Текст книги "Забытые пьесы 1920-1930-х годов"

Автор книги: Иван Саркизов-Серазини

Соавторы: Александр Поповский,Александр Афиногенов,Дмитрий Чижевский,Василий Шкваркин,Татьяна Майская,Александр Завалишин,Александра Воинова,Виолетта Гудкова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)

СУПОНЬКИН. А вы?

МИША. Вы ушиблены из-за угла идеологией.

СУПОНЬКИН. А вы?

МИША. Усердный дурак вреднее врага. От вашего усердия получается не материализм, а уродство. Идеология, выходит, не привлекает, а отталкивает. А это что? Искажение! Контрреволюция. Таких, как вы, хоть будь вы партийные или беспартийные, расстреливать надо.

СУПОНЬКИН. А вас?

МИША. А что меня? Что вы все выкаете? Впрочем… А ну вас всех тут…

Хватает портфель, убегает.

СУПОНЬКИН. Я тоже очень занят. (В сторону Прасковьи Петровны.) Пока… (В сторону Сусанны Борисовны.) Так я прошу… Ни отнюдь… всего…

Скрывается.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Ну а как вы с квартирой?

СУСАННА БОРИСОВНА (вздыхая). Так, знаете, вообще… А у вас что это, Прасковья Петровна, стены атласные с золотом, а кровать совсем простая и на окне геранька?

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Это наше, а в комнату вселились по рабочему фонду. Конечно, за воспитание свое вы не виноваты, но к самостоятельной жизни вы не способны. Вам лучше бы при муже…

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, я бы тоже этого хотела, Прасковья Петровна, но как?

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Очень просто. Выбрать кого-нибудь и сойтись.

СУСАННА БОРИСОВНА. Легко сказать. А если он семейный и семью разрушишь?

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Конечно, семью разрушать нехорошо, но вам-то что? В одном месте вас обидели, в другом вы обидите. Круговая. (Смеется.)

МУЖИЧКОВ (с большой папкой, как с чемоданом, вбегает, никого не замечая). Тринадцать сорок четыре, тринадцать сорок четыре… (Подбегает к одному месту, потом к подоконнику.) Тринадцать сорок четыре…

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Что такое?

МУЖИЧКОВ (развязывает папку). Тринадцать сорок четыре…

Что-то записывает. Снова складывает папку.

Телефон тут по дороге нужный…

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА (к Сусанне Борисовне). Вы не удивляйтесь, милая… Андрей Иванович зарабатывается так, что себя не узнает.

МУЖИЧКОВ (отходя). Фу!.. Я сегодня с пятнадцатого учреждения. Рекорд побил. Да надо еще в обоз. Ты, мать, поскорее.

Замечает СУСАННУ БОРИСОВНУ, смотрит на нее в недоумении.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. А это вот Сусанна Борисовна, о которой я тебе говорила. (К Сусанне Борисовне.) Не угодно ли?.. Присаживайтесь-ка обедать.

СУСАННА БОРИСОВНА. Очень вам благодарна, Прасковья Петровна. Меня только что знакомые кормили.

МУЖИЧКОВ (быстро обедая). А-а-а… А я думаю, кто бы это такой у нас. Все же я не понимаю, что я могу для вас? Дело у меня маленькое и такое, что совсем не тово… Вдруг вы, такая вот, и у нас в обозе…

Переглядывается с ПРАСКОВЬЕЙ ПЕТРОВНОЙ. Хохочут.

СУСАННА БОРИСОВНА. В каком обозе? МУЖИЧКОВ. В ассенизаторском.

СУСАННА БОРИСОВНА от удивления не знает даже, что сказать.

Я, видите, заведую ассенизационным обозом^{259}. Какую же я вам могу там службу дать?

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, в другом месте где-нибудь. Я в таком положении, в таком… Вы партиец, Андрей

Иванович, из рабочих. А если что захочет партиец, он все может…

МУЖИЧКОВ. А вы когда-нибудь служили, нет?

СУСАННА БОРИСОВНА. Да, личным секретарем. Работала не за страх, а за… совесть. Даже и на ночные занятия могу. Последнее время служила у бывшего моего мужа, пока с ним не сошлась…

МУЖИЧКОВ. Ну вот… Видите, какая вы работница. Вместо дела вышла любовь. (Смеется.) Потеха. (К Прасковье Петровне.) А знаешь, теперь вот производственный пятилетний план составляем. Требуется учесть. А как ты учтешь такое дело? (К Сусанне Борисовне.) Планируй вот…

СУСАННА БОРИСОВНА. А что ж плохого, Андрей Иванович, в любви? Вы говорите, вместо дела вышла любовь.

МУЖИЧКОВ. Эх, забыл… Смотри, Паша, не забудь, если спросят меня, скажешь, что я в райкоме на приеме новых членов. Пусть туда звонят. (К Сусанне Борисовне.) Да, да, я слушаю…

СУСАННА БОРИСОВНА. Конечно, я понимаю, мне рассказывали, что на партсобраниях у вас все равно что у нас на богослужениях – неудобно говорить о поцелуях и прочем. На ячейках, например, у вас говорят о тех, которые хорошо одеты: «Помилуйте, она в ажурах, какая же она партийщица?» А выйдете вы за ворота и стреляете, где красивые ножки мелькают, и говорите другое: «На партийщице жениться? Помилуйте, какая же партийщица жена?» (Хохочет.)

МУЖИЧКОВ. Ну, это вы зря. Мы тоже не меньше вашего разбираемся в красивом. Вот, к примеру… нога ваша и ее рядом… у нее в черном вылинявшем чулке, а у вас в шелковом. Конечно, ваша с виду красивее…

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Вот уж этого я от тебя не ожидала, Андрюша. Всю жизнь я только и забочусь, чтобы поменьше на себя истратить и тебе было бы легче. А ты вдруг оскорбляешь. А разве бы я тоже не могла потребовать от тебя теперешних нарядов и быть не хуже других?

МУЖИЧКОВ. Ну, старушка, что ж тут оскорбительного. Я это так… для сравнения.

Кончив обедать, опять хватается за папку.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Знаю я эти сравнения. И какая я тебе старушка? Сам ты старичок. (К Сусанне Борисовне.) Я сейчас, самовар только поставлю.

Выходит с самоваром.

МУЖИЧКОВ (раскладывая папку). Эх, наказанье вы, женщины…

СУСАННА БОРИСОВНА. А я думаю, почему вам нравятся только ноги? Кроме ног, имеется еще и кое-что другое… (Смеется.)

МУЖИЧКОВ. Ну-ну… вы так говорите…

СУСАННА БОРИСОВНА. Вульгарно, да? А вы хотите, чтобы мы, после того как были секретарями в кожаных куртках и сапогах, отдавались за фунт хлеба с отрубями, остались бы еще и нежными?

МУЖИЧКОВ. Вот, вот… ассенизационный обоз… кажется, вот отвратительное дело, а без него не обойдешься. Общественная функция. А, да, виноват, вы насчет любви. Куда уж нам?.. (Вдруг.) Ах ты ж сукина дочь…

СУСАННА БОРИСОВНА поражена.

(Спохватывается.) Ах, виноват, виноват… Это я тут о кобыле. Породистая, понимаете, а скинула жеребенка. Видите, нам даже думать некогда о любви, не то что ею заниматься… Да и вид наш… (Осматривая себя.) Не очень того…

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, это пустяки, вам побриться лишь, постричься да галстук… Но вы и так мужчина…

МУЖИЧКОВ. В самом деле? Это мы знаем, займись только этим и пойдет: чем дальше в лес, тем больше дров. И в конце концов выйдет разложение.

СУСАННА БОРИСОВНА. А вы что же думаете, вечно у вас будет партия и вы не разложитесь? Конечно, должны разложиться.

МУЖИЧКОВ. Что-что?

Даже встал, поверх очков посмотрел на нее сначала с боков, потом сверху вниз и обратно.

СУСАННА БОРИСОВНА. Ваш даже сам председатель… как это?., почти всей России, заявил, что белая кость должна почернеть, а черная – побелеть. А в общем, все должны посереть. Вот и разложение. Или знаете? Когда-то были гунны такие… тоже ворвались они в культурный мир и скоро стали в нем тоже культурными людьми, а как гунны – исчезли. Так и вы. Гуннами ворвались в нашу культуру^{260}. Но теперь вы тоже делаетесь культурными и, как гунны, значит, исчезаете, разлагаетесь…

МУЖИЧКОВ. Ну, это какое же разложение? Это внеклассовое общество. Вы, оказывается, политически – совсем двухлетняя. (Смеется.)

СУСАННА БОРИСОВНА (обрадованно). Тогда я не пони маю, какое может быть разложение от бритья, галстука, шелкового чулка или даже поцелуя? (Смеется.) Смешно…

МУЖИЧКОВ. Вот, вот, поцелуй. А там от поцелуя с одной захочется к другой, третьей. Потом за поцелуи потребуются во всяких видах алименты, начнешь гоняться за рублем и покатишься. Впрочем, все это чепуха. (Хватаясь за бумаги.) Кажется, в тридцать первой бочке клепки попрели.

СУСАННА БОРИСОВНА. Позвольте, как это так – чепуха? А вдруг нашлась бы такая молодая, красивая и так взглянула бы на вас глазами, как маслинами, и поманила бы вас… хохотком так?..

Смеется с хохотком. Друг другу заглядывают в глаза.

МУЖИЧКОВ (вскакивая). Что… что такое? Я ничего не могу вам сделать. Вот, вот… И вообще, что это за устраивания? Есть профсоюз. Какая вы работница? И кто вы, я совсем не знаю.

СУСАННА БОРИСОВНА. Так узнайте, пожалуйста… Как это, чтобы вы узнали?.. Я вся вот, вся, пожалуйста… Ради советской власти я все могу, все. И для партии тоже… Коммунисты мне очень нравятся. Вы, например, такой изумительный… прямой, изумительно честный… А может быть, рекомендации нужны? Или как я живу? Тогда пожалуйста, хоть даже сами ко мне заходите, пожалуйста…

Антракт.

Акт второй

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Скамейка, деревца. МИША и ВАРЬКА.

ВАРЬКА. А что это ты вырядился так? Вроде в матросское, воротник только не морской. А вместо штанов – трусики какие-то до колен, и в чулках…

МИША. Это рационализм, а не так себе. Это большого труда стоит, но все на разумных основаниях и в согласовании с врачом и художником. Я бы и в квартире все согласовал, да живу не один. Здорово, а? (Старается посмотреть на себя сзади, отчего вертится.) Вот так мы и одеваться должны, а не к фракам каким-нибудь идиотским с брюками тянуться. Революция!.. Некоторые идиоты говорят, что революции нет, и скучают, а в быту вот революция не началась еще. Непочатый мир. И я вот первый, понимаешь? Первый революционер! Впереди.

СУСАННА БОРИСОВНА (являясь). А, Мишенька, вы страшно мне нужны, ради бога, на минутку…

Садится на скамейку, прихорашивается.

ВАРЬКА (к Мише). Не ходи.

МИША. А, не ходи? Опять ты насчет сердечных дел. А я думал, мы теперь просто товарищами. Насчет буржуя ты ведь даже слушать не захотела. А раз так, то почему и мне не пойти? Ты к буржую, а я к буржуйке. Вот смотри, смотри… (Идет к Сусанне Борисовне.)

ВАРЬКА. Дурак! Рационалист несчастный…

Уходит.

СУСАННА БОРИСОВНА. Кажется, ваш папаша здесь ходит домой?

МИША. Не знаю, может быть.

СУСАННА БОРИСОВНА. А скажите, почему вам нравятся больше красивые? А красивые не в партии и умеют нравиться, а в партии почему-то некрасивые, и они не умеют нравиться.

МИША. Очень просто. В партии трудящиеся. А у трудящихся на лицах, конечно, забота и труд. Не то что у вас. Вас веками сотни рабынь холили, фабриковали, можно сказать, красивыми. Только чего тут красивого, не понимаю? Никакой рационализации. Вот эта красивость – условность сплошная. Раньше, например, было модным – зубы черные, а теперь – белые. Но раз все условно, тогда почему не переставить? Раньше считались красивыми лица нетрудовые, а теперь должны считаться красивыми трудовые. Очень даже рационально.

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, я политически совсем двухлетняя и не понимаю, о чем вы говорите. Я тоже очень трудовое лицо. И знаете, от этой самой нэповской современности меня тошнит, просто ужасно, ужасно. Хочется, знаете, по-тургеневски так… чтобы и липы были, и он милым бы таким был, наивным и обаятельным юношей… и шепоты, и вздохи, и украдкой нежный его поцелуй… Ах… правда, это так хорошо! Совсем по-трудовому: поля, леса… Или вам и этот жанр не нравится?

МИША. Мне кажется нерациональным ни с черемухой, ни, как говорят, по-собачьи^{261}. Любовь, по-моему, должна быть делом общественным.

СУСАННА БОРИСОВНА. Что это, как?

МИША. Очень просто. Каждый человек…

СУСАННА БОРИСОВНА. А какого пола ваш человек? Человек без пола не представляется. (Хохочет.)

МИША. Это все равно. Только не будь любви, не было бы и детей. А не будь детей, к чему тогда буза всякая? Поэтому любить надо не так, что плюнул – и готово… Или это личное удовольствие. А рационально надо, с сознанием, что это общественное дело, продолжение рода человеческого.

СУСАННА БОРИСОВНА (перебивая). Ой-ой! До чего же это дойдет? У вашего папаши общественное дело – это… ассенизационный обоз… А у вас – любовь… как это скучно! У вас даже в любви и в поцелуях международное положение. (Смеется.) А сами вы как любите – тоже с общественностью?

МИША. К сожалению, не всегда. Срываюсь иногда. Молодость, что ли… Вот не надо было к вам подходить, а дернуло…

СУСАННА БОРИСОВНА. Почему же не надо? Ведь я же вам нравлюсь?

МИША. Мне? Как вам сказать? Старее меня мне не нравятся…

СУСАННА БОРИСОВНА. Что-о? То есть я старая, по-вашему?

Вскакивает и даже открыла рот так, что вот-вот скажет: «мерзавец» или «негодяй».

Впрочем… (Меняя злость на улыбку.) Мне так вы нужны. Знаете, у меня к одному коммунисту дело есть. Но у меня ничего не выходит. Я никак его понять не могу. Скажите, ради бога, что за люди коммунисты? Ну вот хоть вы, например, и ваш папаша?

МИША. Гм… А вы как думаете?

СУСАННА БОРИСОВНА. Мне кажется, коммунисты такие же люди, как и все.

МИША. Ну, тогда вы не верьте своим глазам. Часто пишут о коммунистах и из кожи лезут коммуниста сделать как можно обыкновеннее. Или, как теперь говорят, живым человеком, гармоничным. А коммунист – совсем необыкновенный человек.

СУСАННА БОРИСОВНА. Как, необыкновенный? Неужели у вас ни любви, ни страсти?

МИША. Наоборот. Как раз все настоящие коммунисты со страстью. Очень даже рационально. Только у нас страсть к делу. А любовь так… между прочим…

СУСАННА БОРИСОВНА. Какая же тогда это страсть? Если любовь между прочим, а страсть… может быть даже к обозу… (Хохочет.)

МИША. А вы не смейтесь. Разве страсть только в любви? Была же страсть и к власти, хоть, например, у того же Макбета? Вот мы и есть Макбеты^{262}. Только он стремился к личной власти, а мы – классом.

СУСАННА БОРИСОВНА. Да… тогда действительно… во всяком случае, мерси, благодарю… (Смотрит на часы.) Извините, я должна здесь сейчас встретиться.

МИША. Мне тоже… давно (заглядывая в блокнот)… надо работать, а я волынюсь. Вот тебе и рационализация… Всего…

Уходит.

Сусанна Борисовна все на себе оправляет, принимает печальный вид одинокой на скамейке. Идет МУЖИЧКОВ.

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, Андрей Иванович, здрасте! Простите, на одну минутку…

МУЖИЧКОВ. A-а, это вы? Давно что-то не заходили, устроились, видно, со службой?

СУСАННА БОРИСОВНА. Нет, так… У вас там все дела, даже заходить неловко, не только… Я узнала, что вы Здесь со службы домой ходите, и решила здесь вас просить.

МУЖИЧКОВ (осматриваясь). Позвольте, какие же здесь справки?

СУСАННА БОРИСОВНА. Да, конечно. Я это так… чтобы спросить… между прочим. В действительности, может быть, гораздо важнее…

Вздыхает.

МУЖИЧКОВ. Что важнее? В самом деле, что вы тут в пустынном месте одна сидите и вроде в горе?

СУСАННА БОРИСОВНА. Да, да, я в таком отчаянии, в таком… ужасно. Впрочем, вы же знаете, в каком я безвыходном положении. Меня уж, как самоубийцу, сюда тянет, в одиночество. А здесь мне кажется все страшное. Я, вероятно, повешусь. Вот, например, вы здесь ничего не замечаете?

МУЖИЧКОВ. Нет, а что? (Привстав и оглядываясь.) Площадь как площадь, тихая и безлюдная…

СУСАННА БОРИСОВНА. А знаете, если я так вот прикрою глаза… мне кажется…

МУЖИЧКОВ (отступая). Ну-у, кажется? Вот беда… (Спохватываясь.) Эк… не показалось ли и мне только, что я отчет захватил… (Хватается за карманы.) Привычка, понимаете, на ночь раздеться, это, лечь в кровать и ведомости рассматривать… хоть маленькое удовольствие.

СУСАННА БОРИСОВНА (громче обыкновенного). Мне и сейчас кажется… Кажется… вот, вот, будто б здесь бушуют татарские орды, дикие, со свистом и гиканьем…

Мужичков ищет в папке, раскрытой на коленях, и, хитро подмигивая, про себя.

МУЖИЧКОВ. Ну, это какие же страхи? Такие страхи и мне казаться могут. (Посмеивается.) Вот, например, лобное место…

СУСАННА БОРИСОВНА. Да, да… и на плахе, кажется, шею вытянул несчастный. А возле него дьяки да подьячие с указами. И вокруг народ, народ… А из ворот по досчатому помосту царь выходит…

МУЖИЧКОВ (находит отчет). А, есть, оказывается. Тоже вот хоть бочки, фу-фу… А вот как пойдут эти бочки на газовый завод, да свет пущу – вот тогда и фу-фу, расфуфу…

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, вы не слушаете меня… Это невозможно… Я вся дрожу, дрожу… мне кажется вот-вот Петр Первый, без мундира, с засученными рукавами стрельцам головы рубит… забрызганный кровью… ах… ах… (Касается его руки.)

МУЖИЧКОВ. Позвольте, позвольте…

СУСАННА БОРИСОВНА (мученически). Фу… Неужели действительно вы Макбет?

МУЖИЧКОВ. Чего, чего?

СУСАННА БОРИСОВНА. Это мне тоже кажется. И вообще, я уж не знаю что… (С раздражением.) Потом поляки здесь, Минин с дружинами, французы, и по стене там император в треуголке… А в семнадцатом вы… и все брали стену, вот на ней и мох, потому что кровь там… и везде кровь, везде… кошмар, кошмар!..

Жмется к нему.

МУЖИЧКОВ. Да уж, полегло тут наших… лежат, вот они теперь, миляги, под стеной… И хорошо у них: цветы на могилах, деревца качаются и тихо…

Бой часов на Спасской башне.

И на Спасской башне… часы выбивают «Интернационал»… свое… родное…

Бой стихает.

Даже того… (Вытирает глаза.) Все ж идти надо…

Встает.

СУСАННА БОРИСОВНА. Как, вы уходите? Я действительно… Ах, я не знаю что… я потрясена… мне плохо… дурно… Пожалуйста, Андрей Иванович, проводите меня!..

МУЖИЧКОВ. Не могу, не могу, я даже не обедал еще…

СУСАННА БОРИСОВНА. Тогда я по дороге свалиться могу, потеряю сознание, и на меня извозчики, автомобили, трамваи… А вы такой простой, честный, необыкновенный. Не можете же вы не помочь своей знакомой, беззащитной, одинокой, если она шатается, теряет сознание, падает…

МУЖИЧКОВ. А знаете, я вот бываю в Контрольной комиссии, так часто вижу… тоже вроде вот начинаются фигли-мигли…

Смотрит на нее.

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, что вы, что вы, Андрей Иванович, у меня даже в мыслях этого не было… вы такой старый!

МУЖИЧКОВ. Я старый?!

СУСАННА БОРИСОВНА. Да, вы.

МУЖИЧКОВ. Оно конечно, как сказать. А помните, тогда, в первый раз, когда вы посмотрели мне в глаза… Конечно, когда вы ушли, оно думалось… и лицо ваше красивое, и улыбка греховная, и ваш этот хохоток… Кажется, кто-то сказал, что помани она этим хохотком, и погиб человек. Или это у Достоевского?.. Только совсем не хохотком, а изгибом… Впрочем, на все эти штуки я так насмотрелся. Меня не возьмешь. Чепуха все это. Идемте, уж доведу, а то некогда.

СУСАННА БОРИСОВНА. Благодарю. (Берет его под руку.) Мне лишь бы дойти. А там я, может быть, сейчас же оправлюсь и чай еще вам устрою и закуску. Идемте… (Прижимается.) Я так рада… Вы необыкновенный!.. необыкновенный…

Перемена.

КАРТИНА ПЯТАЯ

В глубине широкая лестница. Вверх и вниз ходит публика. Когда появляются вверху, то показываются сначала ботинки, затем брюки и т. д. Внизу наоборот: сначала одни головы и лица, затем пиджаки и т. д.

По сторонам витрины.

Гудки автобусов, автомобилей, звонки и гул трамваев.

Слева выступают столики кафе.

Справа – ВАРЬКА с ларьком. На ларьке раскрытая книга, в которую она заглядывает, рассматривая кости.

Выкрики среди проходящих:

– Научный секрет от беременности!

– Тайны дома Романовых!

– Парижские духи!

МУХОДОЕВ. Извиняюсь, Варечка… папирос…

ВАРЬКА. Самых дорогих, что ли? Тоже – люди по названиям покупают, а вы по дороговизне. Для предлога, видно.

Дает папиросы.

МУХОДОЕВ. Эх, Варечка, если я частный капитал, то я, выходит, и папиросы даже не так покупаю. Форменная я дрянь и страдать должен. Но я вас спрошу: какой теперь капитал не страдает? Все денежки плачут.

ВАРЬКА. Все плачут или нет, а вот ваши плачут. Вы, видно, только ходите да все дурака ломаете, как только вам не стыдно?

МУХОДОЕВ. А что такое стыд, я вас спрошу, кто понимает марксизм?

ВАРЬКА. Ладно, ладно, купили и не чальтесь. Или я милиционера позову.

МУХОДОЕВ. Виноват, в чем дело? А кто слышал, что я к вам приставал? Я папиросы покупаю. И не можете вы их мне не продать – убыток будет государству. Мне самых…

ВАРЬКА молча дает ему папиросы.

Нет-с, извините, самых дешевых-с…

ВАРЬКА. Ну, что ж, тогда я могу вас и не замечать, наплевать мне, болтайте тут…

МУХОДОЕВ. Эх, Варечка, вот вы плюетесь, а я к вам с предложением, как честный человек, хотите верьте, хотите нет.

ВАРЬКА. С каким еще предложением?

Снимает красный платочек.

МУХОДОЕВ. О, вы сняли свой платочек.

ВАРЬКА. Ну, ну?

МУХОДОЕВ. Что вы нукаете? Когда вы без этого платочка, то вроде вы без партбилета. И я уже – я. И не понимаю, что такое, в чем дело? Почему у меня для вас должно быть предложение?

ВАРЬКА. Я тоже не понимаю, в чем дело.

Друг на друга в недоумении смотрят. ВАРЬКА снова повязывается платком.

МУХОДОЕВ. О, Варечка, вы опять в платочке? Э-хе-хе… Все думают, что если я торгую, то я сволочь. Даже в глаза это мне как-то раз сказал один коммунист. Но я не будь дураком, и в суд, и говорю: «Граждане судьи, в какой мы стране? В красной или белой? Вы торговлю допустили? Допустили. А что такое – допустили? Мы вам нужны. Но вы себе регулируете? Регулируете. А я закон выполняю, который к социализму? Выполняю. Значит, я тоже двигаю колесо к социализму. Так почему же он меня оскорбляет? Меня, красного купца, потому что теперь в России все красное. Прошу наказания». Вот что такое Муходоев.

ВАРЬКА. Что же вы хотите, мне предложить торговать у вас, что ли?

МУХОДОЕВ. Оно конечно, у меня. Только не торговать, а быть хозяйкой сердца моего, как говорят ученые.

ВАРЬКА. То есть вы предлагаете зарегистрироваться?

МУХОДОЕВ. Нет, зачем. Это нужно с моей Шушой Карапетовной расходиться, а она так готовит блины, что я их видеть не могу. Черт-те что! Всегда потом неделю желудком болею. Лучше уж мы так, чтобы Шушочка не знала… Купим себе квартиру…

ВАРЬКА. Я даже не знаю, что вам на это сказать. Я же комсомолка, а вы частник. Это никак вместе не держится – жена партийка, муж частник. Ведь они же враги.

Отставляет ларек влево.

А знаете что? Отойдите-ка, покупателей заслоняете…

МУХОДОЕВ. Что покупатели? Хотите, я весь ларек куплю? И все для вас, Варечка, могу, что вам в голову взбредет, верьте слову, все! Тоже будете тут, как говорят эти… блистать. А это так заманчиво, Варечка. Такой хорошенькой, как вы, малине просто, и быть еще, как в оправе, среди такой вот публики. Смотрите, смотрите… самой лучшей во всей России. И где, Варечка? Мы только не замечаем. А это место – вроде выставки советского шика. Отсюда, Варечка, по всему эс-эс-эру красная мода так и идет, так и идет… и вы бы тут, Варечка, были, как говорят ученые, в фокусе. И с вас бы обязательно моду брали. Разве это не заманчиво, канальство?

ВАРЬКА. Нет, уж это вы врете. Никакая тут не выставка. Ведь этот ваш шик – нарыв на нашем теле. И публика эта ваша совсем не лучшая, а гной.

МУХОДОЕВ. Как? Гной? Я не понимаю, что вы такое? Как это, чтобы хорошенькой девушке и не нравилось котиковое манто, фильдеперсовые чулки и модная прическа?

ВАРЬКА. Ваше манто и фраки мы тоже скоро к чертовой матери… уж там готовят… к черту всю эту вашу сволочь… тьфу! Вывел проклятый… (Подымая ларек.) Уйти лучше…

Скрывается.

МУХОДОЕВ смотрит ей вслед, разочарованно выпускает из пальцев сигарету, тоже скрывается.

Голоса проходящих:

– Госплан…

– Комиссия предложений, распоряжений…

[– Выступление Троцкого…{263}]

– Я вас люблю, как честный человек…

– С полпредством еду…

СУПОНЬКИН (с одной стороны, Сусанна Борисовна – с другой). A-а, Сусанна Борисовна… Простите, вы не сердитесь?

СУСАННА БОРИСОВНА. Что же мне сердиться – я ничего не потеряла…

СУПОНЬКИН. Слышал, слышал, как вы теперь живете… Я не нахожу слов для извинений… А что же вы не спросите, как мои дела?

СУСАННА БОРИСОВНА. А действительно, как ваши дела?

СУПОНЬКИН. Теперь готово. Ни отнюдь…

СУСАННА БОРИСОВНА. Что готово?

СУПОНЬКИН. По всем правилам – спецкритик. А между прочим, это ничего, что мы стоим?

СУСАННА БОРИСОВНА. Я вас не понимаю. (Осматриваясь.) А что же мы, сидеть здесь должны, на тротуаре?

СУПОНЬКИН. Нет, я о том, что вдруг оказалось – Супонькин, критик стопроцентной идеологии, а на улице стоит с женщиной. Конечно, это меня нисколько не беспокоит, поскольку я вообще очень спокоен.

СУСАННА БОРИСОВНА. Слушайте, как вам не надоест все об этой идеологии? Расскажите лучше о чем-нибудь другом.

СУПОНЬКИН. Легко сказать, о другом. Из беспартийного сделаться критиком таким, чтоб даже партийные трепетали, – это не баран начихал.

НОНА (с мужчиной в котелке, к Сусанне Борисовне). Ах, Сусанна, знакомься. Его сиятельство…

СУСАННА БОРИСОВНА (испуганно). Что ты, что ты?

СУПОНЬКИН в страхе, оглядываясь, задом отступает и зайцем скрывается.

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Ничего, ничего, не бойтесь… Но упразднение у вас званий на нас не распространяется. Я английский подданный, поэтому прошу называть меня тем, кто я есть. (Смеется.)

СУСАННА БОРИСОВНА. Конечно, но согласитесь… так вот… на советской улице… среди публики и вдруг… «ваше сиятельство», даже без бывшего… Странно!

НОНА. Сюзи и граф, идемте, я кофе хочу.

Подходят к столикам, садятся.

СУСАННА БОРИСОВНА (к его сиятельству). А скажите – вы скоро нас завоевывать будете?

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Н-но… зачем же воевать?

СУСАННА БОРИСОВНА. Как, зачем? Неужели они так и останутся на всю жизнь?

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. О-о, нет. Мы ждем, что вы их покорите.

СУСАННА БОРИСОВНА. Мы?

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Да, вы. Видите… когда-то был варвар Олоферн и была великая Юдифь^{264}. Теперь же – они Олоферны, а вы… н-но… Юдифь. Теперь лишь Олоферн не один, а тысячи, целая партия. И вы тоже не одна Юдифь, а все вы наши Юдифи в шелковых чулках… (Смеется.)

НОНА. К сожалению, мы не можем только этому Олоферну мечом голову снять.

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. И не надо. Боже сохрани. Ваше орудие – культура. Правда, в семнадцатом году они все смахнули. И эти вот витрины были ободраны, пусты, валялись лишь дохлые мухи и пыль. Н-но… потом, как и вообще в организме, лишь бы одному попасть микробу. Сначала появилась здесь вот эта серенькая рубашка с отложным воротничком, помните? Как видите, мы не фокстротом занимаемся, как они нас изображают, а добросовестно изучаем противника. Затем пошли, конечно, воротнички, галстуки. А теперь уж видите? И котелки, и фраки… Даже звучит парадоксом, н-но… в большевистской стране, а модой, вкусами управляют Лондон и Париж. (Хохочет.) Вот это н-но… и меч ваш. И мы ждем, когда вы этим мечом убьете в них варваров и сделаете их нашими людьми, которые занимались бы разговорами о международном положении. Сидели бы в учреждениях и издавали бы приказы о социализме. А за стенами бы учреждений… н-но… наша жизнь. Тогда, может быть, и мы, как ваша интеллигенция, признаем их. И даже больше – насаждать будем коммунизм.

СУСАННА БОРИСОВНА. Коммунизм? Вы?

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Да. История повторяется. Когда-то Рим, пока не владел христианством, кидал львам тех, кто был за христианство, а когда овладел христианством, он стал кидать львам тех, кто против христианства. (Хохочет.)

СУСАННА БОРИСОВНА. Это все очень хорошо, граф. Плохо лишь, что они не Олоферны. Мне кажется, они, скорее, эти… Макбеты. И мы бессильны. Кстати, Ноночка, мне страшно необходимо с тобой поговорить. Знаешь, мой разговаривает лишь о каком-то газе.

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Н-но… о газе? Каком газе?

СУСАННА БОРИСОВНА. Очевидно, завод, что ли, хочет устроить.

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Газовый завод? (Записывая на манжете.) А где, где, когда?

СУСАННА БОРИСОВНА. Я не знаю.

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. Очень жаль, очень… Н-но… ничего. Пожалуйста, прошу на ближайший ко мне вечер. (Поднимаясь, к Ноне.) Вас тоже, княжна, позвольте надеяться еще видеть у себя?

НОНА. Хорошо, мы вместе с Сюзи будем.

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО. А, чудесно. (Раскланиваясь.) Буду рад. (Скрывается.)

Голоса проходящих:

– В заседаниях Коминтерна…{265}

– Ах, это не панталоны, а пена…

– Восстановление…

– Все как было, чуть-чуть только хуже…

СУСАННА БОРИСОВНА. Как это неожиданно и замечательно. И ты, оказывается, там бываешь?

НОНА. А что же особенного? Там многие бывают.

СУСАННА БОРИСОВНА. И как же там, совсем как за границей?

НОНА. Да, бывают вечера. Он только немного странный. Надоедает всякими расспросами, кто что делает, где, как. Впрочем, мне тоже… так знаешь, досадно. Вчера была у одних знакомых, и там так перепились, дальше некуда. Помню только, что я в какой-то комнате на ковре развалилась… а потом меня… кажется, брали…

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, что ты, что ты? Вот видишь, Ноночка, видишь, я тебе говорила, возьми себя в руки. Дойти до такого положения, чтобы развалиться и… брали! Кошмар!..

НОНА. Пустяки. А вот кто брал? Такая досада, вспомнить не могу… Ну а у тебя как?

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, у меня скверно. Я так расстроена, так расстроена. Представь себе, у меня с моим ничего не выходит – я бессильна. Кажется, все испробовала. Заманила даже его к себе, делала совершенно все… Но я ему бантики на подвязках, а он мне о своих бочках…

НОНА. Каких бочках?

СУСАННА БОРИСОВНА. Ну, вот этих самых… Это кошмар…

НОНА. А ты пробовала быть с ним недоступной, издеваться над ним? Им это нравится.

СУСАННА БОРИСОВНА. Пробовала, тоже ничего. Возмутительно, он совершенно не замечает во мне женщины, для него я тоже товарищ, подумай…

НОНА. Что ж, тогда ты с ним по-товарищески.

СУСАННА БОРИСОВНА. По-товарищески? А действительно… Как я этого не подумала?

НОНА. Конечно. И если он говорит только о бочках, ты тоже… говори о бочках…

СУСАННА БОРИСОВНА. Но где с ним видеться? Как? Разве… Ноночка, я прошу, умоляю: устрой, пусть твой Казимир познакомится с ним, у партийцев это просто… а потом привозит его иногда к вам на дачу.

НОНА. Хорошо. Я устрою.

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, я не знаю, как тебя благодарить. Я так рада. И в это же время, знаешь, даже страшно. Кажется, это последнее, в этом все. Или гибель. Или я тоже устроюсь…

Перемена.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Справа терраса. Слева цветы и дощатый заборчик. В перспективе лес, луна. Оранжево-зеленый свет. На террасе СУСАННА БОРИСОВНА и НОНА.

СУСАННА БОРИСОВНА. А знаешь, Ноночка, я все книжные магазины исходила, многих спрашивала, и никто ничего не знает.

НОНА. О чем не знает?

СУСАННА БОРИСОВНА. Как о чем? Об ассенизационных бочках.

НОНА (удивленно). Что такое?

СУСАННА БОРИСОВНА. Или как это говорится… об ассенизационном деле. Ты же сама советовала мне разговаривать с ним о бочках. Но как я буду разговаривать, если я ничего о них не знаю. (Смотрит на часы.) Ай, яй, кошмар, они скоро будут, а я не готова. Как ты думаешь, Но-ночка, мне лучше всего в чем быть?

Показывает себя со всех сторон.

НОНА. Мне кажется, ты сейчас эффектна.

СУСАННА БОРИСОВНА. Что ты, что ты! У меня платье, когда иду, видишь? (Идет.) Даже за колена и выше. Я думаю, мне лучше под партийку одеться. Но вот как они по-настоящему ходят?

НОНА. Очень просто. Тоже всегда в модном, только года за три назад. Если теперь вот юбки короткие, то носить они их будут, когда мода будет на длинные. (Смеется.)

СУСАННА БОРИСОВНА. Ты шутишь, Ноночка, а мне в этой встрече – все. Как говорит пословица: пропал или пан. Даже страшно, честное слово. Впрочем… прическу, пожалуй, лучше растрепать. (Треплет.) Я видела еще, партийщицы тоже по-модному стригутся, но ходят растрепанными.

НОНА. А ногти на вот, потри хоть водкой. Они ногти так красят, чтобы и крашеные были, и были бы незаметные. (Смеется.)

СУСАННА БОРИСОВНА. Да, да, а чулки хоть и шелковые, но такие растянутые и в сборках… замечательно. Но какой будет ужас, если я не все захватила…

НОНА. Мое возьми… Маша!.. Дайте там Сусанне Борисовне, что потребуется, да прогуляйте Зиську…

СУСАННА БОРИСОВНА. Мерси, милая, я сейчас, сейчас…

Скрывается.

НОНА. Зиська, ступай отсюда, ну? Целый день лежишь, сбесишься еще от жиру…