Текст книги "Забытые пьесы 1920-1930-х годов"

Автор книги: Иван Саркизов-Серазини

Соавторы: Александр Поповский,Александр Афиногенов,Дмитрий Чижевский,Василий Шкваркин,Татьяна Майская,Александр Завалишин,Александра Воинова,Виолетта Гудкова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 43 страниц)

ГАЛУНОВ. Сатурн Иванович, нельзя уж и мне какое художественное назначение получить?

САТУРН. Ты будешь в театре заведовать… акустикой.

Вбегает САША БЫСТРЫЙ с букетом в руках.

САША. Спектакль уже кончился. Неужели я опоздал? А где Зинаида Львовна? Я первый хочу ее поздравить. Много ей хлопали?

ПОМРЕЖ. Да, хлопали порядочно.

САША озирается. ЮНОНА стоит, опираясь на руку САТУРНА.

САТУРН. Сегодня весь успех выпал на долю моей жены, Юноны Антоновны.

САША. Значит, опять шанже[149]149
  changer (франц.) – перемена.


[Закрыть] ваших дам.

ЮНОНА. Да, и нам с вами придется поговорить.

САША. Одну минуточку. (Бежит к телефону.) Цветочный магазин? Не можете ли принять обратно малоподержанный букет? Но я его почти не нюхал. Нет? (Вешает трубку.) Теперь я вас слушаю.

САТУРН. Вам в театре была поручена литературная часть, а вы что делали? Подтачивали мою неокрепшую нравственность.

ЮНОНА. Нет, пока он в театре, я не могу дышать полной грудью.

САША. Из всего сказанного верно только то, что у вас полная грудь. Я подтачивал его нравственность! Когда он сам по три раза жен сменяет. Сменовеховец!^{247}

ГАЛУНОВ подает САШЕ пальто и галоши.

Это намек? Пожалуйста. (Надевает пальто.) А вы, товарищ драматург, смеетесь? Сияете, как на похоронах цензуры. Когда же, наконец, театр изживет авторов?!

ПОМРЕЖ. Куда же вы теперь, Саша?

САША. Куда? Вы думаете, что вы меня раздавили? Что меня сейчас повезут в клинику Склифосовского? Ничего подобного. Передо мной все дороги открыты. Я еще, например, композитором не был.

Надевает калоши.

Входят ЛЮБА и АННА ПЕТРОВНА.

МИТЯ (потрясая запиской). Люба, Анна Петровна, я больше не писатель, я опять человеком стал.

САША. Анна Петровна.

АННА ПЕТРОВНА. Саша Чернявский. Компаньон! У меня без вас все шляпы прахом пошли.

САША. Ничего, наладим.

АННА ПЕТРОВНА. Голубчик, разве вы не заняты?

САША. Я только что кончил работу в театре, все наладил и теперь могу перейти к вам. (Подает Анне Петровне букет.) Видели? Я уже работаю (указывает на Анну Петровну) в крупной, почти заграничной фирме.

Актеры смеются.

Вам смешно. [Вы еще о себе в газетах прочитаете. У меня давно перо чешется.] Подождите, на вас еще свалится новая декорация, как красный снег на голову. Вот тогда вы запоете.

ВСЕ (поют).

 
Мы отыграли акт финальный,
Уходим пестрою толпой.
И вот уж занавес прощальный
Шумит над нашей головой.
 

Конец.

Дмитрий Чижевский
«Сусанна Борисовна»

КОМЕДИЯ В ТРЕХ АКТАХ, ВОСЬМИ КАРТИНАХ

Участвующие:

СУСАННА БОРИСОВНА.

МУЖИЧКОВ.

ВАРЬКА.

МИША.

МУХОДОЕВ.

ПРУТКИС.

НОНА.

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА.

СУПОНЬКИН.

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО (консул).

ШУША КАРАПЕТОВНА.

СЛУЖАЩАЯ.

ПРОХОДЯЩИЕ.

Акт первый

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Комната, телефон, на стуле зубной порошок, мыло, на полу таз с грязной водой, в углу половая щетка, под кроватью какое-то грязное белье.

НОНА. Ах, Сусанна, ты еще не одета?

СУСАННА БОРИСОВНА. Зачем же дома одеваться? Я несколько дней уже не выхожу. Я, знаешь, в таком отчаянии, в таком отчаянии…

НОНА. Что, окончательно со своим разошлась?

СУСАННА БОРИСОВНА. Хуже… (Швыряя вещи.) У-у-у…

НОНА. Неужели это самое… ну, ребенок?

СУСАННА БОРИСОВНА. Хуже, хуже…

НОНА (в недоумении). Не понимаю, что может быть хуже?

СУСАННА БОРИСОВНА. Знаешь, на днях я была в кино и вот, в фойе… свет так с потолка. А я подошла к зеркалу, взглянула и вдруг… что бы ты думала… Ах, это ужасно! Вдруг я заметила, вот, морщинку… Это начало старости, понимаешь? Ведь в морщинке для женщины все… это так ужасно…

НОНА. Ах, Сусанна, что морщинка! Когда они делают все так, чтобы даже не ели те, которые не работают^{248}. Но они такие глупые… им нравятся благородные лица, а не понимают, что от труда и забот лица грубеют. Мне так долго пришлось убеждать моего Казимира, пока он…

СУСАННА БОРИСОВНА. Не понял?

НОНА. Нет, пока он не начал понимать. Но Казимир хоть как-нибудь воспитан.

СУСАННА БОРИСОВНА. Разве он тоже из общества? Ответственный – и граф или князь? Это так интересно, и ты скрывала?!

НОНА. Нет… он так… вообще был у нас…

СУСАННА БОРИСОВНА. Как, был у вас?

НОНА. Так… лакеем. Только, пожалуйста, не надо об этом… мне это очень неприятно.

СУСАННА БОРИСОВНА. Но ведь это же невероятно! Ты – известная княжна, и замужем за собственным лакеем? Игра революции!

НОНА. Что же делать? Он сделался ответственным, с положением, за него любая из общества с радостью пойдет. А меня в нашу дворницкую переселили. Почему же мне опять наверх не перебраться? Впрочем… (Оглядывается.) Слушай… у тебя, Сусанна, нет ли водки?

СУСАННА БОРИСОВНА. Как, водки? Выпить хочешь? Не надо, нехорошо, и заметно будет.

НОНА. Ничего, я у тебя побуду. Мне только полстакана. Хоть немножечко, чтобы радостнее было. Так, понимаешь, скучно! Все работают, и все так буднично, серо… и люди серые, и все серое… а по вечерам на главных даже улицах в одиннадцать часов все уже замирает, как в большой деревне… или в фабричной слободе, и это – в большом городе России! До чего дожили. Эх… если есть, дай хлопну…

СУСАННА БОРИСОВНА. Нет у меня, нет. Подумай только, что бы сказали твои родители, предки… их внучка… княжна и… хлопает водку? Не одной тебе скучно… я тоже… все думаю… Неужели из-за нас никогда больше не будут драться мужчины на дуэлях, турнирах? А мы с милым взглядом, ласковой улыбкой не будем так… (Наступает на таз, который опрокидывается, вода проливается.) Ай-яй!.. На стул, Ноночка, ноги подбирай, на стул.

Обе с ногами усаживаются на стульях.

НОНА. Надо бы убрать.

СУСАННА БОРИСОВНА. Ничего, кто-нибудь уберет.

НОНА. Кто же?

СУСАННА БОРИСОВНА. Кто-нибудь. Не будет же так. (Звонок телефона.) Ах!.. (Мечется на стуле, к телефону.) Сейчас… сейчас… (Перелезает на стол, хватает трубку.) Да, да. (Кладет трубку.) Никого. (Садится на столе.)

НОНА. Смотри, ты на что-то садишься.

СУСАННА БОРИСОВНА (смотрит на стол). A-а… это его… критические очерки какие-то… (Садится.)

НОНА. Эх… грусть… (Начинает петь.) «И тоска безысходная… сердце уныло поет… (тихонько поет)… и никто эту грусть, грусть глубокую никогда ни за что не поймет…»^{249}

СУСАННА БОРИСОВНА (стоя на столе). Не надо, Ноночка, не надо… и так тоскливо… Это старит. А нас, которые еще не опустились как женщины, и так мало осталось. Быть теперь привлекательной и красивой так трудно.

НОНА (вдруг, оживленно). А знаешь… Говорят, теперь все – профессия. И у нас профессия – быть красивыми. (Смеется.)

СУСАННА БОРИСОВНА. А я так думаю, так думаю (зевает), если и будет опять хорошо, то когда? А у нас уж морщинки. (Вскакивает на колени.) Ты понимаешь, что значит для нас старость? Это так возмутительно… Мы можем состариться и не воспользоваться жизнью, ни хорошей, ни этой, потому надо пользоваться хоть тем, что есть. Я так… (натирает ногти) решила… (вытянув руку и рассматривая со всех сторон блеск ногтей) разойтись с этим…

НОНА. Как, почему?

СУСАННА БОРИСОВНА. И беспартийный, и не спец. Раз теперь партия – все, я решила тоже с партийным сойтись.

НОНА. А с кем, не секрет?

СУСАННА БОРИСОВНА. С соседом хочу…

НОНА. А как он?

СУСАННА БОРИСОВНА. К сожалению, не ответственный. Но приходится пользоваться тем, что под руками. Потом он сделается ответственным.

НОНА. Нет, я говорю, он тоже согласен?

СУСАННА БОРИСОВНА. Наоборот, он ничего не знает. И мы даже не знакомы друг с другом.

НОНА. Как же так, ничего не понимаю…

СУСАННА БОРИСОВНА. Очень просто. Познакомлюсь и женю.

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ (являясь, к Сусанне Борисовне). А, почтение… Хотя, извините, вы в неглиже? Я вас не видел…

НОНА. Ничего, иди… (Выставляя щеку.) Целуй…

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ (рассматривая пол). Как же я пойду? Тут вода какая-то. Я за тобой, Ноночка, там машина ждет.

НОНА (встает на стуле). Но как же я могу, Казимир? Могут промокнуть туфли и испортиться. Прочисть как-нибудь. Вон щетка стоит.

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Тут щеткой ничего не сделаешь. Тряпка нужна. (Осматривается.)

СУСАННА БОРИСОВНА. Вместо тряпки возьмите вон там, под кроватью, его белье валяется.

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ наматывает на щетку кальсоны.

НОНА. А ты сейчас откуда?

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Из Госплана, с заседания… (Протирает пол.)

СУПОНЬКИН (являясь, в недоумении). Что такое?

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Ну, теперь можно. Пока, Сусанна Борисовна. (К Супонькину.) Всего… Идем, Ноночка, идем.

Уходят.

СУПОНЬКИН. Где это? Тут на столе мои критические очерки оставались…

СУСАННА БОРИСОВНА (вынимая из-под себя). Вот, возьми, кому они нужны?

СУПОНЬКИН. Как? Ты на моей рукописи позволяешь себе сидеть? Это черт знает что такое… Хорошо, что я спокойный человек. Отсутствие всякого уважения к чужому труду.

СУСАННА БОРИСОВНА. Какое уважение? Я понимаю уважать труд, когда от него тысячи…

СУПОНЬКИН. Это опять ты, опять заводишь? Тебе так скучно, да?

СУСАННА БОРИСОВНА. Нет, весело… (Зевнув.) Ха-ха…

СУПОНЬКИН. Вот ты и заводишь всегда ссору от скуки, для развлечения…

СУСАННА БОРИСОВНА. С тобой развлечешься, когда ты такой спокойный человек… (Вытягивается на столе.) Конечно, ты… как это говорят… пыжишься, а у тебя ничего не выходит. Ты, например, в члены Цекубу^{250} по какому-то художественному списку, а тебя оттуда по носу… (Смеется.)

СУПОНЬКИН. Не ваше дело! Это нахальство с вашей стороны! Отсутствие всякой совести. Пыжусь я или нет, а вы от этого живете. И это моя профессия.

СУСАННА БОРИСОВНА. Какая профессия?

СУПОНЬКИН. Как какая? Кажется, всем известно, даже печатают, вот, вот читайте… (Водит пальцем по журналу.) «Такой талантливый рецензент, как товарищ Супонькин…» Слышите, это я, я… Вы только этого знать не хотите…

СУСАННА БОРИСОВНА. Это вы сами друг о друге пишете. Подумаешь, какая талантливость – ругаться. Это и фокстерьер тогда критик – он тоже лается.

СУПОНЬКИН. Что-о? Это… я даже не знаю, как сказать… Я хоть и спокойный человек, но это наглость! Вы хуже злейшего врага. Нам невозможно жить вместе. Я давно вам говорю, мы разойтись должны. Вы только увиливаете.

СУСАННА БОРИСОВНА (лежа на столе). Конечно, интересная не по вас. Как это говорят… Шапка не по Сеньке. Я теперь тоже думаю разойтись…

СУПОНЬКИН. Тем лучше, наконец!

Пробует в одном месте присесть, в другом, в третьем, но везде мешают вещи, разбросанные Сусанной Борисовной.

Черт знает что! Безобразие! (Неожиданно к Сусанне Борисовне.) Только поскорее… Присесть даже негде, везде ваши вещи валяются. (Выбирает, где встать.) И даже встать невозможно и постоять… (Лавирует среди луж.) Вот до чего дошло. Но теперь – будет. Немедленно прошу освободить меня.

СУСАННА БОРИСОВНА (лежит на столе животом, задрав ноги и болтая ими). Куда же я денусь? (Будто клюет рукой из коробки мелкие конфеты.)

СУПОНЬКИН. Меня это не касается. Теперь нет Дульциней, и я вам не Рыцарь печального образа. Из-за того, что вам деваться некуда, вы опять хотите остаться, потом помиритесь и опять это безобразие? А я не хочу больше – ни отнюдь… слышите? Или дойдет, что я нервничать начну, и тогда плохо будет, предупреждаю, я за себя не ручаюсь.

СУСАННА БОРИСОВНА (вставая). А почему это я вас должна оставить, а не вы меня?

СУПОНЬКИН. То есть как? Вы же въехали ко мне, а не я к вам! И теперь из моей же комнаты и я уйти должен? Это невероятно!.. Наглость неслыханная… Вы… фу… вы… мерзавка!..

СУСАННА БОРИСОВНА (совершенно спокойно). Это вы мерзавец. На этой жилплощади мы прописаны одинаково.

СУПОНЬКИН. Ох, не могу… Я очень спокойный человек, но я не могу больше… (Валится на стул.) Очень спокойный… очень… (Дергает глазом.)

Перемена.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Прямо во всю стену окно из цветных стекол, на которых играет солнце. Справа и слева двери в квартиры.

ВАРЬКА (идет с ларьком через плечо, поет). «Мы незаметные герои все…»^{251}

Выскакивает МУХОДОЕВ с трубками радио на ушах.

ВАРЬКА (цепляясь). Провода какие-то?

МУХОДОЕВ. А это мой шнур от радио.

ВАРЬКА. Что же вы его с собой таскаете? Пройти нельзя…

МУХОДОЕВ. Очень просто. Я где нахожусь, там и отстраиваюсь. Не могу без радио. Культура, как ученые говорят. Я даже в ванной бываю и в других местах тоже под «Колокольчики» Неждановой^{252}. Но что «Колокольчики», даже Неждановой. Когда я слышу ваш голосок, Варечка, так я – не я. Черт-те что… Все бросаю и бегу к вам.

ВАРЬКА. Ну, это старо… (Идет. Насмешливо.) Тоже – черт-те что.

МУХОДОЕВ. Э, стойте, стойте… (Хитро.) А нет ли у вас самых дорогих?

ВАРЬКА. Дорогих? Есть, конечно…

Задерживается, начинает искать в одном месте, в другом.

МУХОДОЕВ. Это, видно, вы уже пошабашили?

ВАРЬКА. Ну, с нашей торговлей не расшабашишься. На подножном – от ларька живу… за товаром заскочила…

МУХОДОЕВ. Эх, как это приятно от вас именно слышать: «С нашей торговлей…» «За товаром…» Вот как был бы этим доволен, будь жив, наш покойный Ленин…

ВАРЬКА (оторопела). Как ваш Ленин?

МУХОДОЕВ. Конечно. Он у меня в магазине даже за кассой стоит, на фотографии. Как можно без Ленина? Я тоже за революцию. Без революции невозможно даже подумать, чтобы я вот, Муходоев, и из мешочников в обмотках и попер так вверх, и стал на самой верхушке, на самой точке торговли.

ВАРЬКА (растерянно). Где же это они у меня? (Вспомнив.) А, в портфеле. (Вытряхивает из портфеля.) Вот, вот…

МУХОДОЕВ. Позвольте, а это что?

ВАРЬКА. Это так… человеческие кости…

МУХОДОЕВ (отступая). Как, человеческие кости?

ВАРЬКА. Очень просто. У меня по карманам везде тоже. Вот… вот… я ведь теперь с рабфака на медфак перешла, вот и отрабатываю, пока покупателя нет…

МУХОДОЕВ. И охота же вам, Варечка, с этой дрянью, человеком, возиться, коль вы могли бы быть совсем иначе.

За сценой голос: «Кузечка, куда ты ушел? Простынут блиночки».

МУХОДОЕВ (за дверью). Я тут, Шушочка, с товарищем. О социализме разговариваю… (К Варьке.) В одной, конечно, стране^{253}. Это, видите, моя Шуша Карапетовна, редкостная, знаете, женщина. Сама армянка, а ярославские блины делае-е-ет… Черт-те что… Только что даже блины, коль на вашей головке я вижу этот красный платочек! (Варька укладывает что куда.) Это просто… я не могу его видеть… Все мое сердце пташечкой так, пташечкой… К этим красным платочкам, и вообще к красному, я неравнодушен – припадочен, припадочен…

ВАРЬКА. Ну, это вы зря. Давайте деньги. Придется вам катиться колбаской.

МУХОДОЕВ. Фу, Варечка, какие слова, даже в ухо забуравило… Как это, по-вашему… по-революционному, сказать… Мировая вы моя революция, Варечка… Раньше монашки ходили в черном, а теперь вы ходите в красном. Раньше тянуло к монашкам, а теперь тянет к вам. Это раз…

Прищелкивает на карманных счетах, вынутых из бокового кармана.

[ШУША КАРАПЕТОВНА (в дверях). Что такое? Это ты так разговариваешь о социализме? Я так и знала: раз социализм – значит, какая-нибудь гадость.

МУХОДОЕВ. Тише, Шушочка, молчи. Видишь, я со счетами? Значит, тут дело, и я в соображении. Может быть, это (подчеркивая) для диалектического подхода, как ученые говорят, поняла?

ШУША КАРАПЕТОВНА. А это еще что за диалектика?

МУХОДОЕВ. Диалектика-то? О, это штука. Как бы тебе сказать… Диалектика – это вроде дышла, куда повернул, туда и вышло. Вот. Идем, Шушочка, идем. Простынут блины…]

ВАРЬКА (считая деньги). Полно-ка волынить. Идите лучше, блины остынут.

МУХОДОЕВ. Да, да, что же… Таков ответ на мой привет, как говорят ученые…

Скрывается.

ВАРЬКА (напевая, тоже идет). «О том, как в ночи ясные, о том, как в дни ненастные…»^{254}

ПРУТКИС (выскакивая из-за двери). Варька, на минутку…

ВАРЬКА (останавливаясь). Ну? Что уж это? Не дадут пройти. Тебе тоже самых дорогих?

ПРУТКИС. Нет, я так… смотри, как в окне цветные стекла играют. Хе, а ты, оказывается, даже частнику позволяешь говорить любезности! Я все слышал. И мотылек в окно, смотри, смотри, как замечательно…

ВАРЬКА. Что-то ты тоже мотыляешь. Какое тебе дело, если я и позволяю?

ПРУТКИС. Как какое? Конечно… да… Это тебе хочется, чтоб мне было все равно, я знаю… А мне совсем не все равно. Давай я подержу тебе ларек. Неужели, Варечка, человеку безразлично, какие к нему чувства питает другой?

ВАРЬКА. Вот именно, очень даже небезразлично. Надоел ты мне – страсть. Как встретил, так и полез с любовью. Как только тебе это не надоест? Кругом, смотри, все светится, играет… пахнет маем… Солнце будто б цветок, и от него не свет, а пахучая пыль… Хорошо… А ты все по-старому: любовь… Даже гнилью отдает…

ПРУТКИС. Это все равно, как ни скажи… любовь там или что…

ВАРЬКА. Конечно все равно. Только чувству не прикажешь…

ПРУТКИС. Хе, чувству… А ты знаешь… ландыши вот… это тебе, на… (Подавая ландыши.) Никакого социализма не наступит, пока не будет уничтожена любовь.

ВАРЬКА (выпуская ландыши). Как, уничтожена?

ПРУТКИС. Очень просто. Все должно быть социализировано и по-товарищески. Потому у нас и к старому все идет, что мы все уничтожили, а любовь оставили. От нее и гниет все…

ВАРЬКА. А как же это любовь по-товарищески?

ПРУТКИС. А так, по-правильному. Раз у тебя имеется что, а товарищ нуждается в нем, ты обязана делиться…

ВАРЬКА. Что-о? Как делиться? Может быть, еще взаймы давать, скажешь? Ох и чудак же!.. (Хохочет.) Знаешь, когда ты говоришь о чем-нибудь другом, так кажешься даже умным. А как только заговоришь о любви, так дурак дураком, даже слушать тошно.

ПРУТКИС. Конечно, конечно… Надо мной смеяться только можно. (Хихикает.) Ты еще как-нибудь изругай… Я ведь урод… урод. Не хожу, а каракатицей ползаю, вот, вот… (Ходит.) И безо всякого положения. А тебе нравится Мишка, красивый и зав. Эх, женщины!.. Все вы, видно, одинаковы. Красавицы и родовитые аристократки за честь считают отдаться сапожнику-исполкомщику, потому что он на положении губернатора. Вот какие вы, отдаетесь власти и деньгам, продажные!

ВАРЬКА. Ну, ну, мужчина… Полегче, дурак!

Скрывается.

МИША (являясь с портфелем). Что тут такое?

ПРУТКИС. Это так… Впрочем… (Хитро.) Знаете, это я за вас тут совестил Варьку. Даже мне со стороны обидно. Как же… Вы, можно сказать, краса эпохи – комсомольский активист, а она вас… (Оглядывается.) Даже сказать неудобно…

МИША. Ну? Что же такое? (За одну из дверей.) Мамаша, шамать!.. Некогда.

ПРУТКИС (тихо). С вами она, как говорится, по-пролетарски, а без вас – по-буржуазски. (Смеется.) Только что я ее тут застал с этой рожей, которая за всеми кобелирует. Конечно, я не видел, чтоб они целовались и прочее такое…

МИША. Что? Не может быть? Хотя… у нас не должно быть никаких ревностей.

ПРУТКИС. Все-таки. Ясно, она вас за нос водит. (Смеется.) Будь я на вашем месте – я давно бы ее бросил. Какая-то там моссельпромщица^{255}, что с ней связываться? Да с вами любая красавица сойдется…

МИША (холодно). Я не интересуюсь, где и кто с кем целуется. (Поворачивается уйти.)

ПРУТКИС. О-о, конечно… Что для вас поцелуи? Пошлость. У вас – экономика. Только к чему она, ваша экономика, зачем?

МИША. Как зачем? Это дураку даже ясно.

ПРУТКИС. Дураку-то, может быть, и ясно, а мне нет. И нет вот. И даже очень. (Смеется.) Не только экономика, а даже вся земля ледышкой будет. А вы с экономикой. Вроде человека, которому на виселицу идти, а он заботится, как ему быть потолще. (Хохочет.) Что, а? (Суетясь.) Берет, берет… Боитесь проклятых вопросов, боитесь! (Вдруг как наскакивая.) А я вот возьму еще и вроде бомбочку, а? И вся ваша надменность к черту разлетится. (Смеется.) Партии вот выгодно, чтобы вы к рабочим и крестьянским чулкам, а вы к буржуазным, шелковым, что, а? Страсть сильнее вас. (Хохочет.)

МИША. А знаете что? Вас из партии выкинули, то же с вами надо и из вуза. Возмутительно только. Сволочь вы! Находились в партии и не верили в эту же партию.

ПРУТКИС (подхихикивая). А вы верите?

МИША. Да, я верю – сильнее партии ничего нет.

ПРУТКИС. Эх, блажен, кто верует. Я тоже верил в справедливость. А выходит, даже при социализме в любви будет несправедливость и страдания. Вы вот красивый, а я с горбом, хе-хе. А вы – партия, революция, завоевания. А что завоевали? Не одну ли только экономику? А все остальное – как было. Никакой революции. Революция еще не начиналась. Жизнь как была. А бытие определяет сознание. Значит, что же? Хе-хе. Легче несколько раз перезабыть и разучить Маркса, чем в любви разобраться. Почему вот, например, ответственным нравится больше нога в шелке?^{256} И не голая или в другом чулке, а именно в шелке? Впрочем… кто поймет?.. Надменному – от смешного…

Делая ручкой, скрывается. МИША тоже вдет.

ВАРЬКА (с ларьком через плечо). Мишка, слушай!

МИША. Что?

ВАРЬКА. Я так, ничего…

МИША. Ничего, а ловишь меня и по коридорам, и везде…

ВАРЬКА. Ну да, очень ты мне нужен! Я так… Разговариваю вот, а ты даже не глядишь.

МИША. Мне некогда… (Показывая часы.) Я и так из времени вышел. Давай в другой раз… рационализм вот… (Показывает блокнот.) Или я тоже болтать только буду о рационализме, как и другие. А я решил примером быть. Все рационализировать, понимаешь? Что такое вот штаны, воротнички, галстучки?

ВАРЬКА. Почему же раньше у тебя не было этой рационализации?

МИША. Ой-ей-ей… Это пойдут еще за упреками слезы, настроения и всякая чепуха.

ВАРЬКА. Да, теперь чепуха, когда наблудил…

МИША. Брось. Я предупреждал, что у меня никаких любовных отношений. Тоже рационализм. Одинаково, как пища: мужчине нужна женщина, а женщине – мужчина. А по-товарищески я жить могу и с мужчиной, а не почему-то должен непременно с женщиной.

ВАРЬКА. А если вдруг у меня… (Не замечая того, костью скелета ковыряет обои стенки.) Ребенок будет? Как тогда? И учиться надо, и ларька бросить нельзя, и сама не совсем еще взрослая…

МИША. От последствий я ни от каких не отказываюсь. Было бы бесчестно. Будь покойна, я всегда готов. Если, конечно, будет доказано, что он… ребенок… мой…

ВАРЬКА. Как доказано?

МИША. Обыкновенно. Говорят… со мной ты по-пролетарски, а с другими по-буржуазски. А я, если так, тоже в долгу не желаю быть.

СУСАННА БОРИСОВНА (с примусом и кастрюлькой). А, Мишенька…

ВАРЬКА (пристально смотрит то на Мишу, то на Сусанну Борисовну. К Мише). Потому тебе и доказательства потребовались… дрянь ты… Я даже разговаривать с тобой не желаю!

Скрывается.

СУСАННА БОРИСОВНА. Что это значит?

МИША. Так просто, нервы.

СУСАННА БОРИСОВНА. А вы, Миша, мне страшно нужны… [Нет ли сыновей наркомов или членов це-ка…] Между прочим, знаете…

На подоконнике разжигает примус и ставит кастрюльку.

…у старых, говорят, коммунистов дети гораздо приятнее, чем они сами. Жаль лишь, что вы так молоды, Миша. С вами можно только забавляться.

МИША. Извините, я по расписанию, мне некогда. Рационализм. Даже обед пропал.

Бежит к двери.

Мамаша, давай там булку с чем-нибудь!

Скрывается в дверях.

МУХОДОЕВ (все с трубками). Мое почтение. Хозяйствовать изволите? (Оглядывается.) Ну как, не решили еще? Не подумайте только, что я с вами шуры-муры хочу. А очень бы вам это сходно. Комната – бутоньерочка, как говорят ученые. И платить буду я. Но чтобы никто… ни-ни. Вы – хозяйка. Мне только не часто так… Вы вечерком в театр уйдете, а я в это время к вам бы с кем-нибудь… Только и всего. Очень, видите, сходно. Соглашайтесь, а?

СУСАННА БОРИСОВНА. Пока не знаю, подумаю.

МУХОДОЕВ(скрываясь). Хорошо, хорошо, подумайте….

СУПОНЬКИН (невидимый). Слушайте, это уж чудовищно, вы слышите?

СУСАННА БОРИСОВНА. Я занята.

СУПОНЬКИН. Как занята? Жизнь решается…

СУСАННА БОРИСОВНА. Что же делать, у меня молоко кипятится, уйти может.

К МИШЕ, который выбегает с булкой в руках и на бегу ест.

Ах, Мишенька, милый… (Бросая молоко, осматриваясь, тихо.) Вы знаете, я так хочу познакомиться с партийной средой. Пожалуйста, познакомьте меня хотя бы с вашим папашей.

МИША. Не могу, не могу. Рационализм. Потом, потом.

Убегает.

СУПОНЬКИН (являясь в одной руке с гранками, в другой с карандашом, не дослышав). Куда, куда, чтоб я пошел? Ко всем чертям меня посылаете?

СУСАННА БОРИСОВНА. Тише… Все слышать могут. В какое вы ставите меня положение…

СУПОНЬКИН. Плевать мне теперь на всякие положения! Я предупреждал вас: не доводите меня до последней черты. Я нервничать буду, и тогда берегитесь, я за себя не ручаюсь. И вот… я нервничаю!.. (Ковыряет в ухе карандашом.) Убирайтесь сейчас же, и ни отнюдь…

СУСАННА БОРИСОВНА. А я вам сказала: убирайтесь вы, а не я. Зарубите это себе на носу.

СУПОНЬКИН. А, так? Хорошо. Раз вы не понимаете моей деликатности и сами не хотите уходить, то я вынужден вам помочь. Пожалуйста!.. (Выставляя из-за двери вещи.) Вот… вот ваши вещи… вот…

СУСАННА БОРИСОВНА. Не смейте трогать моих вещей, не смейте! (Топает ногами.) Дурак вы, идиот!

Выглядывают ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА, МУХОДОЕВ и другие.

СУПОНЬКИН (запирает дверь на висячий замок). Всего…

Уходит.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА (подходя). Что это?

СУСАННА БОРИСОВНА. Ничего.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Как, ничего? А вещи?

СУСАННА БОРИСОВНА. Это так, впрочем… видите, я такая несчастная, одинокая… (Мнет платок у глаз.) И плачу, плачу…

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Чего уж… Дело женское. Помощь нужна… Я бы вот с удовольствием, да что могу?!

СУСАННА БОРИСОВНА (сразу улыбаясь). Вы и можете, Прасковья Петровна, можете… У вас муж партиец, поговорите с ним, познакомьте меня, очень прошу, пожалуйста…

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА (махнув рукой). Ну, что он может… если и партиец?

СУСАННА БОРИСОВНА (хватая ее за руку). Может, может, голубушка…

МУХОДОЕВ. Конечно. Я тут слышал: его в самые трудные места посылают. Тоже, небось, герой какой-нибудь, орел, можно сказать. Или это самое… поршень строительства, как ученые говорят.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Хорошо, я поговорю. Зайдите как-нибудь к нам и отчаиваться бросьте. Разве знаешь, где твоя гибель? Кажется, там – и кидаешься от гибели, а как раз к ней и придешь…

СУСАННА БОРИСОВНА (стараясь как можно жалостнее). Да… Но это все потом. А сейчас куда мне? Родных и знакомых никого – все в Лондоне и Париже. Хоть на бульвар. Но там тоже – недавно около бань, уткнувшись в кучу снега, нашли одну княжну мертвой. Если бы хоть как-нибудь здесь у кого… (К Прасковье Петровне.) Хоть на несколько дней, в уголочек так… и то на ночь, только на ночь!

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Я и рада бы, милая, да негде, верьте слову.

СУСАННА БОРИСОВНА. Я верю, верю. Вы такая добрая, Прасковья Петровна, и я вас так люблю, так люблю. Вам, кажется, нравится моя сковородка, та, особенная?..

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Да, уж насчет сковородок слаба я, грешница, слаба.

СУСАННА БОРИСОВНА. Позвольте мне тогда ее вам оставить. Куда она мне теперь? И вещички тоже… хоть куда-нибудь поставить… Мне лишь бы так – хоть чуть-чуть…

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Ох, и с вещичками тоже – негде просто, негде…

СУСАННА БОРИСОВНА (скучающе). Да?.. (Спохватясь.) Впрочем, извините, я совсем забыла, сковородка у меня в вещах заложена, я ее потом вам принесу. (К Муходоеву.) Что же? Я надумала – согласна.

Перемена.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Высокая комната. Слева, у атласной, с золотой резной отделкой стены, койка в белых чехольчиках. Справа, у мраморного камина с зеркалом, кустарный стул, табуретка. На дубовом окне с зеркальным стеклом занавесочка и небольшая геранька. За окнами – нагромождение домов в виде скал и ущелий, испещренных окнами.

СУСАННА БОРИСОВНА (являясь). Здрасте, что Прасковья Петровна дома, нет?

МИША. Дома, дома.

СУСАННА БОРИСОВНА входит.

Она там… с бельем.

СУСАННА БОРИСОВНА. Что это, Миша, вы и дома занимаетесь?

МИША. Да, работаю. Рационализм. (Заглядывая в блокнот.) Сейчас, например, у меня должно быть сорок минут по философии.

СУСАННА БОРИСОВНА. Ах, как это скучно! Неужели вы, такой молодой, и живете по расписанию?

МИША. Ничего не поделаешь, хочется сделать много, а времени мало. Вот и приходится его учитывать.

СУСАННА БОРИСОВНА. Это очень жаль. Раньше бывало, в ваши годы корнет какой-нибудь только бы с букетами и летал около своей дамы сердца.

МИША. То-то они и пролетали все. Я сейчас мамаше скажу.

Выбегает. СУСАННА БОРИСОВНА смотрится в зеркальце, пудрится, прихорашивается и садится поживописнее. Входит МИША.

СУСАННА БОРИСОВНА. Слушайте, Миша, скажите: я вам нравлюсь или нет?

МИША. Странный вопрос…

СУСАННА БОРИСОВНА. Значит, нравлюсь. А что вы комсомольский активист, а я буржуйка, это ничего? Вам разрешается склонность иметь к ажурам разным и пудре?

МИША. А кто же этой ерундой будет интересоваться: с напудренной я буду целоваться или нет?

СУСАННА БОРИСОВНА. А сильно я нравлюсь, а? Мне кажется, я вам должна сильно нравиться.

МИША. Гм… как сказать… Рационализм. (Метнувшись в сторону.) Вот пристала…

СУСАННА БОРИСОВНА. Что? Что? Вы, оказывается, такой застенчивый, невинный, даже краснеете? Вот не ожидала. Впрочем, с вами, молоденькими, и сама делаешься наивной. Сейчас я вам даже глупостей наболтала. Жаль, что вы такой молодой и без всякого положения.

МИША. Как, без положения?

СУСАННА БОРИСОВНА. Конечно, разве это положение? Сегодня вы ответственный, а завтра вы какой-нибудь избач^{257} или домач. Воспитывать же себя как женщину – необходима гарантия в завтрашнем дне. Поневоле захочешь выйти за должность.

МИША. Как, за должность?

СУСАННА БОРИСОВНА. Очень просто. Выходят, например, за какого-нибудь директора, а когда директора меняются, то со старым расходятся, а с новым сходятся. Так и живут с должностью.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. А вот и я, наконец! Фу! Только управилась…

Стук в дверь.

СУПОНЬКИН (являясь). Извиняюсь. Мне сказали, что Сусанна Борисовна здесь. (К Сусанне.) Я лишь сказал, что хотел бы поговорить с вами насчет моего сукна, которое вы захватили с собой.

СУСАННА БОРИСОВНА. Какого сукна?

СУПОНЬКИН. Которое мне когда-то было выдано в Цекубу.

СУСАННА БОРИСОВНА. Но вы же его мне подарили, а не захватила я.

СУПОНЬКИН. Подарил как жене. А вы в настоящее время находитесь со мной не в состоянии сожительства. Поэтому сукно принадлежит не вам, а по положению – жене.

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Знаете что, Петр Кузьмич. Вы меня извините, я женщина простая, скажу прямо: не понимаю, как это так – жили, жили и вдруг разошлись ни с того ни с сего? Нехорошо так, нехорошо…

СУПОНЬКИН. А я не понимаю, зачем обязательно мужчина и женщина должны жить вместе? Свободнее жить одному. Я могу ложиться в восемь утра и вставать в двенадцать ночи. И ни отнюдь…

ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Оно, конечно, может быть, это и умно, только, кроме ума, все-таки должны быть и доброта, и совесть…

СУПОНЬКИН. Извиняюсь. Что такое совесть? Провинциализм. А доброта – идеализм. Очевидная идеологическая невыдержанность. А у меня миропонимание с точки зрения материализма, капитализма, так сказать, денег, рубля… все от рубля… И странно слышать о какой-то совести… (Хихикает.)

МИША. А вы партиец?

СУПОНЬКИН (вздыхая). К сожалению, нет.

МИША. Какое же вам дело до идеологии?

СУПОНЬКИН. То есть как – какое? Надо же чем-нибудь жить. Впрочем, что значит партийный? Я без билета, а коммунистичнее самих коммунистов. Я даже коммунистам указываю, что у них отсутствует стопроцентная идеология. И меня все боятся… (Наступая.) Вы слышите?

МИША. А знаете, если раньше Скалозубы были военные^{258}, то теперь вы Скалозуб идеологии…