Текст книги "Копья летящего тень. Антология"

Автор книги: Иван Панкеев

Соавторы: Ольга Дурова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

ВИЗИТ С ТОГО СВЕТА

Со мною часто случаются самые что ни на есть мистические истории. Наверное, им нравится происходить именно со мною, потому что потом они получают вторую жизнь в рассказах. Удивительно другое: нередко в случившееся не верят даже те, кто принимал в них самое что ни на есть непосредственное участие. Так было и на сей раз.

Являя собою ярко выраженный и очень распространенный сейчас в мире тип работомана (или, как еще говорят, трудоголика), я не имею обыкновения без дела засиживаться в редакциях и «отдыхать». Что делать – у каждого свои недостатки, у меня такой вот, патологический. Но что–то заставило меня именно в тот день расслабиться и заболтаться с коллегами за чашкой кофе. Тут–то и открылась дверь, и вошел невзрачный, заезженного вида человек.

Надо сказать, что нас было четверо, и из всех – лишь я один не сотрудник редакции, а человек «забегающий», попросту – автор, хотя и частый. Поэтому не только застать меня именно в этом кабинете трудно, но и попросту вычислить, когда я в нем могу появиться – невозможно, ибо я и сам того не знаю.

И все же, войдя в комнату, человек, не представившись и никого ни о чем не спрашивая, подошел именно ко мне и, вперив в меня немигающий взор, назвал мое имя.

– Да, это я и есть, – только и оставалось мне подтвердить очевидное.

– Конечно, – устало согласился он, будто и не сомневался, – я не задержу вас, только соблаговолите принять вот этот пакет.

С этими словами он вынул из древнего, обшарпанного, имевшего когда–то то ли желтый, то ли коричневый цвет портфеля, обычный конверт без марки и протянул мне. После чего повернулся и направился к двери, которая так и оставалась открытой.

– Постойте! – пришел я в себя. – Кто вы и что это?

– Там все написано, – с тою же непроницаемостью на лице монотонно изрек незнакомец, – и адрес мой там указан. Простите за вторжение, позвольте откланяться…

Стоило ему выйти, как коллеги стали тут же подшучивать то над посетителем, то надо мною, но мне было не до шуток: что–то тревожное вселилось в душу, вытеснив былую беспечность. Надо ли говорить, что я тут же вскрыл конверт и углубился в чтение.

***

«Уважаемый господин литератор!

Не знаю, как принято у вас – придумывать истории или списывать их с жизненных ситуаций, но кое–чему из написанного вами я поверил, особенно в последние месяцы. Посему именно с вами и решил поделиться тою странностью, каковая, заполонив последние месяцы моего существования, лишила меня счастья покоя. Полагаю, вы не сочтете за великий труд прочесть эти страницы. А уж что делать с ними дальше – ваша воля: то ли выкинете, то ли напечатаете, как одну из своих «историй», – это уже не суть важно.

Все началось полгода назад. После выхода на пенсию предпринял я попытку осуществить давний замысел. Человек я, как вы изволили видеть, пожилой, а потому и людей, которых любил и которые меня любили, рядом остается все меньше. Как говорится, иных уж нет… Вот и овладела мною эта естественная в моем возрасте идея – описать свою долгую жизнь.

О, лучше бы она и вовсе никогда не приходила в голову, эта мысль, ибо с нее–то все и началось.

Не имея литературного опыта, поскольку всю жизнь я проработал бухгалтером и даже старшим бухгалтером, я для облегчения задачи решил начать с описания тех, кто меня окружает.

Скажу вам пару слов о замысле, и вы согласитесь, что он интересен. Так вот, вокруг каждого из нас – великое множество вещей – книги, мебель, безделушки, цветы и т.д. И значительная часть вещей в доме связана с конкретными людьми. Посмотришь на люстру, и тут же вспомнишь, кто подарил ее тридцать лет назад на новоселье. Возьмешь в руки бритву, и всплывет в памяти лицо человека, с которым вместе покупал ее, остановишь взгляд на полке – и вот уже перед глазами приятель, который помогал ее повесить…

Вот я и решил через все эти вещи и вещицы описать людей. Задача, как вы понимаете, не из легких: напишешь имя, а за именем надо описывать лицо, а там – и отношения, и как познакомились, и о чем говорили… Другими словами, все обещало вылиться в многолетний труд, в целый роман.

Описание я решил начать с Маргариты не только потому, что поставил на стол старую кобальтовую кофейную чашку, подаренную ею 14 января 1966 года, но и потому, в первую очередь, что всю жизнь любил эту женщину, так и не ставшую моей женой. Уж не знаю, как это получилось, но чашка, пережившая почти тридцать лет, вдруг соскользнула со стола и разбилась. Причем, разбилась как–то нагло и вызывающе, расколовшись ровно на три части и оцарапав меня, когда я попытался собрать ее воедино.

Огорчившись, не стал я начинать главы, лег на диван и задумался. С одной стороны, знак был верный – сколько я ни старайся описывать, а из разбитого прошлого не склеить мне подобия былого. С другой же стороны – что бы все это значило, и именно в тот миг, когда было положено начало роману? Из раздумий вывел меня телефонный звонок. Приятель мой сообщал, что Маргарита только что умерла.

Надеюсь, господин литератор, вы понимаете, какие чувства охватили меня? К тому же я бухгалтер, мой мозг устроен по–другому, чем ваш, я верю не в мистику, а в причинно–следственную связь: чтобы получить ноль, надо умножить на ноль, а не на другую цифру.

Покой покинул меня. Я стал бояться вещей, которые десятилетиями радовали взор, страшился прикасаться к ним, чтобы не повредить. Ночью вдруг ясно осознал, что не умру, пока не завершу задуманного – значит, жить придется еще не менее десяти лет.

Как бы там ни было, а время действительно лечит, и спустя полтора месяца, успокоившись, я вновь решил возобновить свое писательство. На сей раз предметом описания была избрана люстра и, соответственно, Константин Петрович, который когда–то приволок ее в нашу квартиру. Писание шло как по маслу, и с непривычки я даже устал и вышел проветриться. Конечно, вы уже догадались, что когда я вернулся, трехрожковая люстра лежала на полу, приводя меня в ужас. Я не знал, что делать, подходил к телефону и отбегал от него. Наконец осмелился позвонить. Константина Петровича не было дома, сказали, что он вот–вот должен вернуться с дачи. Не скажу, чтобы я успокоился, но чувствовать стал себя увереннее. Однако через час позвонила жена Константина Петровича и, вся в слезах, сказала, что он попал в аварию на трассе: машина вдребезги, а сам он – насмерть.

Спустя пару недель я твердо приказал себе ни о чем больше не писать. Но, вероятно, что–то в каких–то сферах уже сдвинулось. Теперь стоило мне подумать, что вот об этом человеке надо бы сочинить главу, и в течение часа я встречал этого человека во дворе, на улице, в метро. Так однажды встретил даже одноклассника, который просто никак не мог оказаться в это время в московском парке. Поговорили, попрощались. И что–то дернуло – позвонить вечером в Киев, где он живет уже много лет. О, это было испытание, потому что трубку взял он сам. Чтобы не прослыть сумасшедшим, я не стал прямо спрашивать, была ли наша встреча явью, а постарался выяснить это окольными путями. Конечно, никуда он из Киева не выезжал. Другое дело, что вдруг несколько часов назад захотелось ему посмотреть школьный альбом, и он предавался воспоминаниям в виде заочной беседы со мною.

Затем таким же точно образом «встретил» я своего соседа в Сокольниках. И даже, наученный опытом, потрогал его за рукав – все материально, но надо ли говорить, что сосед в Сокольники и не собирался, и не был там? Там был я, который о нем думал.

Короче, опасаясь за свое здоровье, я уж не только о злополучном романе, а и вовсе ни о чем, вернее, ни о ком старался не думать.

Однако, как известно, охота пуще неволи. И однажды, во время вечернего чаепития (нас было пятеро), посетила меня мысль: коль так нескладно все получается с живыми, почему бы мне не писать мемуары об умерших? Ну хотя бы о тете Лоре, которая при жизни так любила сидеть за этим же столом, в кресле, где сидит теперь Фаина Юрьевна?

Благостные мои мечтания были прерваны странными звуками: Фаина Юрьевна как–то квакала и булькала, захлебываясь чаем, и ее вытаращенные глаза неотрывно смотрели на дверь. А там… Да–да, милостивый государь, совершенно верно – там стояла в неизменном своем сером платье тетя Лора. Стояла и недоуменно смотрела на занятое кресло, которое принадлежало когда–то только ей одной.

Понятное дело, были и шок, и истерики, и крики, и обмороки. Пока я усилием воли не изгнал этот образ и не стал думать о рыбной ловле: специально, чтобы как–то затушевать в памяти лицо и фигуру тетки, умершей шесть лет назад.

Разговоры об этом случае по сей день вспыхивают в нашей семье. Все пришли к выводу, что это был редкий случай массового психоза. Хотя никто по отдельности в это не верит, и у всех свои версии.

Рассказывать о кошмарах, которые стали случаться со мною с той минуты, когда я задумал писать роман, можно было бы бесконечно. Частично я описал их в толстой синей тетради и, если вам угодно будет полюбопытствовать – покажу.

Не смея более отнимать ваше время, скажу лишь, зачем обратился к вам. Хотел узнать – неужели у вас, когда пишете свои книги, все происходит так же? Или я – исключение? Поверьте, мне важно понять это, и я знаю, что обращаться надо к вам, а не к врачам.

Подтверждением моего злосчастного «дара» может служить и то, что я увидел вас именно в этой комнате и именно в это время, где и когда было передано мною письмо. Не знаю, какие изменения в поведении и в настроении чувствовали вы, но мне захотелось увидеть вас, и я пришел именно в этот кабинет, нисколько не сомневаясь, что вы там будете.

Если возникнет желание, то я готов принять вас и поговорить.

К сему – с почтением, Павел Никифорович Свечкин, проживающий в Москве, на Сретенке, в доме…»

Письма в редакции – дело обычное, и потому никто из коллег не стал дожидаться, пока я закончу чтение. Лишь Валентина потом, в коридоре, поинтересовалась, что за тип приходил, я кратко рассказал. Она хмыкнула: «Шизик! На что только люди не идут, чтоб напечататься!»

Потом, вероятно, у нее родилась какая–то идея, и, догнав меня, она предложила: «А давай прямо сегодня же мы и зайдем к нему, к этому Свечкину?! Чего кота за хвост тянуть? Глядишь, и это лыко в строку пойдет… Заодно и старику приятно будет – только сегодня оставил письмо, и в тот же день к нему примчались, да сразу двое».

Решено – сделано. Часа три спустя мы звонили в квартиру на втором этаже старого дома, стоя перед огромной и убогой дверью коммунальной, вероятно, квартиры.

«Свечкина? – изумилась открывшая дверь женщина в халате, – Павла Никифоровича? Так опоздали, его на прошлой неделе похоронили. А вы кто будете ему, я вас не знаю».

«Да так, – ошарашенно промямлил я, сжимая вдруг задергавшуюся руку Валентины и боясь, что с ней случится истерика, – так, никто, литераторы…»

«А–а, – протянула женщина, – тогда постойте, что ж вы, в самом деле, так поздно спохватились, это для вас, значит, он тут что–то оставил, сколько дней писал…»

И через минуту она вынесла большую, толстую синюю тетрадь, которые все почему–то называют «общими».

…Валентина – женщина крепкая, и к тому же скептик. Но об этом случае не спросила ни разу. Только в редакции, когда кто–то вдруг резко направляется ко мне, она всегда теперь умудряется найти повод отойти в сторонку. И хотя вся эта кошмарная история с приходившим «мертвецом», с несостыковкой во времени, с тетрадью, «завещанной» мне еще до того, как он меня увидел, происходила с участием Валентины и на ее глазах, она упорно делает вид, что если это и было, то она ничего не помнит.

А может, и правильно делает.

Что касается той синей тетради, то, даст Бог, я приведу в порядок закорючки покойного бухгалтера, особенно главу, касающуюся его собственной смерти, и кое–что из нее напечатаю. Право же, там есть немало интересного, хотя порою и жуткого.

…А с вещами, которые вам подарили близкие и любящие вас люди, обращайтесь осторожно – кто знает, какая там существует мистическая связь? Может, потому разбитые чашки и не склеивают…

1996

ПУТЕШЕСТВИЕ ДУШИ

Все началось с моего приятеля. Вернее, с его рассказа о том, что некая его знакомая, обладая то ли чудодейственной силой, то ли какими–то связями с силами потусторонними, может на расстоянии влиять на настроение, на состояние, внушать и т.д.

Естественно, у меня тут же возник профессиональный интерес, и я решил проинтервьюировать это «чудо».

Не совсем приятные неожиданности начались сразу же. Подняв телефонную трубку, чтобы позвонить ей, вместо привычного гудка сразу же услышал ее голос. Причем палец так и не прикоснулся к диску и номер так и не был набран. Такое ощущение, что она знала об этом моменте и была готова к нему.

Договорились о встрече, которая на следующий же день и состоялась. Женщина как женщина, приятная брюнетка, стройная, ухоженная, длинноногая. Правда, взглядом пронизывает, и чувствуешь себя рядом с ней как–то не совсем уютно, тревожно. Но, подумал я, это от моей предубежденности, «накрученности».

Побеседовали, в завершение она предупредила, чтобы я берег правый глаз (который, кстати, ровно через полгода и прооперировали), и я помчался домой, предвкушая ночную расшифровку диктофонной записи и утреннюю сдачу материала в редакцию.

Увы, пленка оказалась девственно чистой. Впервые за пять лет работы диктофон не сработал. Я вертел его и так, и этак, пока вдруг не дошло – проверенный аппарат вовсе ни при чем. Это все – она. Не знаю, как это было сделано, но факт остается фактом.

Не сдержавшись, тут же позвонил ей, и, не успев еще выплеснуть бурлящее в душе негодование, услышал: «Не переживайте, это не самая большая в вашей жизни потеря. Будут встречи и поинтересней, главное – не торопитесь».

Понятное дело, я был зол, метался по квартире, обзывая недавнюю собеседницу всякими словами, самыми невинными из которых было «ведьма». В конце концов решил воссоздать нашу беседу по памяти. Почти в полночь уселся за письменный стол, и тут…

Вдруг резко разболелась голова, нахлынула небывалая усталость и выяснилось, что я не в состоянии написать ни слова…

Так начались наши странные, небезопасные и долгие «отношения». Лучше бы их не было, конечно, но что сделано, то сделано. По совету друзей, определивших новую знакомую как энергетическую вампирку, я мысленно закутывался в кокон из сверкающих золотых нитей, утром и вечером обливался холодной водой, душем производил «омовение ауры» и, как дурак, обнимался в лесу с деревьями.

Оставалась самая малость – забыть ее, выкинуть из головы, стереть, как она стерла свой голос на пленке. Но это оказалось как раз самым сложным. Наверное, она тоже приняла этот вызов и, естественно, знала что–то мне неведомое.

Особенно понравился ей мой «кокон», в который я прятался от ее «энергии». А может, это у меня самого «крыша поехала». Но из спасительного еще недавно убежища он стал вдруг пугающей ловушкой. Казалось, что, войдя в него, можно там и остаться навеки погребенным.

Наверное, в то время любой психиатр признал бы во мне своего пациента. Потому что не может же нормальный человек без мании преследования чувствовать на себе чей–то постоянно сопровождающий взгляд.

Не может же он без всяких на то явных причин и поводов вдруг ощущать такую жуть и одновременно такую жалость к самому себе, что хочется сесть и расплакаться, проливая горькие, безутешные слезы по напрасно прожитой жизни, по себе, которого уже никогда не будет именно такого.

Но, как говорится, все проходит. Прошла и эта истерическая безысходность. То ли я стал неинтересен черноокой «колдунье», то ли умудрился все же как–то противостоять ей, но со временем острые стрессовые ощущения стали подзабываться. Возобновлять их, естественно, не хотелось, и поэтому, когда приятель мой, с которого все и началось, начинал говорить о новых «опытах», я обычно прерывал его и переводил разговор в другое, менее опасное русло.

Но один рассказ меня все же заинтересовал чрезвычайно. О «коконе». Стало ясно, что затишье – лишь временное и что ничего не кончилось, все, может быть, только начинается.

Приятель, бросивший пить, курить, сквернословить, чревоугодствовать, осуждать, покупать дорогие вещи и даже фантазировать (не говоря уж о так называемом прелюбодеянии, до чего был так охоч ранее), пояснил эти метаморфозы новыми познаниями.

Оказалось, что наша общая знакомая помогла его душе… путешествовать. Уж не знаю, гипнотизировала она его или это называется как–то по–другому, но, по его словам, долгое время он сидел на полу, представляя, что его тело – это кокон, оболочка, под которой созревает и отращивает крылья душа, вынужденно томящаяся в теле.

Наконец этот кокон разрывается, и душа, трепеща, воспаряет в небесные выси. Которые, по его словам, и не выси вовсе, а какой–то воздушный многоэтажный дом. И на каждом «этаже» (он говорил – «сфера») – остановка. Даже – с названием: «Ложь», «Зависть», «Лень», вплоть до – «Убийство», «Блуд» и т.д. И на каждой к душе подбегают посланцы ада, добросовестно перечисляющие, когда, сколько и кому обладатель души в течение всей своей жизни лгал или, к примеру, завидовал. Уж не говоря о том, кого соблазнял (даже мысленно), о ком сплетничал и т.д.

Короче, как я понял, канцелярия темных сил следит за каждым шагом и каждым словом, чтобы потом иметь все основания завладеть душой.

Но, как выяснилось, «канцелярия» светлых сил тоже не зря хлеб ест (или нектар, не знаю, что у них там идет в пищу) – с другой стороны подлетают ангелы, и каждый грех «отбивают» перечислением детально зафиксированных добрых дел.

Слева: «Обманул девушку в таком–то году», а справа – «Зато подал милостыню столько–то рублей такому–то нищему такого–то числа такого–то года»…

И так – сотни раз, по каждому поводу, на каждом «этаже».

Нечто подобное есть в размышлении о мытарствах в житии Василия Нового. Но одно дело – читать, а другое – слышать из уст собственного приятеля, который о Василии Новом никогда и не слышал.

Тем более что рассказ приятеля был куда страшнее, хотя бы в силу того, что значительную часть «грехов» мы совершали вместе – к примеру, как он любил раньше говорить, водку пьянствовали и безобразия нарушали. Уж не говоря о сотнях срамных частушек и перемывании костей знакомым.

Короче, «путешествие души» позволило ему увидеть, сколько он всего натворил и как за это придется расплачиваться, и он срочно перешел на другой образ жизни. А считая себя моим другом, решил и меня, грешного, наставить на путь истинный, пока не поздно.

Скоропалительно наставляться на этот путь я не стал, но рассказ о «коконе» меня заинтересовал. Вдруг подумалось, что не случайно я стал тогда бояться своего «кокона», страшась, что он не раскроется. Подлило масла в огонь и то, что его «путешествие» по времени совпало с моими тогдашними тревогами.

По привычке, выработанной годами, я вечером записал услышанное и, перечитав утром, нашел, что получился вполне приличный рассказ и даже – полезный.

Но рассказ почему–то усиленно сопротивлялся обнародованию. Сначала я забыл его дома. Потом не оказалось на месте редактора, которому хотел его отдать. Кончилось все тем, что вечером, прямо у выхода из метро, на меня напали, ударили по голове и выхватили сумку, в которой, кроме денег, телефонной книжки, документов, диктофона и злополучного рассказа, больше ничего и не было.

Отлеживаясь с сотрясением мозга, я размышлял над тем, случайно все это произошло или же за всем этим что–то кроется? Конечно, не самое лучшее время для размышлений, но подумалось, что материально все – и мысль, и слово, и настроение. Одно – с плюсом, другое – с минусом. И почему бы «путешествию», о котором говорил приятель, не существовать в действительности? Ведь, если было не со мной, это еще не основание полагать, что этого не было вовсе и не может быть.

Я еще не оклемался, когда позвонила она. Говорили почти ни о чем, но явно чувствовался намек: мол, писать надо о том, что сам чувствуешь, а чужая душа – потемки, и не надо в нее лезть. Прямо какая–то мефистофелевская борьба за души!

А рассказ о путешествиях души я все же восстановил. И теперь напечатаю его. Не потому, что я такой смелый. Просто после гибели приятеля те чувства и переживания стали уже и моими.

Его смерть была и пока остается таинственной и не до конца распознанной мною, и потому говорить о ней со всей определенностью еще рано. Все должно идти своим чередом. Уверен лишь, что без влияния нашей знакомой и тут не обошлось. Но его рассказ настолько прочно засел в памяти, что и сам я все чаще подумываю о последующих испытаниях.

Хотя, если вдуматься, загадочная знакомая сыграла не такую уж и плохую роль. Может, проверяла, могу ли впасть в грех отчаяния, поверить в темные силы и вступить в союз; а может, готовила и его, и меня к тому, что неизбежно ждет каждого – к расставанию с «коконом»?

Наверное, есть посредники между Жизнью и Смертью, и она – из их числа.

Надо же кому–то приостанавливать нашу суету и напоминать, что не одним днем живем. Иначе действительно не избежать того кошмарного, запредельного, ужасного «путешествия души», перед которым хоть и не умирай.

…Стоило принять это решение, как снова в мыслях поселилась она. Но уже – иная. Господи, да кто она мне в конце–то концов?

Ну ладно, кто она мне – уже почти ясно. Посмотрим теперь, кто я – ей.

1997