

Ошибка.

– А если нет?

– Это трудно доказать. Почти невозможно.

– Но ты допускаешь преднамеренный акт?

– Все может быть. – Мысли Ясенева путались, как леска у

начинающего рыболова-любителя.

– Зачем? – опять выстрелил словом этот напористый

человек. – Она хотела сделать ему зло? Но ведь говорят, что

она была влюблена в него.

– А он не отвечал ей. Любовь ее могла перейти в

ненависть и месть.

Струнов поднялся и пересел за свой стол.

– Посмотри, что получается: она любила Ковалева. Он ей

не отвечал, по словам доцента Гришина. Ковалев погиб при

загадочных обстоятельствах. Затем она любила Шустова и

делала ему зло. Да еще какое! Погоди, это пока лишь наша с

тобой гипотеза. Любила и делала зло, заметь при этом,

одновременно. Я где-то вычитал, кажется у Льва Толстого:

любить – это значит делать добро тому, кого любишь. Да это и

без Толстого ясно, само собой разумеется. Но тут есть одна

любопытная деталь: будучи влюбленной в Ковалева и Шустова

одновременно, она была уже невестой Гольцера.

Ясенев смотрел в его серые глаза изумленно и

выжидательно молчал, лишь мысленно произнес: "А кто такой

этот Гольцер?" И хотя малоподвижное лицо Андрея ничего не

выражало, Струнов угадал этот бессловесный вопрос и

продолжал:

– Тебя интересует Гольцер. Вообще это личность для

меня пока что неясная. Своего рода айсберг. Мы знаем его, так

сказать, открытую, надводную часть. Она не очень обаятельна,

по-моему, даже неприятная. Сын профессора-юриста. Имеет

дачу и квартиру в Москве. Подвизается возле журнала

"Новости". Квартиру свою и дачу превратил в место любовных

свиданий, где Марат Инофатьев – самый почетный гость.

Предлагал нам, уголовному розыску, свои услуги в слежке за

ним. – Он мог предлагать свои услуги по совету самого же

Марата, – заметил Ясенев. – Своего человека подставлял.

– Едва ли, Марат слишком самонадеян и, как все

самонадеянные, довольно беспечен. Что можно о нем еще

сказать? Член Союза писателей.

– Какие книги он написал? – полюбопытствовал Ясенев.

– Никаких. Я проверял в каталоге Ленинской библиотеки.

Книг у него никаких.

Струнов смотрел на вещи просто, трезво оценивая

события и факты, излагая их без эмоций и внешних эффектов.

Ясенев слушал почтительно, чувствуя тяжесть его слов:

неясная тревога мутила его душу. Неожиданно, словно что-то

взвесив, Ясенев проговорил:

– Выходит, что уже около трех лет они ходят в женихах и

невестах. Почему не женятся?

– Жених не торопится.

– А невеста?

– Как будто в последнее время даже предъявляет

ультиматум.

– Она его любит?

– Едва ли. Она, по-моему, рассчитывает на его миллион.

Впрочем, они друг друга стоят.

– Миллион?! Не может быть. В новых? Невероятно!

– Без малого. В старых. А что ты удивляешься? – Струнов

устало мотнул головой, уставился в лежащий перед ним лист

бумаги. Сказал своим обычным, вяловато-бесстрастным

тоном: – Значит, мы с тобой так и не ответили на вопрос -

почему Шахмагонова ушла из клиники. Нам известно, что

именно Гольцер посоветовал ей пока что не поступать на

работу. Она согласилась. Что за этим кроется? Не поладила с

Шустовым – что ж, Семенов мог перевести ее в другое

отделение и оставить в клинике. К ней главврач относится

доброжелательно. Но такого не случилось. Дина бежала из

клиники. Неплохо бы знать почему.

Все рассуждения Струнова вертелись вокруг одного

вопроса, как будто ответ на него может сразу решить трудную

задачу со многими неизвестными. И хотя Ясенев улавливал

ход мыслей своего коллеги, все же он не считал, что знание

подлинной причины ухода из клиники Дины Шахмагоновой и

есть ключ к тому секретному замку, над которым Струнов

ломает голову.

– Ну хорошо, – вдруг оживился Ясенев. – Допустим такой

вариант: экспертиза установит, что рецепт на получение

морфия, отобранный у Суровцевой, подписал не Шустов, что

это подделка. Я лично убежден, что так оно и будет. Тогда

естественно возникает вопрос: кто подделал подпись?

– И почему именно Шустова, а не Семенова? – оживленно

подхватил Струнов.

– Да, это очень важно, – согласился Ясенев.

– Если твое предположение станет фактом, то на

следующие два вопроса у меня уже сейчас готов ответ.

– Дина?

– Да. – без колебаний ответил Струнов. Он порывисто

шагал по кабинету, шевеля губами, и Ясенев впервые обратил

внимание, что нижняя губа его толще верхней.

Теперь им обоим нетерпелось получить заключение

экспертизы. Ясенев, взглянув на часы, сказал:

– Звони Шустову, он уже, наверно, дома. Пусть для тебя

напишет краткое объяснение, а я сегодня же подъеду к нему и

заберу.

Шустов был дома, только что пришел с работы. Звонку

Струнова и его просьбе он нисколько не удивился. Он уже

давно перестал удивляться чему бы то ни было. Даже ничего

не спросил, сказал только по-военному:

– Есть. Сейчас напишу. Жду Андрея Платоновича.

Простившись со Струновым, Ясенев зашел к себе в

кабинет, позвонил домой, предупредил Ирину, что и сегодня

придет поздно, что в десять часов условился с Шустовым

подъехать к нему домой. И, конечно же, Ирина спросила зачем

и предложила составить ему компанию, поскольку сегодня на

работе был суматошный день, она чертовски устала и ей

непременно нужна такая проминка. О цели своего визита к

Шустову Андрей ответил неопределенно: "Нужно по

служебному делу". Ей же он ехать не советовал и ревниво

выразил свое удивление таким странным ее желанием.

Пожалуй, с того первомайского вечера душа его томилась

предчувствиями

чего-то

совсем

неожиданного,

надвигающегося неотвратимо на их семью, и он, застигнутый

врасплох, не знал, что можно и нужно предпринять, и потому

ничего не предпринимал, успокаивал себя, что никакой,

собственно, опасности нет, все это лишь плод его

подозрительности и ревнивой фантазии. Откровенный и

прямой, он ни в чем дурном не хотел заподозрить Ирину и

всегда с радостью, переходящей в нежное обожание, платил

доверием за доверие.

Телефонный звонок спугнул невеселые мысли Ясенева.

Звонил Гогатишвили. Ему удалось "кое-что установить", как

скромно выразился сам Георгий Багратович. Оказывается, в

свое время на квартире у "цветочницы" неоднократно

останавливался Апресян. Хозяйка своеобразной "гостиной"

знала или, во всяком случае, догадывалась, кому она

предоставляет убежище, и требовала соответствующей платы

за услугу. Гость, по его же словам, но мелочился, но и алчность

людей, подобных "цветочнице", не знает границ. Словом, как

говорится, она, "не будь дурой", прихватила у постояльца из

его чемоданов часть запретного товара. Апресян обнаружил

"утечку" гашиша, легко догадался, чьих это рук дело,

попробовал было шуметь и даже угрожал заявить "куда

следует", на что "цветочница" дерзко, с откровенно

вызывающей иронией расхохоталась. Так закончилось

непродолжительное знакомство Апресяна с "цветочницей".

Отсюда Гогатишвили делал вывод: вполне вероятно, что она

все еще торгует ворованным товаром.

Ясенев был доволен: еще одну точку по

распространению наркотиков можно считать ликвидированной.

Гораздо сложней представлялось дело с рецептами на

морфий. Шустов... Невероятно. Завтра надо уже иметь данные

экспертизы. А сейчас – к Шустову за образцом почерка и

подписи.

Василий Алексеевич в этот день пришел с работы

взвинченным до предела. С утра его пригласил к себе

главврач, официально сообщил, что звонили из здравотдела и

из редакции журнала "Новости", сообщили, что сегодня

клинику посетит зарубежный гость Жак-Сидней Дэйви -

известный журналист, публицист, представитель влиятельной

буржуазной газеты прогрессивного направления. Просили

оказать ему достойный прием. Гостя будет сопровождать его

советский коллега Марат Инофатьев. Зарубежный гость,

подчеркнул Вячеслав Михайлович, проявляет особый интерес

к экспериментам доктора Шустова.

– Поэтому я прошу вас, Василий Алексеевич, быть

готовым ответить на возможные вопросы, – сказал холодно

главврач.

Василий Алексеевич молча кивнул и ушел к себе в

отделение.

Гость пожаловал в половине одиннадцатого. Это был

розоволицый, рано облысевший блондин с синеватыми

линялыми глазами, упитанный, плотный, широкий в плечах, с

видом счастливого, преуспевающего человека. Сын турка с

острова Кипр и француженки, проживающей в Испании, Жак-

Сидней был подданным одной латино-американской страны,

сотрудничал в нескольких крупных газетах Нового света,

колесил по всему земному шару вдоль и поперек, что не

мешало, а скорей, способствовало его тайным связям с

Центральным разведывательным управлением США. В нашу

страну он приезжал уже не впервые, отдельной книгой

издавались за рубежом его путевые очерки "Брест -

Владивосток", в которых он достаточно объективно, на уровне

бойкого репортера описал свои впечатления о жизни советских

людей. Год назад во время своей поездки за океан Марат

Инофатьев встретился с Дэйви. Тот сопровождал советского

журналиста в его двухнедельном турне по США, и главный

редактор "Новостей" считал своим долгом пригласить Дэйви

вновь посетить Советский Союз. Предложение было принято с

благодарностью, и Жак-Сидней вот уже третий день,

сопровождаемый Маратом Инофатьевым, наносит визиты

москвичам. В клинику его привело не желание познакомиться с

некоторыми вопросами организации здравоохранения в СССР

и не жгучий интерес к лечению трофической язвы методом

вакуумтерапии. Иностранного журналиста интересует доктор

Шустов, о котором на Западе якобы ходят легенды. Возможно,

Дэйви напишет о Шустове очерк, быть может даже книгу, но

прежде он должен убедиться в истинных талантах русского

Гиппократа, убедиться, так сказать, на собственной шкуре.

Дело в том, что у молодого джентльмена Жака-Сиднея то ли

от чрезмерного умственного напряжения, то ли от частого сна

на чужих подушках катастрофически начали выпадать волосы,

что совсем не нравилось его молодой супруге – дочери

известного в мире бизнесмена, миллионера и наводило панику

на самого миллионерского зятя. Говорят – земля слухами

полнится. И залетел за океан слух, что некий доктор Шустов

изобрел эликсир против облысения, и не только успешно

приостанавливает выпадение волос, но и растит новые на

совершенно голых и гладких черепах своих сограждан.

Впрочем, как достоверно узнал мистер Дэйви уже по прибытии

в Москву, пока что доктор Шустов строго ограничил круг своих

клиентов. Предприимчивый и самоуверенный делец Дэйви,

падкий на риск и решительный в следовании к цели, убедил

себя, что с Шустовым сторгуется легко и быстро. Разумеется,

об этих подлинных целях его визита в клинику главврач ничего

не знал и был несколько удивлен, что заморский гость слушает

его рассказ о клинике без особого интереса и с непонятным

нетерпением. Марат же во время разговора бесцеремонно

зевал в кулак. "Циник, и не скрывает этого", – подумал Семенов

о редакторе "Новостей", но все же продолжал говорить, хотя

уже без особого энтузиазма. Вдруг гость неприлично крякнул, и

Марат, поняв намерение своего коллеги, перебил хозяина,

сказав одну из своих любимых фраз:

– Все это, доктор Семенов, общеизвестно и потому

неинтересно.

Лицо главврача пошло пятнами. Произошла неловкая

заминка. Дэйви тихонько покачал головой, верхняя капризная

губа его шевельнулась, и Марат довершил то, что начал,

убийственной для Вячеслава Михайловича фразой:

– Наш гость желает познакомиться с выдающимся