Текст книги "Трудный переход"
Автор книги: Иван Машуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)
С земляками поговорить откровенно он стеснялся. Слишком уж хорошо было им всё о нём известно. Мет, думал Егор, тут нужен человек посторонний, который бы рассудил всё здраво и помог разобраться в том, что Егору самому было неясно. В копне концов Веретенников решил поговорить с Климом Поповым.
Клим, как всегда, был чисто выбрит и подтянут. Поэтому и Егор, собираясь к Поповым, привёл себя в порядок, достал из своего зелёного сундучка чистую рубаху.
Из деликатности, свойственной простым и душевным людям, ни Клим Попов, ни его жена не задавали Егору никаких вопросов. Но на этот раз Клим спросил, почему Егор так долго не заходил. И Егор, словно его прорвало, стал рассказывать о приезде крутихинского Анисима Снизу, о вестях, привезённых им из деревни, и о своих думах по этому поводу. На столе шипел самовар, Клим и жена его, отставив чашки, смотрели на Егора так, словно видели его впервые. А Веретенников говорил нм о себе такое, чего раньше не рассказывал. И как его неправильно обвинили в укрывательстве преступника, как дали твёрдое задание по хлебозаготовкам, потом отменили, как заподозрили в содействии кулакам, прятавшим хлеб…
– Как у меня амбар-то силой открыли, тут уж я не стал дожидаться, покуда со мною ещё хуже чего-нибудь не сотворят, и уехал, – закончил Егор.
Клим с минуту сидел молча, задумавшись.
– Да-а, – проговорил он неопределённо.
Была какая-то неясность в словах Веретенникова, в то же время Егор, как видно, мужик честный. Иначе зачем бы он стал рассказывать о себе так подробно малознакомому человеку? Клим подумал, что вовсе не сочувствие его нужно Веретенникову, а нужен какой-то совет, но в чём и как – он не знал. Клим стал сам расспрашивать Егора, и постепенно перед ним раскрылась картина всей предшествующей жизни сибиряка. Сам деревенский человек, Попов очень хорошо понял Веретенникова.
– Да, брат! – повторил он уже более твёрдо. – Я, конечно, в Крутихе вашей не бывал, но думаю, что жизнь-то ведь везде одинакова. Ты, Егор, наверно, оттого пострадал, что посерёдке оказался.
– Как это? – не понял Егор.
– А вот, знаешь, бывает, что в лесу пень на дороге торчит. Какая телега ни поедет, всё равно его колёсами заденет… Выходит, ему больше всех и достаётся, этому пню.
– Эка, сравнил! – нахмурился Егор.
– Ты уж, Клим, чего-то не то сказал, – мягко проговорила жена лесоруба, конфузливо посмотрев на гостя.
– Ничего, зато так-то понятнее, – продолжал Клим. – Жизнь по новой дороге у вас в деревне пошла, а ты ей мешал, вот как я понимаю…
– Не мешал я, – обидчиво проговорил Егор.
"Эх, напрасно я начал разговор этот, – подумал он с досадой. – Разве они поймут?"
– Ну хорошо, положим, что не мешал, – миролюбиво согласился лесоруб. – А тогда почему же к тебе такое отношение было? Всё-таки зря на человека не понесут, не верю я этому. Тем более что секретарь партячейки твой зять, родня тебе. Не мог он ни за что ни про что напуститься на человека. А скорее всего было так: ты сам не знал, куда тебе идти.
– Да и теперь не знаю, – с горечью вырвалось у Егора.
– Вот видишь, – подхватил Клим. – А надо знать. Ты с кем думал жить? С кулаками?
Егор молчал, не зная, что ответить.
– Или ты думал жить с бедняками?
– Я хотел сам по себе жить, – сказал Егор. – Кому до этого какое дело?
– Э, нет, друг, – покачал головой лесоруб. – Время сейчас не такое. Надо к чему-нибудь одному приставать. А болтаться посерёдке… Да вот ты попробовал, – и Клим насмешливо взглянул на Егора. – А теперь как же дальше? Без людей-то не проживёшь. А люди, вот они: одни в одну сторону тянут, а другие в другую. Борьба меж ними. Тут и смекай, где тебе быть, с кем идти…
Егор молчал, обдумывая сказанное Климом.
– Ты на меня не обижайся, что я про пень помянул, – продолжал лесоруб. – Пни-то не такие ещё есть, покрепче. Вот в деревне у нас был один кулачище – этот уж всем пням пень! А ты человек, я вижу, трудовой и надо тебе быть со всеми трудовыми людьми. Зачем же от них-то отделяться?
Егор медленно поднял голову, лицо его просветлело.
– Это правда, – выдохнул он.
– Ну ладно, – махнул рукой Попов. – Чай будем пить. Эх, а самовар-то остыл! – воскликнул он. – Хозяйка, а хозяйка, ты чего же это самовар-то проспала?
Жена лесоруба, улыбаясь Егору, схватила со стола самовар, отнесла его к печке и стала раздувать. Скоро он опять зашипел. Они снова пили чай, беседуя о разном.
– Завтра у нас в посёлке собрание, приходи, – говорил на прощанье Егору Клим. – Послушать тебе будет интересно.
Егор обещал.
Вернулся он из посёлка на Штурмовой участок затемно. В бараке многие уже спали. Наутро Веретенников, Влас и Тереха, как обычно, вышли на свою деляну.
После постройки барака и работы на просеке сибиряки сделались настоящими лесорубами. Бригадиром у них был назначен Парфёнов. Но таких бригад – из трёх человек – стало много на лесоучастке, и сибиряки ничем не выделялись среди других вербованных. Из прибывших на участок комсомольцев тоже составились бригады рубщиков. Девушки работали на штабелёвке.
Сибиряки валили на своей деляне лес. Тереха шёл впереди, показывал рукою, какую лесину надо пилить. Он был молчалив. Бывали дни теперь, когда Парфёнов не произносил и десяти слов. Он тоже, как и Егор, думал свою упорную думу. Тереха начинал убеждаться, что поступил до крайности легкомысленно, покинув Крутиху и дом. Главное, о чём он думал, это были слова сына, Мишки, переданные Анисимом Снизу; если-де батька скоро не приедет домой, уйду в колхоз.
"И уйдёт, – рассуждал Тереха сам с собою. – Ему что, не он наживал хозяйство. И эта хороша, – негодовал он на жену. – Нет, чтобы отговорить парня, она ещё, смотришь, поддакнет. Все они, бабы, такие". Терехе нестерпимо было думать о своевольстве сына.
Молчаливые, полные тревожных дум, пилили, валили дерево за деревом Парфёнов и Веретенников, работая двуручной пилой. Влас попрежнему обрубал сучья. Он стал как будто попроворнее. Былая сонливость словно слетела с него. И одежда на Власе сидела теперь вроде бы аккуратнее. Осенью он купил в лавке новую тёплую шапку, чем несказанно удивил Тереху и дал повод Никите Шестову для новых шуток над приятелем.
– Кум, – говорил Власу Никита, – уж не жениться ли ты задумал?
Но Милованов в ответ только улыбался.
Вечером, закончив работу, Веретенников поужинал и отправился в посёлок. По дороге его нагнал молодой мужик с русой бородкой, показавшийся Егору знакомым. Потом он сообразил, что мужик этот живёт с ним в одном бараке.
– На собрание? – спросил тот, поравнявшись с Егором.
Веретенников кивнул.
– Коммунист? – задал молодой мужик новый вопрос.
– Чего? – не понял Егор.
– Ты, спрашиваю, коммунист? Партиец?
– Не-ет… – протянул Егор.
"Выходит дело, собрание-то коммунистов. А я чего туда попёрся?" – подумал он, но делать было нечего. Они пошли рядом. Егор посматривал на своего спутника, но тот шёл молча. В посёлке у одного из бараков толпились лесорубы. В осенних сумерках фигуры людей двигались, переходя с места на место; было холодно. Вспыхивали огоньки самокруток. Егор и молодой мужик подошли, поздоровались. Тотчас же отошёл от других и приблизился к Егору Клим Попов.
– Пришёл? – спросил он. – Ну вот и хорошо.
Егор увидел Трухина, Черкасова, Викентия Алексеевича Соколова. Показался из барака председатель профсоюзного комитета – рубщик Москаленко и пригласил всех заходить. Егор и Клим стояли рядом. Потом они через небольшой коридор прошли вместе со всеми в обширное помещение с рядами скамеек и стульев в нём. Впереди была сцена, а над нею протянуто красное полотнище. На полотнище – надпись: "Товарищи! Выполним пятилетку в четыре года! Выше темпы лесозаготовок!" На стенах всюду висели портреты вождей. Егор, усаживаясь рядом с Климом, потихоньку осматривался. Люди занимали места. Они переговаривались между собою, перебрасывались шутками. Егор смотрел на всё это с большим любопытством. Как видно, тут многие давно и хорошо знали друг друга. Прошёл бородатый Филарет Демченков. Даже под ватником заметны были могучие лопатки и богатырские плечи сплавщика. Егору приходилось бывать на собраниях в своей деревне, но тут, как ему казалось, было всё строже, больше порядка. Вся производственная жизнь кадровых рабочих леспромхоза, их интересы, их духовная деятельность сосредотачивались в посёлке на Партизанском ключе. Здесь была дирекция, партячейка, профсоюзный комитет, клуб, библиотека. Не беда, что всё это размещалось в бараках, бревенчатых строениях, на вид весьма неблагоустроенных. Именно отсюда протягивались нити руководства и влияния на лесоучастки. Впоследствии Егор под воздействием главным образом рассказов Клима Попова кое-что из этого уяснил себе, а сейчас он лишь оглядывался по сторонам да слушал, что говорили вокруг. Люди затихли, когда поднялся секретарь партячейки и объявил открытым "партийное собрание с привлечением беспартийного актива". Егор смотрел вперёд, где за столом сидел избранный президиум из трёх человек. Среди них был Трухин. Степан Игнатьевич, когда председатель собрания Москаленко дал ему слово, просто изложил свои мысли насчёт новых рабочих, пришедших в леспромхоз.
– Новых рабочих надо воспитывать трудом, социалистическим соревнованием, – говорил он. – А вот как нам соревнование организовать – об этом следует хорошенько подумать. Мало, чтобы соревновались коммунисты, комсомольцы, кадровые рабочие. Надо нам новых рабочих иметь в виду, в особенности вербованных крестьян…
Сбоку от президиума сидел Черкасов. Он настороженно слушал Трухина. Словно чего-то боялся. Один за другим выступали рабочие. И вот оказывалось из этих выступлений, что в леспромхозе не всё ладно. И Егор замечал, как Черкасов волновался.
– Я, конечно, беспартийный, но кое-что скажу, – густым басом гудел Филарет Демченков. – Товарищ директор, – повернулся он к Черкасову, – вы бы хоть один раз по делянкам проехали, поглядели бы, как народ лес рубит. Делянки же захламляются!
– На это десятники есть! – крикнул Черкасов. – Начальник участка!
– Десятники само собой, а вы у нас руководитель, за всем должны смотреть. Лес-то ведь наш, его беречь надо…
Когда Черкасов прерывал ораторов, Москаленко явно неодобрительно на него поглядывал.
– Товарищ Черкасов, к порядку, я вам дам слово, – сказал он однажды строго, и директор подчинился.
Егор, глядя на Москаленко, удивлялся про себя. "Ну и сила у этого мужика, – думал он, – смотри-ка ты, директора не боится, осаживает".
Клим Попов вытащил маленькую книжку, карандашик, стал что-то писать. А Егор всё смотрел туда, где рабочие говорили о вещах для него новых и потому необыкновенных. О лесе, о рубке и трелёвке они рассуждали так же, как мужики о своей пашне. Но Егора больше всего поразило не это. "Как они смело начальство-то ругают!" – удивлялся он. До сих пор Веретенников слыхал только, что разные начальники распоряжались и при этом, само собой разумеется, ругались. А здесь досталось от рабочих и самому директору леспромхоза. Почти все рабочие, критикуя неполадки, вносили какие-нибудь предложения:
– Надо писать плакаты, чтобы все знали, кто хорошо работает, а кто лодыря гоняет.
– С черепахой, с самолётом!
– Переходящее знамя завести..
– Доклад устроить о социалистическом соревновании – чтобы вся масса знала!
Среди других выступал и Клим Попов. Он говорил о том, чтобы все рабочие стали ударниками.
Собрание затянулось, но зато высказались все, кто хотел. Когда стали голосовать поступившие предложения, Москаленко сказал:
– Голосуют только члены партии.
Егор смущённо опустил руку и увидел, что сидевший с ним рядом Клим Попов поднял свою крепкую ладонь.
XXV
Комсомольцы вывесили стенгазету. Много потрудились над ней. Разрисовали красками. Коле Слободчикову было очень интересно, кто подойдёт первым, как она понравится. И его удивило, что первым появился у газеты не какой-нибудь бойкий паренёк или любознательная девушка, а серый и неприметный на вид мужичок, вероятно из вербованных. Длинное туловище на толстых ногах, сухонькое, безволосое лицо, маленькие глазки. Он так и впился в газету и читал заметки, шевеля губами.
Колю это умилило. "Таких вот и надо нам просвещать!"
– Что, папаша, интересно? – спросил первого читателя владивостокский комсомолец.
Мужик повернулся в его сторону и осклабился.
– А как же, – сказал он. – Нынче все про интересное пишут. Не при старом режиме!
Слободчиков самодовольно улыбнулся.
– Вы, как видно, кое-что понимаете, папаша, – сказал он, желая его похвалить. – Разбираетесь в политике.
– А без этого нынче нельзя, – наставительно ответил мужик.
– Ваша фамилия, товарищ? – важно спросил комсомолец.
– Храмцов, – тихо ответил мужик.
Да, это был Корнеи Храмцов. Много воды утекло с тех пор, как он убежал с постройки железной дороги, обокрав растратчика. Много он поколесил по городам и новостройкам и кое-чему научился.
Главное – поддакивать начальству, а ещё важнее – подлаживаться к комсомольцам. Это такой зубастый народ, что в споры-раздоры с ними лучше не суйся. И он усвоил обращать к молодёжи только улыбчивое лицо. А накостные свои дела делать исподтишка.
Когда к газете подошли лесорубы, он отошёл в сторонку и, оставшись в тени, наблюдал.
Накануне прошёл слух, что рабочим снизят хлебную норму. Пустил его сам Храмцов. И теперь прислушивался, заговорят ли на этот счёт вербованные. Заговорили! Прочитав заметки в стенгазете, кто-то проворчал:
– А про главное-то нету! Про хлебушко…
– А что про хлебушко? – сразу вступился Слободчиков. – Тут прошли слухи, будто снижают лесорубам хлебную норму. Чепуха. Решено снизить лодырям и повысить ударникам. Кто больше работает – тому и больше!
– Вот правильно, – поддакнул Храмцов и вызвал одобрительный взгляд комсомольца.
– А вот мне по природе вдвое больше надо! – прогудел вдруг Тереха.
– Ну что, и дадут, если норму рубки перевыполните.
– Сначала поработай, потом поешь? Нет, брат, ты меня заправь сначала, потом я поработаю! Когда серёдка сыта, и краешки играют!
– Да ведь голодных у нас нет. Разве вы голодны?
– Я не за себя…
Тереха из-под мохнатых бровей неодобрительно смотрел на Слободчикова, а тот с не меньшей неприязнью на него.
"Кулацкая образина, – думал Коля, – сразу видно, даже по обличию, где кулак, а где бедняк". И, сравнив могучую фигуру Терехи с униженной внешностью Храмцова, решил, что в его тощем теле наверняка скрывается бедняцкая душа.
"Своевольник ты, – думал Тереха. – Мало тебя родитель драл за вихры – надо мной насмешничаешь".
"Вот я его сейчас выявлю", – решил Слободчиков.
– Это кулаки хлеб припрятали. Думали постращать рабочий класс голодом, а мы не испугались – да сами их крепче настращали!
– Во-во, утеснили мужика – и остались без хлеба!
– Утеснили не мужика, а кулака! Это кулацкие разговоры!
Тереха многое терпел, но когда его принимали за кулака – этого он снести не мог. Кто-кто, а он-то знал, что такое кулак и что такое трудовой крестьянин. Кулак – это мироед, хапуга, человек неправедной жизни…
– Ты, наверно, кулака сроду и в лицо не видал! – взревел он. – Молоко на губах не обсохло, а туда же…
– Не видал, так вижу!
– Вот я тебе буркалы прочищу, чтоб ты правильно видел! – двинулся на комсомольца Тереха.
Колю заслонили ребята. Тереху схватили за рукава сибиряки. Корней Храмцов, видя, что дело принимает шумный оборот, бочком, бочком выскользнул из толпы и исчез. Пусть без него разбираются.
Разбирались довольно долго. Крутихинцы, уведя Тереху в барак, вразумляли его.
– Чего это ты, дядя Терентий, с комсомолами схлестнулся? – корил его Анисим Снизу. – Нешто не знаешь, что это не полагается? У нас вот в Крутихе разве кто с ними связывается? Это же такие зубоскалы – им только палец сунь… Для красного словца не жалеют матери и отца! Такая уж эта организация: как попал какой парень или девка в неё, так, на тебе, уже не просто парень или девка, а "передовая молодёжь"! Ничего старого уж не признаёт. Свадьба – так без попа, любовь – без отцовского дозволенья. Чуть поперёк своим же детям скажешь – они тебе сейчас: "Вы, папаша, своё отжили, так не мешайте нам идти вперёд". Что поделаешь? Мы ведь тоже в своё время со стариками-то спорили… Помнишь, как ты батяню своего на горбу таскал? Тогда ещё старая сила пересиливала… А теперь, видать, молодая верх берёт!
– Вот я ему возьму! Я ему покажу, чей верх…
– Это кому же?
– Да Мишке же, чертогану, своевольщику… Дай только срок, вернусь, я об него все кнуты-палки обломаю!
Крутихинцы расхохотались, поняв, откуда такая злость на незнакомого парня взялась у Терехи. Ведь Коля Слободчиков поначалу чем-то напомнил ему сына.
А Слободчикова тем временем "взяли в оборот" комсомольцы.
– Чудак ты человек, нам вербованных надо воспитывать, а ты их дразнишь! – говорил ему спокойный Витя Вахрамеев.
– Не могу я замазывать классовые противоречия! – кипятился Коля. – Разве у вас вокруг чуждого элемента нет?
– Есть, конечно… Но где? В ком? Надо разобраться.
– Да кто он такой по анкете?
– Середняк вроде… вербованный.
– Все вербованные держат камень за пазухой, – в горячности говорил Слободчиков. – Они так и норовят чем-нибудь подковырнуть, задать ехидный вопрос. Ты думаешь, зря они из деревни уехали? Все они подкулачники.
– Не все! – возражал Вахрамеев. – Есть среди них батраки бывшие, есть кандидаты партии. Да и этот Парфёнов. Что он тебе? Работает хорошо.
– Не защищай ты их! Тоже мне защитник нашёлся! – Коля фыркнул и сердито посмотрел на Витю.
Друзья готовы были поссориться.
– Некомсомольские, непартийные твои рассуждения! – доказывал Слободчиков Вахрамееву. – С такими рассуждениями недалеко и до оппортунизма. Смотри, Витька! Я тебе сейчас здесь это по-дружески говорю, а дойдёт дело, скажу по-другому и в другом месте! – не сдавался Коля. – А в этом бородатом верзиле не один, а два кулака сидят!
– Да, кулака у него два, и здоровых. Как он их поднял-то… беда!.. – пошутила Вера, стараясь примирить друзей. – А вы знаете, ребята, что этими кулаками он неплохо деревья валит и брёвна катает?. Надо, чтобы за нас были такие кулачищи, а не против нас!
Долго продолжалось обсуждение фигуры угловатого мужика, в чём-то не согласного с комсомольцами. Но уж никто, конечно, и не вздумал обратить внимание на другого мужика, любителя почитать стенгазету, что пробирался тем временем в дальние бараки и шептался с какими-то людьми. Он прятал нечто за пазуху и становился толще; незнакомцы что-то доставали из складок своей одежды и становились тоньше.
Когда он пошёл по посёлку, медленно, точно опоённый конь, в животе у него что-то булькало…
– Эй, Егор! Дядя Терентий! – вбежал к своим землякам Никита Шестов. Лицо у него было хитровато-весёлое, в руках – плоский жестяной бачок со спиртом. – Давай! Зальём нуждишку! Выпьем! Смотри-ка, чего я достал! Из-под полы… заграмоничный…
Он был уже выпивши. Егор Веретенников понюхал спирт.
– Да, не наш, запах тяжёлый.
– Стоит ли? – сказал Анисим.
Но Тереха, Егор и Никита уселись на нарах. Разбудили Власа.
– Пей, Егор! – требовательно протягивал Никита чашку с разведённым спиртом Веретенникову. – Начинай, дядя Терентий, – обращался он к Парфёнову, – развеселимся!
Водка стояла тут же, на нарах. Тереха не торопясь взял чашку, подул на неё и выпил. Выпили и Егор с Никитой. Не отстал и Влас. Завязался громкий разговор.
Никита спрашивал Егора, что тот будет делать, когда сезон кончится, – здесь останется или домой поедет?
– Не знаю! – выкрикнул Веретенников и покрутил головой. – Я покуда ничего не знаю. Обида у меня на Гришку…
– Долго ты её таишь, – сказал Никита. – А, ну ладно! – махнул он рукой. – Чёрт её бей! Споём песню! Запевай, Егор!
Егор запевал:
Отец мой был приро-о-дный па-а-харь,
А я-я…
– А ты – уж не знаю, кто, – смеясь, перебил его Никита. – Ни крестьянин, брат, ты, ни рабочий…
– А верно! – снова покрутил головой Егор. – Давай тогда другую.
Ой да ты, кали-инушка-а, разма-а-ли-инушка-а…
Егор покачивался. Тереха сидел прямо; выпивая, он трезвел. Влас расплывался в блаженнейшей улыбке. А Никита весь находился в движении.
– Моя баба скоро сюда приедет, – вдруг сказал Влас. – Вот оно письмо. Грозится! – и он помахал конвертом.
– Да неужели? – удивился Никита. – То-то ты, брат, новую шапку купил! А я свою бабу тоже вызову. Здесь останусь! – решительно объявил он.
Сибиряки принялись горячо обсуждать интересовавший их вопрос о возвращении или невозвращении в Крутиху.
И неожиданно в их нестройный хор вмешался посторонний голос.
– Эх-ма, да не дома! Вот уж мне деревенщина! Куда ни попадёт – всё её домой тянет: от калачей-пряников на чёрные хлеба! Чего вы там не видали в своей Крутихе-то?!
Это подал голос ввалившийся в барак лесоруб Спирька – молодой тонкоголосый мужичонка из вербованных. В последнее время он то и дело привязывался к сибирякам, подлипал к ним. Всё сбивал собраться в артель да ехать куда-то с ним на новые стройки, за большими заработками.
Вот и сейчас он хлопнул на стол бутылку спирту и сказал:
– Пей за моё здоровье – секрет открою!
Крутихинцы выпили. Дарёное – чего не выпить. Раз человек ставит – зачем отказываться.
– Не в деревню надо ехать вам. В Камчатку – вот куда! – тонким голосом крикнул Спирька. Лицо его после выпивки покрылось красными пятнами, а глаза помутнели. – В Камчатке такие нужны – двужильные. Невода тянуть. Красную рыбу ловить. Там её столько с моря-окияна в речки прёт, что жители граблями гребут! Когда сезон, путина, – ешь доволя! Пей доволя! Деньга идёт сдельно, с улова. Тамошние рыбаки деньжищ этих не знают куда девать! И опять же спецовка не то что здесь – ботинки да ватники. Там, брат, одна спецовка капитал! Сапоги – аж до пупа, с завязками. Плащи – брезентовые с капюшонами. Полный ватный костюм… Эх, братцы, кроем всей партией! Пей моё здоровье!
– Чего-то ты больно щедрый, ай чего казённое пропиваешь? – покосился на него Парфёнов. Этот молодой мужик сразу ему не понравился – пустельга.
– Сапоги пропиваю! – покрутил головой, ловко вертевшейся у него на тонкой шее, залихватский Спирька.
– Босой будешь лес-то рубить?
– Зачем это босой? Государство спецовку даст! Новенькую… Как по закону! Рабочего человека у нас, брат, не обидят!
– Зачем же тебе давать? Опять пропьёшь.
– А и пропью! Только не здесь, а на новой стройке! Когда мне новую спецовку получать! Вот как здеся. Завтра должны мне что положено выдать, а что я с собой с Магнитки привёз, то я сейчас ликвидирую! У меня же не склад – вещевой мешок!
– Значит, ты со стройки да на стройку до первых сапог? – усмехнулся Тереха.
– Ага! Как сапоги получил – так и айда! С Магнитки на Иман, с Имана на окиян! Вот он я, весь таков! Хочу всю Расею посмотреть. За молодые годы все стройки обежать! А потом уж на одном месте стариковать буду!
– Да ты ж, значит, летун, Спирька?!
– Летун! Я летун – человек лёгкий. Я не кулак, не скопидом! Я жизнью пользуюсь, как мне дала советская власть. Всеми благами – всласть!
– А вот по шее тебе не накласть?! – встал вдруг Тереха. – Брысь от нас! Понял?
И вид Парфёнова был столь грозен, что Спирька, подхватив недопитый спирт, выскочил из барака как-то смешно, на полусогнутых ногах.
Крутихинцы долго пьяно хохотали.
Затем завели спор-разговор о несправедливостях жизни.
И по всему выходило так, что власть у нас самая справедливая, а вот люди ведут себя не так, не по справедливости. И если бы все жили как полагается, по честному труду – какая бы хорошая жизнь была!
Вошёл незаметно Корней Храмцов и прилёг на нарах. Он внимательно слушал пьяный разговор мужиков, и чем дольше слушал, тем больше злился. Никто не ругал ни власть, ни колхозы… А ведь, оставшись одни, могли бы дать языкам волю!
Ему очень нужно было выяснить – кто здесь, среди этого разного народа, может быть ему другом, кто врагом. И всё не мог увериться.
Вот этот жилистый, бородатый мужичина. Ведь это что твой медведь. Такой пойдёт ломить, только подними его… Эх, сила!
Он смотрел с завистью на Тереху и боялся подойти к нему со своей дружбой. А ну как ошибёшься? Такой ведь и подомнёт, как медведь… У него нет этого деликатного понятия, как у комсомольцев…
И в это время комсомольцы вошли в барак.
По всей стране в эти дни проводился сбор средств в фонд индустриализации страны, как писалось в стенгазете. Вот комсомольцы и пошли с подписными листами.
В барак к сибирякам пришли именно Слободчиков и Вахрамеев, потому что после горячего спора всё же решено было, что Коля должен помириться с бородатым мужиком. Выяснить его подлинное лицо как раз и поможет проводимое "мероприятие". Как он отнесётся к сбору средств в фонд индустриализации? Если настоящий кулак – постарается сорвать, будет против.
– В фонд индустриализации? Как же, читал в газетке. С нашенским вам удовольствием! – изогнулся Храмцов, доставая потёртый кошелёк и вынимая из него засаленные, помятые трёшницы. В животе у него уже не булькало. И был он тощ по-прежнему.
Скрюченными пальцами он взял перо и расписался, положив несколько трёшниц прямо на подписной лист с разукрашенным заголовком, где картинно были изображены дымящиеся трубы заводов и красные флаги.
Завидев ребят, сибиряки прекратили свой разговор, и тот самый бородач, который поднял кулачищи на Колю, вдруг, завидев его, осклабился и, растопырив руки, заорал:
– А, крестничек, сынок! Иди в кумпанию! Да иди, иди, не бойся! Не гнушайся мужиками!
– Иди, Коля, – подтолкнул его Вахрамеев, – видишь, мириться зовёт.
И Коля сделал было неуверенный шаг. Но в это время Вера, схватившись за щёки, проговорила:
– Товарищи, да ведь он пьян!
– И все они пьяны, – отшатнулся Коля.
– А ну, айда, ребята, садись с нами! – орал Тереха и делал загребающие движения руками.
– Товарищи лесорубы! – крикнула Вера, подойдя к столу и увидев кружки со спиртом. – Что вы делаете? Ведь завтра же на работу вам… Завтра не выходной!
– А ништо…
– Всю работу не переделаешь!
– Если не погулять, чего ж тогда и работать!
Оглядевшись, комсомольцы обнаружили, что пьяны не только сибиряки, но и другие лесорубы, что вваливались в двери, как мешки. Падали на пол, на нары. Иные тут же, свалившись, храпели. Другие, поднявшись, лезли с пьяными объятиями.
Завидев подписной лист, сыпали горстями мятые денежные бумажки.
– Денег? Дадим! – орал Тереха. – Ты только уважь мужика, он тебе всё отдаст. Последнюю рубаху… Выпей, выпей со мной, я тебе сто рублей дам! – тыкал он жестяной кружкой в плотно сжатые губы Коли Слободчикова.
– Нет! – отрезал Коля, – мы принимаем деньги только у тех, кто даёт сознательно… А так – нет, нет, не надо!
Оскорблённый в самых святых чувствах, он свернул подписной лист и вышел из барака. За ним выбежала Вера, и едва вылез из объятий мужиков Вахрамеев.
Всклокоченные, потные, злые, комсомольцы зашли в другой барак. И там шла пьянка вовсю. И дым, и ругань, и топот ног, и песни…
– Срыв, полный срыв всего мероприятия, – говорил Слободчиков, стоя в дверях. – И всё этот бородатый затеял! И сибиряки эти с ним заодно. Он ведь бригадиром у них… От них и пошло!
– Что мне делать? Я пропала… Не выйдут завтра на работу! – ужасалась Вера. – Уж если лесорубы начали пить… я-то знаю, что это такое!
– Сама виновата – не ставь в бригадиры беглых кулаков! Мы об этом вопрос поставим! – вынес суровый приговор Слободчиков.
Витя Вахрамеев не возражал. Он был сражён, убит, обескуражен.
– Ай, ай, ай! Что делается, что творится! В холодную бы зачинщиков! – сокрушался Корней Храмцов, стараясь быть на виду у комсомольцев.
XXVI
Пьянка в бараках наделала много шуму. Почти никто из вербованных не вышел на работу. Стало известно, что между вербованными и комсомольцами на Штурмовом участке чуть драка не произошла. А кое-кто уже разносил слух, что драка была… Трухину, как начальнику лесоучастка, пришлось со всем этим разбираться. Он пришёл на Штурмовой утром. Гулянка же, начавшись накануне вечером, продолжалась всю ночь. Нестройные, громкие, а то и просто дикие звуки, перебиваясь, неслись из бараков. Мужики вылезали наружу, совались головами куда придётся, теряли шапки и рукавицы. На эту картину, стоя чуть в стороне, смотрел председатель профкома рубщик Москаленко. Он тоже только что сюда явился.
– Видал, яку тут постановку зробили? – усмехнулся Москаленко, заметив Трухина. – От черти, дорвались…
К Трухину подбежал Коля Слободчиков.
– Сволочи! – крикнул комсомолец. – Явная вражеская вылазка! Даже некоторые комсомольцы попались на удочку классового врага, напились и не вышли на работу!
Коля стал сердито перечислять по фамилиям комсомольцев, которые принимали участие в попонке.
– Поставим вопрос о них на комсомольском собрании. Поисключаем к чёртовой матери из комсомола, будут знать!
– Погоди, не горячись, – сказал ему Трухин. – Лучше объяви-ка своим комсомольцам: пускай идут все в третий барак.
Слободчиков пошёл собирать комсомольцев, а к баракам уже подъезжал Черкасов. Он приехал в лёгкой тележке.
– Что тут такое происходит? – издали закричал Трухину Черкасов. – Мне передавали, что драка, поножовщина? С этими вербованными мы ещё наплачемся, – говорил он, подходя. – Ты, Степан Игнатьевич, как будто их идеализировал? Вот полюбуйся! Навербовали разной швали неизвестно откуда! – Директор леспромхоза был сильно раздражён. – Теперь от этого пришлого народу жди разных неприятностей!
– Какой же этот народ пришлый? – возразил Черкасову Трухин. – Он не пришлый, а присланный по организованной вербовке и по комсомольской мобилизации.
– Да тут, я уверен, беглые кулаки есть! – вскричал Черкасов. – Какая же это организованная вербовка?
– А что же, и есть, и даже, может быть, сейчас, когда ты это говоришь, кулаки тебя слушают. Но это ничего не доказывает. Кулаки могли проникнуть и в среду крестьян, присланных по организованной вербовке. А чего ты хочешь? – Трухин прямо взглянул на Черкасова. – Ты хочешь, чтобы наш леспромхоз был каким-то райским уголком, избавленным от классовой борьбы? Чтобы тут была тишь и гладь? Нет, Павел Петрович, так, пожалуй, не выйдет! Есть и будут проявления классовой борьбы, может быть ещё более острые. К этому надо быть готовым. А с нынешним случаем следует хорошенько разобраться…
– Да, да, обязательно разобраться! – ухватился за новую мысль Черкасов. – Наказать виновных!
Но подлинного виновного во всей этой истории не так-то легко было обнаружить.
Трухин прежде всего позаботился, чтобы на лесоучастке люди вышли на работу. Когда взволнованные всем происшедшим комсомольцы собрались в третьем бараке, он им сказал просто:
– Никакого митинга мы с вами устраивать не будем. Берите сейчас пилы, топоры – и на работу!
– Айда, ребята! Пошли! – зашумели комсомольцы.
С гомоном они выбежали из барака. К ним пристроились рубщики из крестьян и кадровые рабочие. К середине дня почти все на лесоучастке вышли на работу.
