Текст книги "Копья летящего тень. Антология"

Автор книги: Иван Панкеев

Соавторы: Ольга Дурова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

Михалыч не зря считался классным экстрасенсом или, как его называли проще – магом, а сложнее – сенситивом. В первые же минуты, еще на остановке, окинув меня придирчивым взглядом, он спросил:

– И давно это с тобой?

– Что? – не понял я вопроса.

– Ну, не знаю точных проявлений – наверное, слабость, усталость, выжатость, недомогание. У тебя рыхлое и очень маленькое биополе, на грани обморока.

– Обморок был вчера, – простодушно признался я, забыв об уговоре с Макаровым не раскрываться перед Михалычем до тех пор, пока тот не войдет в квартиру.

– Так–так–так… – застрекотал Карасев, и я понял, что теперь уже не отвертеться, придется рассказывать обо всем, как на духу.

Спасти меня мог только Макаров. Что он, блюдя не столько мои, сколько свои научные интересы, и сделал.

– Георгий Михайлович, – мерно загудел он, – наш друг переехал в новую квартиру, и надеялся, что вы подскажете ему, как лучше разместить мебель.

Я понял, что начинается игра, течение которой надо держать на контроле: иногда два доктора доходили до колкостей и затем подолгу не общались.

– Но, коллега, это ведь и в ваших силах, – моментально парировал Карасев.

– Не сочтите за лесть, коллега, но мне доставляет истинное удовольствие наблюдать за вашей работой, – не остался в долгу Макаров.

– А еще лучше – выпить водочки, пока она там не закипела, – вставил я не в унисон и не по теме первое, что пришло в голову, лишь бы прервать их взаимные «реверансы».

– А что, по рюмочке–другой нам очень даже показано, особенно по субботам, – подхватил Михалыч.

Мы уже входили в подъезд.

Как пес, попав в незнакомую обстановку, долго и осторожно принюхивается, так и Карасев, смешно вытянув короткую шею и наклонив голову набок, словно прислушивался–приглядывался к происходящему в квартире, к стенам, потолку, коврам, мебели.

– М–да, батенька, у вас тут как Мамай прошел.

– В каком смысле? – сделал я вид, что не понимаю, о чем речь. Хотя, собственно, никакого вида делать и не надо было, я действительно не понимал, что происходит в моей квартире, почему встревожены мои приятели – уважаемые врачи.

– Полагаю, Леонид Иванович уже кое–что сказал вам, – испытующе посмотрел на меня Карасев.

– Нет, не успел, – пришел на выручку Макаров, избавив меня от необходимости лгать, – я сразу же попросил Ивана позвонить вам, потому что для меня здесь много неясного.

– Да–да–да, – застрекотал Михалыч, вероятно, обдумывая: есть ли во фразе Макарова ирония, или же ее там нет. – Да–да–да… неясного и темного…

– А мне–то кто–нибудь что–нибудь скажет? – вполне искренне возмутился я. – Квартира–то моя, жить тут мне, а я, выходит, ничего не знаю?!

– Ну, особо знать и нечего, – профессионально заулыбался Карасев, – вы подверглись психическому нападению. Обыкновенная вампирическая атака на ваше биоэнергетическое поле. Слышали о вампирах?

– В общих чертах, – развел я руками, – кровь сосут по ночам…

– Это другие, – оборвал меня Карасев, беря за локоть и увлекая на кухню. – Где тут обещанная водочка?

Наверное, как раз про таких врачей сочинены самые страшные анекдоты: о соленом огурце во время операции и прочие. А может, давал себя знать опыт: отвлечь пациента, успокоить, представить случившееся обычным, не стоящим нервов, делом.

За столом, нахваливая принесенные Макаровым салаты, Георгий Михайлович продолжал рассказывать об энергетических вампирах, или, как он по–научному называл их, саперах; при этом подчеркивалось, что вампиризм чаще всего – явление неосознанное: просто эти люди, не желая подпитываться из окружающей среды, от земли или космоса, воруют жизненную энергию у других. А те, у кого они эту энергию крадут, называются, соответственно, донорами.

Но есть и осознанные, умышленные воры – истинные злодеи. Выбрав жертву, обладающую значительным потенциалом, такие вампиры могут даже разорвать чужую энергетическую оболочку. Тогда они способны вычерпать всю энергию или через раппорт–психический кабель, или через направленный поток; а в результате человек теряет силы, заболевает и нередко даже умирает.

– Так вот, мой дорогой, к вам это тоже имеет некоторое отношение, – не переставая жевать, продолжал Георгий Михайлович, – в том смысле, что вы и ваше жилище подверглись подобной атаке. Более того – ауру слизывали даже с вещей: к примеру, кресло, диван, или вот этот чайник – почти «лысые», без «короны». Как вы думаете, Леонид Иванович, что бы это значило? Такого обычно не бывает…

– Я тоже в затруднении, – не сразу ответил Макаров, – но определенно ясно, что, во–первых, акция была сознательной, и, во–вторых, пока мы оба здесь, надо попытаться выстроить защиту. Кажется, Ивану есть о чем нам сказать…

После моего рассказа о вчерашнем вечернем случае Михалыч сразу возбудился, жестикуляция его стала резкой, фразы – отрывистыми. Я даже улыбнулся, глядя на него: так в мультфильме изображали мангуста, узнавшего о присутствии в комнате кобры.

– Да, защита – это безусловно, вы правы, Леонид Иванович. Будем делать оболочку.

И тут же обращался ко мне:

– Вы точно помните вспышки и хлопки? Ну, когда машина уезжала?

– Да, – едва успел сказать я, как Карасев уже продолжал, обращая свою мысль к коллеге:

– Похоже на внезапный обрыв потока, неожиданный для самого сапера…

– Похоже, – согласился Макаров, – но такого ведь не бывает: чтобы из машины, на расстоянии, через стену – и «слизывать корону» кресла…

– Знаете, батенька, нам и в голову не приходит, что бывает на свете… Это напоминает мощный направленный вакуумный отсос. Но вот вопрос: почему именно из этой квартиры? Вы–то сами что думаете об этом, почему вы молчите? – вдруг обратился он ко мне, словно я мог вставить хотя бы слово в его стрекотанье.

– Помилуйте, Георгий Михайлович, куда мне в ваш калашный ряд? Я ведь в этом ничего не понимаю.

– Тогда сосредоточьтесь и ответьте на несколько вопросов. Ну, для начала: много ли было у вашей покойной тетушки друзей?

– Много. А при чем тут, собственно, тетка?

– Так, – не обращая внимания на встречный мой вопрос, продолжал он, – а врагов?

– Н–не знаю, – замялся я, действительно не зная, что ответить, – наверное, как у всех, были, но я не знаю…

– А не припомните ли вы, кто из тетушкиного окружения чаще всего появлялся в доме? И после кого она уставала, кого зарекалась приглашать снова, но потом сожалела, раскаивалась и снова принимала у себя этого человека или сама шла к нему в гости – то из вежливости, то из жалости: в общем, из добрых чувств и с добрыми побуждениями? Или – из окружения ее мужа?

Я задумался. Вот уж задача так задача: тетка Лера была человеком общительным, как и Борис, народ в квартире просто роился – попробуй тут, остановись на ком–то одном! И все же бледное, надменное, с узкими глазами лицо Татьяны Львовны, «заклятой», как мы с Борисом называли ее, подруги мелькало перед глазами чаще остальных лиц. То она приезжала жаловаться на сбежавшего от нее лет пять назад мужа, или – на жизнь вообще; то звонила вечером, чтобы поплакаться – в доме, мол, все вверх дном, а сил убрать нет; то ей хотелось срочно поделиться возмущением… Поводов было немыслимое множество, но самый положительный из них – получасовая болтовня о купленных кастрюлях; всем остальным Татьяна Львовна несмотря на молодой возраст и внешнюю привлекательность, была недовольна: работой, состоянием здоровья, окружением, ценами, погодой, зарплатой, – практически всем, что только можно придумать. И это выражалось на ее лице – надменном; но еще больше – в голосе: высоком, писклявом, почти мышином.

Я прекратил отношения с Татьяной Львовной почти сразу, после трех, то ли четырех встреч, когда понял, что она пуста, хитра, завистлива и цинична.

Борису пришлось сложнее. Несколько раз присутствие Татьяны Львовны даже омрачало его с Лерой отношения; он не настаивал на разрыве этого странного приятельства, но и при мне, и, уж точно, без меня, пытался выяснить у жены, что может связывать их, столь разных людей?

Лера отвечала, что она бы и рада избавиться от навязчивой приятельницы, но, как только та уходила, Лере становилось ее жалко: одинокую, брошенную, не умеющую радоваться ничему в жизни, и она уже ждала следующей встречи, чтобы загладить свою несущественную вину. А Татьяна Львовна использовала любую возможность побыть рядом с Болерами, особенно с Лерой, Борис стал избегать этих встреч.

Вспомнилось напряженное, затвердевшее лицо Татьяны на похоронах Бориса; все были ошеломлены свалившимся горем, лишь Татьяна Львовна оставалась невозмутимо спокойна, даже неприлично расцветшей по сравнению с собою же недавней; она не отрывала взгляда от Леры, и тогда все расценили это как особую внимательность близкой подруги.

Только сейчас, вспомнив этот взгляд, я понял, что в нем не было ни сострадания, ни жалости, ни любви, ни доброты, ни скорби, – в нем светилась какая–то хищная жадность.

И еще раз я вспомнил этот же, но еще более откровенный, пожирающий взгляд – уже на похоронах тетки Валерии, – казалось, что о него можно споткнуться, как о туго натянутую струну.

Все это промелькнуло в голове мгновенно, как кадры фильма на большой скорости; я мог бы вспоминать о Татьяне Львовне еще и еще, но, увидев ожидающие лица Макарова и Карасева, понял, что должен ответить на какой–то вопрос.

– Окружение… Да, чаще других заходила и звонила Татьяна, она социолог, занимается чем–то, связанным с убийствами или просто смертями: то ли классифицирует, то ли обобщает – не помню…

– Так–так–так, – застрекотал заинтересовавшийся Михалыч после того, как я рассказал о своих наблюдениях, – совпадает, очень даже совпадает, не правда ли, Леонид Иванович?

– Совпадать–то оно совпадает, – пробасил Макаров, – тут ни лозы, ни рамок не надо, и все же загадочного больше, чем ясного: ну, к примеру, что это за таинственный автомобиль, как и зачем была разрушена аура вещей и имеет ли к этому отношение Татьяна…

– Львовна, – подсказал я, видя, что он замялся.

– Да, Львовна… Кстати, почему одни вещи пострадали больше, а другие вовсе не пострадали – вот, хотя бы, если не ошибаюсь, холодильник? Что ты, как хозяин, думаешь на сей счет?

Я пожал плечами. В самом деле, что я мог думать? И от того, что услышал, голова кругом шла. Вдруг, впервые за весь разговор, меня осенило:

– Послушайте, холодильник–то привезли с дачи уже после смерти Леры!

– И что? – вскинулся Карасев.

– Просто так, вспомнил, – смутился я, – может, это важно.

– Может, и важно, – поддержал меня Макаров, – если ты скажешь еще что–либо о кресле, чайнике, тарелках…

– А что говорить? Это были любимые вещи Болеров, поэтому их и жалко…

– Это–то и важно, что – любимые. Значит, насыщенность и размеры их ауры были максимальные. Эти вещи пострадали в первую очередь. Следовательно…

– Вы, хотите сказать, что можно направленно, выборочно, на таком расстоянии срывать ауру? – воскликнул Георгий Михайлович. – Фантастика!

– Я этого не утверждал, – возразил Макаров, – но пора бы нам выработать хотя бы пару гипотез. Речь–то идет не только о наших с вами, коллега, способностях и возможностях, но и о здоровье нашего друга. Согласитесь, что это стоит мыслительной энергии.

– Да–да–да, – привычно зачастил Карасев и вдруг замер, схватился за голову и требовательно воскликнул, – телефон!

Я прислушался. Телефон молчал. Может, и он вышел из строя?

– Где здесь телефон? – затряс руками Михалыч, давая понять, что дело неотложное.

Через полминуты он уже лихорадочно набирал номер, потом еще раз и еще, разыскивая кого–то по всему городу. Наконец мы услышали:

– Ольга Никаноровна? Извините… да… нет, ничего срочного… Помните больную Синицыну… да–да–да, аномалия защиты… да, отсутствие границы выхода энергии… Что вы говорите, какой ужас, не знал, не знал… Тогда ясно, почему все так быстро… А что за бред? Что–что, уберите красную машину? Да–да, это возможно, в таком состоянии… Нет, извините, ничего особенного, просто проверяю материалы для доклада, вот и позвонил, извините, что в субботу… да–да, до понедельника, спасибо, до свидания, кланяюсь нижайше…

Он осторожно положил трубку на рычаги и выдержал истинно качаловскую паузу. Мы тоже молчали, понимая, что информация предстоит не самая обычная. Наконец Карасев, дав нам осмыслить отрывки услышанного, произнес скорее для себя, чем для нас, барабаня кончиками пальцев по телефонному диску:

– Интересненькое, понимаете ли, дельце… Там тоже, знаете ли, была красная машина… И тоже, представьте себе, погиб в катастрофе муж этой самой Синицыной, которого она очень любила и без которого зачахла… Что–то многовато для обычного совпадения, не находите ли, коллега?

– Всяко бывает, – уклончиво ответил Макаров, – хорошо бы посмотреть картину за последние полгода; мне – в своих клиниках, вам – в своих. Что–то здесь определенно не чисто.

От размышлений вслух отвлек телефонный звонок. Георгий Михайлович отдернул руку от аппарата, как от огня.

По голосу звонившего, моего бывшего одноклассника Эдварда, можно было предположить, что стряслась беда. Вторая же его фраза все объяснила:

– Лариса умерла. Если можешь – приезжай.

Жене Эдварда было всего лишь двадцать три года. Как – умерла? От чего? Что за дикость? Само по себе известие настолько меня поразило, что я ни о чем не спросил, сумев сказать только:

– Да, я сейчас приеду.

– Что–нибудь случилось? – встрепенулся Михалыч.

– Да, внезапно умерла жена моего друга, он просит приехать. Так что извините, но я должен…

– Иван Александрович, мы с тобой, – подал голос Макаров и, отвечая на удивленный взгляд Карасева, пояснил, – поверьте моей интуиции, Георгий Михайлович, этот случай может стать звеном все в той же цепочке. Мы за четверть часа сумеем кое–что увидеть и понять, а Иван Александрович не погрешит против истины, представив нас врачами – врачи в любой ситуации для чего–нибудь нужны.

Как ни фантастичны были предположения Макарова и Карасева, но они подтвердились: Лариса умерла от мощного повреждения ее индивидуального поля. Эдварда не стали ни о чем расспрашивать, решив ограничиться собственными наблюдениями.

Я высказал опасение, что на Эдварда тоже будет совершено психическое нападение – так же, как, видимо, на тетку Леру, когда она хоронила Бориса. Оба врача согласились со мной, и вскоре Эдвард имел надежную защитную оболочку: ему ничего не оставалось, как согласиться на это, – он знал, что я настаивать зря не стану, тем более в такие тяжелые для него дни.

А еще через день, в понедельник, на похоронах, Карасев вычислил сапера – молодого человека спортивного вида, который был чем–то раздражен или раздосадован.

Михалыч объяснил его состояние тем, что сапер не смог наладить ранее существовавший контакт с Эдвардом: мешала защитная оболочка.

На мой вопрос о молодом человеке Эдвард ответил, что это институтский приятель Ларисы; вернее – друг ее приятельницы; что он исправно бывал на всех вечеринках и праздниках, которые Лариса была мастерицей организовывать в своем доме; что после общения с ним Эдвард испытывал истощение и опустошенность, как после сданного экзамена.

Выслушав мою информацию, Макаров ответил:

– Ничего удивительного, вампиров достаточно много; но меня удивляет такая их концентрация в единицу времени и, главное, мощность. Такое ощущение, что о неосознанном контакте здесь не может быть речи – они ходят, как на работу, и не исключено, что имеют определенную технологию откачки энергии. Я узнавал у себя в академии – несколько странных летальных случаев с диагнозом «истощение». Просто никому не приходило в голову связать их воедино, в цепочку.

– А что говорит Михалыч?

– У него – похожая картина. Кажется, где–то в экстрасенсорике произошел сдвиг, не замеченный нами. Но что конкретно случилось – никто не знает. Заодно я хотел попросить тебя о двух вещах: во–первых, никому не говори о том, что слышал от меня и Карасева, и, во–вторых, если, несмотря на нашу защиту, в твоей квартире начнет что–нибудь необычное происходить – сразу звони. Ладно?

– Ладно, – согласился я, – но, надеюсь, ничего такого больше не будет.

– Я тоже надеюсь, – не совсем уверенно ответил доктор, и мы попрощались.

Сыскное агентство, выслушав представителя ассоциации экстрасенсов, против ожидания, не заломило астрономическую сумму, а предложило работать на «бартерной» основе, что вполне устроило обе стороны.

Буквально через пять дней удалось выяснить, что автомобиль, который нас интересовал, принадлежит малому предприятию «666». Далее дело приняло столь крутой оборот, что меня, вероятно, и вовсе решили не посвящать в подробности. На протяжении месяца Макаров и Карасев отвечали на мои вопросы обтекаемо; единственное, что я понял: в поиске и какой–то борьбе задействовано немало людей – от работников правоохранительных органов до специалистов в области нетрадиционной медицины.

Наверное, я так и забыл бы со временем о странном случае, приключившемся со мною, теткиной квартирой и вещами (тем более, что никаких «атак» более не предпринималось), если бы не обычный кошмарный сон. Впрочем, и сам по себе сон вряд ли запомнился мне столь отчетливо, если бы не одна его особенность: он был с продолжениями, как многосерийный фильм, и эта «серийность» заставляла тщательно запоминать увиденное накануне. Не каждую неделю случается подобное, и поэтому при случае я рассказал о сне Леониду Ивановичу. Обычно спокойный и невозмутимый, Макаров ни с того, ни с сего разволновался.

– В этом надо разобраться, это – новая плоскость, – забарабанил он пальцами по столу, – впрочем, мне же никто не поверит… Обратный информационно–энергетический поток… Или – феномен вещего сна? Слушай, ты вещие сны раньше видел? Ну, которые потом сбывались?

– Видел… кажется. Перед смертью отца приснилось, что у меня разрушились зубы.

– Нет, это – толковательные сны, а я спрашиваю о таких, какой пересказал сейчас.

– Но ведь это же – кошмар, фантасмагория, при чем тут – вещий, не вещий?

– Да при том, что все как раз и было почти так, как тебе приснилось – кроме некоторых эмоциональных красок. И – практически в те же самые дни. Понимаешь, что это значит?

– Нет, – искренне признался я.

– Я пока тоже не совсем понимаю. Но если ты действительно не знал о том, что делали «666», милиция и наша ассоциация…

– Откуда же мне было знать?! – возмутился я. – Можно подумать, что мне кто–нибудь что–нибудь говорил!

– Тем более. Если не знал, то получается, что ты – приемник, который по непонятным мне каналам получал видеоинформацию из нескольких мест сразу…

– Ты хочешь сказать, что и лаборатория существовала в натуре? – изумился я.

– Д–да, – с трудом вытолкнул из себя Макаров, – и пока еще существует, за ней ведется наблюдение. Но – никому ни слова, надеюсь, ты понимаешь, насколько это и важно, и опасно.

– Понимаю, – кивнул я головой, – но ведь этого же не может быть!

В ответ Макаров лишь вздохнул и пожал плечами. Он молчал долго – уже и чай был выпит, и сигарета выкурена. Его подолгу останавливавшийся взгляд выдавал сосредоточенную работу мысли. Вдруг его лицо снова обрело подвижность.

– Ты давно звонил Эдварду? – спросил он живо.

– Дней пять назад.

– До твоих снов или после?

– Не помню. Наверное, до них.

– Позвони сейчас же и узнай, не снилось ли и ему нечто подобное.

– Ты опять об этой мистике?

– Это не мистика, не мистика!.. Пожалуйста, позвони сейчас же! – с несвойственной Макарову нервозностью настойчиво требовал он. – Это вовсе не мистика…

– Хорошо, хорошо, я уже набираю номер, только не волнуйся так.

Телефон Эдварда не отвечал. Глядя на помрачневшее лицо Леонида Ивановича, я мучительно размышлял, где может быть приятель. Мною тоже овладело неясное беспокойство, будто от того, снилось бывшему однокласснику нечто подобное, или не снилось, что–то зависело.

Наконец, листая адресную книжку, наткнулся на номер телефона родителей покойной Ларисы. Ее мать, пожурив меня за то, что я не звонил им целую неделю, сказала, что Эдварда вероятнее всего сейчас найти в фотолаборатории, где он делает последние портреты жены.

Трубку долго никто не брал. Наконец послышался недовольный голос. Эдвард всегда раздражался, когда его отрывали от работы, и это раздражение заставляло меня внутренне сжиматься.

– Эдвард, мне надо с тобой поговорить.

– Срочно? У меня – проявка, я сам позвоню. Ты дома?

– Да. Через сколько минут ждать?

– Откуда я знаю, как все пойдет?!

«Сейчас он сорвется, – подумал я, уловив знакомое раздражение в его голосе, – надо заканчивать».

– Эдик, давай так: мы через час будем у твоей лаборатории в сквере.

– Мы – это кто?

– Я и врач, у него к тебе дело.

– Ладно, через час в сквере.

Положив трубку, я почувствовал такое утомление, что захотелось громко «уффнуть» и стереть несуществующий пот со лба. Забыл даже о присутствии Макарова и потому удивленно обернулся на его голос:

– Надо ехать? Значит – поехали. Ты даже не представляешь, насколько это важно, если он видел хоть нечто, похожее на то, что приснилось тебе!

В метро я еще раз вспомнил недавний сон.

…Желтый двухэтажный особняк на окраине города. Ночь. Дождь. С двух сторон к дому примыкает лес. Я – в этом страшном черном ночном лесу, под дождем – в мокрой одежде, со слипшимися волосами; струи воды текут по лицу, мешая смотреть. Но меня неодолимо влечет к этому дому, к окну, из которого исходит странный переливающийся многоцветьем свет: словно его заперли в комнате, и он мечется, не зная, как вырваться на свободу и раствориться, растаять, слиться с воздухом.

Оглядываюсь по сторонам, как боящийся слежки вор, осторожно приближаюсь к окну, опасаясь наступить на сучья, хотя в ропоте дождя и шелесте листьев все равно никто не услышит легкого хруста.

В огромной круглой комнате – только стол посередине – тоже круглый и вокруг него – шесть стульев. Из сидящих за столом узнаю двоих – Татьяну Львовну и юношу, который был на похоронах Ларисы. Но откуда же свет? В комнате – ни люстры, ни торшеров, ни свечей.

Ах, так это и не свет вовсе – это летающие по комнате многочисленные гладкие шарики: почти как теннисные, но очень маленькие, и внутри каждого – какая–то искорка. Приближаясь к сидящим за столом людям, они на мгновенье застывали, а потом вдруг резко поглощались каким–то необычным тонким черным шлейфом, окутывавшем каждого, и тонули в этом шлейфе.

Несмотря на шум дождя и двойные оконные стекла я отчетливо слышал каждый звук.

– Сегодня маленький юбилей нашей фирмы, – звонким голосом говорила Татьяна Львовна, хотя в жизни у нее был совсем другой голос – писклявый и унылый. – И мы, кто ее замыслил и создал, – она развела руками, показывая на сидящих справа и слева от нее, – говоря о делах, одновременно и отпразднуем его. Пора закладывать традиции. Для начала прошу принять мой личный подарок для избранных, – ее руки снова распахнулись, взметнулись вверх, будто ее подарком была то ли эта комната, то ли воздух в ней.

«Откуда в ней столько бодрости, в этой ноющей рохле?» – думал я, прижимаясь к стеклу лбом.

– Теперь вы сами оценили, какое полезное дело мы делаем, – продолжал звенеть ее голос, – помогая людям обрести утраченное. Тем, конечно, кто в состоянии оплатить наши услуги. Но ведь за все надо платить, верно?

Чем меньше шариков оставалось в комнате, тем более налитыми становились люди, лица румянились, глаза блестели. Шлейф вокруг каждого становился более сочным и толстым, а свет в комнате – мертвенно бледным, неживым. Присмотревшись, я увидел, что исходит он все из тех же шариков, но – пустых, как шелуха; из них изъяли, вынули красивые искорки, и теперь оболочки лениво плавали в воздухе.

– Любой юбилей, – прежде всего подведение итогов, – иглами впивался в уши голос Татьяны Львовны. – Поэтому сейчас – небольшое сообщение Юрия Вольфовича.

… – Мы где выходим–то? – взял кто–то меня за локоть. Наверное, я слишком сильно дернулся или отпрянул. Макаров даже испугался такой реакции. – Что с тобой? Задумался о чем–то? Извини. Мы не проедем?

Было видно, что ему крайне не терпится не столько поговорить с Эдвардом, сколько услышать лишь одно слово: «Да» или «Нет».

– Да не волнуйся ты, – выдохнул я, с трудом соображая, что это – вагон метро, а не лес, – до Тверской ехать.

Отвлеченный Макаровым, я, вероятно, разорвал какую–то эмоциональную ниточку, связывавшую меня с былым сном, и, пытаясь снова найти ускользающий кончик, стал вспоминать доклад того, чье лицо запомнил еще с Ларисиных похорон и кто оказался Юрием Вольфовичем. То, что он говорил, даже во сне с трудом укладывалось в моей голове. Оказывается, именно он и был изобретателем прибора, на основе которого образовалась фирма «666». Прибор выполнял роль механического вампира, то есть разрывал чужое биополе и выкачивал из человека энергию, конденсируя ее в себе.

Добро и зло… Неужели они – извечны, и борьба их бесконечна? И на каждого светлого гения обязательно приходится гений тьмы? Только светлые – на виду, а эти… Сколько их? Может, гораздо больше, чем можно и предположить? Юрий Вольфович едва ли не еженедельно усовершенствовал свои приборы. Теперь они работали уже без лазерного луча, могли воздействовать на человека сквозь стены, на большом расстоянии. Задумав поставить дело на поток, он стал искать помощников – так и появилась «666».

Освободив голову от организаторских обязанностей, Юрий Вольфович нашел возможность извлекать из конденсаторов уворованную энергию и направленно передавать ее другим людям. Это и стало фундаментом фирмы. В ход пошла даже положительная аура вещей.

– …Один сеанс подпитки сейчас стоит триста тысяч рублей, – явственно доносился до меня голос Юрия Вольфовича, словно я сидел за тем же столом, что и он, а не стоял по другую сторону окна. – Поскольку наша фирма единственная, то клиентам обращаться больше некуда. Значит, есть резон повысить расценки до полумиллиона. Тем более, что клиентура у нас не из бедных, средний возраст – шестьдесят пять – семьдесят лет.

– Вчера было двое сорокалетних, – вставила Татьяна Львовна, – на сексуальной подзарядке.

– Спасибо, что напомнили, я чуть не забыл сказать, что теперь у нас появились новые возможности для расширения сферы услуг. И, соответственно, для привлечения клиентов. Прошу внимания, господа – это информация именно для вас, поскольку вы все занимаетесь сбытом нашей продукции. Я не хотел говорить раньше, но теперь, когда новый прибор «Вамп–6» прошел апробацию с отличными результатами, можно сказать. Двое вчерашних посетителей пользовались экспериментальным вариантом «Вампа», через неделю будут действовать еще три прибора. В чем их особенность? Как вы знаете, до сих пор мы использовали только общую ауру. Наши приборы «раздевали» наиболее сильных доноров, притягивая к себе и оставляя на конденсаторах их общую энергию. Соответственно, наши клиенты тоже подпитывались только общей энергией. Получается, мы в течение сеанса за триста тысяч предоставляли им весь спектр энергетических полей. «Вамп» должен просто озолотить нас, потому что теперь предлагаться будет по выбору клиента лишь один вид энергии.

Он обвел молчащую пятерку слушателей победным взглядом.

– Но… но как этот вид выделить из общей? – после паузы спросил лысый толстяк в очках.

– В том–то и дело, – бодро зазвенел надменный голос Юрия Вольфовича, – что выделять не надо. Общая будет идти по самым высоким расценкам, потому что мы тоже рискуем, добывая ее: выключил прибор на три минуты позже, чем надо – и донор может умереть. Конечно, никто не подкопается, но, думаю, надо все–таки быть осторожнее. А прочие виды энергии будет добывать «Вамп–6». На нем несколько клавиш и столько же конденсаторов. Каждый – для одного вида; если у человека слабое интеллектуальное поле, но сильное – сексуальное или эмоциональное, то «Вамп» изымет на конденсаторы «С» или «Э» только эти виды, а конденсатор «И» будет наполняться интеллектуальной энергией от донора, у которого она высшего качества.

– Гениально! – выдохнул толстяк, поблескивая очками и ища одобрения у прочих.

– Восхитительно! – поддержала его соседка слева.

– Так вот, теперь клиент может заряжать себя любым из этих видов, и вы должны так преподнести это, чтобы это принесло фирме выгоду. Более того, удалось установить, что жизненное поле – биополе – это энергия, сохраняемая и переносимая конкретными частицами. Они столь малы, что увидеть их невозможно, о массе могу сказать, что в знаменателе стоит десятка в тридцать четвертой степени! Так вот, на уровне квантов мы будем сортировать не только виды энергии, но и оттенки. То есть, если общая – римская цифра, то виды – арабские цифры, а оттенки или подвиды – буквы. Надеюсь, ясно?

– Да… но… Юрий Вольфович, оттенки – это как?

– То есть, не просто эмоциональная энергия, а – конкретная эмоция: счастье, влюбленность, страдание и т.д. Операторы работают в городе уже второй месяц. Если есть спрос, мы должны на нем зарабатывать. Судите сами: человеку, который имеет все, ни в чем не нуждается, достаточно стар и пресыщен жизнью – а это и есть наши клиенты – вдруг захотелось ощутить состояние влюбленности. Или – при том, что клиент циник и прожженный прагмат, способный продать и мать, и ребенка, ему вдруг захотелось «остренького» – вспомнить, как он когда–то, будучи двадцатилетним, страдал, потеряв возлюбленную. Но страдать он давно разучился. Хочется? Плати – и мы сделаем.

– Странно – кому хочется страдать? – вроде бы сам у себя спросил мужчина лет сорока с пшеничными усами.

Лицо Юрия Вольфовича стало жестким.

– Не заставляйте меня думать, сударь, что вы плохо знаете клиентуру, – в его голосе появились металлические нотки. – Вы для фирмы, а не она для вас. Это во–первых. И, во–вторых, не забывайте о том, что вы подписали контракт, из которого следует, что «666» – не контора, из которой можно уйти, когда захочется. Здесь работают до смерти: помните этот пункт? И если кто–то нарушает правила, разглашает тайну или упускает шанс обогатить фирму, он сам обрекает себя. Наши приборы не разбирают, донор вы или сотрудник фирмы.

Он произнес все это, так и не повернув головы в сторону испуганного подчиненного, и продолжил:

– Сегодня по случаю юбилея мы угощались коктейлем аур – теми самыми частицами, которые невозможно увидеть…

«Но я–то их видел, эти шарики с искорками!» – пронеслось в моей голове.

– И вы сами почувствовали, что деньги с клиентов мы берем не зря. Что касается «страданий» и прочих острых чувств, то именно на них мы уже и получили заказ. Чтобы срочно и качественно выполнить его, пришлось провоцировать увеличение этого подвида энергии в ауре. Опыт удался. Была найдена любящая пара. Муж погиб в «случайной» автокатастрофе, что, естественно, до предела увеличило в ауре его вдовы концентрацию энергии страдания. Ее–то мы и перевели на наши конденсаторы. Правда, ее аура оказалась очень сочной и по прочим параметрам, поэтому оператор, желая побольше заработать, включил все три прибора. Не надо жадничать: лучше брать у пяти человек по одному–два вида, чем полностью «раздеть» одного донора. В Москве, конечно, народу хватит, но все же лучше обходиться без трупов.