Текст книги "Пасхальная тайна: статьи по богословию"
Автор книги: Иоанн Мейендорф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 62 (всего у книги 65 страниц)
Второй пример, который хотелось бы привести, имеет отношение к экклезиологическому смыслу Евхаристии. Речь идет об идее, согласно которой Церковь в Евхаристии действительно становится Церковью Божией; эта идея объясняет, почему Православие дорожит своей уверенностью в фундаментальном «тождестве» всех поместных церквей. Святой Игнатий Антиохийский писал: «Где Христос Иисус, там и кафолическая Церковь» [1343]1343
Ignatius Antiochenus.Ad smyrnaeos, VIII, 2 [cp.: Писания мужей апостольских. С. 367].
[Закрыть]. То, чем в действительности является Тело, определяется присутствием Самого Христа в общине. Собрание человеческих существ становится Телом Христовым, всем Телом, а не частью Его, ибо даже те, кто отсутствует – Матерь Божья, святые и усопшие, – едины с ними в кафолической реальности каждойЕвхаристии, которая как раз и становится Церковью Божией в определенном месте.
Евхаристическое собрание должно возглавляться епископом, и эта «норма», как хорошо известно, соответствовала практике, бытовавшей в ранней Церкви. Разделение местной церкви или епископского «диоцеза» на множество приходов с пресвитерамиво главе было предопределено историческими обстоятельствами И–Ш вв. Порой это затемняло смысл изначальных отношений между Евхаристией и Церковью [1344]1344
Эта проблема недавно была весьма толково разобрана в: Ζηζιούλας Ἰ.Ή ένότης τής έκκλησίας έν τη θεία εύχαριστία καί τω έπισκόπφ κατά τους τρεις πρώτους αιώνας. Άθήναι, 1965.
[Закрыть]. Например, власть епископа стала осуществляться независимо от сакраментальной реальности Евхаристии, а порой – и поверх нее. Однако изначальный евхаристический смысл епископской функции сохранился и в каноническом праве, и в принципах церковного устройства. Православное неприятие папства – в частности, идеи о том, что один из епископов jure divino [1345]1345
По божественному праву (лат.).
[Закрыть]обладает властью, выходящей за рамки его собственной Церкви или его собственного местного диоцеза и распространяющейся надругих епископов, которые в своих церквах обладает той же функцией совершения таинств, что и первый епископ обладает в своей, – основывается на представлении о том, что власть юрисдикции и власть тайносовершительная фундаментально нераздельны.
Единство епископов между собой основывается на взаимном признании ими тождественности епископской власти каждого («Episcopatus unus est», – писал сщмч. Киприан [1346]1346
«Епископат един». – Cyprianus.De unitate Ecclesiae, 5 // PL 4, col. 501.
[Закрыть]), единство же всех поместных церквей – на тождестве веры, а не на совместном их подчинении некоему «вне–евхаристическому» центру. Существование вселенского первенства и различных региональных первенствующих кафедр, естественно, не исключается такой экклезиологией, однако их природа определяется миссионерскими нуждами Церкви в мире. Следовательно, такая ситуация напрямую связана с этой миссией Церкви. Без нее Церковь не может существовать, но это ни в коем случае не определяет природу самой Церкви [1347]1347
Cm.: Meyendorff J., AfanassieffN., SchmemannA., Koulomzine N., Kesich V.
The Primacy of Peter in the Orthodox Church: [a symposium of articles]. L., 1963.
[Закрыть].
Связь между Евхаристией и учением о Церкви совсем недавно вызвала новую волну интереса в православном богословии. В своей крайней форме этот новый подход ведет к противопоставлению – в чем–то искусственному – «евхаристической экклезиологии» и «экклезиологии вселенской», отказывая последней в христианской состоятельности, как если бы у Церкви не было «вселенского» существования или «вселенской» миссии. Однако если отказаться от подобных крайностей, то полное осознание того факта, что поместная церковь является не «частью» тела, но телом во всей его целостности и полноте, составляет необходимый для православной экклезиологии элемент, который современная «евхаристическая экклезиология» помогла прояснить.
Евхаристического общения.
[Закрыть]
Обсуждение богословского и экклезиологического смысла Евхаристии, наконец, подводит нас к третьему вопросу, затронутому в «Декрете об экуменизме» II Ватиканского собора. Речь идет о проблеме «интеркоммуниона» между церковными организмами, находящимися в состоянии разделения, в частности, между католиками и православными. Позиция собора по этому вопросу, допустившего, по крайней мере, частичное евхаристическое общение, основывается на признании наличия в Православной Церкви «действительного священства»; между тем, православная экклезиология, как мы указывали выше, именно в силу своей «евхаристической основы», не приемлет понятия «действительности» per se.Мы попросту не можем сказать, что сакраментальное присутствие создается «действительностью священства», ибо таинственное присутствие Христа в церковной общине подразумевает не только это, но также Истину, кафоличность, единство и уж конечно формальное принятие Церковного Предания во всей его совокупности [1349]1349
Таким, в частности, всегда было отношение православных к признанию англиканского священства, хотя отдельные высказывания некоторых православных или мнения некоторых поместных церквей могли произвести впечатление, будто понятие действительности допустимо само по себе. В ходе недавнего Всеправославного Совещания в Белграде (сентябрь 1966) эта позиция вновь подтвердилась.
[Закрыть]. Иными словами, вне Единой Церквине может быть и речи о какой–либо «действительности»; не может быть никакого разделения между властью совершать таинство, данной епископам, и их учительной властью. Между тем, декреты II Ватиканского собора подразумевают, с одной стороны, что православные епископы обладают «действительным священством» (см., например: Декрет о Восточных католических Церквах, 25) и таким образом «поощряют» евхаристическое общение с ними, делая оговорку о некоторых дисциплинарных ограничениях (см.: Декрет об экуменизме, 3). Однако, с другой стороны, они гласят, что православные епископы не имеют вероучительного авторитета, поскольку они отделены от Римского Престола (см.: Конституция о Церкви, III, 22). По–видимому, логическим выводом станет то, что католики смогут принимать участие в таинствах Православной Церкви, но будут избегать слушать проповеди, поскольку излагаемое в них учение отделено от истинно апостольской учительной власти.
В православном понимании эта позиция подразумевает такое евхаристическое богословие, которое отделяет сакраментальное, почти «магическое» присутствие per seот полноты жизни, истины и единства во Христе и Духе Святом.
А между тем истинный богословский смысл Евхаристии как раз и состоит в том, что она являет эту полноту и свидетельствует о ее истинном присутствии в Церкви.
Католики и православные согласны в том, что присутствие Христа в Его Церкви полно и реально, и их согласие в этом вопросе – поистине бесценный экуменический факт. И все же, весь трагизм раскола – в том, что мы еще не достигли согласия относительно содержания и предпосылок этой полноты. Пока несогласие остается, всякий «интеркоммунион» неизбежно будет основан на минималистическом сведении кафоличности к понятию абстрактной «действительности», или, что хуже, – на предположении, что полнота эта еще не была дарованаЦеркви. В таком случае мы – католики и православные – станем протестантами. Православное неприятие «интеркоммуниона» – вовсе не плод реакционного консерватизма или отсутствия ревности о воссоединении. Оно проистекает из понимания, что истинное христианское единство – это богоданнаяреальность, основанная на нашем совместном принятии истины Христовой – такой, какой Онхочет нам ее преподать. Как раз это и происходит в таинстве Евхаристии.
Если мы сейчас, посреди наших разделений, будем в нем участвовать, мы имплицитно, но богохульно примем эти разделения как терпимые. А это будет полной противоположностью истинному экуменизму.
Notes on the Orthodox Understanding of the Eucharist
Опубл. в: The Sacraments: An Ecumenical Dilemma / ed. H. Küng. NY: Paulist Press, 1967. P. 51–58.
Фр. пер.: Note sur l’interprétation Orthodoxe de l’Eucharistie // Concilium: Revue internationale de théologie. № 24. P, 1967. P. 53–60.
На рус. яз. публикуется впервые.
© Пер. с фр. У. С. Рахновской, сверенный с англ, публикацией.
ПО ПОВОДУ «ЕДИНСТВА ТРИЕДИНОГО БОГА» ЮРГЕНА МОЛЬТМАНАЮрген Мольтман начинает свою статью [1350]1350
*См.: Moltmann J.The Unity of the Triune God // SVTQ. Vol. 28. № 3. 1984. P. 157–171.
[Закрыть]с утверждения противоположности между философским (или спекулятивным) подходом к Троице и подходом, который основывается на истории спасения. Разумеется, эта противоположность осознавалась и другими авторами, хотя определяли ее подчас неодинаково. Так, в конце XIX в. французский богослов Теодор де Реньон [1351]1351
*Реньон Теодор де (1831–1893) – французский теолог, философ и историк догматического богословия. Известность ему принесли исследования трудов выдающихся представителей высокой схоластики. Так, в 1886 г. вышла ставшая классической работа «Метафизика причинности у св. Фомы Аквинского и Альберта Великого». Изучив триадологию блж. Августина и отцов–Каппадокийцев, Реньон издал четырехтомный труд «Исследования позитивного богословия Святой Троицы» (1892–1898), который стал заметной вехой в изучении святоотеческой триадологии вообще и учения Августина о Троице в частности. Реньон сформулировал основной принцип различения между западным схоластическим и восточным патриотическим подходами к триадологии: для западных богословов Бог есть конкретная, единичная сущность, проявляющаяся в трех Лицах, для восточных же – это три конкретные Ипостаси, обладающие единой сущностью. Следовательно, западная мысль направлена от сущности к Ипостасям, а восточная – от Ипостасей к сущности. Эта «парадигма Реньона» надолго определила отношение многих ученых к августиновской и схоластической триадологии. Оказала она влияние и на ведущих православных богословов и философов XX столетия.
[Закрыть]говорил о двух «философиях», преобладавших уже в святоотеческую эпоху, – латинской и греческой:
Латинская философия сначала рассматривает природу саму по себе, а затем переходит к носителю; греческая же философия рассматривает носителя, а от него идет далее, чтобы отыскать природу. Латиняне мыслят лицо как спсособ существования природы, греки же мыслят природу как содержание лица.
Сам де Реньон принимал сторону греков и сетовал, что
<...> в наше время догмат о божественном единстве поглотил, так сказать, догмат о Троице, о котором говорят лишь как о некоем сувенире [1352]1352
Régnon Th. de.Études de théologie positive sur la Sainte Trinité. Vol. 1. P., 1892. P. 433; 365 [cp. : Мейендорф И.Византийское богословие. С. 257]. Также см.: Prestige G. L. God in Patristic Thought. L., 1952. P. 233–241; Kelly J. N. D.Early Christian Doctrines. L.; NY, 1958. P. 253–279.
[Закрыть].
Карл Ранер также призывал вернуться к доавгустиновой концепции Бога, где три ипостаси рассматривались прежде всего в их личностных, нередуцируемых функциях [1353]1353
См., напр.: Rahner К.Theological Investigations / tr. С. Ernst. Vol. 1. Baltimore, Md, 1961. P. 183.
[Закрыть]. И, конечно, все современные православные богословы – особенно при обсуждении вопроса о Filioque– отмечают противоположность триадологии греческих отцов, для которых реальность трех Лиц предваряла всякое умозрение о единстве Божественной сущности, и утвердившуюся на латинском Западе концепцию единства Божия, которая хотя и признавала Троицу, но только как выражение внутрисущностных отношений в Боге.
Однако у профессора Мольтмана эта противоположность справедливо связывается не столько с различием философских подходов к Богу, сколько с различным осмыслением самой христианской веры, когда для одной стороны она – опытное переживание истории спасения, открывающейся в библейском повествовании, а для другой – философская, космологическая и онтологическая рефлексия, неизбежно основанная на таких предпосылках и методологиях, как платонизм, аристотелизм, немецкий идеализм или современный экзистенциализм.
В самом деле, стоит вспомнить, как это делает Ю. Мольтман, что даже Карл Барт в своем подходе к учению о Троице не отказывался от философской спекуляции и говорил исключительно об «одном личном Боге в трех модусах бытия». Но такой подход совпадает, в сущности, с хорошо известными древними модалистскими формулами и едва ли должным образом учитывает библейские свидетельства об Иисусе–Сыне и Его отношении к Тому, Кого Он называл Лева, Отче.
В итоге у большинства западных богословов – даже у многих «ортодоксов» и «неоортодоксов» (например, у Барта и его последователей) – учение о Троице остается сегодня, как и во времена де Реньона, чем–то вроде запоздалого ответа, который зачастую кажется вымученным и излишним. Корни этой ситуации – не только в философских предпосылках, но равно и неизбежно – в тех направлениях библейской герменевтики, которые либо прямо отрицают божественность Иисуса, либо интерпретируют ее так, что понятие Троицы перестает быть необходимым, либо, наконец, просто заявляют, что проблема личной идентичности Иисуса не имеет никакого значения. Современная герменевтика чаще всего связана с философскими предпосылками, приводящими к тому, что история спасения абстрагируется или субъективируется и сводится на практике к lumen naturae [1354]1354
Свет естественного разума ( лат.) .
[Закрыть]. Именно так обстоит дело у Бультмана и его школы.
Примечательно, что проблема связи тринитаризма с историей спасения далеко не нова. Еще в 265 г. Павел Самосатский подвергся обвинению за модализм в учении о Боге и за адопционизм в христологии. Далее последовала реакция арианства, которое отвергло модализм Павла Самосатского, отказавшись при этом и от тринитаризма: если Слово (Логос) и Дух – разные лица, как говорили ариане, то они непременно суть творения Единого Бога.
Какой же характер имела и на чем основывалась та линия развития Предания, которая началась в Никее и продолжилась в триадологии отцов–Каппадокийцев, в христологии свт. Кирилла Александрийского, в Халкидонском определении и в позднейших уточнениях учения об «ипостасном единстве»?
Общераспространенный (и слишком часто принимаемый на веру) ответ сводится к тому, что развитие это было не чем иным, как «эллинизацией» христианства, а учение Каппадокийцев о Троице (отличалось оно от западной августиновской модели или нет) – лишь формой неоплатонической спекуляции, радикально отличной от библейской мысли.
Здесь нет возможности детально обсуждать эту обширную и сложную проблему. Но я решительно настаиваю, что отказ от тринитаризма на том основании, что он–де «плод философского умозрения греков» неверен не только с вероучительной, но и с исторической точки зрения [1355]1355
Более развернутое обсуждение данного вопроса см.: Meyendorff J.Greek Philosophy and Christian Theology in the Early Church // Idem.Catholicity and the Church. P. 31–47 [см. наст, изд., стр. 415–429]. Об этом же неоднократно писал и покойный отец Георгий Флоровский; также см.: Meyendorff J.Christ in Eastern Christian Thought. [Иисус Христос] .
[Закрыть]. Конечно, писатели святоотеческой эпохи, начиная с Оригена, пользовались формами греческой мысли. Это было неизбежно, поскольку они хотели быть понятными для своих современников. И в наши дни христианское богословие, чтобы стать понятным нынешней аудитории, столь же неизбежно обращается к современному интеллектуальному инструментарию и категориям. Проблема здесь не в форме, а в содержаниибогословской вести. Для тех христианских богословов, которые, подобно православным, считают необходимым утверждать непрерывность и внутреннее единство церковного Предания в веках, вопрос предполагаемой «эллинизации» имеет, конечно, большое значение. И все же главный предмет нашего обсуждения – тринитаризм как таковой, а не способы его выражения. Важнейшая роль в этой связи принадлежит настойчивому утверждению профессора Мольтмана, что учение о Троице не есть философская спекуляция об истории спасения, выработанная греками ли или современными мыслителями post factum,но присуще истории спасения как таковой. А это, в свою очередь, подразумевает, что христианская вера, мыслимая и переживаемая как опыт Троицы, представляет собой, говоря словами Ю. Мольтмана, иную религию, иное богопочитание, иную доксологию, нежели монархианский монотеизм. Бог как Троица – Отец, Сын и Дух – не может быть ни отождествлен с абстрактным понятием или философски определяемой сущностью, ни сведен к идее Перводвигателя или Судии–Воздаятеля. Какая бы лексика ни употреблялась – оправданно субординационистская, встречающаяся у синоптиков, апостола Павла, а также у св. Иоанна Богослова (Отец Мой более Меня. —Ин. 14:28), или выражающая тринитарную «равночестность» – равным образом свойственная Иоанну Богослову (Я и Отец – одно. —Ин. 10:30), – образ Бога в Новом Завете предполагает межличностные отношения.
Думается, было бы нетрудно доказать, что здесь мы встречаем тот библейский тринитаризм и ту «историю» Бога, которые открываются в повествовании об Иисусе из Назарета, и которые стремились выразить отцы–Каппадокийцы IV в., утверждая, что в Боге – три ипостаси,т. е. три субъекта, подлинных и реальных, а не просто три πρόσωπα (лика), или три проявления ad extra.То, что в восприятии Бога у Каппадокийцев Лица первенствуют над общей природой, видно прежде всего из их прочтения Петрова исповедания: Ты–Христос, Сын Бога Живаго(Мф. 16:16 и параллельные места). Именно в контексте такого восприятия они определяют свою тринитарную терминологию, три ипостаси и одну сущность. Арианство было отвергнуто Каппадокийцами отнюдь не во имя модализма. Они сознательно пошли на риск получить ярлык «тритеистов» [1356]1356
См., в части.: Gregorius Nyssenus.Quod non sint très dii: Ad Ablabium // PG 45, col. 115–136 [ Григорий Нисский.Догматические сочинения. T. 1. С. 58–67].
[Закрыть].
В V столетии тринитарный выбор Каппадокийцев обрел новое мощное выражение в христологии, которую отстаивал свт. Кирилл Александрийский. Если Иисус – воистину Второе Лицо Святой Троицы, то Мария – воистину «Богоматерь». Можно быть матерью лишь кого–то, но не вещи и не имени; и Она родила именно Его, а не кого–то иного. На том же этапе христологических споров возник еще более острый вопрос о личной идентичностиУмершего на Кресте. Ответ на него следовал той же логике: «Один от Святой Троицы пострадал плотию». Соответственно, и Крест был осмыслен как самооткровение Троицы: любовь Божия не осталась только божественной, разделяемой Тремя Лицами, но распространилась, дабы включить в себя смертное человечество [1357]1357
Эта мысль блестяще выражена Мольтманом в: Idem.The Crucified God: The Cross of Christ as the Foundation and Criticism of Christian Theology. L.; NY, 1973. P. 277 ff. Однако, подчеркивая важность «теопасхизма», он ошибочно полагает, что «теопасхистская формула была отвергнута» (Ibid. Р. 228). Это можно de factoсчитать справедливым лишь в отношении большинства западных богословов, но не вообще. «Теопасхизм» был официально подтвержден V Вселенским собором и доныне торжественно возвещается за каждым евхаристическим богослужением Православной Церкви.
[Закрыть]. А это означало, что Бог личноусвоил себе смертное состояние вплоть до приятия самой смерти: Бог умирает во плоти! Однако эта человеческая смерть не переживается Богом в Его единой сущности и не является личным переживанием Отца или Духа, но только Сына – Слова, Которое стало плотию[Ин. 1:14]. «Теопасхизм» – представление о Сыне Божием, пострадавшем во плоти, не стал «патрипассианством» – представлением, которого держались некоторые модалисты, что на Кресте будто бы умер Сам Отец.
Я упомянул тринитарную и христологическую позиции IV-V вв. потому, что взгляды Ю. Мольтмана, изложенные в упомянутой статье и других недавних его работах [1358]1358
*См., напр.: Moltmann J.The Trinity and the Kingdom: The Doctrine of God. San Francisco, 1981.
[Закрыть], можно понять как возврат к тринитаризму, сформулированному в те далекие времена, хотя сам автор пришел к нему, по–видимому, не столько путем чисто исторического исследования, сколько через поиски адекватного способа выразить христианскую весть сегодня. Я полностью согласен с ним, что библейское понимание Бога – тринитарное. Разумеется, это тоже монотеизм, но не тот философский монотеизм, который стремился к преобладанию в богословской мысли Запада, начиная с Августина. В этом отношении пример отцов–Каппадокийцев интересен тем, что они богословствовали, философствуя, но богословие их было прежде всего тринитарным. Что же до монотеизма, то главная его формулировка у Каппадокийцев – апофатическая: единая сущность Божия всецело трансцендентна, но Бог при этом являет Себя как Троицу ипостасей, действующую в истории спасения. По сути, критики, обвинявшие отцов в тритеизме, могли иметь философски сильный аргумент: Троица Каппадокийцев – не философская схема. Единственная проблема, возникающая у меня по поводу тринитаризма профессора Мольтмана, связана с его интерпретацией «лица», или ипостаси.Так, он возражает против употребления общепринятых терминов («лицо», «ипостась»), которые, по его словам, «стирают конкретное различие между Отцом, Сыном и Святым Духом». Это возражение может оказаться вполне обоснованным, но его обоснованность или необоснованность неизбежно зависят от значения, придаваемого этим «общим» терминам.
Я утверждаю, что христианский тринитаризм имеет смысл только при строго персоналистическом понимании лиц, или ипостасей.Профессор Мольтман неоднократно и абсолютно справедливо подчеркивает уникальность лиц как субъектов. Но необходим и следующий шаг: Божественные Лица – не просто «образы бытия» божественной природы. Они «обладают» божественной природой, которая едина и неделима. Говорить, как это делает Мольтман, что они – «реальные субъекты с волями и умами» – ошибочно. На самом деле они обладают только однойволей и однимбожественным умом (в силу их единой природы), но обладают перихоретически [1359]1359
От περιχώρησις – взаимопроницание (греч.).
[Закрыть], а это значит (как удачно выражается сам Мольтман), что «мы должны мыслить единство Отца, Сына и Духа единством открытым, влекущим, единящим и, следовательно, интегрирующим». И поскольку Три Божественных Лица – это действительно три вполне отличных друг от друга любящих и влекущих к себе субъекта, то человеческие личности спасаются через вхождение и участие в их межличностном единстве (так и они да будут в Нас едино… —Ин. 17:21).
Конечно, подобный акцент может быть истолкован неверно – как подразумевающий своеобразный пантеизм, когда Троица ипостасей превращается в «несметное множество» ипостасей. Поэтому важно подчеркнуть, что трансцендентная божественная природа всегда останется не схожей ни с чем и трансцендентной, а человеческие личности входят в общение любви Трех Божественных Лиц по благодати. Спасение и состоит именно в восстановлении такой межличностной связи. Конечное эсхатологическое соединение предвосхищается уже теперь и конкретно – в сакраментальном евхаристическом общении Церкви.
Вся эта система возможна лишь при условии, что лица мыслятся вполне отличными от их природы, открытыми к усвоению реальности, которая внеположна их природе, и потому способными к реальному изменению(хотя природаих остается неизменной).
Сын становитсяплотью и усвояетчеловеческую природу. Он рождаетсякак человек и умираетна кресте. Он умирает поистине «вне врат на Голгофе, за тех, кто находится вне» [1360]1360
Ср.: Moltmann J.The Crucified God… P. 249.
[Закрыть]. Так нельзя сказать о божественной природе или об Отце, или о Духе. Это можно утверждать только о Сыне, чья ипостасьсохраняет божественную природу, но одновременно простирается за ее пределы…
Поэтому тринитаризм требует, чтобы личность – и божественная, и человеческая – мыслилась открытой. Только личный и троичный Бог может статьтем, кем не был прежде. И, соответственно, только человеческая личность может быть крещена – «во имя Отца, Сына и Святаго Духа» и чрез это войти в общение троичной Божественной любви, которое не принадлежит ей по естеству в силу тварности человеческой природы. Как Божественное Лицо может «выступить за пределы» божественной природы, так и человеческая личность может быть «обожена».
Процесс, в котором божественная любовь простирается за пределы Божественной Троицы, достигает последнего рубежа на Кресте, где Сын нисходит до самых глубин смертного умаления, или кенозиса,потому что именно в этой бездне пребывает человечество, когда оно отделено от Бога. Усвоение же Божественной любви в каждом отдельном случае совершается Святым Духом. В Троице Дух исходит от Отца и «почивает» в Сыне. Но если Сын усвояет Себе человеческую природу и собирает человеческие личности «в Себе», то Дух есть Тот, Кто совершает это «собирание» и дает ему конкретную реальность. В Духе Сын есть – истинно, по естеству и во веки – Сын Отца. И в Духе же люди приемлются как сыны и дщери того же Отца. Как раз такое видение христианской веры и отстаивает, если я правильно понимаю, профессор Мольтман, и оно, по моему убеждению, есть видение новозаветное. Намереваясь представить его читателю, я столкнулся лишь с одной серьезной проблемой, а именно – с осмыслением ипостаси, которое требует, на мой взгляд, прояснения и развития. То и другое я попытался сделать с намерением отдать должное внутренним сотериологическим и антропологическим выводам, заложенным в тринитаризме.
Reply to Jürgen Moltmann’s «The Unity of the Triune God»
Отклик на статью: MoltmannJ.The Unity of the Triune God // SVTQ. Vol. 28. № 3.1984. P. 157–171.
Опубл. в: Ibid. P. 183–188.
На рус. яз. публикуется впервые.
© Пер. с англ. Ю. С. Терентьева.
