Текст книги "Забытые пьесы 1920-1930-х годов"
Автор книги: Иван Саркизов-Серазини
Соавторы: Александр Поповский,Александр Афиногенов,Дмитрий Чижевский,Василий Шкваркин,Татьяна Майская,Александр Завалишин,Александра Воинова,Виолетта Гудкова
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)
ГОЛОСА. Опять зажим! Рот затыкаешь?
КРЫМОВ. Охлестывать старую гвардию помоями на потеху обывателя могут только контрреволюционеры! Тут не самокритика, а самооплевывание!
ЛАРЕЧКИН. Товарищ! Не грози, пожалуйста! Говори по существу.
КРЫМОВ. По существу: сейчас поеду в це-ка-ка. И обо всем там заявлю. Но вас спрошу, товарищи: а где же были Глухари и Ларечкины до сегодняшнего дня? Что они смотрели? Разве Глухарь не знал, что в тресте гниль? А ежели не знал, то кто же должен знать? Кто гадил в тресте?! Ясно: не Сорокин – аппарат. (К Ларечкину.) Что же вы теперь всё хотите валить на голову Сорокина? Что, он воровал? Брал взятки? Растрачивал? Ни одного факта нет! Он чист как хрусталь. А за что позорим мы его?! За что издеваемся?! Глухарь – ежовый человек, но так отыгрываться на голове старого партийца… (Волнуется.) Их мало осталось, товарищи! Мы дорожить ими должны, а не губить. Чем может кончиться вся эта музыка? (Волнуется сильно.) Сорокин этого не выдержит! Я знаю его честную натуру, знаю прежнего «Луку», учителя и друга. И вам прямо заявляю: вы заставите его покончить жизнь! (К Ларечкину.) Этого вам нужно с Глухарем?! Тогда у вас все по-хорошему пойдет?!
Шум. Происходит перелом в настроении собрания.
ГОЛОСА. Переголосовать! Вычеркнуть Сорокина из резолюции! Сорокин не виноват! Окружение! Аппарат разогнать… Переголосовать!
Входит ГЛУХАРЬ.
ГЛУХАРЬ. Товарищи, внимание! Из це-ка-ка мне позвонили, чтобы я весь материал о тресте сейчас же представил туда. Я вынужден, товарищи, уехать… А вы идите к беспартийным, дайте полную, правдивую информацию… Невзирая на лица… Настроение рабочих переломилось…
ЛАРЕЧКИН (Глухарю). И у нас тут переламывается!..
ГЛУХАРЬ. Сорокин бой дает!.. Предъявил в це-ка-ка письмо Иванова за границу… Вот дипломат!.. Надо ехать.
ЛАРЕЧКИН. И в це-ка-ка не пощадят! Сидят там люди из одного же с нами теста!
КРЫМОВ (вызывающе). Посмотрим, дорогой товарищ!
Занавес.
Действие пятоеАэродром. В глубине сцены ангар, из которого РАБОЧИЕ выкатывают на авансцену аэроплан «Юнкере» и поворачивают боком к публике. ЛЕТЧИК и БОРТМЕХАНИК делают последние приготовления к полету. Вокруг пассажиры: ТОЛСТЫЙ, ТОНКИЙ и ДИПКУРЬЕР, окруженные ПРОВОЖАЮЩИМИ и с багажом. Тут же стоят весы.
ЛЕТЧИК. Граждане! Прошу взвеситься… Кто первый? Становитесь…
ДИПКУРЬЕР. Я – по дипкурьерской привычке… (Становится на весы.)
ЛЕТЧИК (записав). Шестьдесят четыре кило. Багаж?
ДИПКУРЬЕР кладет сумку на весы.
Двадцать килограмм… Следующий.
Становится на весы 2-й ПАССАЖИР.
Пятьдесят кило… Багаж?.. Восемнадцать кило! Следующий!..
1-й ПАССАЖИР. Я… (Становится на весы.)
ЛЕТЧИК (взвешивает). О-о!.. Сто двадцать восемь килограмм!
Все смеются.
Багаж?
1-й ПАССАЖИР. Вот.
Взвешивает багаж.
ЛЕТЧИК. Ого! Пятьдесят кило! Это, гражданин, очень много… Ваш вес за двух человек да багаж пятьдесят кило… А багажу допускается не больше двадцати кило…
1-й ПАССАЖИР. Как же мне быть?
2-й ПАССАЖИР. Сбавить вес с себя и с багажа!
Смех.
ЛЕТЧИК. Сходите в контору, выясните, как вам быть…
1-й ПАССАЖИР уходит. Появляются ТАНЯ и СЕКРЕТАРЬ.
ТАНЯ (ко всем, весело). Здравствуйте, товарищи!
2-й и 3-й ПАССАЖИР (вместе). Здравствуйте!..
ТАНЯ. Кто с нами летит, разрешите спросить?
2-й ПАССАЖИР. Я… Разрешите познакомиться… Тверинский. (Здоровается за руку.)
ТАНЯ. Сорокина…
ДИПКУРЬЕР. И я… дипкурьер. (Кланяется.)
ТАНЯ. Сколько осталось до… полета или, как сказать, до вылета?
ЛЕТЧИК. Восемь минут…
ТАНЯ (к летчику). Можно, товарищ, сесть?
ЛЕТЧИК. Можете совсем усаживаться… Ваш билет?
ТАНЯ отдает билет.
Но только нужно взвеситься.
ТАНЯ взвешивается.
Пятьдесят пять кило.
СЕКРЕТАРЬ кладет вещи.
Девятнадцать кило.
ТАНЯ. Ну, Коля, до свиданья! Пиши…
СЕКРЕТАРЬ (целует руку). Мне страшно хочется за границу… Но не удастся, вероятно, никогда…
ТАНЯ. Успеешь… Ты еще молод. Все у тебя впереди…
Быстро подходит 1-й ПАССАЖИР.
1-й ПАССАЖИР (тревожно). Уже? Посадка? Я все устроил. Вот бумажка. Деньги уплатил.
ЛЕТЧИК. Тогда разрешите получить ваш багаж.
Берет багаж и устраивает.
1-й ПАССАЖИР. Хорошо, хорошо… Все будет устроено…
ТАНЯ. Коля! Иди сюда к нам… Попробуй! Посиди! Такая прелесть!
СЕКРЕТАРЬ. Не стоит… Скоро Николай Алексеевич будет…
ТАНЯ. Посмотри, как я великолепно устроилась! Подойди же, не бойся…
СЕКРЕТАРЬ, оглядываясь, входит в кабинку.
БОРТМЕХАНИК (летчику). Контакт!
ЛЕТЧИК. Есть контакт!
Пропеллер ревет. Испуганный секретарь выпрыгивает из кабинки. Общий смех. Пропеллер умолкает.
Подходит торопливо ШАЙКИН.
ШАЙКИН (запыхавшись). Здравствуйте, товарищи! Не улетели еще? А я торопился! Если бы трамвай не наскочил на извозчика, я давно уж был бы здесь… А товарищ Сорокин не прибыл еще?..
ТАНЯ (смотрит на часы). Сию минуту будет…
ШАЙКИН. Благополучно кончилось дело в це-ка-ка?
ТАНЯ. Разумеется… Сейчас Сорокин звонил.
СЕКРЕТАРЬ. Сколько шуму из-за пустяков…
ТАНЯ. Воронин эту гадость подстроил, а Глухарь раздул.
СЕКРЕТАРЬ. Наоборот: Глухарь подстроил, а потом уже раздул Воронин.
ТАНЯ. Коля, сбегайте, пожалуйста, к телефону… Выехал он или нет?
СЕКРЕТАРЬ. Сию минуту!
Убегает.
ЛЕТЧИК. Садитесь, граждане!
ТАНЯ. Я не знаю, мне одной садиться или дождаться товарища Сорокина?..
ЛЕТЧИК. Конечно, садитесь… Вас ремнями или без?
ТАНЯ (боязливо). А разве нужно?
ЛЕТЧИК. Как желаете…
ТАНЯ. Тогда с ремнями…
ЛЕТЧИК (бортмеханику). Бак проверен?..
БОРТМЕХАНИК. Проверен.
ШАЙКИН (прощается с Таней). Вы мне, Татьяна Константиновна, привезите какой-нибудь заграничный подарочек… А я здесь без вас окончу свои воспоминания. Потом вам прочитаю вслух…
ТАНЯ. Великолепно… А что вам нужно в подарок?
Садится в кабинку.
ШАЙКИН. Заграничную ручку с самопишущим пером.
Прибегает СЕКРЕТАРЬ.
СЕКРЕТАРЬ. Выехали с Крымовым на аэродром…
ЛЕТЧИК. Мы уже опаздываем на две минуты…
СЕКРЕТАРЬ (летчику). Едут, товарищ! Сию минуту будут…
ЛЕТЧИК и БОРТМЕХАНИК садятся на свои места.
Подбегает КРЫМОВ.
СЕКРЕТАРЬ. Вон Крымов и Воронин.
ТАНЯ (к Крымову). А где Николай Алексеич?
КРЫМОВ (нехотя подходит к Тане). Там…
ТАНЯ. В це-ка-ка остался?!
КРЫМОВ. Да… задержался малость…
ТАНЯ. Почему?
КРЫМОВ (притворно спокойно, оглядываясь). Затянулось дело… в партколлегии голоса разделились: большинство за строгий выговор, меньшинство – за исключение… Перенесли на секретариат…
ТАНЯ (вскрикивает). Даже за исключение были голоса?
КРЫМОВ. Да, да… Мне строгий выговор с предупреждением.
Появляется ВОРОНИН с письмом.
ТАНЯ. Товарищ Воронин! Что случилось с Николаем Алексеичем?
ВОРОНИН. Ничего особенного…
КРЫМОВ (Воронину). Вот тот дипкурьер…
ТАНЯ. Развяжите ремни! Товарищ летчик!.. (Вылезает из кабинки.)
КРЫМОВ заискивающе вертится около ВОРОНИНА.
ВОРОНИН (к дипкурьеру). Вы, товарищ, дипкурьер?
ДИПКУРЬЕР. Да… я…
ВОРОНИН. Вот важный пакет от товарища Иванова за границу… (Разговаривает с дипкурьером.)
ТАНЯ (Воронину). Что случилось с Сорокиным? Этот пакет я видела у него.
ВОРОНИН. Сорокина исключили из партии.
ТАНЯ. Как исключили?!! Надолго?
ВОРОНИН. Окончательно…
Все окружают ТАНЮ.
ШАЙКИН. Исключили?..
СЕКРЕТАРЬ. Исключили?! Это же безобразие!
ТАНЯ. Боже мой! Что я теперь буду делать? (К Воронину.) А он будет здесь или нет?!
ВОРОНИН. Не знаю…
КРЫМОВ. Он просил вас вернуться обратно…
ТАНЯ. Как, просил вернуться?
КРЫМОВ. Да…
ТАНЯ. Но я должна ехать заграницу!
КРЫМОВ. Тогда другое дело…
ШАЙКИН. А деньги и документы у вас есть?
ТАНЯ. Все есть… У меня отдельный заграничный паспорт.
ЛЕТЧИК (Тане). Гражданка, не задерживайте! Идете вы или нет?.. Опоздали уже на шесть минут!
ТАНЯ садится.
БОРТМЕХАНИК. Запускаем! (Поворачивает пропеллер.)
ЛЕТЧИК. Есть контакт!..
Мотор заревел. Рабочие со смехом и криком: «Гоп! Взяли!» – поворачивают аэроплан и катят его в глубину сцены.
Появляется без шляпы СОРОКИН.
СОРОКИН (издали кричит). Стойте! Стойте! Подождите!..
КРЫМОВ. Ты зачем?
СОРОКИН (пробегая мимо Крымова за аэропланом). Таня! Таня! Подожди!
КРЫМОВ. Поздно!
Глядит вслед СОРОКИНУ, идя за ВОРОНИНЫМ.
ТАНЯ. В чем дело?
СОРОКИН. Прошу, я умоляю… На день… на два… Выяснить… И разобраться… Неожиданность… Ты – понимаешь?..
ТАНЯ. Мне нужно лететь…
СОРОКИН. Но я же – видишь ли…
ТАНЯ. Ты исключен, и я должна лететь…
СОРОКИН. Прошу отсрочить – на день… Я сейчас… Мне трудно… Нужно кое-что тебе… Ты понимаешь?
ЛЕТЧИК. Запускаем.
БОРТМЕХАНИК. Контакт?
ЛЕТЧИК. Есть контакт!
СОРОКИН. Таня! Танюша! Умоляю! Капельку сочувствия!
Хочет встать на колени.
ТАНЯ (отвертывается). Прощайте, Николай Алексеевич! Деньги я вам пришлю… Сейчас зашиты… далеко!..
СОРОКИН. Какое безобразие! Какой ужас!..
ШАЙКИН. Успокойтесь, товарищ Сорокин. Бывает… Когда я попал в плен к Махно…
СОРОКИН (вырываясь). Опять один! Отстал от жизни, от борьбы, от миллионов!.. (Ревет.) Десятки лет борьбы стерты росчерком пера! А кто судьи?! Кто вырвал партбилет? (Щупает карман боковой.) Где мой партбилет?..
ШАЙКИН. Успокойтесь, товарищ Сорокин… Пойдем…
СОРОКИН. Где Крымов? Крымов! Крымов!
ШАЙКИН. Крымов ушел с товарищем Ворониным…
СОРОКИН. С Ворониным?
ШАЙКИН. Да… А где ваша шляпа?..
СОРОКИН. Не все ли равно: голова или шляпа?! Где Сорокин – вот вопрос!.. Нет больше Сорокина! Был, и вдруг не стало… (Кричит.) Дайте мне Сорокина!! Дайте!
Занавес.
Александр Афиногенов
«Ложь»
ДРАМА В ЧЕТЫРЕХ АКТАХ
Действующие лица:
НИНА МИХАЙЛОВНА КОВАЛЕВА, работница проволочно-гвоздильного завода. Очень молода. Она даже выглядит моложе своих 23 лет, чему способствует, вероятно, тонкая, невысокая ее фигура, быстрые движения, звонкий, чуть певучий голос и буйные, не слушающиеся гребешка волосы. Когда она говорит, всегда смотрит в глаза собеседнику, за исключением моментов лирической задумчивости, когда, внезапно забыв об окружающих, она может отдаться течению собственных мыслей и настроений.
ВИКТОР ИВАНОВ, ее муж. Директор завода. Рослый, широкоплечий парень лет 29, веселое, добродушное лицо с хитрецой и упрямым лукавством в быстрых глазах. Полотняная летняя рубашка, расстегнутый ворот, чисто выбрит.
ПЕТР НИКИТОВИЧ, отец Виктора, рабочий того же завода. Маленький, сухонький старичок, значительно ниже и Виктора, и своей жены. Желтоватое, подернутое морщинами лицо, торопливые движения небольших рук, жестикуляция, когда он хочет придать своим мыслям большую выразительность, и ясные, дальнозоркие видимо, глаза. Говорит он неторопливо, не обижается, если его перебьют, а когда молчит, все время присматривается к окружающим, оценивает, взвешивает и мысленно принимает самое деятельное участие в беседе, поддакивая головой, хлопая себя по коленкам или беззвучно и искренне смеясь.
ЕЛИЗАВЕТА СЕМЕНОВНА, мать Виктора. Грузная, тяжелая женщина лет 56, одетая в какие-то просторные юбки, кофты с засученными рукавами. Волосы с густой проседью. Лицо хмурое, усталое от трудностей в прошлой жизни и забот в настоящей. Взгляд ее смягчается только при разговоре с сыном или Горчаковой. Голос демонстративно-резкий, слегка даже крикливый.
ВЕРА, сестра Виктора, работает на другой фабрике. Высокая, под стать Виктору, девушка лет 20, с большими смелыми глазами, загорелая, мускулистая, веселая и немножко тормошливая.
ПАВЕЛ СЕРОШТАНОВ, секретарь ячейки завода. Отличается тем, что на редкость нескладно сложен. Нелепые уши, длинные угловатые руки, скуластое лицо с неожиданно круглыми глазами и хрипловатый, скептический голос. Одевается он очень чисто, с претензией на изящество. Но никакой костюм не скроет недостатков его тела и лица. Смотрит он чуть-чуть исподлобья и, только сказав какую-либо едкую фразу, внезапно вскидывает глаза на собеседника, желая знать, как тот ее воспримет. Он ровесник Кулика, но выглядит старше и даже хочет казаться человеком пожившим и пережившим многое. Это хоть немного оправдывает его уродство.
ГОРЧАКОВА МАРИЯ АЛЕКСЕЕВНА, член бюро ячейки. Высокая, худая, одетая очень строго женщина лет 33–35. Взгляд ее неподвижен и тяжел, движения рассчитанно-неторопливы, словно бы она боится выдать свое волнение или заинтересованность. Она почти не улыбается, и даже в минуты больших волнений странное ее лицо еле реагирует.
КУЛИК ДИМИТРИЙ, шофер завода, выдвинут в фабком. Коренастый силач лет 27 с грубым раскатистым голосом и размашистыми движениями. Говорит уверенно, веско, как кувалдой бьет, и следит искоса за эффектом произносимых слов.
НАКАТОВ ВАСИЛИЙ ЕФИМОВИЧ, заместитель директора завода. Пожилой большевик лет 50, и лицом, и осанкой, и манерой держаться резко выделяется из окружающих. Он молчит, много и внимательно слушает, иногда чуть усмехается своим мыслям в уголок усов, заложив руки за спину или скрестив их, он как бы отгораживает себя от происходящего и старается всему дать свою особую, выработанную долгими годами общения с людьми оценку.
РЯДОВОЙ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ, замнаркома. Среднего роста, плотный мужчина лет 48–49. Какой-то хитроватый, иронический взгляд настороженного человека не покидает его все время. Говорит он не особенно гладко, часто подбирая слова, спотыкаясь на междометиях и заканчивая фразы неожиданными остановками. Впрочем, это касается только того, что связано с личной его жизнью, с тем, что он считает несущественным и мало кому, кроме него, интересным.
Действие – в наши дни в большом столичном городе.
Акт первыйСтоловая в доме Ивановых за городом – недалеко от их завода. Дом – одно-, двухквартирный коттедж. Много света, просторно, высоко. Из столовой – ход на летнюю веранду, на которой, когда открывается дверь, виден по-праздничному накрытый стол. Из столовой есть еще дверь внутрь квартиры и другой вход в дом – с улицы.
На стенах столовой картины и фотографии, среди них фотопортрет Нины.
Вечер. Июль. За окнами загородная тишина.
1
В столовой – ВИКТОР, КУЛИК, ГОРЧАКОВА и НАКАТОВ.
КУЛИК (Виктору). Я – низовой активист, а ты – директор завода. Но я всем в глаза говорю правду. И повторяю: главная опасность на данном этапе – твоя жена.
ВИКТОР. А я повторяю: ерунда.
КУЛИК. У меня документы есть на все ее проделки. Она члена бюро компрометирует. Она Горчакову Цыцей прозывает. От слова «цыц»!
ГОРЧАКОВА. Это мелочь, Димитрий, мелочь.
КУЛИК. Не зажимай мне рта, Марья Алексеевна. Я знаю, ты женщина тихая – все снесешь. Но через тебя она на партию клевещет. К машинам, говорит, у нас лучше относятся, чем к людям. Все кругом бюрократизмом заросло – не продохнуть. У меня документы есть.
ГОРЧАКОВА. Вот это уже серьезно. А? Виктор?
ВИКТОР. Нине двадцать три года. Горячая она. Своенравная немножко. Надо же и характер учитывать.
КУЛИК. Нас характеры не интересуют – мы словами интересуемся.
НАКАТОВ. Нельзя каждое слово гвоздем вколачивать.
КУЛИК. Я либералом никогда не был. Я в правом болоте не сидел{305}, как некоторые, которые здесь.
ГОРЧАКОВА. Я вынуждена тебя поправить, Димитрий. Действительно товарищ Накатов был в оппозиции…
КУЛИК. За это с больших вождей снят.
ГОРЧАКОВА. Но он направлен на наш проволочно-гвоздильный завод заместителем директора. И в течение этих двух лет Василий Ефимыч ведет себя образцово. И я прошу тебя воздерживаться.
НАКАТОВ. Ничего – я привык.
ГОРЧАКОВА. Но мы отвлеклись. (Виктору.) Дорогой друг, Ковалева не просто работница! Ковалева – жена директора!..
НАКАТОВ. Нина – лучшая автоматчица-бригадир. У нее за весь год ни одного прогула.
ГОРЧАКОВА. Да-да, разумеется… Но, пользуясь своим положением, ей легче влиять на массы. Я знаю это – я методист-массовик… Она уже оторвала от нас секретаря ячейки. Сероштанов – неузнаваем. И при его прямом попустительстве она скатилась на антипартийные позиции!
ВИКТОР. Ну, это ты чересчур.
ГОРЧАКОВА. Увы, дорогой друг! Кулик был свидетелем ее вчерашнего выступления в марксистском кружке.
КУЛИК. Встала она в сверхъестественную позу и брякнула: «Я хочу не верить в социализм!» Я, конечно, с места закричал, что это ей так не пройдет, а она меня обидным словом квалифицировала, и Пашка Сероштанов загоготал. Я и его разоблачу – дай срок.
НАКАТОВ. «Я хочу не верить в социализм»? Пустяки. Перепутали что-нибудь.
КУЛИК. Я – низовой активист! Я обманывать не привык, как некоторые, которые…
ГОРЧАКОВА. Успокойся, Димитрий, успокойся.
КУЛИК. Ты, Горчакова, примиренчеством занимаешься{306}. Я сейчас ему протокол принесу – пусть убедится документально!
Выходит.
2
ГОРЧАКОВА. Слышали, я уже примиренка. И это голос массы. Я не в силах сдерживать Кулика. Дорогие друзья, заставьте Ковалеву разоружиться{307} немедленно и открыто. Ибо иначе я дам ей бой на ближайшем партийном собрании, и тогда, милый Виктор, кто знает, не заденет ли и тебя волна самокритики… Я знаю, нелегко решиться на этот шаг… Но будь стоек, Виктор… Посмотри на Кулика – он никогда не колеблется. С головой в общественной работе. Прост и целен, как кусок металла.
ВИКТОР. Кулик за Веркой ухаживает.
ГОРЧАКОВА. За кем?
ВИКТОР. За сестрой моей, Верой. Жениться хотел.
ГОРЧАКОВА. Хм… Я и не предполагала. И давно?
ВИКТОР. Около года канителится.
ГОРЧАКОВА. Так долго? Странно… Что ж, Вера – достойная комсомолка.
ВИКТОР. Но Верки ему не видать. Она себе жениха подцепила всесоюзного значения. Квартира – особняк, машина – кадиллак, а нашему форду – в морду. Замнарком ухаживает. Товарищ Рядовой.
ГОРЧАКОВА. И часто они встречались?
ВИКТОР. На Кавказе встретились, в отпуску. Да она привезет его сегодня показать.
ГОРЧАКОВА. Нет, я о Кулике… и Вере…
ВИКТОР. А-а-а… Нередко.
НАКАТОВ. Вере – двадцать, Рядовому – сорок девять. Нелегкая разница…
Входит МАТЬ, проходя на веранду. Несет пирог.
3
ГОРЧАКОВА. По какому случаю пирог, Елизавета Семеновна?
МАТЬ. Ниночкины затеи. У нас ведь в доме так заведено: что Ниночка пожелает, то ей и подносят…
ВИКТОР. Мать…
МАТЬ. Я тебе тридцать лет мать, Витенька. И если бы не твой прямой приказ – не видать бы ей пирога.
Уходит на веранду.
ВИКТОР. Беда!
ГОРЧАКОВА. Увы! Ковалева даже семью раскалывает.
ВИКТОР. У них обоих характеры как кремень.
ГОРЧАКОВА. Ах, Виктор, бедный Виктор! Ну, если б мать тянула тебя назад… Но ведь она растет, растет на глазах… Я выдвинула ее в комитет по постройке фабрики-кухни и горжусь этим. Елизавета Семеновна – лучшая комитетчица. Это ее первый общественный шаг за пятьдесят шесть лет. И ты вместо поддержки готов пожертвовать ею… ради той… ради той, которая…
Входит НИНА с большой корзиной цветов. За ней СЕРОШТАНОВ с еще большей. Сзади ОТЕЦ.
Навстречу с веранды выходит МАТЬ, наблюдает.
4
НИНА (увидела Накатова, едва не выронила цветы). Ой, помогите, падаю! (Подошедшему Виктору, тихо.) Он ничего не знает?
ВИКТОР. Ничего – успокойся.
НИНА. Уф!.. Паша – ставь сюда. На стол, на стол… Василий Ефимыч, здравствуйте… Привет вам от мирового пролетариата. Одобряете выбор?
НАКАТОВ. Как всегда.
СЕРОШТАНОВ. Кому не нравится – подымите руку. Таковых налицо не оказалось, астры утверждаются единогласно.
МАТЬ. Денег небось потратили – не сосчитать. А завтра подсохнут цветы – и выбросим. Лучше бы что-нибудь существенное приобрести.
ОТЕЦ. Я их завтра в землю пересажу.
НИНА. Нет, Никитыч, у этих цветов другая судьба.
МАТЬ. Разве она позволит!
НИНА (схватила гитару).
Лиза, Лиза, Лизавета,
я люблю цветы за это,
и за это и за то —
во – и больше ничего!
Витя, надо корзины установить покрасивее!
Устанавливает с ВИКТОРОМ цветы.
МАТЬ, вздыхая, уходит на веранду.
ВИКТОР. Ты зря обижаешь старуху, Нина…
НИНА. Нет, я сегодня вежливая…
ГОРЧАКОВА. Как дела, секретарь ячейки? Как жизнь?
СЕРОШТАНОВ. Жизнь как астры. И астры завтра повянут и уничтожатся.
ОТЕЦ. Материя неуничтожаема, Паша. Она только перемещается в пространстве.
СЕРОШТАНОВ. А у меня сперли материю. Получил на костюм, и сперли. Она, конечно, не исчезла, она к другому переместилась, но, если б я его встретил, я бы ему челюсть переместил, как бог свят.
ОТЕЦ. Философия, Паша, не по твоим мозгам.
СЕРОШТАНОВ (вынул карманное зеркальце). Вот она – философия. (Отцу.) Ты, допустим, прогульщик, но у тебя – лицо. Гладкое. А я – первый ударник, и у меня – рожа. В буграх. Ты девушек лапаешь – они курлыкают, а меня они лопоухим зовут, хоть будь я самый деликатный филантроп. (Горчаковой.) Где здесь классовый подход? Что мне как ударнику сапоги дали? Ты мне физиономию дай, чтоб я девушку привлекал.
НИНА (прикалывает ему астру). Зато у Паши душа как цветок.
СЕРОШТАНОВ. Нет, я прошу эту мою вековую обиду обсудить немедленно.
ГОРЧАКОВА. Увы, милый, здесь начинается дарвинизм… Я сама…
НИНА. Она сама дамочка не из красивых. Страдает от этого и на нас, хорошеньких девушек, сердится.
ГОРЧАКОВА. Ты сегодня не в духе.
НИНА. Наоборот, не хочу портить хорошего настроения.
ВИКТОР. Большую корзину лучше поставить вниз. А эту, розовую, над ней.
Входит МАТЬ.
МАТЬ. Витя, взгляни, как я стол убрала.
ГОРЧАКОВА. Вот-вот… Мы вместе посмотрим.
МАТЬ. И пирожка попробуете. Недорог он, а посытней цветов.
ВИКТОР, ГОРЧАКОВА и МАТЬ уходят.
5
ОТЕЦ. Э!.. Скоро в республике классов не будет, а у нас в семье вражда хуже классовой… Нет мира в нашей семье.
СЕРОШТАНОВ. И от каких причин люди злятся?
ОТЕЦ. Теории не хватает. Высоты человеческого размышления.
НИНА. Ты вот не злой.
ОТЕЦ. Старуха моя за двоих нас сердится. А теории и мне не хватает. Э! Если б теория была – совсем не то из меня получилось бы. (Показывает книгу.) Сегодня много прочел. Три страницы.
СЕРОШТАНОВ. А понял сколько?
ОТЕЦ. Все понял. Вот, гляди. (Читает.) «Даже во внешне неподвижных телах происходит непрестанное движение молекул». До чего тонко подмечено!
СЕРОШТАНОВ. Лежит на столе кусок черного хлеба, а внутри хлеба движение молекул… Возьмешь в рот, а они и во рту ползают. Подумать, какую гадость люди едят.
НАКАТОВ. У тебя, Паша, ползучий эмпиризм…
СЕРОШТАНОВ. Меня отец-сапожник до тринадцати лет колодкой по голове лупил, пока сам не околел. Вот какой был эмпирик! Я в беспризорные подался. Потом в Красную армию. Теперь я командир запаса. Два кубика. Секретарь ячейки. А как вспомню о колодке – злой делаюсь. Не могу я на нее взглянуть теоретически.
НИНА. А я не могу на Цыцу глядеть спокойно. Так и тянет крикнуть ей самое обидное, чтобы в глазах у ней побелело.
СЕРОШТАНОВ. Да, сверхъестественная баба. Всех мужиков под себя кладет. Двух секретарей съела, под меня третьего год землю копает. И откуда в ней сила такая? Как холеры ее боятся.
НАКАТОВ. А ты борись, как она, с отрывом, отходом, откатом, отставанием, забеганием, загниванием, паникерством, примиренчеством, с уклоном в срастание… И будешь силен. Вылавливай в каждом оттеночки, и каждый будет тебя бояться… Говорят, Цыца работает над десятичной классификацией партийных преступлений. Вполне допускаю, что она собрала более тысячи видов и типов. Во всяком случае, Нина уже классифицирована, и на ближайшем собрании Цыца начинает бой. Помирись, Нина, пока не поздно.
ОТЕЦ. Помирись, Нинушка, нехорошо нам, беспартийным, на вашу партийную драку смотреть.
НИНА. Никогда! Я ведь знаю, она ячейкой руководить хочет, подхалимов подбирает, сплетников. Хороший был коллектив, а теперь склоки пошли, группировки, никто слова в простоте не скажет. Все за цитатами прячутся да за резолюциями. Только таким, как Кулик, и житье. Если я замолчу, она еще сильней станет. Чего доброго, Сероштанова сбросит. И будем мы у ней на ладони, как божьи коровки. А сожмет ладонь – мы в кулаке.
СЕРОШТАНОВ. В Кулике мы. А Кулик силен до первого случая. И случай этот – Нина.
НИНА. Я?
СЕРОШТАНОВ. Принимай бой, товарищ, не страшись. Цыца думает: массы с ней, а я знаю, о чем думают массы. Ее, как прыщ, сковырнут, едва она тебя тронет.
НАКАТОВ. В марксистском кружке Нина о социализме что-то…
СЕРОШТАНОВ. Знаю, отобьем.
НИНА. Отобьем, Паша!
НАКАТОВ. Да, хорошо быть молодым и сильным… Но, конечно, Цыц этих тысячи, и бороться с каждой в отдельности – значит разменивать силу на медяки.
СЕРОШТАНОВ. Если Цыца – медяк, то кто ж будет гривенник?
НАКАТОВ. Какая-нибудь чертова перечница. (Нине.) Сорви эти нелепые ленты – они как кандалы на цветах… Да… А мне сегодня исполнилось пятьдесят лет. Старость. И годы тоже как кандалы…
НИНА. Нет, нет, жизнь у вас была такой красоты, что навек вас молодым оставила… И все мы… нет, это – потом, после…
ОТЕЦ. А по-моему, лучше вам помириться.
СЕРОШТАНОВ. Кстати, о чертовой перечнице. У меня интересный вопрос возникает. Сейчас Виктор новый цех воздвиг. Громадина, и крыша стеклянная. К этому цеху впору другой завод пристраивать. А смета на всю реконструкцию – миллион. Спрашиваю его: уложишься? Сомнения, говорит, отвергаю. А по моим сомнениям – тут размах миллиона на три… Вот я докапываюсь: где здесь чертова перечница?
НАКАТОВ. Она глубоко зарыта, Павел. И зарыта она не на нашем дворе.
СЕРОШТАНОВ. Где же, спрашивается?
НАКАТОВ. Копай, копай…
Вбегает КУЛИК.
6
КУЛИК. Шестиместный кадиллак кофейного цвета. Я их у калитки обогнал!
Бежит на веранду.
Приехали!
С веранды торопливо входят МАТЬ, ВИКТОР и ГОРЧАКОВА.
МАТЬ (Нине). Ты почему не встречаешь?
НИНА. Сами дорогу найдут.
Мать хотела что-то сказать, но сдержалась и прошла навстречу гостям вместе с Виктором. Они возвращаются вместе с РЯДОВЫМ и ВЕРОЙ.
КУЛИК. Без паники, мать, без паники. Встретим организованно, как подобает. Марья Алексеевна, доверяешь мне? Кончено! Товарищ Рядовой! Приветствую вас как представителя рабоче-крестьянского правительства от имени коллектива проволочно-гвоздильного. Выполняя пятилетний план, мы…
РЯДОВОЙ. Добрый вечер. Здравствуйте.
ВЕРА. Это Митя Кулик. Он везде активность свою показывает.
КУЛИК. Да, на многих бюрократах поставил я знак вопроса.
ВИКТОР. Это – Нина, моя жена.
НИНА. У меня еще и другая профессия есть.
НАКАТОВ. Нина… вот он – тот самый Саша, которого ты знаешь по моим рассказам.
НИНА. Товарищ ваш? С которым из ссылки бежали, да?
РЯДОВОЙ. Он, он.
ВИКТОР. Ты с Александром Михайловичем лично знаком?
НАКАТОВ. Полжизни прошагал рядом.
ГОРЧАКОВА (не сдержавшись). И в оппозиции были рядом?
НАКАТОВ. Нет… Но теперь мы опять вместе.
ВИКТОР. Хорош, имеет такого друга и молчит в тряпочку. Да мы бы с тобой!..
Спохватился и умолк.
НИНА. Как же вы… Что же… А я и не знала… Вы почему не сказали, Василий Ефимыч? Так-то вы мне доверяете?
РЯДОВОЙ. Ага, испугалась? Пальцы дрожат!
НИНА. Нет, очень все неожиданно.
ВЕРА. Она меня ругала, думала, я на квартиру с автомобилем прельстилась… А я вон кого выбрала.
РЯДОВОЙ. Ругала? Гм… Вот… В самом деле…
Заминка.
СЕРОШТАНОВ. Позвольте спросить, строим мы новый цех и не знаем…
ВИКТОР. После, Павел, после… Вот здесь мы и живем. От города на трамвае – двадцать минут, а тут парк, трава, река недалеко, и завод напротив.
РЯДОВОЙ. Воздух здесь легкий.
СЕРОШТАНОВ (смотря на Виктора). А люди тяжелые.
РЯДОВОЙ. Ну, люди всегда тяжелей воздуха, говорят.
ВЕРА (Нине). Ты что притихла, Нинка? Смотри, он мне ракетку подарил – красота!.. По очереди играть станем, ладно?
НИНА кивает.
А он тебе нравится?.. Ох и любит он меня – ужас! Как мальчишка бегает. И шофер у него лихой: мчались по улицам, милиционер два раза свистел. А завтра в театр поедем… Хочешь, вместе поедем? А?
МАТЬ. Пожалуйте закусить…
НИНА (очнулась). А? Нет, нет… Сначала я… Подождите, весь план перепутаете… Паша, скорей со мной!
Убегает на веранду с СЕРОШТАНОВЫМ.
МАТЬ (отцу). Что ни скажу – всегда поперек.
ОТЕЦ. А ты помирись, помирись, старуха…
МАТЬ. Отстань, праведник…
НИНА возвращается с рюмками на подносе.
За ней СЕРОШТАНОВ с бутылкой вина.
НИНА. Наливай, Паша, всем наливай!
Обходят и раздают рюмки.
ГОРЧАКОВА (когда остановились перед ней). Алкоголь для моего здоровья вреден.
НИНА (Рядовому). Окажите честь.
РЯДОВОЙ (тихо). Вы что задумали? Не поздравлять ли?
НИНА. Ага, испугались… Возьмите рюмочку – не бойтесь, она смирная. А последние – нам с Пашей… Вот. Теперь слушайте, я речь скажу… Товарищи. Сегодняшний вечер… и пирог, и цветы эти… и все… мы посвящаем одному человеку… Старому большевику…
РЯДОВОЙ (тихо Накатову). Ей-ей, я уйду.
НАКАТОВ. Терпи, коли полюбил… стой.
НИНА. Человек этот много сделал для революции и для тех, кто теперь отвернулся и забыл его… Но мы его не забыли, не забудем и хотим, чтобы жил он вместе с нами долго-долго и дожил до полного расцвета хорошей жизни!.. Василию Ефимычу Накатову за его пятьдесят лет – урра!..
Крики «Ура!». С НАКАТОВЫМ чокаются.
ВЕРА. Я думала – это нам цветы!
РЯДОВОЙ (обнял Накатова). А доживем мы с тобой, Василий, до расцвета? Такое вот у меня чувство есть: лет через пятнадцать ликвидируют смерть, и мы доживем…
СЕРОШТАНОВ (чокаясь). Только бы под автобус не попасть.
РЯДОВОЙ. Справедливо подмечено.
КУЛИК (хлопает Накатова по плечу). С такими кадрами не подкачаем… Как полагаешь, Павел?..
СЕРОШТАНОВ. Я полагаю, тебя уже укачало.
НАКАТОВ. Друзья мои… Никак я не ожидал, что кто-то вспомнит о моем дне рождения… Оказывается, есть еще сердца, умеющие ценить и понимать внимание и дружескую ласку… Я не знаю, как мне ответить вам, мы уже отвыкли от простых человеческих слов… Нина… (Целует ее.) Спасибо, товарищи…
ВЕРА. А мне есть хочется.
МАТЬ. Пожалуйте к столу, пожалуйте…
Все идут на веранду.
ГОРЧАКОВА. Димитрий…
КУЛИК обернулся.
Ты мне нужен, Димитрий, останься.
ГОРЧАКОВА и КУЛИК остаются.
7
ГОРЧАКОВА. Принес?
КУЛИК. Вот, тут все записано про нее. (Вынимает бумаги.) К водочке бы не опоздать. Марья Алексеевна, под твоим руководством мы ее разоблачим. А потом и Пашу Сероштанова шлепнем – он дышать не дает, он мне грязные руки в глотку сует… «Укачался»… Я первый его укачаю! Секретарь… Директоровой жене цветы таскает! Нашел! (Читает.) «Я хочу не только верить в социализм, я хочу еще знать, почему мы его строим и за что боремся…» Вот что она сказала!
ГОРЧАКОВА. Это Нина сказала?
КУЛИК. Никто иначе.
ГОРЧАКОВА (перечитывая). «Я хочу не только верить…» «Я хочу еще знать…» Но ты передавал, что Ковалева хочет не верить в социализм.
КУЛИК. Так и есть.
ГОРЧАКОВА. Но тут неувязка. Она хочет не только верить.
КУЛИК. Один туман виляющей оппортунистки. Только не верить или вообще не верить – я низовой активист и разницы тут не вижу!
ГОРЧАКОВА. Ты думаешь?
КУЛИК. Категорически!
ГОРЧАКОВА. Она хочет еще знать, почему мы его строим.
КУЛИК. А… Она еще не знает, для чего мы социализм строим, еще только хочет знать… Вот в чем соль!
ГОРЧАКОВА. Ты уверен?
КУЛИК. Абсолютно… Протокол кто составлял? Сероштанов. Он ее мысли пригладил, а ты их разгладь, ты выяви не то, что она сказала, а то, что она хотела сказать.
ГОРЧАКОВА. Ты настаиваешь?
КУЛИК. Категорически и абсолютно.
ГОРЧАКОВА. Положим, если ты ее понял так, остальные могли понять ее так же.
КУЛИК. И никак иначе.
ГОРЧАКОВА (пишет в свою книжку). «Я хочу не верить…» или лучше… «Я не хочу верить в социализм, я не знаю, почему мы его строим и за что боремся…» Так. Другого смысла не может быть. Но ты поддержишь меня как свидетель…
КУЛИК. Выступлю и разоблачу Пашкины махинации с протоколом.
