Текст книги "Большая охота на акул "

Автор книги: Хантер С. Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 54 страниц)

Последнее маловероятно, хотя бы потому, что, следуя «брутальным курсом» Твида, Times зимой 1970/73 г. обожглась так сильно, что все вашингтонское бюро (за вычетом разве что Клифтона Дэниэла) до сих пор приходит в себя после трепки, какую им задала Washington Post в истории Никсона/Уотергейта. Пока Times рыла окопы и методично выстраивала собственную версию линии Мажино против неизбежного наступления Никсона-Эгню, Post трудилась двадцать пять часов в сутки, двигая танки в нескольких направлениях и разрабатывая то, что станет едва ли не самой разрушительной сенсацией в истории журналистики.

Не испугавшись Никсона и его армии одержимых жаждой власти гангстеров, Post предпочла встретить их в лоб, разом ударить с обоих флангов и по центру, и когда начала оседать кровавая пыль, когда и Эгню, и Никсон с позором ушли в отставку, Washington Post, бесспорно, потеснила New York Times, став главной политической газетой страны.

* * *

Чтобы компенсировать потерю того, что обычно считается самой большой синекурой в журналистике, Times дала Уикеру собственную колонку (по сути, развязала руки), и неожиданная свобода, похоже, расширила его сознание. Когда я познакомился с ним в Майами в то звездное политическое лето 1972 года, он вел одну из самых здравых колонок в стране и казался совершенно счастливым.

Мы сидели на террасе отеля «Фонтенбло» в Майами-Бич, отдыхали от хаоса на съезде демократов, и я воспользовался случаем рассказать про свою реакцию на одно его давнее замечание о Никсоне.

– Ну, не помню уже, что думал, когда это писал, но…

– Нет, – возразил я. – Вы были правы. Он уставился на меня недоуменно.

У каждого из нас выдаются такие дни, когда все, что бы ты ни сказал, звучит не к месту. Я постарался объяснить, что на самом деле имел в виду, но и объяснение не вышло как надо, поэтому я решил бросить тему. А имел я в виду то, что Никсон действительно был «одним из нас» – не в конрадовском смысле или моем собственном, но как совершенное воплощение «американского образа жизни», в который я так глубоко окунулся на последние восемь-девять месяцев, когда постоянно колесил по стране, освещая первичные выборы.

Господи Иисусе! Сама мысль сегодня кажется такой же путаной, как два года назад, когда я старался объяснить ее Уикеру, поэтому, пожалуй, снова брошу эту тему и перейду к чему-нибудь еще… Но не без последнего взгляда назад, на результаты выборов в ноябре 1972 г., когда Ричарда Никсона переизбрали в Белый дом с самым большим отрывом со времен Джорджа Вашингтона. Такой факт стереть из анналов невозможно, как не сможет и Никсон стереть из учебников истории тот факт, что он был первым американским президентом, которого выгнали из Белого дома за уголовные преступления, совершенные в период пребывания на высочайшем посту.

* * *

Вспоминая тот неудачный разговор с Уикером в Майами, я подумал, что, наверное, почти все в стране (за исключением Уикера) были бы избавлены от событий, которые Джеральд Форд назвал «нашим национальным кошмаром», если бы в 1968 г. Тома оставили главой вашингтонского бюро New York Times, а не превратили в ведущего колонки. Общественное и политическое давление свели бы его с ума, но его уже тогда нарастающее возмущение стилем и духом никсоновской администрации, возможно, пронизало бы все вашингтонское бюро и подвигло бы репортеров Times на более агрессивный подход, и он сам получил бы задание редакции заглянуть за фасад Никсона.

Но так уж получилось, что фашистским сволочам дали слишком много воли и, завязывая себе петлю, они и нас едва не повесили, пока Washington Post не заполнила наконец силовой вакуум, созданный инертным освещением New York Times на протяжении четырех лет, пока Никсон и его «водопроводчики» строили планы мести вроде «Списка наших врагов» Джона Дина, которых полагалось преследовать через Федеральное налоговое управление, или «Плана сбора информации внутри страны» Чарльза Хастона, по сути, создававшего гестапо Белого дома.

* * *

Но климат тех лет был столь мрачным, что половина вашингтонских журналистов больше беспокоились, не прослушивают ли их телефоны, чем о том, чтобы рискнуть вызвать гнев Хальдемана, Эрлихмана и Колсона, теребя непрочные связи мафиози от администрации, которые, едва придя к власти, начали пожирать все правительство. Капо Никсона тонкостью не отличались: они вломились в Вашингтон армией завоевателей, и порожденная ими атмосфера страха, по всей очевидности, нейтрализовала и New York Times, и прочие очаги возможного сопротивления. Никсону сходило с рук все, он разве что на собственный меч не бросался, прежде чем хотя бы кто-то в социополитическом истеблишменте Вашингтона решился бы бросить ему вызов.

Как чернокожие подростки-взломщики, терроризирующие сегодня шикарный Джорджтаун, Никсон покорил страну так просто, что вскоре утратил всяческий страх. Вашингтонская полиция заметила странную систему во взломах в Джорджтауне и прочих богатых предместьях белого гетто в северо-западном секторе города. Преступники чаще повторно грабили один и тот же дом, чем вламывались туда, где еще не бывали. Отыскав легкую добычу, они обленились: много проще вернуться во второй и в третий раз, чем испытывать судьбу в новом месте.

Полиция, похоже, удивилась, но на самом деле это традиционная практика дилетантов – во всяком случае, среди тех, с кем я когда-то водил компанию. Лет пятнадцать назад, когда я таким баловался, я однажды вечером очутился с двумя друзьями, разделявшими мои пристрастия, в Лексингтоне, Кентукки. Мы поселились в квартире напротив бензоколонки, которую грабили три ночи подряд.

На утро после первого взлома мы стояли у окна, пили пиво и завороженно смотрели, как местная полиция «расследует» ограбление, и, помнится, я думал: «Ха! А ведь бедолагу, наверное, никогда не грабили, и теперь он думает, что бомба дважды в одну воронку не попадает. Черт побери, ну сколько бензоколонок грабили две ночи подряд?»

Поэтому на следующую ночь мы ограбили ее снова, а на следующее утро стояли у окна с пивом и смотрели, как черти что творится через улицу между владельцем бензоколонки и копами, рыщущими вокруг насосов. Мы не слышали, что там говорилось, но владелец, как безумный, размахивал руками и орал на копов, точно их самих подозревал.

Здорово, думал я. Если опять вломиться к гаду сегодня, то завтра, когда появятся копы, он будет орать как резаный. Так оно и вышло. На следующее утро, после трех ограблений подряд, парковка у бензоколонки походила на зону военных действий, но на сей раз копы явились с подкреплением. В дополнение к двум патрульным машинам стоянку заполнили нехромированные, запыленные форды и мужики с военными стрижками в мешковатых коричневых костюмах и ботинках на резиновой подошве. Пока одни серьезно разговаривали с владельцем, другие снимали отпечатки пальцев с дверных ручек, оконных засовов и кассы.

Мы были слишком далеко, чтобы разглядеть, орудуют там фэбээровцы, местные детективы или следователи страховой компании. Но как бы то ни было, они на следующие несколько ночей выставили вокруг бензоколонки вооруженную охрану, поэтому мы решили оставить ее в покое.

Но приблизительно в шесть вечера мы туда заехали и заполнили бак. У конторы слонялось шестеро костлявых мужиков, убивавших время до темноты, изучая карты и диаграммы давления в шинах. На нас они не обращали внимания, пока я не попробовал бросить десятипенсовик в автомат с колой.

– Не работает, – сказал один из них.

Прошаркав к нам, он открыл переднюю стенку автомата, как дверцу сломанного холодильника, и достал из круглой стойки бутылку. Я отдал ему десятипенсовик, который он положил себе в карман.

– А что с ним не так? – спросил я, вспомнив, как трудно было взламывать эту сволочь ломом двенадцать часов назад, когда мы старались добраться до денег.

– Тебя это не касается, – буркнул он, закуривая «Марвел» и глядя на насос, где служащий давал сдачу с десятки за протирку стекол и смену масла. – Не волнуйся, еще ночь не кончится, как кое-кому тут придется гораздо хуже, чем этой развалине. – Он покивал. – На сей раз мы к приходу сволочей готовы.

Они и впрямь были готовы. Я заметил двуствольный обрез в конце стойки с банками машинного масла. На липком полу из линолеума спали два сторожевых пса, цепи от ошейников были обмотаны вокруг автомата со жвачкой. Я испытал краткий прилив алчности, глядя на стеклянную колбу, полную красных, белых, синих и зеленых шариков. Почти все остальное мы с бензоколонки вынесли, и я почувствовал укол сожаления, что автомат со жвачкой остался цел: столько там монеток, и некому их погладить…

Оглядываясь назад, я понимаю, что то мгновение стало для меня началом взросления. Мы достаточно испытывали здесь удачу, а мир полон автоматов с разноцветной жвачкой. Я еще долго не мог забыть странной угрозы в голосе мужика.

Мы покатались немного по центральным улицам, прихлебывая теплое пиво, потом ограбили переполненный винный магазин на Мейн-стрит, затеяв драку с продавцами и обчистив кассу, пока они пытались защищаться.

На этом мы заработали меньше двухсот долларов, приблизительно столько же, сколько срубили за три взлома бензоколонки, и, уезжая из города, я, помнится, подумал, что способен на кое-что получше, чем грабить заправки и винные магазины. Мы рисковали глупо и много, достаточно, чтобы всех троих в тюрьму упрятали по меньшей мере на пять лет. У нас получилось по сто тридцать пять долларов на брата, и половина уже была истрачена на бензин, жратву, пиво и на алкашей, чтобы те купили нам виски, потому что мы были слишком молоды и нам бы не продали, а алкаши запрашивали вдвое за все, что для нас покупали.

Беспредел в Лексингтоне стал, как говорится, моим последним делом. Я даже с мелкими магазинными кражами завязал, что на некоторое время сильно изменило мой образ жизни, поскольку нужно несколько лет, чтобы приобрести сноровку и интеллектуальный подход, необходимые для того, чтобы войти в ювелирный магазин и выйти с шестью наручными часами или в главную дверь кабачка и пугать бармена поддельным удостоверением личности ровно столько, чтобы напарник успел ускользнуть через заднюю дверь с ящиком «Олд форрестер». Но, завязав, я завязал раз и навсегда. А через пятнадцать лет зарока мои навыки настолько атрофировались, что теперь я не могу украсть даже газету с уличной стойки.

И как это меня занесло в воспоминания о подростковой преступности? Я же собирался писать глубокое и серьезное политическое эссе о Ричарде Никсоне.

Впрочем, я, возможно, не так уж отклонился от темы. Думается, я имел в виду образ мыслей уличного подонка, который заставил Никсона так испытывать судьбу, что наконец он зарвался до такой степени, что его уже нельзя было не поймать. Некоторое время ему способствовали удача и апломб рискового дилетанта. Со своей базы в Белом доме Никсон и лос-анджелесские бухгалтера, которых он привез с собой, обращались с традиционной структурой власти Вашингтона с тем же презрением, какое несовершеннолетние взломщики в Джорджтауне питают к крепостям богатых и могущественных – или какое я питал к незадачливому владельцу бензоколонки в Лексингтоне.

С этим крайне трудно справиться профессиональным копам, журналистам или следователям. Лучшие умы в полиции (а также среди адвокатов или врачей) с младых ногтей обучают мыслить прецедентами и схемами: все оригинальное сказывается на механизме следствия так же, как исковерканные перфокарты, которые небрежно затолкали в компьютер. В результате – хаос и ложные выводы. Но и копы, и компьютеры запрограммированы знать: когда им чинят помехи случайной картой или хитрым подвохом, где-то рядом есть достаточное число компетентных специалистов, чтобы локализовать проблему и довольно быстро заставить машину работать как надо.

Ладно, вот теперь мы отклонились в опасном и сложном направлении. И ход нашей мысли становится неуправляем. Но прежде чем последовать ему, несправедливо было бы не упомянуть, что Times первой опубликовала сенсационные «Документы Пентагона», чем спровоцировала Никсона и его будущих громил выйти в открытую, скалясь и изрыгая угрозы, дескать, любой, причастный к публикации «Документов Пентагона», будет отправлен в тюрьму или получит повестку в столько судов, что тронется рассудком еще до того, как пойдет по миру.

Но так уж вышло, что правление Times собралось с духом и объявило, что готово померяться силами с Никсоном – на удивление резкая позиция, которую почти тут же поддержали влиятельные газеты вроде Los Angeles Times, Washington Post и Sent Louis Post-Dispatch. Этот общий фронт, каким бы шатким он ни был, вызвал серьезное смятение в Белом доме. Спиро Эгню оторвали от его рэкета и отправили вести пропаганду, дабы расшевелить Молчаливое Большинство" настроив его против «радикалов-либералов» и «либеральной элиты» «восточного истеблишмента прессы», этих «сплетничающих набобов негативизма».

Господи! Те еще были деньки, а?

Странная интерлюдия: оборванное

предсказание для протокола… Мрачные

известия из Сан-Клементе: несчастный

психопат с хронической уремией…

Уголовник-миллионер на федеральном

пособии… Внезапные новости от мистера

Форда

Разве не полетишь ты, о орел! Лети.

Лучше беги, кролик, беги.

Надеюсь, вы доживете,

Чтобы увидеть, как садится солнце.

«Marshall Tucker Band»

6 сентября, 1974

На первой странице Washington Post говорится, что Ричард Никсон сидит «одинокий и депрессивный» в своем логове в Сан-Клементе. На завтрак он высасывает сырые яйца, потом бродит взад-вперед по пляжу, часто плюя в прилив, и мрачно бормочет про какого-то поляка, чье имя не может вспомнить. Какой-то дружок из низов Джона Коннали из Хьюстона, тот самый седовласый бедолага, который наделал столько шума в Верховном суде, а теперь у него в кармане – дезертировавшее большое жюри полное нахальных ниггеров, которые (по словам самого Никсона) «хотят обглодать труп».

Вот уж точно… Да и зачем вообще труп, если не для обгладывания? Обсосать череп и кости, потом полить сволочь бензином и бросить спичку.

Господи Иисусе! Сколько еще низкопробной чепухи нам придется выносить от этого тупого зануды? Кому есть дело до того, что ему одиноко или что у него депрессия? Существуй в этом мире такая штука, как истинная справедливость, его вонючий труп болтался бы сейчас возле острова Пасхи, в животе акулы-молота.

Но нет, он сидит в кресле из кожзама в своем поместье у океана, его все еще охраняет наряд спецслужб, он все еще общается с внешним миром через премудрый и нетрудоспособный рупор по имени Рон Зиглер, который обходится в четыреста тысяч долларов в год. Он все еще мучит национальную прессу знакомыми, ловко запрограммированными «утечками информации», которые так хорошо послужили в последние месяцы его обреченного президентства.

«У него ужасная депрессия, и его многое угнетает, – говорит один друг. – Любой в его ситуации впал бы в депрессию. Я не хочу сказать, он сорвется. Я просто хотел сказать, что на него свалилось столько всего и сразу и он не знает, что с этим делать».

* * *

Чушь! Большим искушением было поискать, как бы донести до бедолаги, «что с этим делать», с этими жестокими клещами, в которые он нечаянно попал. Но у меня есть сильное подозрение, что, вероятно, банда подлых ниггеров в Вашингтоне уже решила за Никсона его проблему. Они намерены прислать гаду повестку и его судить.

Никсону это известно. Такого юриста, как он, вы не станете нанимать для серьезного процесса, но перспективы встречи с большим жюри по делу об Уотергейте у него настолько мрачные, что даже он должен понять, что к чему. Думается, тут кроется причина почти ежедневных комментариев на первых полосах о том, как он повредился рассудком и вообще находится в плачевном душевном состоянии. Он в очередной раз решил прибегнуть к излюбленному трюку ломания матча в четвертом раунде – плодом сходного «мозгового штурма» стало его решение похоронить сам процесс импичмента, отдав собственную версию «пленок», или, скажем, его попытка разом прикрыть расследование Уотергейтского взлома, свалив вину на Джона Дина.

По словам одного вашингтонского эксперта, повсеместно уважаемого как безукоризненный источник и проницательный знаток характера президента, «если говорить о стиле и умении вести себя корректно в критических ситуациях, Дик Никсон заодно исключительно с самим собой. В критической ситуации его инстинкт самосохранения изумляет».

Никто не собирается с этим спорить, хотя с момента ухода из Белого дома его стратегию характеризует неестественная сосредоточенность на тонкостях. Воин-варвар былых времен сейчас явился нам в обличье жалкого, испуганного старого политикана. Побитый и сломленный человечек, оказавшийся на милости своих врагов и растерявшийся перед лицом катастроф, выгнавших его из Белого дома.

Возможно, отчасти это даже правда. Он, вероятно, в могилу сойдет, уверенный, что его вина исключительно в недооценке могущества врагов. Но факт остается фактом: вполне вероятно, Яворски сообщит об официальном вызове Никсона в суд еще до того, как номер с этой статьей появится в газетных киосках, а когда это случится, найдется лишь один человек, предположительно, способный нарушить ход юридической машины, которая – теоретически – может отправить Ричарда Никсона в одну камеру с Джоном Дином.

И этот человек – Джерри Форд, но ему несладко придется, когда он будет оправдывать полную президентскую амнистию для признанного уголовника при полном отсутствии сочувствия в обществе, которое это решение бы подкрепило.

Поэтому пора взбодриться в преддверии ежедневной дозы исключительно мрачных известий из Сан-Клементе. Как только Никсону официально пришлют повестку, мы услышим сообщения, дескать, бывший президент часто и беспричинно разражается слезами, что он издает душераздирающие крики по ночам, и Los Angeles Herald-Examiner процитирует анонимного «видного психиатра из Беверли-Хиллс», который назовет Никсона «несчастным психопатом» с «хронической уремией». А если Форду все еще не захочется отпускать Никсона на свободу, на первых полосах начнут появляться «эксклюзивные фотографии» Никсона в одиночестве на пляже, где он будет горестно смотреть на закат, а из глаз у него будут сочиться слезы.

Это будет тщательно срежиссированная пиар-кампания в классических никсоновских традициях. Зиглер будет ежедневно устраивать брифинги для прессы и зачитывать описания плачевного состояния бывшего президента, тщательно сконструированные Рэем Прайсом, бывшим главным спичрайтером Никсона в Белом доме. И Прайс, и Бьюкенен, левый и правый кончики раздвоенного языка Никсона с тех самых пор, как он нацелился на Белый дом в 65-м, объявились в крепости в Сан-Клементе в начале сентября, утверждая, мол, приехали только поздороваться и «проверить, как там старик». Так уж вышло, что оба они заинтересовались им в то самое время, как в Нью-Йорке распространились слухи о задатке в два миллиона долларов, предложенном Никсону за его мемуары.

Ни один не утверждал, будто ему известно что-то определенное о предложении написать книгу, но литературный агент Спиро Эгню в Нью-Йорке рассказывал всем и каждому, что сделка Никсона будет заключена незамедлительно с авансом по меньшей мере в два миллиона, а может, и больше.

Это чертовски большая сумма за любые мемуары – даже тех, от кого можно (в разумных пределах) ожидать правды. Но даже нелепо фальшивая версия Никсона о его пяти с половиной жалких годах в Белом доме и его собственная извращенная интерпретация скандала, который его прикончил, автоматически станет бестселлером, если удастся обвести вокруг пальца читающую публику и убедить ее, что Ричард Никсон действительно сам все написал.

А пока и Прайс, и Бьюкенен по отдельности и разом готовы писать для него мемуары, сам Никсон обмозговывает предложение Reader’s Digest пойти к ним «редактором-консультантом» с окладом сто тысяч долларов в год. В четверг на прошлой неделе президент Форд попал в заголовки газет, требуя от Конгресса ассигновать восемьсот пятьдесят тысяч долларов на покрытие пенсии Никсона, его расходов на проживание и болезненный переезд из Белого дома в Сан-Клементе. Когда эти восемьсот пятьдесят тысяч кончатся, ему придется экономить до 1 июля следующего года, а тогда он получит еще 400 тысяч, на которые придется протянуть до 1 июля 1976 г. До конца жизни Ричард Никсон будет жить на федеральное пособие четыреста тысяч в год: шестьдесят тысяч пенсии, шестьдесят тысяч на оплату штата личных сотрудников, сорок тысяч на путешествия, двадцать одна тысяча на оплату телефонных счетов и сто тысяч долларов на «разное».

В дополнение к тремстам тысячам годовых на расходы круглосуточная охрана Никсона агентами спецслужб обойдется налогоплательщикам в сумму от пятисот до тысячи долларов в день до конца его жизни – незначительная цифра, учитывая ежедневную стоимость таких штук, как вертолеты, патрульные катера, рации, телефоны в машинах плюс оклады и расходы десяти-двенадцати агентов. Есть еще сорок тысяч в год – в распоряжение Рона Зиглера как высокопоставленного государственного чиновника; Добавьте сюда еще от тридцати до пятидесяти тысяч каждому из личных помощников вроде Стивена Булла и Роуз Мэри Вудс плюс их расходы на проживание и путешествия, и стоимость содержания Ричарда Никсона в изгнании составит около семисот пятидесяти тысяч в год… и это лишь расходы. Его личный доход будет, предположительно, состоять из двух миллионов задатка за мемуары, ста тысяч жалования от Reader’s Digest и пяти тысяч, которые он без усилий соберет с круглогодичными лекционными турами.

Так вот, перед нами миллионер, бывший президент и признанный уголовник: вор и патологический лжец, двадцать восемь лет сосавший государственную титьку и сбежавший как раз перед публичной поркой. Как и обещал Джулии, он боролся до самого конца – «пока хотя бы один сенатор в меня верит». Уходя в отставку, он рисковал потерять девяносто пять процентов ежегодного пособия, которое полагалось ему по Закону о бывших президентах. Но президент, которому выдвигают вотум недоверия, которого осуждают по суду и вытаскивают из Белого дома чиновники Верховного суда, не подпадает под Закон о бывших президентах. Если бы Никсон сражался до конца и проиграл (что стало совершенно неизбежным к тому времени, когда он подал в отставку), то лишился бы всего, кроме пятнадцати тысяч в год федерального вспомоществования. Поэтому задним числом причина, по которой он ушел, становится очевидна из его бухгалтерского баланса. Разница между отставкой и свержением составила около трехсот восьмидесяти пяти тысяч ежегодно до конца жизни.

Большая часть этой ежегодной щедрости будет так или иначе поступать из карманов налогоплательщиков. Всех налогоплательщиков. Даже Джордж и Элеанор Макговерн внесут часть своего дохода в пенсионный фонд Ричарда Никсона. И я тоже, если только Яворски не сумеет прищучить гада по стольким пунктам обвинения, что лишит его не только права голосовать, как Эгню, но и ключика к задней двери федерального казначейства. Впрочем, теперь, когда Форд сделал все, разве что не объявил дату президентской амнистии, это маловероятно.

* * *

Вчера Белый дом объявил о достижении соглашения с Ричардом М. Никсоном, согласно которому бывший президент и правительство США будут совместно владеть магнитофонными записями Белого дома и президентскими документами, но мистер Никсон будет определять, кто получит к ним доступ.

В согласительном письме, благодаря которому он становится «единственным юридическим владельцем документов и записей до их будущей передачи в дар правительству», мистер Никсон особо подчеркнул свое юридическое право на «все авторские права», смежные с владением этими материалами. По некоторым данным, мистеру Никсону сообщили, что договор на мемуары будет заключен по меньшей мере на два миллиона долларов.

Washington Post, 9 сентября, 1974

* * *

Пять дней назад президент Форд практически принял решение даровать помилование бывшему президенту Ричарду М. Никсону.

В среду советник президента Филипп Бьюкен встречался с адвокатом Никсона Гербертом Миллером в Белом доме и сообщил, что Форд обдумывает президентскую амнистию.

«Примет ли Никсон помилование?» – осведомился Бьюкен.

Миллер, по словам Бьюкена, ответил, что не знает. Но после телефонного разговора с Никсоном (бывший президент находится в своем доме в Сан-Клементе, Калифорния) Миллер сообщил, что помилование будет приемлемым.

Сим амнистия вступила в силу, хотя Форд не мог сообщить о ней официально ранее вчерашнего утра, поскольку потребовалось несколько дней для выработки деталей.

Washington Star-News, 9 сентября, 1974

* * *

Десять дней назад на официальной пресс-конференции правительства мистер Форд заявил, что было бы «неразумно и несвоевременно» как-либо комментировать помилование, пока оно не вступит в юридическую силу.

Но президент сознает, что в обществе нарастают настроения в пользу предания Никсона суду, что недвусмысленно подтвердил на прошлой неделе опрос Гэллапа, показавший, что 50% американского народа считают, что мистера Никсона следует судить, тогда как лишь 37 % высказались против процесса.

Washington Post, 9 сентября, 1974

Могущественные люди коленопреклоненно

рыдают… Вонючая реальность места

Ричарда Никсона в истории… Вздорный

зять и последняя пленка

ДАРЫ ЭКС-ПРЕЗИДЕНТА

В редакцию:

Письмо Сильвии Уоллес (от 23 августа) с предупреждением, что «мы еще увидим Никсона на подъеме», вызвало у меня столь серьезную озабоченность, что я немедленно обратился к непревзойденной мудрости «И-Цзин» с вопросом о будущем мистера Никсона. Оракул безошибочно отослал меня к гексаграмме Бо и ученому комментарию к ней. Книга подтвердила самые худшие мои страхи: «Сильный выживет, вопреки нападкам на него, и обретет новые силы. Народ вновь прославляет своего правителя, и заговорщики замышляли к собственному падению». Юридические меры, предложенные нашим корреспондентом, дабы предотвратить возрождение Никсона, оказались прискорбно неэффективными. Предлагаю после повешения тело вздернуть на дыбу, четвертовать, сжечь, а пепел закопать в безымянной могиле на отдаленном поле, охраняемой спецназом, не то верные его последователи выкопают останки и объявят: «Он воскрес!»

Да будет вам! Если мистер Никсон восстановит себя в глазах общества, это произойдет не благодаря ревизионизму или пересмотру фактов, подкрепляющих обвинение. Скорее всего, будущие события вынудят тщательно переосмыслить его вклад в развитие страны и окончательно понять, какой урон был ей нанесен с утратой его особых дарований в эти неспокойные времена. Мы, возможно, почувствуем себя как тот пастух, которого некий остроухий господин обманом заставил избавиться от злобного старого пса, якобы страдающего от блох, а потом вдруг вновь объявились волки.

Теодор П. Дэйли Сомерс, Нью-Йорк. New York Times, 4 сентября, 1974

Влиятельный сторонник Никсона в Сан-Клементе, поддерживавший его, с тех пор как Никсон был избран в Конгресс в 1946 году, и попросивший не называть его имени, сказал, мол, слышал, что «Линкольн-клаб» графства Орандж, членами которого являются главным образом богатые промышленники, вносившие миллионы долларов в сундуки избирательных кампаний республиканцев, в том числе и Никсона, пригласил бывшего президента стать членом этой избранной и влиятельной организации.

«Мистер Никсон не станет вести жизнь отшельника, нет, сэр, – заявил один видный республиканец. – Теперь, когда он свободен от уголовного преследования, не удивляйтесь, если он вернется в политику Калифорнии. Думаю, ему следовало бы. Хотелось бы, чтобы он избирался на место сенатора Джона В. Тунни в 76-м».

New York Times, 9 сентября, 1974

* * *

Мы еще слишком глубоко погружены в происходящее, чтобы сложить все части головоломки и понять, что на самом деле случилось за два прошлых лихорадочных года. Или осознать, что Истинный Смысл истории, которую наш нынешний президент называет «национальным кошмаром», а историки до скончания веков будут называть «Уотергейтом», выявится не столько из повседневных событий кризиса или даже его болезненного разрешения, но когда пережившие его со временем поймут, что именно предотвратили.

Я был в переполненном бетонном зале центра съездов в Майами-Бич в августе 1972 года, когда орущая толпа делегатов-республиканцев ратифицировала жажду Никсона еще четыре года просидеть в Белом доме, непрерывно скандируя: «ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА! ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА! ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА!»

Слушать демагогические помои было противно, но сомневаюсь, что тогда в Майами нашлось бы больше десятка людей, кто понимал, что задумал на «еще четыре года» дешевый, слабоумный подонок-фашист. А задумал он систематическое уничтожение всего, что, по утверждению нашей страны, она воплощает, помимо права богатых оседлывать бедных и пускать общественные фонды на строительство тюрем для всех, кто рискнет протестовать.

Верхушка айсберга начала выходить на поверхность через полгода после того, как Никсон вторично принес присягу, когда сенатор Сэм Эрвин вышел со своей первоначально безобидной «Уотергейтской комиссией» на национальное телевидение. Сначала ничего особенного не происходило, телеканалы завалил поток писем от разозленных домохозяек, проклинающих Эрвина за то, что лишил их ежедневных мыльных опер, но через две-три недели сенатские слушания по Уотергейту стали самой горячей программой всех каналов.

Господи помилуй, это же была мыльная опера в реальном времени: трагедия, предательство, черный юмор и постоянное напряжение, когда не знаешь, кто лжет, а кто говорит правду. Впрочем, это не имело значения для огромной аудитории агнцев от политики, которые вскоре так же подсели на ежедневные заседания, как до того на телесериалы и викторины. Даже голливудские сценаристы и аполитичные актеры увлеклись драматургией заседаний.

Умопомрачительная сложность доказательств, драма ежедневных конфронтации и обманчиво проказливый юмор «сенатора Сэма» сложились в многоуровневый сюжет, в котором свое находил почти каждый – от сердобольных фанатов Перри Мейсона до садомазохистов и миллионов тайных «ангелов ада», которых в слушаниях интересовало лишь одно: увидеть, как некогда могущественные люди в слезах рухнут на колени.

* * *

Возьмем, например, Джона Митчелла – миллионера-юриста с Уолл-стрит и близкого друга президента, надменного римлянина с тремя подбородками, который руководил кампанией Никсона в 68-м и четыре года занимал пост генерального прокурора США, пока старый приятель не поставил его заправлять комитетом по переизбранию в 1972-м. Вот вам человек 61-го года, у которого денег больше, чем он может сосчитать, и власти столько, что он не видел ничего необычного в том, чтобы обращаться с ФБР, спецслужбами и всеми федеральными судьями в стране как с крепостными в своей личной полиции, который одним прикосновением к кнопке на столе мог вызывать лимузины, вертолеты и даже «борт номер один», чтобы лететь, куда пожелает.