Текст книги "Забытые пьесы 1920-1930-х годов"

Автор книги: Иван Саркизов-Серазини

Контора при мельнице на третьем этаже. ЦАЦКИН в мельничном костюме перебирает бумаги.

ЦАЦКИН. Что вы скажете о нашем фининспекторе? Га!.. Он мне стоял как кость в глотке. Я все испробовал: не берет, не пьет, не курит. Пробовал его свести с женой – кой черт! Женщин не любит. Я уже отчаялся. Вдруг он мне заявляет, что увлекается археологией. Это значит, что он любит рыться в земле. Я обрадовался. Две недели рыскал я кругом и нашел ему древнейшие раскопки… Он успокоился в земле, а я на земле.

БУХГАЛТЕР (открывая окно). Ефим Степанович, не правда ли, отсюда открывается хороший вид…

ЦАЦКИН. Наша тюрьма выше, оттуда Лейб видит большие горизонты.

БУХГАЛТЕР. Эх, Ефим Степанович, что вы сделали со мной и реб Лейбом.

ЦАЦКИН. Вас я осчастливил своей дружбой, а реб Лейба я обеспечил постоянной квартирой в Допре^{172}.

БУХГАЛТЕР. И для того чтобы сделать Гера несчастным, зачем вы меня вмешали… Ведь Лейб мне этого никогда не простит…

ЦАЦКИН. А если я этого вам никогда не простил бы, вам было бы легче?..

БУХГАЛТЕР. Лейб пишет из Допра такие письма… Он называет меня мошенником и думает, что я нарочно вас помирил, с тем чтобы отсрочить время и дать вам возможность донести на него…

ЦАЦКИН. Бросьте хныкать, реб Йосл, скажите, не правда ли, я гениальный человек?..

БУХГАЛТЕР. Гениальный… Чтобы похоронить Лейба в тюрьме, вовсе не нужна гениальность…

ЦАЦКИН. Но патент… патент на мое имя, а за преступление отвечает он, га! Не гениальность!..

БУХГАЛТЕР. Подождите, это еще не все… Вы им заявили, что реб Лейб нанял вас с условием, что фабрика будет на ваше имя, а он скажет наоборот.

ЦАЦКИН (быстро, упорно смотря на бухгалтера). А как вы ответите, если вас спросят, кто был хозяином?..

БУХГАЛТЕР (смущенно). Я знаю?.. Я сам не знаю…

ЦАЦКИН. Реб Йосл, не крутите задом, вы уже все равно потеряли доверие реб Лейба, будьте же благоразумны и держитесь крепко за меня… Будьте человеком… Иначе… Не дай бог… В тюрьму можете угодить и вы. Вы понимаете, я не люблю одиночества, в тюрьму или в могилу – я всюду вас за собой потащу. Но оставим этот разговор. Помните, что реб Лейб (упорно смотрит на него) пал жертвой ложного доноса неизвестного лица.

БУХГАЛТЕР. Я-то помню, только Элеонора Лейбовна и Гитля не совсем…

ЦАЦКИН. Достаточно, чтобы вы держали язык за зубами…

БУХГАЛТЕР. Каково самочувствие Элеоноры Лейбовны?

ЦАЦКИН. Блестяще, она вся пошла в отца… С нее как с гуся вода. Она вчера так упорно ухаживала за рай-техником, как будто от него зависело, чтобы я выиграл сто тысяч.

БУХГАЛТЕР. Она дельный человек, у нее мужская голова.

Входит МЕЛЬНИК.

ЦАЦКИН. Василий Иванович, доброе утро.

МЕЛЬНИК (весело улыбаясь). Доброе утро, Ефим Степанович.

ЦАЦКИН. Садитесь. (Подвигает ему стул.)

МЕЛЬНИК. Что будете сегодня молоть?

ЦАЦКИН. Необходимо перемолоть все запасы пшеницы и жита. У меня срочный покупатель на двадцать вагонов муки…

МЕЛЬНИК. А заказы?

ЦАЦКИН. К черту их. Нужно молоть и продавать.

МЕЛЬНИК (подозрительно). До сих пор мы выдавали муку крестьянам в обмен на пшеницу, но если вы всю муку продадите, прекратится обмен.

ЦАЦКИН(смеясь). Успокойтесь, Василий Иванович, Цацкин найдет выход. Кстати… (Вынимает из кармана коробку конфет.) Я получил сегодня подарок, не откажите попробовать. (Подает ему открытую коробку.)

МЕЛЬНИК (беря шоколад). Вы нас, Ефим Степанович, так избалуете, что, когда реб Лейб вернется, он нас не узнает…

ЦАЦКИН. Справедливость прежде всего. Вы понимаете, это у меня в крови… У меня наследственная справедливость, я не могу видеть…

Входит МАЛЬЧИК.

МАЛЬЧИК (Цацкину). Вы меня звали?

ЦАЦКИН. Да, попросите сюда Йосла. (К мельнику.) Как поживают рабочие?..

МАЛЬЧИК уходит.

МЕЛЬНИК. Шепчутся, их не поймешь… К нам относятся плохо…

ЦАЦКИН. Всем не угодишь. Итак, я надеюсь завтра иметь двадцать вагонов муки…

МЕЛЬНИК. Постараюсь…

Уходит.

ЦАЦКИН. Скажите, реб Йосл, как обстоят наши дела и касса?..

БУХГАЛТЕР. Табачной фабрики?

ЦАЦКИН. Нет, мельницы…

БУХГАЛТЕР. По-разному…

ЦАЦКИН. Вы все еще не поняли, что я хозяин мельницы…

БУХГАЛТЕР. Мне все равно, но Лейб…

ЦАЦКИН. Реб Йосл, вы опять задрали хвост.

БУХГАЛТЕР. Я нанялся к реб Лейбу и должен перед ним отчитаться… Дайте мне бумажку или записку от Лейба, и я вам всю мельницу отдам.

ЦАЦКИН. А если я плюну и выгоню вас?

БУХГАЛТЕР. Я уйду и захвачу с собой материал.

ЦАЦКИН. Завтра я продам два вагона муки…

БУХГАЛТЕР. Пожалуйста, но меня не вмешивайте в ваши дела… Придет Лейб, и я скажу, что в продаже я не участвовал…

ЦАЦКИН. Реб Йосл, а если… (Смотрит на него многозначительно.)

БУХГАЛТЕР. Я… никогда!..

ЦАЦКИН. А если бы вам, реб Йосл, отсыпать… нет, нет, не в заднюю часть, а в карман.

БУХГАЛТЕР. Я человек непродажный. Вы зять и можете поступить как вам угодно, а я…

ЦАЦКИН. А вы закроете глаза…

БУХГАЛТЕР (улыбаясь). Я разве могу все видеть…

ЦАЦКИН. О, об этом ведь трактует параграф. Значит, по рукам, реб Йосл…

БУХГАЛТЕР. Что вы со мной делаете, Ефим Степанович…

ЦАЦКИН. Я вам уже говорил, что поставил своей целью сделать вас счастливым… Сколько у вас сейчас муки?..

БУХГАЛТЕР. Вагона три…

ЦАЦКИН. Вычеркните их из книг. Проданы.

БУХГАЛТЕР. Когда?

ЦАЦКИН (улыбаясь). Вот денежки. (Хлопает ладонью по боковому карману.) А это вам за вашу гениальность!.. (Кладет на стол деньги.)

БУХГАЛТЕР (беря деньги). Смотрите, Ефим Степанович, грех на вашу душу…

ЦАЦКИН. Если бы моя душа вздумала носиться со всеми моими грехами, то мне пришлось бы нанять ей носильщика… Кстати, скажите, как обстоят дела с нашими должниками?

БУХГАЛТЕР. Завтра истекает срок платежа по двум векселям, в общей сумме на пятьсот рублей.

ЦАЦКИН. Нужно их получить. Дальше.

Входит ЭЛЕОНОРА. ЦАЦКИН спешит ей навстречу, долго целует ей руки и лоб и смотрит нежно в глаза.

Ах, как я истомился сегодня!

ЭЛЕОНОРА. Не ждал меня?

ЦАЦКИН (целуя ей руку). Не ждал и очень рад.

ЭЛЕОНОРА. Есть интересная новость: следователь согласился отпустить отца под залог.

ЦАЦКИН (подавляя смущение). Когда он его освободит?..

ЭЛЕОНОРА. Как только будет внесен залог…

ЦАЦКИН. Придется подождать, сейчас денег нет.

ЭЛЕОНОРА. Я уже деньги раздобыла. И завтра утром папа будет дома… я была на свиданье у него и, представь себе, он обвиняет тебя в доносе… Я, понятно, его разубеждала, но тщетно… Печально. Отец вернется из тюрьмы и застанет дом пустой. Дина, Абраша, Иосиф уже прислали письмо из Москвы.

ЦАЦКИН. Залоговые деньги при тебе?

ЭЛЕОНОРА. Да.

ЦАЦКИН. Дай их мне, и я все сам уже проделаю.

ЭЛЕОНОРА (передавая ему деньги). Смотри не задерживайся. Завтра готовлю обед и для него.

ЦАЦКИН (целуя ей руку). Можешь быть совершенно спокойна.

ЭЛЕОНОРА уходит. После некоторого раздумья ЦАЦКИН уходит в дверь, ведущую в мельницу. Входит РАБОЧИЙ, озирается, собирается уйти.

Входит ЛИПА.

ЛИПА. Здравствуй, Мойше, как живете? Никого нет.

РАБОЧИЙ (восторженно). А, Липа! Здравствуй. (Долго трясет его руку.)

ЛИПА. Ну, что нового на мельнице? Где Ефим Степанович?

РАБОЧИЙ. Сейчас войдет. Он здесь.

ЛИПА (открывая дверь). Иванов, он здесь. Ты поспеши, а я здесь его задержу.

РАБОЧИЙ. Новый хозяин… мелем, мелем, продаем, по-прежнему живем. Сегодня мельница работает двадцать четыре часа. Весь запас пшеницы будем перемалывать.

ЛИПА. Почему вдруг?

РАБОЧИЙ. Явился оптовый покупатель.

ЛИПА. Ага, понимаю, спешит реализовать. Тогда и мы поспешим. Как нравится тебе реб Лейб?

РАБОЧИЙ. Сел, и прочно сел. Говорят, что зять донес на него.

ЛИПА. Это не секрет.

РАБОЧИЙ. Говорят, что его могут за эти штуки на двадцать лет отправить на каторжные работы. Фальшивые бандероли, подделка бухгалтерских книг…

ЦАЦКИН (входя, мягко). Здравствуй, Липа.

ЛИПА. Здравствуйте, я пришел за расчетом.

ЦАЦКИН. Садись. Почему ты отказываешься работать дальше?

ЛИПА. Странно. Зачем вам держать бунтарей на мельнице?

ЦАЦКИН. Я вас считаю честным и преданным человеком.

ЛИПА. Ой ли?

ЦАЦКИН. Дорогой Липа, разве вы не знаете о том, что я поспорил из-за вас с реб Лейбом?

ЛИПА. Знаю.

ЦАЦКИН. Почему же вы мне не верите? Будьте же откровенны.

ЛИПА. Вы не внушаете мне доверия. По-моему, вы авантюрист.

ЦАЦКИН. Вы меня оскорбляете.

ЛИПА. Вы хотели откровенности.

ЦАЦКИН. Я всячески улучшаю положение рабочих.

ЛИПА. Для того чтобы их закабалить по-своему, еще более ужасным образом.

ЦАЦКИН. Что вы еще скажете обо мне?

ЛИПА. О вас будут говорить другие.

ЦАЦКИН (с тревогой). Кто?

Входят ИВАНОВ и СЛЕДОВАТЕЛЬ.

ЛИПА. Они.

ЦАЦКИН (испуганно, с деланой улыбкой). Чем могу быть вам полезным?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я объявляю вас арестованным.

ЦАЦКИН (дрогнувшим голосом). Садитесь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Нам некогда. Вы не один у нас.

ЦАЦКИН. Я никогда не любил одиночества.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (улыбаясь). Будете вместе с женой, мельником и бухгалтером.

ЦАЦКИН. В чем меня обвиняют, разрешите узнать?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. В мелочах: побеге из московской тюрьмы, в подделке червонцев в Киеве, растратах в Одессе, мошенничествах в Харькове и других городах Союза.

ЦАЦКИН. И больше ничего?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Мы подробнее с вами потолкуем в тюрьме.

ЦАЦКИН. Значит, вы меня приглашаете для более подробной беседы?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Понятно.

ЦАЦКИН. Тогда с удовольствием.

Быстро одевается. Смотрит в упор на следователя.

Вы мне кажетесь знакомым, товарищ следователь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не узнали старого знакомого, харьковского следователя?

ЦАЦКИН(печально). Узнал. Лучше бы я вас первым узнал.

В контору милиционеры вводят ЭЛЕОНОРУ, БУХГАЛТЕРА и МЕЛЬНИКА.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вперед.

ЦАЦКИН (бухгалтеру, Элеоноре и мельнику). Вперед, товарищи, тесней ряды сомкнем, как говорят у нас в Москве: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Занавес.

Владимир Киршон и Андрей Успенский
«Константин Терехин»
(«Ржавчина»)

В ОДИННАДЦАТИ ЭПИЗОДАХ

Действующие лица:

ТЕРЕХИН, КОНСТАНТИН, рабочий. [Член партии.] Высок, силен. Лицо грубое, резко очерченное. 27 лет. Носит военную гимнастерку, брюки галифе и высокие сапоги. Говорит грубовато, иногда в речи его чувствуется поддельный пафос. Однако часто, когда он увлекается, сам искренне верит в то, что говорит.

ВЕРГАНСКАЯ, НИНА, интеллигентка. 22 года. Одета аккуратно. Говорит тихо.

ПЕРЦЕВ, ВАСИЛИЙ, рабочий. Резок и прям. 24 года.

ФЕДОРОВ, ФЕДОР, интеллигент. 23 года. Чрезвычайно нервен. Часто ворошит рукой волосы.

ГРАКОВА, ЛИЗА, 20 лет. [Комсомолка.] Вульгарна. Криклива. Смазлива.

ПТИЧКИНА, ВАРЯ, работница. 24 года. Боевая баба.

ГИНДИНА, ФЕНЯ, интеллигентка. 22 года. Красива.

ЛЮТИКОВ, ДМИТРИЙ, рабочий. 21 год.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ, АЛЕКСЕЙ, интеллигент. 20 лет.

ЛЯМИН, ПЕТР, рабочий. 24 года. Худ. Очень усталый вид. Часто неподвижно останавливает глаза. Иногда забывает, о чем говорит. Часто растерянно проводит рукой по лицу.

БЕЗБОРОДОВ, НИКОЛАЙ, интеллигент. Сонен, вял, глуп. 28 лет.

ПЕТРОСЯН, ГУРГЕН, интеллигент. 22 года. Говорит с легким акцентом.

КРУГЛИКОВ, АРТЕМИЙ, интеллигент. Беспартийный. 24 года.

ГРУЗДЕВ, ИВАН (ПРЫЩ), интеллигент. 20 лет. Пенсне. Угреватое лицо. Держится играя и кривляясь.

ЛЁНОВ, ДМИТРИЙ, интеллигент. Член партии. 22 года. Поэт. Почти всегда полупьян.

АНДРЕЙ, рабочий. 21 год. Всегда весел. Острит, смеется. Ярко рыж.

БЕСЕДА, ВЛАДИМИР, крестьянин. 25 лет. Рассудителен, четок. Говорит медленно и с весом.

МАНЯ, 19 лет. Красива, робка. В компании чувствует себя неловко.

ПАНФИЛОВ, нэпман. Хорошо одет. Быстр в движениях. Много жестикулирует. Играет. Говорит шутовски, кривляясь; так усвоил этот тон, что подчас не разгадаешь, шутит ли он или говорит серьезно. Смеется по-разному: то раскатисто-громко, то визгливым, шипящим смешком. Часто щурится.

САЗОНОВ, секретарь ячейки. 26 лет.

ОЛЬГА, жена Терехина. Крестьянка.

писатели:

ЗОТОВ,

ЗАВЬЯЛОВ,

СИЛИН.

члены Контрольной комиссии:

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ,

АНДРЕИЧ,

НИКОЛАИ НИКОЛАЕВИЧ.

<МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК.

ДЕВИЦА.

МОССЕЛЬПРОМЩИК.

ЮМ, ЛИДОЧКА, поэтесса.

ЛЕРО, поэт.

ОТЕЦ Прыща.

МУЖЧИНА.

СЕКРЕТАРЬ ЯЧЕЙКИ.

КОМЕНДАНТ.

ОФИЦИАНТ.

ПЕРВЫЙ из толпы.

ВТОРОЙ из толпы.

ПЕРВАЯ СТАРУХА.

ВТОРАЯ СТАРУХА.

КРЕСТЬЯНИН.

ДОКТОР>

Участники эпизодических сцен – студенты, студентки, литераторы, толпа на площади.

«МОЯ ХАТА С КРАЮ»

На сцене совершенно темно. В разных углах вспыхивают папиросы. То усиливаясь, то умолкая, в отдалении наигрывают на балалайке и тихо напевают «Сирень цветет»{173}. Пауза. Вдруг кто-то протяжно мяукает.

ЛЮТИКОВ. Брось, кто это?

АНДРЕЙ. Это я, кот профессора Николаева. Пришел справиться, подготовлено ли студенчество к зачетам?

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Товарищи! Уберите кота: воняет.

АНДРЕЙ. Это не кот. Это около тебя Прыщ сидит.

ПРЫЩ. Обычная пошлость. Глупо.

БЕСЕДА. Ну что же, мы до завтрашнего дня сидеть будем? Заниматься надо. Какая неорганизованность, ей-богу! Когда этот чертов комендант придет?

Открывается дверь, кто-то входит.

АНДРЕЙ. Наконец-то! Ты, что ли?

КРУГЛИКОВ. Я.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Ну, ввертывай.

КРУГЛИКОВ. Что ввертывать? Вы что, очумели?

БЕСЕДА. Да кто это?

КРУГЛИКОВ. Я, Кругликов. Какого черта вы в темноте сидите?

АНДРЕЙ. Тьфу ты, я думал, комендант. Да лампочка опять перегорела.

КРУГЛИКОВ. Опять? Ох, черт, устал же я. (Садится.)

ЛЮТИКОВ (кричит). Куда ты сел, подлец? Чертеж!

КРУГЛИКОВ (вскакивает). Да нет здесь чертежа, что ты орешь!

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Где ты шатался?

КРУГЛИКОВ. Даже сказать неловко.

АНДРЕЙ. Это любопытно! Говори, говори. Посторонних никого.

КРУГЛИКОВ. Под Москву ездил, комнату искал.

АНДРЕЙ. Тю…

КРУГЛИКОВ. Осточертело с вами жить. Три года! Веселое удовольствие! За все время ни разу в комнате меньше восьми не было – это еще благодать, а в прошлом году с двадцатью жил. Голова не варит, и спать не могу. Общесмертие, а не общежитие… Потом, ребята, я… жениться решил…

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Что?

АНДРЕЙ. Кто же эта несчастная?

КРУГЛИКОВ. Брось дурака валять! Это всерьез. Феня.

АНДРЕЙ. Так-с! Ой, горе, горе! Граждане, предлагаю почтить память несчастной девушки вставанием.

ПЕТРОСЯН. Ты вот смеешься, а я на самом деле не понимаю, как это не боятся жениться?

ЛЮТИКОВ. То есть что это ты хочешь сказать?

ПЕТРОСЯН. Как, говорю, люди не боятся друг на друге жениться, как у них смелости хватает!

КРУГЛИКОВ. Чего же бояться-то?

ПЕТРОСЯН. Я знаю, чего. Я, брат, опыт имел, до сих пор помню. В печенках сидит. Сам больше не буду и другим очень не советую.

КРУГЛИКОВ. Да объясни толком, баранья голова.

ПЕТРОСЯН. Что тут объяснять, объяснять нечего. Конечно, любовь, конечно, вместе жить, комнатка под Москвой, жена тебе товарищ и друг – все это хорошо; «хорошо, отлично», красиво, как в книжке. Но это только в книжке. А в жизни совсем другое. Жизнь, брат, по стишкам и романсам не строится.

ЛЮТИКОВ. Да ты не пой. Яснее говори, что у тебя там за опыт.

ПЕТРОСЯН. Сделай одолжение. Ты что будешь делать, когда твоя жена тебе надоест? Скажи, бывает так? Ну, Феня, конечно, девка хорошая. Но это одно. А ты вот с ней поживи несколько месяцев – это другое. Все это мне знакомо, как десять пальцев. Робкие взгляды, первые встречи, лунные ночи и прочее. А вот если каждый день, и утром, и за обедом, и вечером, одну и ту же морду видеть, из-за мелочей ругаться, в волосы вцепляться? Что тогда запоешь?

ЛЮТИКОВ. Белиберда какая. Да ведь не цепями связаны – разойтись можно.

АНДРЕЙ. Нет, он прав, ребята, вот я сам не могу долго жить с одной бабой. И любишь ее, но какую-то связанность чувствуешь, как спеленутый ребенок в люльке. Цепочка какая-то есть, и, когда я с одной связываюсь, мне другие в сто раз милее становятся. Видно, уж так господом богом устроено.

ЛЮТИКОВ. Это, видно, ты так господом богом устроен.

ПЕТРОСЯН. Ты говоришь, разойтись. Нет, дорогой, это потом не так-то легко. Особенно, если последствия есть.

БЕЗБОРОДОВ громко и протяжно зевает.

КРУГЛИКОВ. Что с тобой?

БЕЗБОРОДОВ. Это у меня нервное.

ЛЮТИКОВ. Пошел ты к черту! Что же ты предлагаешь, Петросян?

ПЕТРОСЯН. Ничего я не предлагаю. Я только знаю: свободно надо жить! Себя не связывать. Вот вчера Терехин говорил…

ЛЮТИКОВ. Ну, Терехин. Терехин тебе наскажет.

ПЕТРОСЯН. А ты что предлагаешь?

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Ничего он не предлагает. Такой это вопрос. Одно слово – половая проблема. А болит этот вопрос, действительно. Хуже зуба.

АНДРЕЙ. Как у кого. У кого болит, у кого нет.

ЛЮТИКОВ. Брось ты пошлятину.

БЕСЕДА. И как это не надоест людям рассусоливать?

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Да неужели это тебя не интересует? Что же, для тебя все вопросы решены?

БЕСЕДА. Не интересует. Меня другое интересует. Я учиться приехал, а вы мешаете.

АНДРЕЙ. Да ты влюблялся ли когда-нибудь? Скопец ты этакий! Машинка для зубренья!

БЕСЕДА. Любил, конечно. Но только болтать об этом – не болтал, а вы трещите без умолку. С безделья беситесь.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Это мы-то с безделья? Ах ты, жлоб! Тут круглые сутки крутишься, как сукин сын, – безделье? Ночами сидишь – безделье? Да тебе за это…

БЕСЕДА. Сидим-то мы много, да не такая это работа, мозги только трещат. От этого всякая дрянь в голову лезет. «Проблема пола…» В деревне, как от зари до зари помашешь косой или побросаешь на стога, так, придя домой, так спишь, что [хоть тебе эту самую проблему мыши отгрызли – ничего не почувствуешь.] А сюда я учиться приехал. И буду учиться, хоть кровь с носа! И к черту ваши проблемы! Проблема, пускай, проблемой, а у меня завтра зачет, и послезавтра, и через неделю зачет.

ЛЮТИКОВ. Ну, это ты, брат, не прав. Вопрос этот выпирает, чего же отмахиваться? От того, что от него спрячешься, сам он не разрешится, а дряни в этой области много.

За стеной играют все сильнее и сильнее. Поют уже несколько голосов, топот чечетки заглушает все остальные звуки.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Да постучите им, вот развозит чертей!

Стучит в стену, шум утихает.

БЕСЕДА. Ерунда все это. «Выпирает…» А я говорю, живете вы ненормально, от этого и дискуссии заводите.

АНДРЕЙ. У кого болит, тот и говорит, я же сказал.

ЛЮТИКОВ. Брось ты! Значит, есть причины, по которым говорят об этом!

БЕСЕДА. Да рассусоливать не надо. Болтать об этом все время не надо. Это у кого настоящего дела нет, те половым делом и занялись. «Половая проблема…» Все рады, конечно, почему не поболтать? Даешь дискуссию! А я считаю, заниматься надо. А у кого с этим делом плохо, пусть сам распутывает и другим не мешает.

ЛЮТИКОВ. Ну это, знаешь, «моя хата с краю».

БЕСЕДА. Верно, с краю! Чужими болезнями болеть не намерен.

Входит КОМЕНДАНТ.

КОМЕНДАНТ. Ну, где у вас тут? Ох, черт!

Опрокидывает стул. Влезает на стол, пристраивает лампочку. Все время ворчит.

Шутки шутками, а я вам, товарищи, больше лампочек не дам, не напасусь. У меня своего треста нету. Непорядок это – что такое? Лампочка горит всю ночь. Так порядочные люди не занимаются. Одни сидят до двух, потом других будят, а эти с двух до утра, где же тут достать лампочек?

ПЕТРОСЯН. Ну, ну, не бухти, комендант, зажигай скорей!

Свет. Студенты встают с постелей, закрывая глаза руками от света, идут к столу.

Занавес.

«ЭХ, РЕБЯТКИ, В ДЕВЯТНАДЦАТОМ ГОДУ»

Спортивная комната. На стенах – оружие, труба, барабан, знамя. Группа студентов упражняется на аппаратах. Двое боксируют. Около них собралась группа «подзадоривающих». Группа студентов прыгает через «кобылу».

ПЕРВЫЙ. А ну, Вася!

ВТОРОЙ перепрыгивает.

ТРЕТИЙ. Я, пожалуй, не перепрыгну.

ВТОРОЙ. Да не дрейфь, я же прыгнул.

ТРЕТИЙ. Да, тебе легко.

ПЕРВЫЙ. А у тебя свинец, что ли, сзади?

Голоса: «Прыгай, черт, не задерживай».

ТРЕТИЙ (прыгает и падает). Ну вот, я говорил!

Один за другим прыгают. НИНА ВЕРГАНСКАЯ стоит сбоку, смотрит. Входит ВАРЯ ПТИЧКИНА, обращается к одному из студентов.

ВАРЯ. Слушай, парень! Не видел тут товарища Сенькина?

НИНА (повернув голову). Варька!..

ВАРЯ. Нинка, откуда?

НИНА. Ты в Москве? Сколько не виделись! Ведь как ты уехала из Брянска, так с тех пор…

ВАРЯ. Да, кажись, не виделись больше. Ты что тут – учишься?

НИНА. На втором курсе. А ты в Москве?

ВАРЯ. Тоже учусь, милая. [Я на Бухаринском^{174}.] Путевку в этом году вырвала. Не хотели пускать. Я к секретарю пришла: «Товарищ Власов, я у вас три года работала?» – «Работала, – говорит, – и хорошо работала». – «А правда, что вы вчера постановили не пускать меня в учебу?» – «Правда, – говорит. – Знаешь, работников нет, бедность». А я ему: «Ну, товарищ Власов, я пришла тебе сказать, что у меня столбняк начался». – «Как?» – «А очень просто. Вот, посмотри!» – и пошла перед ним вот эдак.

Идет вытянувшись, механически передвигая ногами. НИНА смеется.

«Видал? Ну, вот тебе мое коммунистическое слово, пока у вас буду, столбняк не сойдет. Вы, говорю, бабу заморить хотите. Двадцать три года – учиться не пускаете». Отпустили!

ОДИН ИЗ СПОРТСМЕНОВ (подходит к ним). А ну-ка, девоньки, отойдите в сторонку, мы тут прыгаем.

ВАРЯ. А ты через нас прыгай.

СПОРТСМЕН. Да, через тебя перепрыгнешь.

Смеются. Прыгают через веревку. ВАРЯ и НИНА некоторое время смотрят.

ВАРЯ. А ты как?

НИНА. Мне легче было. Сами откомандировали.

ВАРЯ. А где работала?

НИНА. В Чернигове [женотделила.]^{175}

ВАРЯ. Как же отпустили? Склока?

НИНА. Нет, просто хорошо относились.

ВАРЯ. А родители как твои? Отец все по-прежнему зубы дергает?

НИНА. По-прежнему! Все беспокоятся, как питаюсь я.

ВАРЯ. Ну а бузишь все так же? Помнишь, как в Брянске шебаршили?

НИНА. Еще бы! Помнишь, секретарь боялся, когда мы закатывались вместе?

ВАРЯ (смеется). А помнишь, как моего парня на собрании отбрила? Я до сих пор, как вспомню…

НИНА. А где Ванюшка? Я и забыла спросить.

ВАРЯ. Ванька? Разошлась я с ним.

НИНА. Разошлась? Почему? Ванька хороший парень.

ВАРЯ. И умный. Умнее меня. Потому и разошлась.

НИНА. Как это?

ВАРЯ. Видишь, Нинка, ты не замужем, тебе не понять этого. Ну вот, понимаешь: и хороший, и умный. А было у него такое, отчего ушла. Забивал он меня.

НИНА. Забивал?

ВАРЯ. Да не кулаками, дура! Умом забивал. Я с ним глупела как-то и его умом жила. Черт его знает, почему! Всегда, понимаешь, выходило так, что он прав. И в самом деле прав бывал. И от этого я сама как-то не думала, а он никогда ко мне за советом не обращался. «Варя, Варюша, Варенька…» А если дело какое, идет к ребятам, меня не спрашивает – все равно я скажу так, как он. Учуяла я, что становлюсь баба бабой. Не сумел он мне от ума своего дать что-нибудь. Поговорила с ним, потолковала. И опять, выходит, он прав. Плюнула и ушла.

НИНА. А теперь как?

ВАРЯ. Да вот так, на холостом ходу.

НИНА. А я замужем, Варька.

ВАРЯ. Ты? Нинка-пичужечка! Ты – замужем? О-хо-хо-хо! Ну, рассказывай, что за парень.

НИНА. Терехин, Костя.

ВАРЯ. Да кто такой, рассказывай.

НИНА. Да что рассказывать. [Конечно, член партии. С семнадцатого. Рабочий. На фронте был много. У нас в бюро ячейки выбран.]

ВАРЯ. Довольна? Хорошо у вас с ним?

НИНА (после некоторой паузы). Хорошо… Ну а ты как учишься, Варька? Как у вас занятия поставлены?

ВАРЯ. Хорошо… Да что же ты мне не рассказываешь, как у тебя с парнем твоим?

НИНА. Что же рассказывать… Да вот он идет.

В дверь входит ТЕРЕХИН.

Костя!

ТЕРЕХИН. Я. А, это ты! Что?

НИНА. Вот Варя. Помнишь, о которой я тебе говорила?

ТЕРЕХИН. Варя? Пускай будет Варя. Ну, здорово, Варя, коли не померла.

ВАРЯ. Здравствуй, парень. (Нине.) Вот какой муж у тебя!

ТЕРЕХИН. Муж. Ну, это ты, тетя, зря. [Никогда мужем не был и не буду.] Тошнит меня от этого словечка. Интеллигентщина!

ВАРЯ. А как же – сожитель? Или еще как?

ТЕРЕХИН. А никак. Живем – и баста! А ты что, не из загса ли будешь – регистрировать пришла?

НИНА. Костя!

ТЕРЕХИН. Крестили Костей. Ну, пока! Желаю здравствовать.

ВАРЯ (смотрит ему вслед). Грубоват паренек твой.

НИНА. Что это тебе нежностей китайских захотелось? Рабочий парень…

ВАРЯ. Да… Но…

Уходят, разговаривая. ТЕРЕХИН идет к кольцам, упражняется.

ТЕРЕХИН. Эх, черт, стар стал! Раньше вот я выкомаривал!

ПЕТРОСЯН. А «лягушку» сделаешь?

ТЕРЕХИН. Я-то сделаю, а вот ты сделай.

ПЕТРОСЯН. Ты сначала.

ТЕРЕХИН. Ну-ну.

ТЕРЕХИН делает «лягушку».

Теперь ты, Петросян Петросяныч.

ПЕТРОСЯН. Что ты, я не умею.

ТЕРЕХИН. Нет, душа с тебя вон! Взялся – делай!

ПЕТРОСЯН хочет бежать. Его не пускают. Смеясь, тащат к кольцам.

ПЕТРОСЯН. Товарищи, я себе спинной позвонок сломаю.

ИВАН. Ничего. Мы тебе новый вставим.

ПЕТРОСЯН хватается за кольца, выгибается, пытаясь сделать «лягушку», одна нога у него выскальзывает, и он раскачивается, уцепившись за одно кольцо руками и ногой.

ПЕТРОСЯН. Ой, остановите эту проклятую фигуру, товарищи, больше летать не могу! (Кричит.)

Его снимают, смеясь. ТЕРЕХИН идет к другой группе. Там ПРЫЩ, БЕЗБОРОДОВ, ПЕТР ЛЯМИН, ВОЗНЕСЕНСКИЙ, ЛЮТИКОВ, БЕСЕДА, АНДРЕЙ.

ТЕРЕХИН. Здорово, ребята! О чем речь?

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Да вот между Андреем и Безбородовым спор.

ТЕРЕХИН. О чем спор?

БЕЗБОРОДОВ. Да вот, понимаешь, привязался он ко мне, будто я на прошлой неделе ему сказал, что коммунизм – это советская власть плюс электрификация^{176}. Я вспоминаю, действительно, что-то подобное я говорил.

ТЕРЕХИН. Ты это сказал.

БЕЗБОРОДОВ. Да, сказал, ну…

АНДРЕЙ. Ну а теперь он отрекается. Говорит, что не подумав сказал.

Общий смех.

БЕЗБОРОДОВ. Ну вот, хохочут. Скажешь какую-нибудь глупость, пошутишь с ними, а они придираются.

Смех.

АНДРЕЙ. Так ты, значит, не подумав сказал?

БЕЗБОРОДОВ. Ну конечно.

АНДРЕЙ. Вот оно что! А я-то думал, что Ленин эту твою фразу использовал.

БЕЗБОРОДОВ. Какую фразу?

АНДРЕЙ. Да эту же. Вот, читай.

Показывает ему заранее приготовленный том Ленина.

Видишь: «Коммунизм – это советская власть плюс электрификация».

Общий смех.

БЕЗБОРОДОВ. Ну вас ко всем чертям! Мерзавцы!

ПЕТР. Зачем разыгрывать его? Глупо!

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Пусть занимается! Ни черта не делает. Дрыхнет целыми днями.

ПЕТР. А нужно ли заниматься?

БЕСЕДА. Ну вот, сейчас заведет шарманку, что все равно, сколько ни познавай, познать все достоверно нельзя, значит, знания – нуль.

ПЕТР. Доказывать тебе я ничего не буду. Ты мужик. Ты тут выучишься, как в твою телегу гвоздь вколачивать, и поедешь довольный. Чего тебе еще надо?

БЕСЕДА. Ничего и не надо. Лишнего ничего не надо. А что я мужик, так это правильно. И для мужика учусь. А мужику твоих философий не надо. (Насмешливо.) А к чему на земле жизнь? А что к чему привешено: человек к носу или нос к человеку?

ПЕТР. Дурак!

БЕСЕДА. Где нам до вас.

ТЕРЕХИН. Бросьте, ребята! Трудности, конечно, есть – бороться надо. Вы лучше послушайте. Кругликов Феньку обходил. [Спариваются.]

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Знаем, знаем! Говорил уже. Квартирку подыскивает.

ТЕРЕХИН. Не дурак парень. Фенька – девочка смак. Только одно – интеллигенточка.

ЛЮТИКОВ. А у тебя-то?

ТЕРЕХИН. У меня…

В дверь входит ЛЁНОВ. Андрей кричит во всю глотку.

АНДРЕЙ. Ребята! Лёнов пришел! Пушкин наш, Александр Сергеевич! Товарищ Лермонтов, Михаил Юрьевич! Присядьте, пожалуйста. Мы вам сейчас пьедестальчик приготовим.

С притворной торжественностью ставит его на стол.

ЛЁНОВ. Все шуткуешь, Андрюшка? Здорово, ребята!

С ним здороваются.

ТЕРЕХИН. Что это у тебя на ряшке синее?

ЛЁНОВ. Били вчера.

ЛЮТИКОВ. Опять?

ЛЁНОВ. Ну да. Выпили здорово. Федька Кукин начал английских консерваторов ловить. Ловит – и в бутылку. Поймал тринадцать. Ну, говорит, господи, благослови. К заведующему. «Вы заведующий пивной?» – «Я». – «А почему у вас английские консерваторы в бутылках?» – «Нет, – говорит, – молодой человек, это вы спьяну». – «Ах, спьяну? Ну, погоди!» Бац ему бутылкой. Ну, конечно, начали им землю утрамбовывать. Я вступился. И мне перепало.

АНДРЕЙ. Ну!

ЛЁНОВ. Что – ну?

АНДРЕЙ. Консерваторы-то вылетели?

ЛЁНОВ. Вылетели… Мы из пивной вылетели.

Смех.

ВОЗНЕСЕНСКИЙ. А я думал, это тебе в вашей литературной драке подбили.

ЛЁНОВ. Ну, эти драки меня не касаются. Это «пролетарские». Я в придворные поэты не лезу. Я пишу…

ФЕДОР. И пьешь.

ЛЁНОВ. И пью. А ты думаешь, поэт может не пить? Есенин какой поэт был^{177} – пил. Старые поэты – пили. В этом вдохновение, брат. Без этого ничего не напишешь. Какой настоящий поэт не пьет, особенно теперь?

БЕСЕДА. А что ж теперь особенного?

ЛЁНОВ. Теперь? А время теперь такое настало. Слякоть, серая хмарь. [Подлое время], мелкое время. Бездарь. Тощища. Нэп, одним словом! Сердце будто пыльная тряпка. Эх, ребята! Заедает нас эта нэповская эпоха. Вошью лезет. Жирной, толстой. Выбиваешься, карабкаешься на свет, а она наваливается – липкая, скользкая, в рот пихает лапы. Тошнит… Тоска у меня, ребята… Ну, и пьешь.

ПЕТР. Верно, Лёнов!

ФЕДОР. Пьяный бред. Пьешь много и бездельничаешь.

ТЕРЕХИН. А ты не лезь с моралью, Христос! Морали читать легко.

ФЕДОР. Ну, как кому.

ТЕРЕХИН (повернувшись к нему, в упор). Что это хочешь сказать? А, да ну тебя… Лёныч, прочти что-нибудь нашенское.

ЛЁНОВ. Не хочется, ребята.

Голоса. – Читай!

– Прочти! Прочти!

– Не кобенься!

Ну ладно – последнее.

Читает нараспев.

 
     Говорят, покой для сердца нужен
     И вокруг меня – работа и покой.
     Отчего же, отчего ж так дружен
     Мой покой с мучительной тоской?
 
 
Помнишь, трепетные пели пули.
Ты готов ударить и убить.
Ах, могу ли я, могу ли
Эти радостные дни забыть?
 
 
     Мы на бой ходили очень рано,
     Боевой горнист трубил поход.
     Солнце красное и рваное, как рана,
     Заливало кровью небосвод.
 
 
Шел на бой в безудержном разгуле,
Шашки сталь блестела у лица.
И шальные пробивали пули
Оголтелые сердца.
 
 
     В эти дни не знали мы печали.
     С сердцем не знакомилась тоска.
     Ах, куда же вы, куда же вы умчали,
     Переходы, наступления, войска?
 
 
Если б только снова загремели
Боевые трубы трубачей,
Радостные песни бы запели
Мы, изъеденные ржавчиной ночей.
 
 
     Не пою я больше – завываю —
     Говорят об этом. Ну и пусть!
     Я вином и водкой заливаю
     Накипающую в сердце грусть.
 

ТЕРЕХИН. Д-да… Здорово нацарапано. Бередит сердце.

ФЕДОР. Такое это дрянное нытье упадочное, просто слушать тошно!

ПЕТР. А что это – не кровью написано? Что это – не верно? Разве мы сейчас живем? Лёнов молодец! Это у меня все время на сердце. Он только стихами выразил. Я как вспомню восемнадцатый – девятнадцатый годы… Полной грудью дышали!

ТЕРЕХИН. Эх, ребятки! Девятнадцатый! Я тогда на деникинском полком командовал. У меня бражка подобралась. Зверь к зверю. Лошади – степнячки казацкие, мохнатки. Ножками так это семенят – топа-топа-топа, а летят – на машине не догонишь! Вот помню: «Товарищ Терехин, вам поручается очистить Орел». Собираю полк, солнца еще нету. Сыро, [туды его мать.] Холодно. Братва моя ежится. «Товарищи, – ору, – нам выпала великая честь – очистить Орел. Как, шашки блестят или чистить надо?» Ребята сейчас шашки вон… «Накося – зеркалов не надо!» Тогда кричу: «В карьер!» Стали подлетать к городу. Я, полк – лавой. Летим. Тут уж все забываешь: и кто ты, и что ты, [только орешь, как пьяный. А, сволочи, мать вашу так и вашу в бога мать!] На лошадках шерсть дыбом. Шашки свистят. С пулеметов хотят остановить нас. Куда тут! Летим. Сволота белая бежит. Скачешь за ними и только (размахивает рукой, как бы ударяя шашкой) раз, раз, раз… А наутро парад. Солнце наяривает. Народу!.. Девчонки в белых платьях. Цветы. Поют все. Музыка. Подымешься на стременах… (Командует очень громко и протяжно.) «Полк, смирно! К церемониальному маршу, справа по шесть, на две лошади дистанцию, рысью ма-а-арш!..»