Текст книги "Забытые пьесы 1920-1930-х годов"

Автор книги: Иван Саркизов-Серазини

Соавторы: Александр Поповский,Александр Афиногенов,Дмитрий Чижевский,Василий Шкваркин,Татьяна Майская,Александр Завалишин,Александра Воинова,Виолетта Гудкова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)

ФЕДОР. Что?..

ФЕНЯ. Нина… застрелилась!..

ФЕДОР. Застрелилась…

Садится, сжимает голову руками.

Занавес.

Эпизод восьмой

«ИДЕМ В ПОХОД!»

Шум до открытия занавеса. Сцена изображает зал собраний. Собрание еще не началось. Группы студентов разговаривают. Стол президиума стоит на авансцене таким образом, что председатель стоит лицом к публике.

Разговор первой группы.

ФЕНЯ. Того, что мы ставим вопрос этот здесь, мало. По-моему, дело надо в суд передать.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Ну, таких законов нет. Не предусмотрено.

ФЕНЯ. Как это не предусмотрено? Тебя могут загрызть, до самоубийства довести – и не предусмотрено!

ИВАН. Ты, милая, бузишь прежде времени зря. Откуда ты знаешь, что Терехин виноват?

ФЕНЯ. А кто же?

ИВАН. А кто ее знает? Сама!

АНДРЕЙ. От хорошей жизни, скажи, застрелилась?

ИВАН. Настоящий коммунист не застрелится.

Разговор второй группы.

ПЕТРОСЯН. Главное, совершенно неожиданно.

ЛЮТИКОВ. Ну, это ты врешь, положим. Не на Марсе жил. Отлично знал, что относится он к Нине по-хамски.

ПЕТРОСЯН. Ну, знать-то мы знали, но не настолько. А потом, что же, ты пойдешь к ним и будешь учить, как жить? Неужели так плохо было, что она из-за этого?..

ЛЮТИКОВ. Чего же особенного? Довести не трудно.

ПРЫЩ. Во всяком случае, мне кажется, коммунистка не застрелилась бы.

ЛЮТИКОВ. Ты, Прыщ, уйди! С тобой я об этом разговаривать не желаю.

ПРЫЩ обиженно уходит.

Я, конечно, не оправдываю ее, но он-то какой подлец!

Разговор третьей группы.

ЛИЗА. Во всей этой истории я презираю только ее. Какая гнусность – отравить парню всю жизнь и потом еще нарочно застрелиться, чтобы у него после этого неприятности были! Гадость!

СТУДЕНТКА. Ты это серьезно говоришь?

ЛИЗА. Я думаю!

СТУДЕНТКА. Так я тебя заставлю это сказать на собрании.

ЛИЗА. И скажу! А ты что воображаешь? Испугалась!

Разговор четвертой группы.

ВАРЯ. Такую девку загубил! Ты знаешь, Федор, до того у меня зло на этого человека, что вот сейчас взяла бы револьвер и прикончила его тут же. Ах, ребята, ребята, что вы с девками делаете! Только вот когда пулю себе пустишь в лоб, тогда вы спохватываетесь. Нинка! Огонь раньше была девочка, радостная, играет вся. Сказать ребятам, которые с нами работали: «Нинка застрелилась» – не поверят.

ФЕДОР. И я не могу поверить. Я с ней после истории с Петром говорил. Она очень тверда была. О самоубийстве решила не думать. И как это так получилось? Представить себе не могу! Черт его знает.

ВАСИЛИЙ. Все-таки застрелилась она зря. Выходит, личное у нее на первом плане…

ВАРЯ. Личное, личное… Да пойми ты, что сначала девку всеми силами отбивают от общественной работы, превращают только в жену, а потом – «личное на первом плане». Эх, жизнь собачья! И главное, все втихомолку, все тишком да молчком. И никому дела нет. Никого не касается.

ФЕДОР. А если иногда нельзя вмешаться?

ВАРЯ. Как это – нельзя?

ФЕДОР. Бывают такие обстоятельства.

СЕКРЕТАРЬ ячейки звонит. Студенты рассаживаются. ТЕРЕХИН сидит с ЛЁНОВЫМ, ПРЫЩОМ, ИВАНОМ, ПЕТРОСЯНОМ и ЛИЗОЙ.

СЕКРЕТАРЬ. Товарищи, наше экстренное собрание ячейки, совместное с беспартийными, созвано в связи с историей, которую вы все знаете. Застрелилась Нина Верганская. Кажется, что же обсуждать? Однако дело в том, что в этом самоубийстве группа товарищей обвиняет ее мужа, Терехина. Товарищи, вопрос, который нам придется сейчас обсуждать, очень необычен. Однако бюро решило все же его обсудить. Бюро предлагает следующий порядок. Президиума не выбирать, собрание поручить вести бюро. Первое слово дать от группы подавших заявление. Кто по этому поводу?

ТЕРЕХИН. Дайте мне.

СЕКРЕТАРЬ. Пожалуйста.

ТЕРЕХИН. Вот что: для всякого обывателя, будь он беспартийный или с билетом, скандал вроде как кинематограф. Его хлебом не корми, дай ему какую-нибудь сплетню или драку. Сегодня тут с ведома бюро – я еще об этом поговорю в эм-ка – собралась уютная компания, чтобы копаться в моем грязном белье. К черту! Не позволю! Я заявляю, что обсуждать мою личную жизнь, да еще на вузовской ячейке, где коммунисты – липа…

Шум. Выкрики. СЕКРЕТАРЬ звонит.

…да еще в присутствии беспартийных, я не дам. А если нашлись субчики, которые написали заявление, так пусть они подают заявление в эм-ка-ка^{225} или це-ка-ка и подпишутся, чтобы [и Сольц^{226}, и Ярославский^{227}] знали фамилии этих адвокатов. А здесь я требую вопрос снять.

СЕКРЕТАРЬ. Так! Товарищи, считает ли кто-нибудь нужным высказаться по этому поводу?

Голоса: «Нет, не надо… Голосовать.»

ПРЫЩ. Позвольте мне!

Все на него смотрят. Он смущается.

Я хочу сказать… что… говорить не надо.

Смех.

СЕКРЕТАРЬ. Кто поддерживает предложение Терехина, прошу поднять руки.

Поднимают руки ТЕРЕХИН, ЛЁНОВ, ЛИЗА и еще двое студентов.

ПРЫЩ держит руку, едва приподняв.

Кто против?

Поднимаются все руки.

Итак, вопрос решен. Переходим…

ТЕРЕХИН. Я прошу занести в протокол мое заявление. Я протестую против этого безобразия! Плевал я на ваше решение. Болтайте тут без меня. Я ухожу.

СЕКРЕТАРЬ. Хорошо, это будет принято к сведению. Ступай, если хочешь.

ТЕРЕХИН идет решительно. Однако не уходит, а стоит у двери.

Первое слово имеет товарищ Федоров.

ТЕРЕХИН. Ну конечно. Кому же, как не ему!

Голоса: «Не мешай, молчи!»

ФЕДОР. Товарищи, я первый подписал заявление, в котором мы требуем исключения Терехина из партии.

ТЕРЕХИН. Руки коротки! Молод еще! Нос не дорос!

СЕКРЕТАРЬ. Товарищ Терехин, не мешай собранию. Ты же хотел уйти!

ТЕРЕХИН. Меня тут официально нет. Я ушел.

ФЕДОР. Товарищи, мне трудно говорить в такой обстановке, поэтому, может быть, буду говорить несвязно. Первое – как я отношусь к самоубийству Нины. Я заявляю, что она не должна была кончать с собой ни при каких обстоятельствах. Она должна была уйти от Терехина…

ТЕРЕХИН. К тебе!

ФЕДОР. Я убежден, что в нормальном состоянии она застрелиться не могла. Лишь под влиянием нервного расстройства она могла пустить себе пулю в лоб. Если так, то кто возьмется обвинять ее? Но вопрос сейчас не о ней, а о том, кто довел ее до самоубийства…

ТЕРЕХИН. Призовите к порядку этого мальчишку!

СЕКРЕТАРЬ. Терехин, еще раз прошу тебя…

ТЕРЕХИН. А его ты не останавливаешь, когда он тут клеветой занимается! Я знаю, в чем тут дело! Я еще выведу кой-кого на чистую воду!

ФЕДОР. Нет, ты уж позволь тебя сначала вывести на чистую воду. Товарищи, он систематически травил Верганскую.

ТЕРЕХИН. Врешь!

ФЕДОР. Нет, не вру! Она сама говорила. Да, наконец, всем известно. Ты что же, думаешь, мы не видели, что ли?

ТЕРЕХИН. Я знаю, что в щелки подсматривали.

ФЕДОР. И тут, товарищи, наша большая вина. Мы знали и молчали. Я первый прошу вынести мне порицание. Из-за мелочных соображений я поступил подло, по-обывательски. Дрянно. Я должен был давно поставить этот вопрос на ячейке.

ИВАН. Ячейка не может залезать в личную жизнь!

ФЕДОР. Ложь! Преступник тот, кто знает и молчит. Тот, кто молчит, помогает вот таким делишкам. Товарищи, нэповщина разлагает нас поодиночке. В одиночку выдержать нелегко. Нам надо держаться всем вместе. Не обосабливаться. Нечего замазывать: у некоторых из нас, которые раньше с жаром и пылом работали, появилось теперь нытье. Врозь полезли. Мертвечинкой запахло.

ТЕРЕХИН. Интеллигентщиной смердит.

ФЕДОР. Среди нас есть такие, что опаснее врага. У них хватает наглости крыть. Они кроют все здоровое почем зря.

ЛИЗА. Это ты-то здоровое?

ФЕДОР. У некоторых из нас есть заслуги в прошлом. К ним прислушиваются. За старое их уважают. А нынешние их теории грузом висят на всем здоровом и тянут назад: эх, теперь все пропало! А раз так, нечего стесняться, все можно. Живи как хочется. А ребята наши, у которых распущенность и так есть, такие теории ловят с восторгом.

ПЕТРОСЯН. Не вали на всех!

ЛЮТИКОВ. Правильно, Федя!

СЕКРЕТАРЬ. Тише, товарищи!

ФЕДОР. Отпор таким! Терехин среди них первый, я предлагаю исключить его из партии.

Аплодисменты. Крики:

– Правильно!

– Верно!

– Исключить!

– Глупости предлагаешь!

ПРЫЩ (про себя). Выступать или не выступать? Черт его знает, что лучше…

ИВАН. Дайте мне слово.

СЕКРЕТАРЬ. Пожалуйста.

ИВАН. Ораторствовать тут нечего. Мы не на митинге, и барышень тут нет. О чем речь? Застрелилась студентка. Хорошо. Она была коммунистка. Очень хорошо! Я спрашиваю партийную ячейку: хорошо, когда коммунист стреляется? Нет. Если стреляется, значит, плохой коммунист. Таким не место в нашей партии.

ВАРЯ. [Не позволяйте ему языком трепать!]

Шум.

ИВАН. А кто вам сказал, что Терехин виноват? Если она стреляется, то, выходит, что она плохая коммунистка. И почему хороший коммунист, фронтовик, каким является товарищ Терехин, виноват в ее угроблении? Ссоры у него были – это верно… Эй, мужья, которые тут сидят, а вы не ссоритесь? Вы все к своим бабам хорошо относитесь? Вам что, жертву захотелось? На одном выехать хотите? И еще вот что: если мы из-за каждой самоубившейся девчонки будем партийцев выкидать, прокидаемся, товарищи! Партии не хватит.

Несколько человек ему хлопают. Шум. Выкрики.

ВАРЯ. Я беру слово. Я не вашей ячейки, но с Нинкой Верганской несколько лет работала, из комсомола вместе в партию перешли. (К Ивану.) Сволочь ты после этого!

ИВАН. Что это такое? Призовите ее к порядку!

Шум. Смех.

ВАРЯ. «Партийцев из-за девчонки выкидать». А она не партиец? Да она партиец в тысячу раз лучше твоего Те-рехина!

Крики: «Правильно!»

ТЕРЕХИН. Попала! Ковыряй дальше!

ВАРЯ. Как въелось в вас это проклятое!.. Как девка становится вашей женой, так уж она баба, а не партиец. Я Нинку знала. Что он из нее сделал? Я ее спрашивала: «Как тебе с ним?» Молчит. Хорошо, говорит. Дура! И среди нас сотни таких дур. Молчим. Стесняемся. Сору из избы не выносим. Федор вот говорил, все должны обсуждать личные вопросы, а я вот что заявляю. Не знаю, как дальше пойдет, но пока что среди вас, мужчин, коммунистов да комсомольцев, настоящих товарищей маловато, видать. Девкам надо взяться да дать вам, сволочам, отпор. Дружно взяться, чтобы не забивали, чтобы на шею не садились, не заезжали.

Голос: «А что же, вы будете ездить?»

Смех.

Смеетесь! Бросьте смеяться, смешного ничего нет. Плакать нужно. Здесь вы все возмущены и этого мерзавца, который мою Нинку загубил, выкинете! А придете домой, Маня или Катя там: «Ты почему мне пуговицу к подштанникам не пришила?»

Смех.

Смеетесь?.. А что касается Терехина, то что там долго говорить. Гнать надо!

Хлопают. Женские голоса: «Правильно, Варька, крой их!»

СЕКРЕТАРЬ. Товарищ Гракова.

ЛИЗА. Товарищи, я знаю товарища Терехина хорошо…

Смех.

То есть я не то хотела сказать…

Еще больший смех.

Если вы меня будете перебивать, то я могу не говорить.

Голоса: «Можешь!»

Это настоящий член партии. И если хотите, ему эта самая Нина портила жизнь.

Смех: «Хо… хо… Здорово!»

Он тащил ее к себе, что ли, жить? Нет, не тащил! А потом, если вообще увидела, что охладел к ней парень, уйди, не навязывайся. Она, как мещанка, повисла на нем, не давала шагу ступить. Она ему личную жизнь испортила. А вы его обвиняете! Застрелилась. Да я бы никогда не застрелилась.

Смех. Голоса: «Ты нет! Ты не застрелишься!»

Потому что стреляться – это интеллигентщина. А Терехин – рабочий. На фронтах был. На таких, как он, держится партия.

Шум. Выкрики: «Плохая подпорка!»

А вы хотите его исключить. [Все равно у меня есть в це-ка комсомола ребята, я это дело там подниму.] Комсомол не должен позволить, чтобы буржуазная мораль нашу молодежь давила. Мы должны бороться за новый быт молодежи, за товарищеские отношения, за свободную любовь.

Крик. Шум. ЛИЗЕ не дают говорить. Она садится на место.

СЕКРЕТАРЬ. Феня Гиндина.

ТЕРЕХИН. Что вы обо мне, как о покойнике, разговор ведете? Дайте сказать. Председатель!

СЕКРЕТАРЬ. Говори! Но ведь ты ушел. Я бы тебе давно дал.

ТЕРЕХИН. Товарищи, слушаю я. Дело тут серьезное. Ну ладно, исключите вы меня по глупости. [Все равно меня восстановят. За это из нашей партии не исключают.] В чем дело? Личная жизнь. Как наша партия на это смотрит? Твое личное дело, живи как хочешь. На партию хорошо работай, а остальное никого не касается. Вот как партия смотрит! Иначе смотреть нельзя. Не дело партии в моих тряпках копаться. У партии другие задачи. Это усвоить надо [молодым членам партии].

Его группа аплодирует. Шум.

Вы вот вытащили сюда мою историю с Верганской. Я уже говорил на бюро, могу и здесь говорить. Хотите тряпки грязные нюхать – нюхайте. Сплетен хотите – кушайте.

ЛЮТИКОВ. Говори дело!

Шум. Выкрики.

ТЕРЕХИН. Вот как дело было: мне с этой Верганской была не жизнь, а каторга. Я не мог заниматься, не мог вести партийную работу. Это была не коммунистка, а мещанка.

Шум. Голоса: «Врешь ты! Сам мещанин!»

Я девять лет в партии и не врал еще. Я прошу председателя остановить выкрики. Она мне столько мелочности внесла в жизнь, что хоть на Сахалин командировку бери.

Голос: «Ну и взял бы.»

Проходу не было от буржуазной ревности. Шагу не мог ступить: «Как ты на эту посмотрел», «Что ты этой сказал?» «Почему поздно домой пришел?» Чуть что – истерика: «Ты разбил мою жизнь». Из-за каждого пустяка ссоры. Она орала на меня, как торговка на базаре, не стесняясь людей. Воспитание ее в мещанской семье целиком подействовало. Перевоспитать хотел – не смог. Мои чувства уходили, это я признаю. В каждой бабе мещанство есть. От него задохнешься.

Шум. Крики:

– Ложь!

– Брешешь ты.

Теперь – история с абортами. Товарищи, всему есть границы, ведь у нас с ней каждый раз скандал был, и неудивительно, что ребята замечали неладное. Насчет абортов у нас были прямо противоположные взгляды. Я говорю: «Рожай, воспитывай ребенка-коммуниста». Она говорит: «Не хочу себя связывать. Не хочу мучиться…»

ФЕДОР. Это подлая ложь! Неслыханное вранье! Он заставлял ее делать аборты.

ТЕРЕХИН. Товарищ председатель, я не могу ручаться, что я из-за этих выкриков не сделаю чего-нибудь, у меня все издергано, кипит все.

СЕКРЕТАРЬ. Товарищ Федоров!

ФЕДОР. Это негодяй, каких мало! Он лжет.

ТЕРЕХИН. Молчи, гад! Я знаю, почему ты стараешься…

Бросается к Федору.

СЕКРЕТАРЬ. Товарищи, ведь это партийное собрание.

ТЕРЕХИН. Товарищи, в партию к нам поналазили мещане, интеллигенты. Они для нас правила устанавливают, буржуазные рамки. Вот где опасность! Вот с чем бороться надо!

ЛИЗА. Правильно! Правильно!

СТУДЕНТКА. Пусть Гракова молчит.

ТЕРЕХИН. Да что говорить насчет Нинки! Не любил я ее уж давно. Она давно говорила о самоубийстве. Все время это у нее на уме было. Поэтому не бросал ее. Но она знала, что все равно я уйду… Вот… и застрелилась. А что она застрелилась, так мне похуже вас всех. (Дрожащим голосом.) Да что…

Садится, закрывает лицо руками. Дергается.

СЕКРЕТАРЬ. Теперь ты, Феня.

ФЕНЯ. Товарищи! Терехин хотел здесь протащить теорийку, что мы, бабы, мещанки, что с нами в одной комнате жить нельзя, что «настоящие коммунисты» из-за нас обывателями становятся. А ты что же, хочешь ничем себя не связывать, обязанностей не иметь? Врешь ты насчет абортов! Не верю, что ты ребенка хотел от Нины. Не любят такие, как ты, себя ребятами связывать. Такие любят налегке гулять. И врешь ты, что нельзя жить вдвоем, чтобы не было мещанства. Если парень и девка оба не мещане, если поставят они дело так, что не только кровать в основе, мещанства не будет.

Голоса: «Правильно. Верно!»

Не слушайте Терехиных! Они кричат: «Буржуазная мораль, мещанство», а на самом деле буржуазная муть через них-то и прет! Они к бесплатной проституции тянут, и вот, как Лизка Гракова, «свободой любви» прикрываются. ЛИЗА. Призовите ее к порядку! При чем здесь я? ФЕНЯ. И это сидит во многих. Терехина надо исключить – это одно, а другое – из наших девок и ребят «терехинщину» надо выгнать.

Аплодисменты. Крики: «Правильно!»

Шум.

СЕКРЕТАРЬ. Слово имеет товарищ Груздев.

ПРЫЩ. Я… Нет, я не просил… или нет… Кажется, что просил… Я хочу сказать… Я не могу говорить, но лучше я скажу все-таки. Вот я, правда, беспартийный пока еще. Но я понимаю, что, конечно, так нельзя. Я считаю, что новый быт прежде всего. Однако, товарищи, вот наш комсомольский поэт Жаров пишет:

 
Нам, безусым,
Минуса от плюса
Иногда не отличить^{228}.
 

Поэтому действительно не знаешь, что же сказать про какую-нибудь вещь: плохая она или хорошая.

Выкрики: «Ближе к делу.»

Хорошо, я буду ближе. Вот товарищ Терехин. Я, конечно, ничего не могу про него сказать плохого… что же еще скажешь к тому, что здесь говорили… Однако я понимаю, что так, конечно, нельзя. (Неожиданно громко, с пафосом.) Таким товарищам не место в моей будущей партии.

ТЕРЕХИН. Ты что, с ума сошел, паскуда?

Смех.

ПРЫЩ. Раз большинство ячейки против, я не могу его поддерживать. Отношения между молодежью должны быть здоровыми. Товарищ Ленин сказал…

Шум. Голоса:

– Пошел вон! Не давайте ему говорить!

– Товарищ Ленин сказал…

Шум, стук ногами. Крики: «Я хочу сказать…»

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Пошел вон!

ПРЫЩ. Товарищи, оттого что я беспартийный, так мне не дают сказать…

Крики: «Вон, долой его!»

ПРЫЩ разводит руками и уходит на свое место.

ЛЮТИКОВ. Вот сволочь! Действительно пойдет брехать, что не слушают его, что он беспартийный.

СЕКРЕТАРЬ. Слово Перцеву Василию.

ВАСИЛИЙ. Что же, почти все сказано. Терехина надо исключить. И надо было давно исключить. Схватились поздно.

ТЕРЕХИН. Ничего, я за вас не опоздаю взяться.

ВАСИЛИЙ. Такие, как он, больше всего кричат о разложении, а сами пьют, развратничают, разлагают других. И, став на этот путь, они катятся все дальше и дальше.

ЛЁНОВ. Надоели чужие речи, свое что-нибудь.

ВАСИЛИЙ. Свое? Ладно. Вот вам Лёнов. Комсомолец, поэт. Читали его стихи? В толстых журналах печатают… А вы его разговоры послушайте: «Революцию продали», «Нэпманы кругом», «Плакать надо». А вы знаете, что этот самый Лёнов с неким нэпманом дружбу ведет, и у этого нэпмана пьет, и к этому нэпману на дачу ездит? Первые друзья с ним.

ЛЁНОВ. Ложь!

ПЕТР (тихо, но отчетливо). Нет, не ложь.

ЛЁНОВ. Ты насплетничал?

ПЕТР. Да, это я сказал.

ВАСИЛИЙ. На партию клевещешь, а сам с нэповщиной якшаешься.

ПРЫЩ. Правильно!

ВАСИЛИЙ. Или вот Прыщ. Подхалим, подлиза, лизоблюд. Обезьяна бесхвостая. Он тоже, как и ты, ноет: «Не верят», а сам ничтожество свое, полную безграмотность, дрянь свою внутреннюю за стишки прячет.

ТЕРЕХИН. Правильно!

ВАСИЛИЙ. Вот видите, и Терехин кричит: «Правильно», когда эта паскуда против него выступила. А раньше его первый друг был.

Смех.

ПРЫЩ. Не был он моим другом.

Смех.

ВАСИЛИЙ. Нет, голубчики! Не позволим вам, не дадим, не пустим!

ТЕРЕХИН. Вы рабочих не пустите?

ВАСИЛИЙ. Рабочих? Терехин все время кричит: «Рабочий я, пролетарий я, почет мне». Я, ребята, тут читать лекцию о том, что рабочий при прочих равных условиях обычно покрепче интеллигента, не буду, это все знают. [Однако по поводу терехинского бахвальства я вам историю расскажу. Я, вы знаете, люблю к случаю что-нибудь рассказать. Мне так кажется – понятней выходит. Долго не задержу. Я в двадцать первом году в Свердловке был, на краткосрочном^{229}. Кто был в Москве, должен помнить. К весне очень туго стало. В Хамовниках началась волынка. Гознак забастовал, за ним другие. Почти во всем районе фабрики стали. Эм-ка нас послал в Хамовники – бывать на митингах, с рабочими говорить. Пошли мы к сборному пункту строем. Идем по площади. И вот… как сейчас помню, подходят бабы – жены рабочих с детишками, бледные, одни глаза на лице. Одна берет меня за рукав, говорит, а голос у нее хрипит: «Товарищи, вы не стреляйте в рабочих. С голоду они… Ведь есть нечего». Мы, конечно, успокоили бабу. Но у меня сердце захолонуло. А что, если забастовка не прекратится и дело вдруг дойдет до восстания? Я, рабочий, буду ли стрелять в рабочих? Могу ли стрелять?.. Что же, вы думаете, не стрелял бы? Если бы часть рабочих пошла свое собственное дело губить, я бы твердой рукой… Я знаю, за мной все.] И если передо мной разложившийся парень, если он для партии опасен, я не посмотрю, что он рабочий. Смету его с нашего пути беспощадно. Я предлагаю, когда будет ставиться вопрос об исключении Терехина, не смущаться его выкриками. Мы крикам и фразам цену знаем. А дело Терехина на виду. Вот и все.

Садится.

Аплодисменты. Шум.

СЕКРЕТАРЬ. Товарищ Петросян.

ПЕТРОСЯН. Товарищи! Мне, конечно, трудно говорить после Василия. Он все равно как гвозди в гроб заколачивает. Однако я должен несколько слов сказать. Товарищи, мне кажется, мы перегибаем палку: «Терехин – враг», «Терехина надо сметать с пути», «Терехин – язва». А до сегодняшнего дня Терехин был свой парень, хороший партиец. У нас все так. На сто восемьдесят градусов курс меняем. Я сомневаюсь, нужно ли исключать Терехина из партии. Я не уверен в том, что в истории с Ниной он совсем не виноват. Но в его словах много правды. А насчет его теорий о любви, тут можно поспорить. Этот вопрос партией не решен. И, во всяком случае, за это не исключают. Товарищи, не разгорелись ли у нас, как это часто бывает, страсти?

ПЕТР. Позвольте мне. Нет, Петросян, страсти не разгорелись. А то, что ребята горячатся, хорошо. Мне сейчас наше собрание кажется телом, в которое попала зараза, а все мы, кровяные шарики, бросаемся к зараженному месту, вытесняем болезнь из себя.

ТЕРЕХИН. И ты разговорился? Висельник!

Пауза. В зале очень тихо.

ПЕТР. Да, я висельник. Что ж, это так. Я вешался. Однако, когда я вешался, веревку мылил ты, Терехин.

ТЕРЕХИН. Плохо, видно, намылил.

ПЕТР. Не с тобою ли я пил? Не тебя ли слушал? Не с тобою ли вместе время проводил? Разница между нами в том, что я, когда почувствовал, что ненужным стал и вредным, я повесился, а такие, как ты, не повесятся. Я не знаю, что лучше. Хочу несколько слов сказать по вопросу о личной жизни. [Говорят, партия не должна вмешиваться в личную жизнь. Неправда! Не так это. А мы-то кто? Не партия? Не часть ее?] А ведь мы живем все вместе, один подле другого. Так разве мы не обязаны помочь, если с кем-нибудь неладно? Я вот вешался. А как вы думаете, если бы вы взяли меня в работу да дали бы все трепку, не отошел бы я от всего этого? Отошел бы! Не полез бы в петлю. Ведь разложение как сумасшествие. Когда сходишь с ума, сам не замечаешь. Нужно, чтоб другие схватились и начали лечить. Так и тут. Вот это я хотел сказать.

СЕКРЕТАРЬ. Товарищи, поступило предложение закрыть прения. Нет против? Нет. Теперь какие есть предложения…

ТЕРЕХИН. Внеочередное заявление. Я вот теперь действительно уйду, то, что вы решите, меня не касается. Только, товарищи, я вас предупреждаю, не такие еще ячейки за партийные ошибки разгонялись! Я ушел. СЕКРЕТАРЬ. Бюро предлагает Терехина исключить. ЛИЗА. А мы предлагаем оставить.

СЕКРЕТАРЬ. Товарищи, кто за предложение бюро? Голосуют только члены партии.

Почти все руки.

Кто против?

Несколько голосов. Секретарь считает.

Всеми голосами, против трех и четырех воздержавшихся, Терехин исключается из партии.

Аплодисменты. Шум. Выкрики: «Правильно! Недопустимо!»

Занавес.