Текст книги "Забытые пьесы 1920-1930-х годов"
Автор книги: Иван Саркизов-Серазини
Соавторы: Александр Поповский,Александр Афиногенов,Дмитрий Чижевский,Василий Шкваркин,Татьяна Майская,Александр Завалишин,Александра Воинова,Виолетта Гудкова
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)
Слева в калитку входят МУЖИЧКОВ и КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ.
МУЖИЧКОВ. Эх, вот понимаете, как вспомню, так и досада берет… Фу, передохнем давайте хоть, что ли. (Присаживается на скамейку.) Да воздухом подышим. (Дышит.) Хорошо… Куды тебе вот духи всякие… Тоже вот удовольствие – в постели перед сном производственный план рассматривать. Хотя и тут – и цветы (нюхает) пахнут… и луна это… и соловей, слышите, слышите?.. Только вот бы еще о деле в такую благодать, насчет бочек.
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Насчет каких бочек?
МУЖИЧКОВ. А как же? Можно сказать, вы меня тем и соблазнили, что обещали рассказать, как из отбросов делают чудеса.
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. A-а, вы насчет отбросов. Действительно, да, да, чудеса.
На террасе из-за цветка видно лицо НОНЫ.
МУЖИЧКОВ. Ну что ж такое, а?
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Не поверите.
МУЖИЧКОВ. О, уж я тогда и не знаю.
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Винный спирт.
МУЖИЧКОВ. Да что вы? Вот-вот, я же говорю, что отбросы – капитал. Только что же спирт? Я уж газовый завод лучше. Понимаете, жив буду, а освещу город. Докажу, что отбросы – ценнейший продукт.
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Вы энтузиаст, Андрей Иванович. Как это… поэт. Даже из отбросов, из навоза вы хотите строительство извлечь.
МУЖИЧКОВ. О-о, милый мой, навоз – великое дело. На навозе наш хлеб. А хлеб – все. Да и вообще, никакое дело без навоза не растет. Хотя… ладно это… все-таки досада у меня. Сегодня, понимаете, в райкоме в партию принимали. И случись вот – все интеллигенты. Ребята, правда, хорошие. И не принять их больно. И принять всех нельзя – интеллигентов выйдет больше рабочих.
[КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Так вы и в райкоме работаете? Вероятно, теперь больше всего работы по оппозиции?{266} Я не понимаю только, что с ними так церемонятся? Когда они осмеливаются большинству заявлять, что партия перерождается. Это подумать только! Контрреволюция.
МУЖИЧКОВ. Контрреволюция?
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Форменная! И как обнаглели! Подрывают веру в строительство, понимаете? Занимаются обличениями, разоблачениями насчет всяких дачек… Да за это расстреливать мало!
МУЖИЧКОВ. Расстреливать?
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Расстреливать. Они хуже белогвардейцев всяких.
МУЖИЧКОВ. А дачка-то ваша?
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Моя.
На террасе незаметно подслушивают НОНА и СУСАННА БОРИСОВНА.
Утверждать даже, что революции мы еще не начинали и захватить одну экономику не значит завоевать все. Потому что кроме экономики у нас, по их, все как было. Ничего нового, а как ничего? Когда мы вот…
МУЖИЧКОВ. А что-то вы очень уж против оппозиции…
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. О-о, еще бы! Я целиком и полностью очень за линию це-ка!
МУЖИЧКОВ. А как это – «очень»? Вероятно, больше по рабочей оппозиции?]{267}
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Она теперь, проклятая, требует даже в семью вторгаться, любовь регулировать. Потеха… (Смеется.) Махаевщина{268}. Любить не ту, которая люба, а которую партия велит.
МУЖИЧКОВ. Ага, а вы как думаете? Вот бы вам к моему Мишке. Ох и шельмец, сукин сын… Понимаете, что удумал? Объявил революцию в быту.
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Вот именно. Утверждают, что контрреволюция в быту, в любви. А любовь, как смерть, сильнее нас. Часто сознание или партия, как ни назови, – сюда, а чувства – туда. И сознаешь это, а… любишь, и все. Трагедия. Вера Засулич{269} еще сказала, что при наличии социализма в любви долгие и долгие годы будут страдания.
МУЖИЧКОВ. Угму… А если та, которую любишь, нетрудовой элемент?
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Что же, от любви не уйдешь. И сердцу не прикажешь.
МУЖИЧКОВ. Так, так, любопытно. Только ежели она не трудится, значит, за нее кто-то работает, а таких мы искоренять должны. А по-вашему, они у нас в женах должны быть. То есть выходит, мы будем поддерживать Венер и рабынь?
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. К сожалению, раз физиологический подбор – при чем тут классовость?
МУЖИЧКОВ. Что-о? Как, при чем классовость? Ну, понимаете… (Подымаясь) Нет уж, я лучше того… у меня дела там…
Встает.
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Нет, нет, что вы, Андрей Иванович, разве можно, попьем чайку, посмотрите, как живу.
МУЖИЧКОВ. Как живете? Пожалуй… это любопытно, любопытно.
НОНА (с Сусанной Борисовной). А вы, оказывается, уже здесь?
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Знакомьтесь, Андрей Иванович: это моя жена, а это Сусанна Борисовна…
НОНА. Казик, идем. Поможешь на стол накрыть. (К Мужичкову и Сусанне Борисовне.) А вы здесь подышите воздухом.
Смеется. Уходят.
МУЖИЧКОВ (к Сусанне Борисовне). А мы с вами знакомы уж. Только что-то вы, будто б, одеты не так… не в своем?
СУСАННА БОРИСОВНА. Ничего подобного. Наоборот, сейчас именно я в своем. А раньше я была не в своем.
МУЖИЧКОВ (рассматривая). И ходите будто бы не по-своему, враскорячку…
СУСАННА БОРИСОВНА. Походка тоже сейчас настоящая, а раньше так… чтобы быть красивее. Я старалась ходить как эти… нетрудовые ходят…
МУЖИЧКОВ. Как же вы тут?
СУСАННА БОРИСОВНА. А что? Нона моя подруга.
МУЖИЧКОВ. А кто это – Нона?
СУСАННА БОРИСОВНА. Как? Разве вы не знаете? Такая известная фамилия. Она, кажется, от Рюрика еще род ведет…{270}
МУЖИЧКОВ. О! Она, значит, родовитая княжна.
СУСАННА БОРИСОВНА. Да, конечно.
МУЖИЧКОВ (хватаясь за карман). Любопытно, любопытно… (Записывает в записную книжку.) А он, по-вашему, настоящий коммунист?
СУСАННА БОРИСОВНА. Я думаю. Позвольте, зачем же вы об этом записываете?
МУЖИЧКОВ. Нет, нет, это так. Чтобы не забыть. Любопытно, любопытно. А что у вас общего? Вы вот такая… А она – родовитая княжна.
СУСАННА БОРИСОВНА. Мы порядочные женщины. А пол – выше классов. Впрочем, нет, нет, класс выше пола, класс… А скажите, Андрей Иванович, меня вот товарищ Супонькин, вы его знаете, ваш сосед, учил, что по марксизму материализм – деньги – все! Все!.. То есть и люди тоже… А в общем и… целом… как он говорил? Жизнь личности, помноженная, как это… на ее ценность, равна этому самому… сумме стоимости личности…
МУЖИЧКОВ. Гм… да… оно, конечно. Должно быть, очень умно. (Озадаченно.) Только я не понимаю.
СУСАННА БОРИСОВНА. А что луна, вот, смотрите, смотрите… как обнаженная и целомудренная… и соловей, слышите? Опьяняет… и так пахнет страстной ночью… Неужели вам ничего?
Делает движение придвинуться к нему.
МУЖИЧКОВ (откидываясь в противоположную от нее сторону). А чего же?
СУСАННА БОРИСОВНА. Мне тоже ничего.
МУЖИЧКОВ. А вот луна – это, понимаете, вроде как фонарь, а только бы поближе ей, пониже… как бы хорошо тогда… не пришлось бы ночью освещаться. А то что она теперь? Бесполезная вещь. А кобыла у меня породистая опять зажеребилась. Рысачок еще будет.
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах да… ваше ассенизационное дело…
МУЖИЧКОВ. О! Вы – и так говорите: ассенизационное дело. Любопытно, любопытно…
СУСАННА БОРИСОВНА. Напрасно вы думаете, что я какая-то… нетрудовой элемент… фигли-мигли… Я очень даже трудовой элемент. Вот вы, например, газовый завод хотите строить, а вы понятия не имеете, что такое ассенизационное дело.
МУЖИЧКОВ (удивленно). Ну-у?
СУСАННА БОРИСОВНА. А вы думали?.. В Германии, например, поля орошения – это что?
МУЖИЧКОВ (придвигаясь к ней ближе). Ну-ну?
СУСАННА БОРИСОВНА. Весь Берлин кормят.
МУЖИЧКОВ (пораженный). Да ну? Вот-вот, я говорил.
СУСАННА БОРИСОВНА. И какие на этих полях чудесные пруды, а в прудах, можете себе представить, что? Форель даже водится!
МУЖИЧКОВ (придвигаясь ближе). А еще, еще? И откуда это вы знаете? Вот, оказывается, какая вы деловая, поди ты… (Как бы толкнув ее в руку.) Здорово…
СУСАННА БОРИСОВНА. Позвольте… (Косится на него.) Пожалуйста, подальше… подальше… Я очень деловая, очень, кошмар… гм… (Закашливается.)
МУЖИЧКОВ. Любопытно, любопытно…
СУСАННА БОРИСОВНА. И луна эта ваша…
МУЖИЧКОВ. Моя?
СУСАННА БОРИСОВНА. Конечно. И соловей, и тургеневские липы, и все это для бездельников. Никакой любви нет. И любовь, и обоз – общественная… как это? Функция…
МУЖИЧКОВ. Что-о?
СУСАННА БОРИСОВНА. Да, да, с общечеловеческим… или как… с международным положением.
МУЖИЧКОВ. Ничего не понимаю. Целоваться с международным положением?
СУСАННА БОРИСОВНА. А что, так нельзя? Это очень просто. Между мужчиной и женщиной всякие отношения должны быть деловыми, товарищескими.
МУЖИЧКОВ. Как, деловыми?
СУСАННА БОРИСОВНА. Конечно. Нужен мужчина – приняла его, как порошок, и все. Никаких настроений, что? И я не признаю полов, да, да… У меня все товарищи. Больше. Мне, например, совершенно все равно, что конторщицу взять за талию, что вас… Да, да, не верите? (Обнимая.) Вот!
МУЖИЧКОВ (отодвигаясь). Позвольте, позвольте…
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, пожалуйста, пожалуйста… Кому вы нужны? Вы как мужчина даже не порошок. Старый, безобразный, отвратительный.
МУЖИЧКОВ. Ну, уж это…
СУСАННА БОРИСОВНА. Но по-товарищески я даже вас могу, вот… (Целует.)
МУЖИЧКОВ (от неожиданности растерян, хитро). По-товарищески?
СУСАННА БОРИСОВНА. Конечно. А вы не верите? Пожалуйста…
Без всякого чувства опять целует.
У Мужичкова руки оживают и с колебаниями и борьбой постепенно обнимают ее, и он ее целует.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Просторное помещение. Справа и слева другие комнаты. В комнате слева слышно веселье.
МУХОДОЕВ (к Сусанне Борисовне). О, у вас уже не комната, а целая квартира?!
СУСАННА БОРИСОВНА. A-а, это я соседей пригласила, вот они и уступили свои на вечер. А моя по-прежнему эта. Ее, надеюсь, вы достаточно знаете?
МУХОДОЕВ. Извиняюсь, как это достаточно? Что вы этим хотите сказать? Мне теперь она не нужна, даже когда в театр уйдете. Да и я вам, видно, не нужен. Вон вы какой стали? (Осматривает ее.) Черт-те что… Просто без пяти минут партийная…
СУСАННА БОРИСОВНА. Это так… как говорит русская пословица: жизнь – борьба… А один знакомый из школы маскировки даже говорит: всякое существо имеет свой защитный цвет.
МУХОДОЕВ. Все равно. Как-никак, а (смеется) у вас теперь красная фуражечка, а у меня красный платочек. И знаете? Совсем этот красный платочек мне голову задурил. Ножом он у меня в сердце встал, и ни туда ни сюда… черт-те что. Одним словом, не до шуров-муров мне теперь. Поэтому я за вашу комнату больше платить не буду.
СУСАННА БОРИСОВНА. Как, не будете? Вы губите меня, Кузьма Захарыч… Вы же знаете, что у меня, кроме себя, ничего…
МУХОДОЕВ. Э, вы… вы не красный платочек. У меня теперь к коммунизму тяготение. Впрочем, зачем вам платить? У вас теперь имеется, как это по-советски назвать?
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, это невозможно. Он так подозрителен, так подозрителен, кошмарно. Даже намек его может оттолкнуть.
МУХОДОЕВ (надевает на уши трубки радио). Извините, не могу без радио, культура… заграничный теперь достал… могу слушать даже на извозчике. Красота, кто это понимает. Что ж, тогда устройте так, чтобы он мне кое-что сделал.
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, Кузьма Захарыч, это так банально, пошло… Эти ваши «кое-что» давно во всех революционных спектаклях есть.
МУХОДОЕВ. А, не хотите, «пошло»? А как было бы, спрошу я вас, если бы он узнал наши с вами счеты и расчеты? Вроде как о вашей комнатке для моих свиданий. (Вынимая карманные счеты.) А я могу это удовольствие вам сделать… (Хохочет.) Могу. Это раз. (Прищелкивает на счетах.) И он сейчас же вас бросит. Это два. (Тоже прищелкивает на счетах.)
СУСАННА БОРИСОВНА. Это шантаж. Невозможно. Я же погибну. Разве вы этого не понимаете? Все раскроется, и я могу в Гепеу попасть, в черный автомобиль{271}. Кошмар… Потом в суд… и даже в исправдом… А там женщины гибнут. Всех женщин они делают трудовыми. Это подумать только, какой ужас!.. Вдруг я сделаюсь не я, даже вот такая… а трудовая…
МУХОДОЕВ. Ну, это вы зря. Думаете, на самом деле у меня шахры-махры? Мне только личную рекомендацию в случае чего. Было время, когда Муходоев помогал безработным. А теперь, может быть, нужна помощь Муходоеву безработному.
СУСАННА БОРИСОВНА. Как? Уже? Закрываетесь?
МУХОДОЕВ. Эх, Сусанна Борисовна, Сусанна Борисовна… оба мы с вами ущемленные… Так вроде взяли меня за хвост и тово-с… К чему торговать? Столько труда, а все собаке под хвост…
СУСАННА БОРИСОВНА. Кузьма Захарыч, какие выражения, я оглохну.
МУХОДОЕВ. Очень уж обидно. Прибыль твою заграбастает фининспектор. А ты, раз частник, то не имеешь никаких прав, и в жизни ты как холера или тиф. Все против тебя законы. И с тобой даже не разговаривают красные платочки. Просто черт-те что… Только если так, то не выгоднее ли Муходоеву-частнику кончиться, а начаться Муходоеву – советскому ответственному? Пусть попробуют без частника. Муходоев побастует. У Муходоева это, может быть, последний аккорд, как говорят ученые. Только без Муходоева-частника не обойдутся. Придут к Муходоеву. И тогда Муходоеву потребуется права поднести на подносике и с поклончиком-с… (Смеется.)
СУСАННА БОРИСОВНА. Гм… вы смеетесь? А я думала, вы расплачетесь. Я за все вам очень благодарна, Кузьма Захарыч. Все же я не ручаюсь даже за личную рекомендацию. А средств я попробую немедленно достать и ваши счеты и расчеты ликвидировать, если они имеются.
НОНА (являясь). Ну, я благодарю, Сусанна. Мы с Казимиром собрались уходить.
МУХОДОЕВ незаметно скрывается.
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, Ноночка, у меня так все неудачно. Знаешь, мой, оказывается, даже и не думает о разводе. А мне ему говорить… он такой подозрительный… должно быть, все старые подозрительные.
НОНА. Что же ты думаешь?
СУСАННА БОРИСОВНА. Я под предлогом именин пригласила вот всю квартиру и ее… чтобы все видели его у меня. А она бы даже застала меня с ним. Тогда, само собой, с женой он вынужден будет разойтись, а со мной сойтись. Тяжело лишь, Ноночка. Я так устала ходить вот в этом… так устала… безумно хочется одеться прилично.
НОНА. Так ты и оденься.
СУСАННА БОРИСОВНА. Нельзя. Надо, чтобы он одевался лучше меня, тогда и мне можно. Я уж хочу просить твоего Казимира…
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ (являясь). Ну, Нона, нам пора.
СУСАННА БОРИСОВНА. А я как раз хочу вас, Казимир Францевич, попросить, и Ноночка тоже… Ноночка, ты тоже?
НОНА. Да, я тоже.
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. О чем же? Что такое?
СУСАННА БОРИСОВНА. Поговорите, пожалуйста, с товарищем Мужичковым. Как партийца вас он, может быть, послушает. По-товарищески ему скажите или как там… по-партийному…
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. А что именно сказать?
СУСАННА БОРИСОВНА. Что нехорошо так… он со мной живет, а даже не зарегистрировался. Это, как там говорят… полное попрание человека в женщине. Не ком… не комэтично. Да, да, какая-нибудь советчица давно бы в женотдел заявила.
НОНА и КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ (вместе). Да, да. Действительно…
СУСАННА БОРИСОВНА. А потом, чтобы он жил так, как вы. И одевался бы лучше. И все остальное. Пожалуйста, очень прошу, очень…
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Так, понимаю. Только с ним страшно трудно разговаривать. Потом, вы, кажется, говорили, что он что-то записывал?
СУСАННА БОРИСОВНА. Да, да…
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Может быть, меня поэтому и спрашивали кое о чем. А о Поликарпыче вы ничего не слышали?
СУСАННА БОРИСОВНА. Поликарпыч? Это, кажется, его товарищ.
КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Так. Тогда все понятно. Но для вас… (Играя.) Ноночка, не слушай, пожалуйста, когда я ухаживаю. Для вас… я устрою… Будьте покойны. Всего.
Целует ей руку. Скрывается.
МУЖИЧКОВ (являясь). А, здравствуй, здравствуй… Я ненадолго. Зашел перед поездом. На полтора дня в командировку.
СУСАННА БОРИСОВНА. Как, перед поездом?
МУЖИЧКОВ. А план, понимаешь! Прошел. Теперь скоро. Вот, брат, закрутим…
СУСАННА БОРИСОВНА (зевнув, без всякого выражения). Ах, ах, я так рада… Но, по-моему, ты непременно должен быть здесь. Совершенно невозможно, чтобы ты уехал.
МУЖИЧКОВ. А я, наоборот, даже заходить не хотел. У тебя здесь, оказывается, вся наша квартира. Я хотел уж назад, да заметили…
СУСАННА БОРИСОВНА. Что ж особенного, если квартира?
МУЖИЧКОВ. Неудобно, понимаешь. Станут говорить. Может узнать Прасковья Петровна, будет мучиться. А я не хочу, чтобы она страдала.
СУСАННА БОРИСОВНА. А если я тоже страдаю? И так страдаю, так страдаю… (Вытирает глаза.) Значит, ты допускаешь, чтобы я страдала, лишь бы она была покойна? Тебе она, очевидно, дороже, да?
МУЖИЧКОВ. Ну что ты, как можно? Я даже не понимаю теперь, как я это столько лет с ней жил. Честное слово. И чувствовал себя уже с одышкой… а случилось вот и, оказывается… просто от тебя во мне как зажглось все. Любопытно, любопытно. Куда девалась всякая усталость? Понимаешь, как наново жизнь увидел, честное слово! И жить хочется, вот как!.. Так бы вот, кажется, всю жизнь сгреб под себя и вроде поглотил бы ее всю… хотя, может быть, это нехорошо. Только тогда пусть осудит меня тот, кому за сорок во… И в его жизни не осень, и в последний раз у него не вспыхнуло любить – понимаешь, в последний раз и навсегда! Эх!.. Вот именно… Вот как, брат, кипит во мне… Тут не только один газовый, а кажется, всю бы жизнь перестроил. Любопытно, брат, любопытно. Просто ты лучше всякого эликсира. Хоть входи с проектом о выгодном для государства изобретении: всем уставшим – влюбиться… (Смеется.)
СУСАННА БОРИСОВНА. Я тоже, тоже… Ты такой необыкновенный, исключительный, и я так… так… (смеется с хохотком), но… все должно кончиться… Я вынуждена перебраться куда-нибудь в глушь.
МУЖИЧКОВ. Как, перебраться? Почему вынуждена?
СУСАННА БОРИСОВНА (невинно). Денежными обстоятельствами.
МУЖИЧКОВ. Что ж ты молчала? Может быть, я могу помочь?
СУСАННА БОРИСОВНА. Что? Никогда. За кого ты меня принимаешь? Я порядочная женщина. Или как это?.. (С жестом.) Свободная женщина, и не могу допустить, чтоб ты со мной сошелся и у тебя были бы от этого денежные последствия.
МУЖИЧКОВ. Тогда я настаиваю.
СУСАННА БОРИСОВНА. Нет, нет, ни за что.
МУЖИЧКОВ. Гм… вот чудачка… а если мне гораздо дороже тебя потерять? Ты вот говоришь, что все для дела. А для дела как раз и выгоднее, чтобы ты тут осталась.
СУСАННА БОРИСОВНА. A-а… раз для дела выгоднее и ты настаиваешь… Ты же знаешь, раз для дела и ты хочешь, я все могу, решительно все.
МУЖИЧКОВ. Ага, ну вот и ладно. Только мы займемся этим потом. Мне на поезд… (С часами.) Опоздаю…
СУСАННА БОРИСОВНА. Успеешь… хоть несколько еще минут… Я так давно тебя не видела! Ах, ах… А знаешь, почему бы всем обозным кобылам, даже клячам, не родить рысачков?
МУЖИЧКОВ (садясь). А и в самом деле.
СУСАННА БОРИСОВНА (обрадованно). Да, да… (Украдкой следит за своими часами.) А между прочим, скажи, пожалуйста, почему у тебя до сих пор рубашки из серенького? Гораздо приятнее и не дороже белые. И костюм тоже – дешевый носить могут только богачи. Это так понятно.
МУЖИЧКОВ. Э, было бы чисто, и ладно. Это делом не требуется. Конечно, все это первая необходимость культурного обихода и прочее, и так далее. Только лиха беда начало. Или, как говорится, коготок увяз, всей птичке пропасть. Вместе с ростом культурных запросов потребуется и жалованья больше.
СУСАННА БОРИСОВНА. А разве это плохо? Получают же другие партмаксимум{272}, почему же тебе этого нельзя?
МУЖИЧКОВ. Ну, это полезь только. Мне кажется, потребуется и карьеризм, и выслуживание, и чиновничество, и шкурничество. А впрочем, я пошел, пошел…
СУСАННА БОРИСОВНА. А насчет полей орошения знаешь что?
МУЖИЧКОВ. Да, да?
СУСАННА БОРИСОВНА. Почему бы не устроить смешанного предприятия? И с полями орошения, и с утилизационным заводом.
МУЖИЧКОВ. Это любопытно, любопытно. Надо подумать.
СУСАННА БОРИСОВНА (смотрит на часы и прячет их назад, чтобы не видел Мужичков). Все же странно. Казимир Ноны получает тоже партмаксимум, и почему-то ничего. Наоборот. Нона говорит, что Казимир делает все так, как делают другие. А если это делают все – значит, так следует. Зачем же тебе быть исключением? Идти против большинства. И поэтому… как это?.. Уклон{273}. А мне это далеко не безразлично. (Важно.) Поскольку интеллигенция идет теперь в вэ-ка-пэ{274}, а в том числе, значит, и я…
МУЖИЧКОВ. Ну, я пошел. Или опоздаю. Придется всю ночь канителиться и утром ехать.
СУСАННА БОРИСОВНА. А что ж, действительно, тебе гораздо лучше ехать утром. А это время побыть со мной. А? Мне так хочется, чтобы ты побыл со мной… пожалуйста, останься… милый…
МУЖИЧКОВ (хмурясь). Я не люблю, чтобы дело страдало. Дело – прежде всего.
СУСАННА БОРИСОВНА. Хорошо, хорошо… (Следит за часами.) Зайдем лишь сюда, идем… (Смеется с хохотком.) Идем… милый, милый…
Скрываются направо.
ПРУТКИС (следом за Варей). Слушай, я не понимаю, почему ты здесь?
ВАРЬКА. А ты?
ПРУТКИС. Я? Ну, я!.. Я, потому что ты.
ВАРЬКА. А я потому… узнала, что Мишка тут, и я вот…
ПРУТКИС. Эх, опять Мишка!.. Я же тебе говорил, плюнь ты на него. Ты ему надоела. Он теперь здесь пропадает.
ВАРЬКА. А ты почем знаешь?
ПРУТКИС. Как почем? А может быть, я даже видел… (Смеется.)
ВАРЬКА. Что видел? Что?
ПРУТКИС. А хотя бы… как они целовались.
ВАРЬКА (опускаясь). Не может быть!
ПРУТКИС. Тебе проучить его надо. Обязательно ты должна на него в Контрольную комиссию. Там вставят ему удила…
ВАРЬКА (ничего не замечая). Как же так? Неужели у него никакой жалости?
ПРУТКИС. Эх, Варечка, так же и я могу тебе сказать. Неужели у тебя тоже ко мне никакой жалости? Я все надеюсь, Варечка. Или к чему тогда жить?
ВАРЬКА. Как, к чему? Не в любви же только жизнь?
ПРУТКИС. А если в ней только? Все родится, чтобы процвести, дать плод и умереть. Но где же мой цвет и плод? Разве я виноват, что я урод, а Мишка красивый? Чувства-то ведь у нас одинаковые, одинаковые! Почему же ему все, а мне ничего? Какое же это равенство, если я люблю тебя, а ты другого, а другой третью? Сплошное мучение… Эх… видишь, незачем жить. И так больно. Я повешусь, честное слово, повешусь. Конечно, глупо даже рассчитывать на твои чувства.
ВАРЬКА. А знаешь, что я тебе скажу? Не разводи, брат, демагогии.
МУХОДОЕВ (являясь с бокалом). А, Варечка… (К Пруткису.) Извиняюсь, мне кое-что сказать Варечке.
ПРУТКИС, хмурясь, отходит, потом ехидно выходит.
Может быть, передумали, Варечка, в последний раз? И у частника Муходоева будет это последним аккордом. Или вы, может быть, думаете, что частник Муходоев не человек даже? Но тогда пусть кто другой развернет грудь и покажет, что он больше страдает. О… вам смешно, что у Муходоева тут не грудь, а рана сплошная и море слез, оттого что жить нечем, поверьте совести. К чему теперь капитал? Когда у жизни, извините за выражение, интерес выхолощен… Одним словом, не жизнь, а черт-те что. Пересадка желез социализма. Кроме партийности – ничего. Вот мне и хочется хоть кусочек самоутешения. И вам польза. Обоюдный марксизм. Купили бы мы себе квартирку. Только вместо ковров всяких и цветов мне чтоб была ваша головка в красном платочке, и все было бы как в ячейке. И я бы к вам приходил, как секретарь, без всяких шуров-муров, поверьте слову. А вы бы пришли это с собрания, и я бы вам: «А знаешь, Чемберлен{275} так-то и так-то, а мы должны так-то и эдак-то». Хорошо! Выходило бы, что я вроде как через вас тоже бы управлял в партии… (Смеется.)
ВАРЬКА. Убирайтесь-ка вы ко всем, поняли?
МУХОДОЕВ. Понял. Точка. Кончено. Аккорд прозвучал, как говорят ученые. Решено и подписано. Был Муходоев и нет Муходоева, конец…
Бросает бокал, быстро выходит.
МИШКА (заглядывая). Ты одна? А мне сказали, что ты тут кое с кем…
ВАРЬКА. Я-то ни с кем, а ты-то тут с кем? Нам, выходит, нельзя пудриться, и к нам можно ходить по необходимости, а к напудренным по влечению… И за напудренными вы ухаживаете, а с нами вам сойтись, все равно что щей похлебать. Эх, ты… лучше, значит, не та, которая в партии, а у которой рожа смазливая?
МИША. Что ж, бывает и так. Иная хороший товарищ, а целоваться с ней не хотят. Не рационально.
ВАРЬКА. Что? Как же это так? Выходит, чувства наши – такая же стихия, как тысячу лет назад.
МИША. Хуже. Вся контрреволюция теперь в быт сползлась. Особенно в эту любовь дурацкую. А бороться приходится в одиночку. Жуткая штука. Понимаешь? (Оглядывается, тише.) Мне уж кажется… а что если, пока настанет международная революция, сюртучки и галстуки нас разложат? [И выйдет: мы победим и кончимся, а они останутся… (Еще тише, в страхе.) Или это откуда-то во мне оппозиция, а? Я уж боюсь… очень нерационально.
ВАРЬКА. Что же ты раньше мне этого не говорил? А когда до дела дошло, ты в оппозицию полез. Эх, ты… как обидно, досадно…] кричать хочется… бить все, и себя, себя… Я оказываюсь такая дура… Поверила тебе. А теперь ты сюда ходишь.
МИША. Я тут по делу.
ВАРЬКА. Как, по делу?
МИША. Очень просто. Отец тут…
ВАРЬКА. Ну?
МИША. Ну, вот и ну…
ВАРЬКА. А тебе что?
МИША. Как, что? Мать узнает – мучиться будет. Да и сам он обалдел, старый, новорожденным ходит. Вот я думал, думал и придумал, понимаешь, очень. Подстроить так, что будто бы я тут. Не станет же он, старый хрен, отбивать у сына, а? Здорово?
ВАРЬКА. Так, так. Ври больше. Втирай очки. И старуху-мать даже приплел. Только я больше не дура. Выходит, ты целуешься тут тоже по делу? Я все знаю. Мне говорили и видели, что ты тут целуешься. Только тебе это так не пройдет.
МИША. А что же ты, кислотой обливать будешь или стрелять?
ВАРЬКА. А ты этим бы отделаться хотел? Нет, я в ячейку, все выложу и объясню. Там не допустят, чтобы товарищ, молодой еще, дурной, и по неопытности был в расплате, а другой бы в это время с новой наслаждался. Дрянь ты, сволочь!
МИША. Совсем ты сдурела!
ВАРЬКА. Сам ты сдурел! Хуже всякого частника ты. Никакой ты не комсомолец…
МИША. Что? Личные отношения между нами могут быть всякие, но как партийцы мы должны быть товарищами. И ты еще в таком месте позволяешь себе говорить о ячейке. Я призываю тебя к порядку!
СУСАННА БОРИСОВНА (входя). Что за шум?
ВАРЬКА (к Мише). Ладно, я тебя тоже призову к порядку. Только в Контрольной комиссии.
МИША. Ну и дура, что больше сказать.
Уходит.
СУСАННА БОРИСОВНА (к Варьке). Ах, милочка, успокойтесь, неудобно так шуметь.
Не обращая внимания на Варьку, пудрит нос, смотрится в зеркало.
ВАРЬКА разглядывает ее кругом.
ВАРЬКА. А зачем это вы чужих парней отбиваете?
СУСАННА БОРИСОВНА. Я? Парней?
ВАРЬКА. Ну да, Мишку вот. Вам он для развлечения, а мне от этого плохо.
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, вот что? Я не понимаю, как это – отбивать? Это, может быть, по-вашему, женщины отбивают мужчин и берут их? А по-нашему, мужчина должен ухаживать за женщиной. И вообще странно. Вы – партийные, и вдруг среди партийных появляется беспартийная, даже буржуйка, и начинает распоряжаться горем и радостью партийцев… смешно… (Смеется.)
ВАРЬКА. Не смейтесь… Я не позволю! Вы над всеми нами смеетесь.
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, милочка, вы совсем дитя. Что значит – над нами? Мужчины остались мужчинами. А если они вам говорят иначе, не верьте этому, врут. Видите, мне следовало бы с вами быть врагом. Вы ведь хотите уничтожить женщину, то есть меня уничтожить, меня?.. Но я не злая. Хотите, я дам вам даже совет! Прежде всего, милочка, хоть это и банально, и пошло, но и раньше и теперь мужчинам нужна пикантная рожица и шикарные ноги. А все остальное… так… материя, модный журнал и приятный разговор.
ВАРЬКА. Неправда! Это проституция! Неужели же кругом все так? Что же это такое? Где мы находимся? В какой стране? Я не верю. И слушать не хочу, не хочу!
Выскакивает, хлопнув дверью.
ПРУТКИС (являясь). Кто это Варьку здесь обидел, что она выскочила так?
МИША (в дверях). А вам какое дело?
ПРУТКИС. А такое, что если вы будете с Варькой разговаривать, то я сумею с вами справиться, и… (в сторону Сусанны Борисовны). Чик… (Раскланивается.)
СУСАННА БОРИСОВНА. Как, что такое? Сам вы чик. Вас пригласили как порядочного человека, а вы хамите.
ПРУТКИС. Это так… по-советски. А по-русски – честь имею кланяться… чик… (Скрывается.)
СУСАННА БОРИСОВНА (хохочет). Очень недурно. Кажется, все разошлись. (Ложится на диван.) Вы меня извините, Мишенька… я полежу, а вы расскажите, чем вы живете, как?
МИША. Ну, это… дела партийные, не к месту…
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, так?.. Тогда и я могу сказать: ваши ухаживания тоже не к месту.
МИША. Я комсомолец – и все понятно.
[СУСАННА БОРИСОВНА. Вы так говорите: «я комсомолец», как в старое время говорили: «Я дворянин». Или: «Я патриций!»
МИША. Конечно, у всякого времени свои патриции. Вы только думаете, что всякому времени нравитесь.
СУСАННА БОРИСОВНА. Что-о?]
МИША. А что это отец показался у вас, и не видно?
СУСАННА БОРИСОВНА. Он на вокзал уехал, но опоздает, вероятно, к поезду. И, кстати, имейте в виду, он скоро должен быть здесь.
МИША. Да ну? Очень рад. Это хорошо.
СУСАННА БОРИСОВНА. Хорошо? Не понимаю?
МИША. Очень хорошо. Вы такая… это… всякому времени нравитесь.
СУСАННА БОРИСОВНА. Да? А скажите, что сильнее, партия или любовь?
МИША. Странный вопрос. Я уж говорил… любовь – общественное отправление.
СУСАННА БОРИСОВНА. Значит, вы ходите к нам лишь делать свои общественные отправления?
МИША. Конечно, рационально.
СУСАННА БОРИСОВНА. Врете, врете. Из-за любви вы делитесь и на классы. Вам, например, нужно любить Варьку, а вы ко мне. Чувству не прикажешь… (Хохочет.) Выбирайте вот: если партия сильнее – убирайтесь… а любовь – можете остаться.
МИША. Я… нельзя так ставить вопроса.
СУСАННА БОРИСОВНА. Любовь или партия?
МИША. Что вам сказать? Когда целуются, тогда говорят, что на язык лезет. А потом смеются и забывают.
СУСАННА БОРИСОВНА. Да, вы правы. Вы – партия, а я – любовь. Ступайте сюда… застегните мне туфлю…
МУЖИЧКОВ (в дверях с часами в руках). Опоздал!
МИША, будто бы не заметив его, кидается к СУСАННЕ БОРИСОВНЕ.
МИША. Э, что там туфлю… (Хватая за ногу.) Ногу, вот… ногу…
СУСАННА БОРИСОВНА (кричит). Ай!..
МУЖИЧКОВ. Что такое? Любопытно, любопытно.
МИША (вскрикивая). А, что? В чем дело?
СУСАННА БОРИСОВНА. Это он… он меня… нахал!..
МУЖИЧКОВ (к Мише). Не смей ты со мной так разговаривать. И вообще… я запрещаю… вот что.
МИША. Что запрещаешь? Я равноправный с тобой гражданин. Почему же ты мне можешь запрещать, а не я тебе?
МУЖИЧКОВ. Потому что… ну, и все…
МИША. Я знаю.
МУЖИЧКОВ. Как? Ты знаешь, и все-таки?.. Я же твой отец, а она, выходит, мать.
МИША. Брось трепаться, какая там мать? Я принадлежу обществу. Отец и мать для меня как и все граждане. Я могу их и не знать.
МУЖИЧКОВ. А ты понимаешь, что ты говоришь? Это все равно, если бы маленьким ты сосал грудь матери, а когда вырос, ту же грудь целовал бы. Мне даже стыдно…
МИША. Ну, это предрассудки, обывательщина…
МУЖИЧКОВ. Это я обыватель? Любопытно… Все-таки как бы то ни было, а ты должен уйти.
МИША. Почему же я, а не ты?
МУЖИЧКОВ. Потому… мне некогда, а ты отвлекаешь. Во всяком случае, я не допущу, чтобы тут другой был… вот, брат, уйди… я глупостей наделаю. Заявлю, где следует, что ты пристаешь к женщине, которая мне жена.
МИША. Заяви, заяви. А там спросят, как же это так: и эта жена, и мать тоже?
МУЖИЧКОВ. А если мать узнает, ты будешь негодяем.
МИША. Я не интересуюсь любовными историями. Но где следует, ты заявишь или нет, а я заявлю…
МУЖИЧКОВ. Хорошо…
МИША. Очень хорошо.
Уходит.
СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, наконец ушел…
МУЖИЧКОВ. Ну?
СУСАННА БОРИСОВНА. Это так… Он сам ко мне, честное слово…
