Текст книги "Большая охота на акул "

Автор книги: Хантер С. Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 54 страниц)

Немного в Вашингтоне найдется политических комментаторов старшего поколения, способных переварить такое. Их разум просто отказался бы принять увиденное по той же причине, по какой они до сих пор не в силах принять голую и неприглядную истину, что президента Ричарда Милхауза Никсона не просто ждет импичмент, он сам хочет импичмента. Как можно скорее.

Пожалуй, это единственный непреложный факт в истории, которая в ближайшие несколько месяцев станет столь чудовищно сложной, что каждому репортеру, который будет ее освещать, потребуется круглые сутки держать под рукой как ушлого адвоката по уголовным делам, так и специалиста по конституционному праву.

Даже сейчас, в последние мгновения перед тем, как начнется ад кромешный, нет решительно никаких сомнений, что еще до своего окончания сага об «импичменте Никсона» задурит кое-какие лучшие головы американской журналистики.

На том и оставлю это утверждение – я отказываюсь даже пытаться его объяснить. На это еще будет уйма времени: тысячи часов, один бог знает, во скольких залах суда. И Никсону со временем вынесут вотум недоверия, хотя бы потому, что у него хватает влияния, чтобы не оставить нижней палате Конгресса иного выбора.

Адвокаты Никсона, которые уже обошлись налогоплательщикам почти в четыреста тысяч долларов, теперь отказались от любых попыток оскорбить и спровоцировать судейскую комиссию палаты по главе с конгрессменом Питером Родино на то самое скорое и непродуманное голосование в пользу импичмента. А ведь Родино и юрисконсульты комиссии из кожи вон лезут, чтобы его избежать. До того как слушания будут открыты для публики и для заслушивания обвинений перед камерами соберется вся палата, им нужно собрать достаточно доказательств, чтобы выстроить более надежные и серьезные доводы в пользу импичмента, чем у них, похоже, имеются сейчас. Больше всего на свете Никсону хотелось бы увидеть, как панически бросится врассыпную палата представителей перед снимаемым для телевидения решающим голосованием на основании столь несерьезных обвинений, как неуважение к Конгрессу, неуважение к суду и подразумеваемое грубейшее неуважение к любому в этой стране человеку с уровнем интеллекта выше пятидесяти.

Но даже Рон Зиглер не надеется на фарс такого размаха. 27 мая UPI передало официальное заявление Зиглера из Ки-Бискейн, дескать, официальные дебаты по импичменту «не явятся для него [Никсона] сюрпризом». И сам импичмент тоже. Тогда почему бы просто не выдвинуть вотум недоверия?

И, правда, почему?

* * *

Одна из главных причин – те самые пленки, которые Никсон уже давно решил никому и ни за что не показывать. До сих пор он отмахивался от судебных постановлений отдать более ста записей своих разговоров: ему вручили шестьдесят четыре повестки от Яворски и около пятидесяти от комиссии Родино. Многие из них перекрывают друг друга, и в Вашингтоне, похоже, никто не знает, ни какая повестка из этой пачки получит юридическую первостепенность, ни кому придется решать этот вопрос, буде он вообще возникнет в реальной жизни.

Если Никсон станет упорно держаться стратегии «обструкции», то даже окончательное решение Верховного суда США не может вынудить его с ними расстаться. Неподчинение повлечет за собой обвинение в неуважении к высочайшему суду страны и создаст дальнейшие основания для импичмента, – но почему это должно волновать Никсона? У Верховного суда дивизий не больше, чем у папы во времена Сталина, а истинной власти над Никсоном не больше, чем было над Эндрю Джексоном.

Трудно представить себе, как председатель Верховного суда Берджер подписывает ордер на обыск «без предупреждения» и посылает взвод приставов в Белый дом с наказом выбить дверь и разнести там все по камешку, пока не найдут «эти чертовы пленки».

Прокурор по особым делам Леон Яворски это сознает, но как будто не беспокоится. Он хочет добиться решения Верховного суда и до конца июля его получит. Оно не станет вещественным доказательством, но, как минимум, забьет последний гвоздь в пластмассовый гроб Никсона. Это ловкий ход Яворски, который сегодня наверняка чувствует себя на коне, заменив Арчибальда Кокса, ушедшего со своего поста в облаке всеобщего презрения и подозрений, дескать, он всего лишь наемный чинуша, поставленный Никсоном и Коннели, чтобы «не выпустить джинна из бутылки».

Яворски может показаться соней тому, кто не видел изнутри, как безошибочно он работает. Если он ставленник Никсона-Коннели, то пока ведет себя на удивление умно и одурачил многих, включая ряд самых отпетых циников Вашингтона.

Но не всех. В городе еще остался кое-кто, способный напомнить, что родина Яворски – Хьюстон – ясли самых злокозненных гольф-жуликов в стране: эти проиграют вам первые пятнадцать лунок по сто долларов каждая, а после выудят у вас по пять тысяч за лунку на последних трех.

Возможно, так оно и есть. Но если да, то Леон не оставляет себе места для маневра: последние три лунки ем%придется разыграть все разом 8 июля, когда он станет отстаивать свои повестки перед тем, что вашингтонские юристы называют «урезанным» Верховным судом США.

Из-за его прошлых связей с администрацией нашего президента судью Уильяма Ренквиста, четвертого и самого озлобленного из ставленников Никсона, то ли умаслили, то ли заставили самоустраниться от дела. Ренквист был помощником окружного прокурора в министерстве юстиции при Джоне Митчелле, пока Никсон не схватил его за помочи и не забросил в Верховный суд.

Интересная получается расстановка сил для решения (юридической) судьбы пленок:, три правых ставленника Никсона (Берджер, Блэкмун и Пауэлл) уравновешивают «либеральный блок» (Дуглас, Маршалл и Бреннан). Два решающих голоса будут за Байроном Уайтом и Поттером Стюартом, скрытым нацистом и выдвиженцем Джона Кеннеди и Эйзенхауэра, своего рода консервативным поборником свободы личности, который недавно шокировал многих друзей и идеологических соратников, публично осудив вопиющую «политизацию» Верховного суда при Никсоне.

Стюарт, гораздо более Уайта, кажется искренне оскорбленным, что очутился в одной лодке с теми, кого считает четырьмя полоумными политическими клячами, которые не отличат юриспруденции от садка с пиявками. Если Яворски сумеет представить достаточно крепкие аргументы, которые убедят Стюарта, что у Никсона нет основного или неотъемлемого права укрывать записи, то скорее всего выиграет дело, даже если Уайт снова пойдет с никсоновскими прихлебателями. Из-за того что на сей раз их будет только трое – с Ренквистом, который будет кукситься за боковой линией, – в случае ничьей, если Яворски выигрывает. Он уже сумел заполучить вердикт по схожему вопросу в Высшем апелляционном суде США, и когда вердикт суда более низкой инстанции доходит до самого верха и голосование приводит к ничьей, остается в силе решение предыдущей инстанции.

Каким бы ни был вердикт, веса у него будет больше, чем у голосования по импичменту в палате представителей Конгресса. И если Никсон проиграет, а потом решит пойти против Верховного суда, это заставит проголосовать против него многих «нейтральных» на публике конгрессменов. Окончательное голосование состоится, скорее всего, в конце августа, и если бы пришлось делать ставку на исход, думаю, расклад был бы два к одному против президента, хотя простое большинство победит.

В этом Никсон, вероятно, со мной согласится, а также с мыслью, что ставить на исход голосования нижней палаты по импичменту в настоящий момент скорее вопрос расклада, чем просто победы или поражения.

Истинное испытание состоится в сенате, где Никсон может позволить себе расклад два к одному не в свою пользу и все равно получить нужный вердикт. Из ста голосов в сенате Никсону достаточно тридцати четырех, чтобы выйти героем. Не самый большой подвиг, учитывая природу политиканов и все возрастающую вероятность того, что окончательное голосование в сенате, бурная кульминация «всей энчилады», случится не раньше середины октября, недели за две до дня выборов, назначенных на первый вторник ноября.

В ноябре будет переизбираться ровно одна треть сената – на один голос меньше, чем Никсону нужно для оправдания, – и каждый переизбираемый (либо тридцать три, либо тридцать четыре, потому что три в сто не войдут), по слухам, в ужасе от перспективы, что накануне собственных выборов придется проводить кампанию дома, одновременно участвуя в транслируемом по телевидению судебном разбирательстве по самому серьезному вопросу в истории Америки, а после – участвовать в чудовищном публичном голосовании за или против президента Никсона.

Если (с точки зрения временных совпадений) до этого дойдет, опросы общественного мнения, без сомнения, станут фактором гораздо более действенным, чем были до сих пор, – по той же причине Конгресс ждал, пока опросы не поднимутся до пятидесяти процентов в пользу импичмента, и лишь затем запустил процесс. Но у Никсона нет способа воздействовать на опросы настолько, чтобы изменить результаты голосования Конгресса по импичменту.

А вот с тем, что он способен воздействовать на исход сенатского голосования, не поспоришь. Во-первых, большую часть лета он намерен провести порхая по Европе, Израилю, Египту, России и где угодно, где с ним согласятся встретиться, – достаточно эффективный метод как можно чаще фигурировать в заголовках, чтобы если импичмент и попадал бы на первые полосы газет, то оказывался в самом их низу.

Тем временем измученные ошметки его администрации будут работать по восемнадцать часов в сутки, чтобы подавить или обесценить любые новые сведения, способные сказаться на опросах общественного мнения или на исходе сенатских разбирательств. Держатели менее половины из тридцати четырех голосов, необходимых Никсону для оправдания, будут переизбираться в 74-м, и исполняющий свои обязанности президент, даже если ему уже вынесли вотум недоверия, обладает огромным весом, когда дело доходит до того, кто будет или не будет допущен к политической кормушке.

По многим вопросам не остается сомнений, что как минимум двадцать из ста сенаторов ни при каких обстоятельствах не станут голосовать за осуждение Никсона – разве только он нарушит старый закон в штате Индиана: «Не попадись в постели ни с живым мужчиной, ни с мертвой женщиной».

Тут Никсону ничего не грозит. Честно говоря, вообще трудно представить его в постели – и уж точно не с чем-то, похожим на человека.

Поэтому, если вычеркнуть для начала двадцать голосов, получается, что ему нужно только четырнадцать, а надо помнить, что иметь дело ему придется исключительно с республиканскими мракобесами и демократами из южной глухомани. При раскладе тридцать четыре на шестьдесят шесть он может себе позволить игнорировать в сенате каждого, кого хотя бы отдаленно подозревали в антиниксоновских настроениях, иными словами, одним махом списать минимум пятьдесят голосов, то есть он не слишком ошибется, предположив, что при пятидесяти решительно против него и двадцати решительно за тридцать пока не решили.

Из этих тридцати ему нужно только четырнадцать, а любой, кто всю свою сознательную жизнь провел, заключая сделки на этически ничейной земле вашингтонской политики, с такими цифрами чувствует себя вполне уверенно. Президент, не способный перетянуть на свою сторону четырнадцать сенаторов, вообще в Белый дом не попал бы.

И у Никсона есть два очень крупных козыря: 1) он лично контролирует большую часть потенциально губительных доказательств, которые могут быть использованы против него, если он когда-либо попадет под суд (записи Овального кабинета, которые он хранит в преддверии решения, оставить их или уничтожить, если еще не уничтожил…), и 2) он стал таким конфузом и жерновом на шее республиканской партии, что десять нужных голосов может купить, просто в тайне согласившись уйти с видом мученика с поста президента через сорок восемь часов после того, как сенат вынесет решение не выдвигать ему вотум недоверия на основании импичмента в палате представителей.

Это решение многих снимет с крючка, особенно Никсона, который ничего не выиграет, если еще два года будет цепляться за Белый дом. Надежда на его эффективность в кресле президента с самого начала была тщетной. Но потребовалось пять лет, два срока и умопомрачительный скандал, чтобы дешевый гаденыш это понял.

Даже Никсону теперь следовало бы осознать, что спасти себя в глазах истории он может, только заделавшись мучеником, а самый очевидный к этому путь – в данной главе саги – пойти на сделку с воротилами собственной партии, пообещав, что они избавятся от него, как только он получит гарантию почетной отставки в обмен на оправдание в сенате.

Думаю, это и произойдет. И если комиссия Родино не отыщет какое-нибудь неестественно крепкое доказательство до голосования об импичменте в палате представителей, сомневаюсь, что сенат вынесет обвинительный приговор. Реальным раскладом сегодня будет, наверное, шестьдесят-сорок против Никсона. Но шестьдесят на сорок недостаточно, должно быть шестьдесят семь на тридцать три, а этого будет трудно добиться.

В дополнение к рычагу давления на зубров собственной партии, который получает Никсон, стратегия «отставки в обмен на снятие обвинений» имеет определенную притягательность для демократов – но только если удастся провести ее в жизнь до 20 января 1975 года. Если Джеральд Форд заступит на пост президента до этой даты, его можно будет избрать лишь еще на один срок. Но если Форд станет президентом после января 1975-го, его можно будет переизбрать на два срока, а большинство демократов в сенате предпочти бы подпортить ему жизнь.

Поэтому у Никсона, когда дойдет до момента кастрации, есть пространство для маневра. Очень маловероятно, что он завершит свой второй срок, но шансы на сценарий импичмента в палате представителей, снятия обвинений в сенате, а затем слезливого спектакля с мученической отставкой до 20 января следующего года довольно велики.

Изменить это расписание способен только один крутой поворот событий: какой-нибудь неожиданный кризис, который вынудит Никсона отдать пленки. Но ничто в поведении президента или его адвокатов такого кризиса не предвещает. Пока он держится за пленки, Никсон с позиции силы может заключать приватные сделки как с теми, кто настаивает на том, чтобы их услышать, так и с теми, чье физическое пребывание на свободе зависит от того, что никто их не услышит.

По меньшей мере десяток голосов на этих пленках принадлежит тем, кто очень скоро предстанет перед судом по обвинению в серьезных уголовных преступлениях. И предположительно именно они присутствовали на том секретном совещании в Белом доме в прошлом июле, когда было решено ни за что их не отдавать.

Нетрудно догадаться, что для такого решения имелись очень веские и прагматичные причины, особенно в случае Боба Хальдемана и Джона Эрлихмана, чья участь в суде, как считается, зависит исключительно от решимости Никсона любой ценой цепляться за пленки. Или, если не удастся, уничтожить их.

Никсон это понимает. Если исходить из расшифровок, топорно им же самим подчищенных, там достаточно доказательств для импичмента самого Никсона, для вынесения ему обвинительного приговора и препровождения в тюрьму – в целях его собственной безопасности до первого футбольного воскресенья сентября. По причинам, которые сейчас, вероятно, неясны даже самому Никсону, прошлой зимой он семь из этих пленок отдал судье Сирике. Две или три оказались неподчищенными оригиналами, и со временем Сирика передал их следственной комиссии палаты представителей как улики в расследовании по импичменту.

В результате по Вашингтону сейчас слоняется сотня или около того человек, которые слышали «настоящие» пленки, как они это называют. И, невзирая на их профессиональную сдержанность, когда напрашивается очевидный вопрос, они считают себя вправе согласиться в одном: никому, кого шокировали, разозлили или вогнали в депрессию отредактированные расшифровки Белого дома, не следует позволять прослушивать сами пленки. Разве только сперва вкатить им сильное успокоительное или запереть в багажнике машины. Только законченный циник, говорят они, способен сколько-нибудь долго слушать «настоящее», не испытывая потребности пойти, скажем, на подъездную дорожку Белого дома и бросить через забор мешок с пятью живыми крысами.

М-да… Я перечитал последние строчки, и мне пришло в голову, что почти половина моих знакомых испытывает подобную потребность вот уже восемь или девять лет. Мой друг Иейл Блур, например, утверждает, что бросил целый мусорный бак, полный живых крыс, тараканов и прочих мелких вредителей, через забор Белого дома примерно за неделю до того, как Линдон Джонсон объявил о своей отставке в 1968 году.

– Замечательное было ощущение, – говорит он, – но только потому, что это был Джонсон. Почему-то я доподлинно знал, что ему будет премерзко видеть крыс на лужайке Белого дома. – Он замолчал и, достав табакерку, втянул по большой понюшке лучшего «Др. Джонсоне» в каждую ноздрю. – Трудно сказать почему, но я не получил бы такого удовлетворения, если бы проделал подобное с Никсоном. Ему-то крысы скорее всего понравились бы.

* * *

Мать божественного мямли! Я оторвался от этой ахинеи посмотреть вечерние новости, а там физиономия и голос Текса Колсона, встряхнувшего вашингтонский зал суда совершенно непредвиденным признанием в препятствии отправлению правосудия (вслед за его широко транслированным по телевидению заявлением касательно собственной вины и причастности почти ко всем аспектам Уотергейта) в обмен на возможность принять любое заслуженное наказание и очиститься раз и навсегда, «рассказав все, что знает» о многом, «о чем до сих пор не мог говорить открыто».

Подумать только, Колсон! Сначала он принимает Христа, а теперь соглашается признать вину и устраивает пресс-конференцию по национальному телевидению, чтобы объявить, что намерен во всем сознаться. Иными словами, его можно привлечь как свидетеля обвинения к любым связанным с Уотергейтом судебным разбирательствам начиная с данного момента и до тех пор, пока все его старые друзья и сообщники не окажутся либо за решеткой с Библией в руках, либо в очереди за бесплатным обедом в Батте, штат Монтана.

И как отнесется к такой зажигательной речи Никсон? Тексу Колсону, одному из самых беспринципных негодяев в истории американской политики, полагалось быть главным звеном в спаянном внутреннем кругу, бок о бок с Хальдеманом, Эрлихманом и Никсоном, которые без зазрения совести саботировали бы самого Господа Бога. Даже Ричарду Никсону на пике его популярности и власти было не по себе от знания, что у такого чудовища, как Колсон, есть свой кабинет в Белом доме. Никсон так опасался подлости Колсона, что приложил все усилия, чтобы очернить его, намеренно списав в официальных расшифровках Белого дома некоторые свои жестокие решения на полное отсутствие этики и морали у Колсона.

И составитель речей Никсона Пат Бьюкенен, которого повсеместно считают одним из самых агрессивных и неуступчивых правых со времен Йозефа Геббельса, назвал однажды Колсона «самым большим подлецом в американской политике» – немалый комплимент от Бьюкенена, который большую часть последнего десятилетия проработал на самую подлую и в целом фашистскую правительственную сволочь.

Надо будет позвонить завтра Бьюкенену спросить, что теперь он думает про Текса Колсона. Если уж на то пошло, многим придется из-за его признания позвонить – потому что, если Колсон всерьез намерен расколоться, Ричарда Никсона ждут очень и очень большие неприятности. С тем же успехом он может завтра выйти на Пенсильвания-авеню и начать всучивать свои пленки тому, кто даст побольше, поскольку Колсон знает о режиме Никсона столько гадкого, что самые худшие разговоры с этих пленок превратятся в безобидный треп за коктейлем.

На первый взгляд, есть две точки зрения на срыв Колсона. Можно воспринимать его обращение в христианство всерьез, что довольно трудно, а можно рассматривать этот срыв как предостережение, что даже у президента должно было хватить ума и не злить «самого большого подлеца в американской политике».

Есть и третий вариант истолкования, но ему придется подождать до лучших времен – как и многому другому. Это не та тема, которую можно разрабатывать, мотаясь по стране в реактивных самолетах. Хотя в нынешней вашингтонской журналистике, будь то в эфире или в печати, нет ничего, что указывало бы, что с темой легче совладать здесь, чем в Ки-Бискейн, Калгари или даже в Мехико. Всю вашингтонскую прессу словно бы парализовали размах и сложность происходящего.

Мерзкая получается тема для журналиста, особенно в топком зное вашингтонского лета. Но смотреть репортажи определенно стоит, возможно, даже самому поучаствовать, потому что любое решение и его жестокая реальность станут исторической вехой в календаре цивилизации и маяком всем поколениям, которые унаследуют землю – или то, что мы от нее оставим, так же как мы унаследовали ее от греков и римлян, майя и инков и даже от «тысячелетнего рейха».

Импичмент Ричарда Никсона завершится судебным процессом, который породит бурю газетных заголовков, эфирного времени на миллионы долларов и вердикт, который будет значить для обвиняемого столько же, сколько для судей. К началу процесса, если предположить, что Никсон не утратит своей извечной тяги к унижениям, которую ему никогда не удавалось удовлетворить, судьба его самого отодвинется в разряд мелких побочных последствий. Краткосрочная катастрофа его президентства уже нейтрализована, а исход его испытания импичментом лишь незначительно скажется на освещении его роли в исторических текстах грядущих дней. Он окажется в одной лодке с президентами Грантом и Хардингом как продажная и некомпетентная пародия на Американскую мечту, которую он так долго и громко прославлял в своих речах, как не просто кривая тварь, но кривая настолько, что ему нужен камердинер, чтобы утром натянуть штаны.

К тому времени когда Ричард Милхауз Никсон предстанет перед судом в сенате, единственной причиной для суда над ним будет попытка понять, как он вообще мог стать президентом Соединенных Штатов, а истинным обвиняемым будет политическая система Америки.

Суд над Ричардом Никсоном, если состоится, будет де-факто судом над Американской мечтой. Важность Никсона сейчас не просто в том, чтобы от него избавиться, – это чисто политическое соображение. Настоящий вопрос в том, почему мы вынуждены выразить вотум недоверия президенту, который победил с самым большим отрывом в истории президентских выборов.

Итак, памятуя о потребности в сне, который накроет очень быстро, давайте вернемся к двум основным соображениям: 1) необходимо действительно предать Никсона суду, чтобы понять нашу реальность в том смысле, в каком Нюрнбергский процесс вынудил Германию взглянуть на себя саму, и 2) жизненно необходимо заполнить вакуум, который оставит импичмент Никсона, и дыру, которая раззявится в 1976-м.

Rolling Stone, № 164, 4 июля, 1974