Текст книги "Большая охота на акул "

Автор книги: Хантер С. Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 54 страниц)

С тех пор, путешествуя с политиками по незнакомым местам, я не спешу рисковать. Даже те немногие, кто испытал бы хоть толику вины, что меня бросили, все равно бросят, потому что сами рабы расписания, а когда дело дойдет до того, прибыть ли вовремя в аэропорт или подождать журналиста, ушедшего искать себе выпивку, пожмут плечами и поспешат на рейс.

Особенно это верно, когда сопровождаешь Кеннеди, который всегда перемещается точно по расписанию и со стремительностью, сравняться с которой под силу только самому организованному кандидату в президенты. Когда он путешествует с нарядом спецслужб, кортеж ни в коем случае не останавливается и никого не ждет. Прикомандированные к Кеннеди агенты крайне нервозно относятся ко всему, что может повысить фактор риска, и исходят из теории, что безопасность возрастает со скоростью.

Кингу и Кирку не было нужды предостерегать меня, что у наряда агентов случится коллективный нервный срыв при мысли о том, что придется возить сенатора Кеннеди и губернатора Джорджии по улицам Афин (да и вообще любого города) в поисках известного своими криминальными наклонностями журналиста, который может торчать в любом из полудюжины баров и пивных на краю кампуса.

Поэтому оставалось только сидеть в университетском кафетерии, развалившись на стуле рядом с великим Дином Раском, и пить стаканами «Дикую индюшку», пока не закончатся реверансы по случаю Дня права. После третьей моей ходки к багажнику агент, по всей очевидности, решил, что проще оставить мне ключи, чем каждые пятнадцать-двадцать минут привлекать к себе внимание, передавая их взад-вперед. Некоторый фаталистический смысл в этом был, потому что я давно уже мог бы сделать практически все что угодно с варварским содержимым его багажника, так что теперь-то переживать? Мы ведь провели вместе почти два дня, и агенты начинали понимать, что нет необходимости хвататься за оружие всякий раз, когда я заговаривал про кровь на руках Дина Раска или про то, как легко мне было бы махнуть тесаком и оттяпать ему уши. Большинство агентов спецслужб ведут очень защищенный образ жизни и начинают нервничать, когда слышат подобные разговоры от крупного незнакомца, который умудрился спрятать, по всей видимости, бездонный запас виски прямо у них в арсенале. Не самая ординарная ситуация в жизни спецслужб: особенно тогда, когда у этого алкоголика, который то и дело говорит, что пройдется ножом по голове бывшего госсекретаря, досье с красным флажком в штаб-квартире и ключи от машины спецслужб в кармане.

Когда я вернулся после четвертой или пятой ходки к машине, Картер уже выступал. Я старался сохранить кусочек лимона на ободке стакана, чтобы он выглядел как у всех остальных в зале. Но Джимми Кинг начал дергаться из-за запаха.

– Черт побери, Хантер, полкомнаты уже винокуренным заводом воняет!

– Фигня, – ответил я. – Это вонь крови.

Кинг поморщился, и мне показалось, голова Раска дернулась в мою сторону, но, видно, старик передумал. По меньшей мере два часа он слушал гадости про кровь, доносившиеся из-за его плеча, где, как он знал, находился «стол Кеннеди». Но зачем группе агентов спецслужб и личным помощникам сенатора Кеннеди так о нем высказываться? И почему вокруг витает крепкий запах виски? Они что, все пьяны?

Не все, но я быстро сокращал разрыв, и остальные подвергались воздействию паров так долго, что по их смеху я определил: даже агенты спецслужб ведут себя несколько странно. Может, сказывалось своего рода контактное опьянение в сочетании с парами и адской заунывностью выступлений. Мы все были в одной западне, и остальным не нравилось тут так же, как и мне.

Не знаю наверняка, когда начал прислушиваться к словам Картера, но в какой-то момент, минут через десять после начала речи, я заметил значительную разницу в стиле и тоне шума, исходящего от стола ораторов, и впервые за весь день поймал себя на том, что слушаю. Картер начал с нескольких безобидных шуток про тех, кто почитают за Честь платить десять-двенадцать долларов за то, чтобы послушать, как выступает Кеннеди, а вот он сам может заставить себя слушать, только если к речи прилагается дармовой ланч. Аудитория несколько раз вежливо посмеялась, но через четверть часа зал охватило некоторое смущение, и уже никто не смеялся. На тот момент все мы были еще при впечатлении, что «замечания» Картера сведутся к нескольким минутам дружеской болтовни про юридический факультет, толике похвал по адресу Раска и расшаркиваниям по адресу Кеннеди.

Но мы ошиблись, и напряжение в зале нарастало по мере того, как все больше людей это понимало. Очень немногие, если вообще кто-то, поддерживал Картера, когда он выиграл губернаторство, а сейчас, когда почти закончился его первый срок и закон не позволял ему баллотироваться снова, они полагали, что он чинно удалится и вернется к выращиванию арахиса. Если бы он избрал эту церемонию, чтобы объявить, что решил баллотироваться в президенты в 76-м, реакцией почти наверняка стала бы рябь вежливого смеха, потому что все бы поняли, что он шутит. Картер был сносным губернатором, и что с того? В конце-то концов, мы в Джорджии, а, кроме того, у Юга уже есть один губернатор, баллотирующийся в президенты. Весной 74-го Джордж Уоллес был фигурой национального масштаба. В 1972-м он уже основательно качнул лодку под названием Национальный номинационный комитет демократической партии, и когда заявил, что планирует сделать это снова в 76-м, его слова восприняли очень серьезно.

И я тоже, возможно, похмыкал бы с остальными, если бы Картер сказал что-то про президентство в начале своих «замечаний», но посерьезнел бы, если бы он сказал про него в конце. Потому что это была чертовски классная речь, и к тому времени, когда она закончилась, она проняла всех в зале. Никто как будто не знал, как к ней относиться, но собравшиеся вполне отдавали себе отчет, что именно услышали.

Я слышал сотни речей кандидатов и политиков всех мастей – обычно против моей воли и, как правило, по тем же причинам, по какой вынужденно выслушал эту, – но никогда не сталкивался с образчиком политического красноречия, который бы произвел на меня впечатление большее, чем речь Джимми Картера в то майское воскресенье 1974 года. Речь продолжалась сорок пять минут и пять раз резко меняла курс, пока аудитория смущенно перешептывалась и поднимала брови, а самое примечательное в ней то, что этот образчик ораторского искусства производит огромное впечатление и в том случае, даже если не веришь, что Картер был искренен и правдив во всем, что говорил. С точки зрения исключительно контекста риторической драматургии и политического театра она стоит в одном ряду с обращением к Конгрессу в 1951 году генерала Дугласа Макартура о том, что «старые солдаты никогда не умирают», которое до сих пор является шедевром психопатической ахинеи.

Но в зале было немало тех, кто поверил каждому слову и вздоху речи Макартура, и эти люди хотели видеть его президентом, – точно также, как многие, кто до сих пор сомневается в Джимми Картере, хотели бы сделать его президентом, если он сумет найти способ произнести осовремененную версию той речь по национальному телевидению. Вот черт, да пусть это будет та же самая речь: аудиторию страны, возможно, ошарашат упоминаниями давно забытых судей, преподавателей и захолустных залов суда Джорджии, но, думаю, речь как таковая произвела бы тот же эффект сейчас, как и два года назад.

Впрочем, на это мало шансов. И это приводит к другому примечательному аспекту речи на День права. Когда Картер ее произносил, она не наделала большого шума и впечатление произвела разве только на собравшихся, а те были скорее поражены и озадачены, чем воодушевлены. Они пришли не за тем, чтобы юристов разоблачали как участников тараканьей возни за сохранение статус-кво. Я сам до сих пор не знаю, как к ней относиться, и подозреваю, Картер тоже не вполне знал, о чем собственно приехал говорить. Письменного текста речи не существовало, не было репортеров, чтобы доставить ее в газеты, не было аудитории, жаждущей ее услышать, не было причины ее произносить – вот только Джимми Картера занимало несколько серьезных проблем, и он решил, что пора ими поделиться, нравится это аудитории или нет.

Подходим к другому интересному моменту. Хотя сейчас сам Картер говорит, мол, «это, вероятно, лучшая речь, какую я когда-либо произносил», но пока не выдал ничего похожего (даже не позаимствовал лучшие ее идеи и образы в своих нынешних речах), и его сотрудники придали ей столь малое значение, что единственная магнитофонная запись того выступления затерялась в архивах и до недавнего времени существовала лишь в копии, которую я успел сделать с оригинала. Два года я таскал ее за собой, проигрывая в самых невероятных ситуаций людям, которые смотрели на меня так, словно я окончательно рехнулся, когда я говорил, что им придется провести сорок пять минут, слушая политическую речь бывшего губернатора Джорджии.

Лишь когда в 76-м я приехал на первичные в Нью-Гэмпшире и Массачусетсе и стал давать слушать некоторым друзьям, журналистам и даже кое-кому из высшего эшелона сотрудников Картера, которые в жизни ее не слышали, Пэт Кэдделл заметил, что почти на всех, кто ее слушал, она производила столь же большое впечатление. Кэдделл договорился снять пятьдесят копий с моей записи, но и тогда никто в мозговом тресте Картера не мог понять, что с ними делать.

Не знаю, что я сам бы с ними делал на месте Картера, ведь вполне возможно, что те самые характерные черты речи на День права, которые так приятно меня удивили, на новый электорат Картера по всей стране произведут впечатление прямо противоположное. Да, голос, звучащий с моей пленки, в ходе предвыборной кампании показался бы весьма притягательным добрым консерваторам, но лишь очень немногие нашли бы для себя в его словах что-то привычное и знакомое. Тот Джимми Картер, который с легкостью побеждал на одних за другими первичных, – осторожный, консервативный и слегка не от мира сего учитель-баптист из воскресной школы, который обещает прежде всего возвращение к нормальной жизни, возрождение национальной самооценки и безболезненное избавление от ужасов и утраты иллюзий Уотергейта. С твердой рукой президента Картера у кормила государственный корабль вновь поплывет по своему истинному и ровному курсу; все мошенники, лжецы и воры, неведомо как захватившие контроль в правительстве в бурные шестидесятые, будут раз и навсегда изгнаны из храма, и Белый дом воссияет честностью, порядочностью, справедливостью, любовью и сочувствием, видимым даже в темноте.

Картинка крайне завлекательная, и никто не понимает этого лучше самого Джимми Картера. Электорат испытывает потребность в очищении, утешении и новых чаяниях. Обездоленные прошлых лет были на коне и все провалили. Радикалы и реформаторы 60-х обещали мир, но на поверку обернулись неумелыми смутьянами. Их планы, так хорошо выглядевшие на бумаге, привели к катастрофе и хаосу, когда их попытались претворить в жизнь политики на местах. Обещание «гражданских прав» обернулось кошмаром перевозки школьников из школы в школу. Призыв к закону и порядку привел прямиком к Уотергейту. И долгая борьба ястребов и голубков вызвала беспорядки на улицах и военную катастрофу Вьетнама. В конечном итоге проиграли все, и когда осела пыль, «экстремисты» по обоим концам политического спектра были полностью дискредитированы. К тому времени, когда закрутилась президентская кампания 1976-го, торный путь оказался по середине дороги.

Джимми Картер это понимает, и имидж кампании идеально скроен под эти новые настроения. Но в мае 74-го, когда он прилетел в Афины выступить со своими «замечаниями» на церемонии по случаю Дня права, он не столь заботился об имидже умеренного, как сейчас. Он больше думал о своих затруднениях с судьями, юристами, лоббистами и прочими прихлебателями истеблишмента Джорджии, и когда до конца срока на посту ему оставалось всего полгода, он решил обменяться с этими людьми парой слов.

Когда он начал говорить, особого гнева в его голосе не звучало. Но к середине речи гнев стал так очевиден, что никто в зале уже не мог его игнорировать. Не было никакой возможности прервать Джимми, и он это знал. Думаю, именно гаев привлек мое внимание, но бежать к багажнику не за выпивкой, а за магнитофоном меня заставило небывалое зрелище: южный политик говорит толпе южных судей и юристов: «У меня не хватает образования говорить с вами о праве. Да, я не только фермер, выращивающий арахис, но еще и инженер, и физик-ядерщик, но никак не юрист. Я много читаю и много слушаю. Кое-какие сведения о должном применении уголовного права и системе равноправия я почерпнул у теолога Рейнголда Нибура. А многое о том, что правильно и что нет в нашем обществе, – у одного моего друга, поэта Боба Дилана. Слушая его вещи про „Одинокую смерть Хэтти Кэрролл“, „Как катящийся камень“ и „Времена меняются“, я научился ценить динамику перемен в современном обществе».

Поначалу я подумал, не ослышался ли, и глянул на Джимми Кинга.

– Что я, черт побери, только что слышал? Улыбнувшись, Кинг посмотрел на Пола Кирка, который

наклонился через стол и прошептал:

– Он сказал, два главных его советника Боб Дилан и Рейнголд Нибур.

Кивнув, я встал пойти за магнитофоном. По нарастающему гневу в голосе Картера предвещалось кое-что интересное. К тому времени, когда я вернулся, он бичевал судьей, которые берут взятки за снижение тюремных сроков, юристов, которые намеренно обманывают неграмотных черных, и полицейских, нарушающих права человека чем-то, что называют «ордером по согласию».

– На этой неделе у меня был ланч с членами судебной комиссии сената, и они говорили про «ордер на обыск по согласию». Я не знал, что такое «ордер на обыск по согласию». Мне объяснили: «Ну, это когда к дому подходят два полицейских. Один идет к двери и стучит, а другой бежит к черному ходу и кричит „Войдите!“».

Над этим толпа посмеялась, но Картер лишь разогревался, и следующие двадцать-тридцать минут его голос был единственным звуком в зале. Кеннеди сидел всего в нескольких футах слева от Картера и внимательно слушал, но задумчивое выражение у него на лице не изменилось ни разу, пока Картер возмущался и поносил систему уголовного судопроизводства, которая позволяет богатым и привилегированным избегать наказания и отправляет в тюрьму бедных только за то, что они не могут подкупить судью.

(Бог мой, Мямля-Иисусе! Снова трезвонит телефон, и на сей раз я точно знаю почему. В прошлый раз это был глава земельного департамента Техаса, который грозил переломать мне ноги за что-то, что я про него написал. Но на сей раз это мрачный жнец, он пришел за моей последней страницей, и ровно через тринадцать минут проклятый моджо-тайп в углу взорвется назойливым «пи-пи-пи» и придется кормить его снова. Но-прежде чем оставить этот грязный карцер, который обходится мне в тридцать девять долларов в день, надо разобраться с долбаным моджо. Я пять лет мечтал разбить гада, но… Ладно, ладно, еще двенадцать минут и… да…)

Ну, так вот как это будет… Мне понадобится гораздо больше времени и места, чем есть сейчас, чтобы верно описать как реальность, так и реакцию на речь Джимми Картера в День права, которая была и остается самой серьезной и красноречивой из всех, какие я слышал из уст политиков. Это был глас рассерженного популиста-агрария, исключительно точный в своих суждениях и украшенный самыми оригинальными, гениальными и временами абсурдными политическими метафорами, какие когда-либо доведется услышать собравшимся в тот день в зале.

Последней каплей стал неприглядный пример преступлений и деградации на юридическом поприще, и на сей раз Картер замахнулся на самые верхи. Никсон только что опубликовал собственную, своекорыстную версию «записей Белого дома», и, прочтя расшифровки, Картер был шокирован.

– Конституция налагает на нас прямую ответственность определять, каким должно или не должно быть наше правительство, – сказал он и после долгой паузы продолжил: – Ну… я прочел расшифровки нескольких позорных записей Белого дома и видел гордое заявление бывшего генерального прокурора, который защищал своего босса, а теперь похваляется фактом, что «на цыпочках ходил по минному полю» и вышел – цитирую – «чистым». – Еще пауза, потом: – Знаете, не могу представить себе, чтобы Томас Джефферсон ходил бы на цыпочках по минному полю юридических тонкостей, а после похвалялся бы, что «чист».

Сорок пять минут спустя, по пути в Атланту на губернаторском самолете, я сказал Картеру, что хочу получить текст его речи, и услышал в ответ:

– Его нет.

Я улыбнулся, думая, что он притворяется. Речь звучала как плод пяти или шести мучительных черновиков. Но он показал мне полторы страницы накарябанных заметок в блокноте и сказал, мол, это все, что есть.

– Господи Иисусе. Самая классная речь, какую я когда-либо слышал. Хотите сказать, что говорили с кандачка?

Пожав плечами, он слабо улыбнулся.

– Я еще до того, как приехал, в общем представлял, что собираюсь сказать, но, наверное, сам удивлен, что в результате получилось.

Кеннеди не нашелся, что сказать про речь. Он сказал, что ему «понравилось», но по какой-то причине по-прежнему был не в своей тарелке и занят какими-то мыслями. Мы с Картером поговорили о том, как он после концерта в Атланте пригласил Дилана с друзьями в губернаторский особняк.

– Правда, было здорово. – Он расплылся в улыбке. – Это большая честь, что он навестил мой дом.

К тому времени я уже решил, что мне нравится Джимми Картер, но я понятия не имел, что несколько месяцев назад он уже принял решение баллотироваться в президенты в 1976-м. И если бы в том самолете он доверил мне свою маленькую тайну, не уверен, воспринял бы ли я его слова всерьез. Но если бы он мне сказал и если бы я отнесся серьезно, то, вероятно, ответил бы, что отдам ему свой голос хотя бы из-за речи, которую только что слышал.

Большого значения это не имеет, потому что в тот день Джим Картер про президентство со мной не заговаривал и мысли у меня были заняты другим. Было первое воскресенье мая – День дерби в Луисвилле, – и я с раннего утра приставал к Джимми Кингу, чтобы нас доставили в Атланту пораньше, чтобы успеть посмотреть скачки по телику. По расписанию нам полагалось вернуться в губернаторский особняк около трех пополудни, а дерби передавали в 4:30. Но я научился остерегаться расписаний политиков: зачастую они так же надежны, как предвыборные обещания, и когда я сказал Кеннеди, что, на мой взгляд, очень важно вернуться в Атланту к дерби, то по его взгляду определил, что только письменная гарантия администрации ипподрома Черчилл Дауне, что меня прибьют колом к финишной черте, когда лошади с грохотом выйдут на финишную прямую, способна заставить его специально смотреть Кентуккийское дерби.

Но Картер определено был за и заверил меня, что в особняк мы вернемся с запасом и я успею сделать какие угодно ставки.

– Возможно, даже попытаемся найти вам мятный джулеп, – сказал он. – У Розалин растет в саду мята, а главный ингредиент, насколько я понимаю, у вас при себе.

Когда мы приехали в особняк, в одной из гостевых комнат в подвале я обнаружил большой телевизор. С мятным джулепом проблем не возникло, но поставить я мог лишь пять баксов в пари с Джоди Рауэлл, пресс-секретарем Картера, – пари я выиграл, а после еще и добил его, потребовав, чтобы он заплатил немедля. Ему пришлось ходить по особняку, одалживая доллары и даже четвертаки у всех, кто готов ссудить его деньгами, пока не наскреб пять долларов.

Позже мы отсидели банкет, а сразу после него я улетел в Вашингтон с Кеннеди, Кингом и Кирком. Кеннеди все еще дулся, и я решил, что причина, вероятно, во мне. И хотя верно, что в его свиту я не привнес ничего выдающегося, я приложил достаточно усилий, чтобы знать, что могло быть и хуже, и дабы в этом удостовериться (или, может, из чистой извращенности), выждал, пока все не пристегнутся и я не услышу, как стюардесса спрашивает Тедди, принести ли ему выпить. Как всегда в общественном месте, он отказался, и как раз когда стюардесса закончила ритуальный обход, я перегнулся через сиденье и спросил: – По героинчику?

Лицо у него одеревенело, и на мгновение мне показалось, что мне конец. Но потом я заметил, что Кинг и Кирк улыбаются… А потому я придушил в себе гадину и под дождем пошел к себе в гостиницу.

Последняя безумная атака либеральной бригады: проницательность Ричарда Никсона, прочувствованная глубокая и неизменная храбрость Губерта Хамфри и его новообретенных друзей… Джимми Картер у себя дома в Плейнсе, год спустя – «прыжок веры»

ЭКСТРЕННЫЙ БЮЛЛЕТЕНЬ

БОМОНТ, ТЕХАС (29 апреля) – Анархистский кандидат в президенты Хантер С. Томпсон заявил вчера на церемонии открытия ежегодного аукциона скота в Бомонте, что лидирующий в предвыборной гонке кандидат от демократов Джимми Картер «единственный кандидат, дважды солгавший мне за один день». Суровое обличение в адрес Картера, который также присутствовал на аукционе ради схватки за собственного быка, явилось неприятным потрясением для знаменитостей, ковбоев и политиков, которые собрались на церемонию в честь главы земельного департамента штата Техас Боба Армстронга, который вслед за нападками Томпсона на Картера выступил с собственным неожиданным заявлением, сказав, что станет номером вторым в списке темной лошадки(ок) демократов при сенаторе Гарри Харте. Армстронг также обвинил Картера в «сознательной лжи относительно цены на его быка». Принадлежащее Картеру животное, двухлетний, выкормленный арахисом брамин, был выставлен по цене две тысячи двести долларов, но когда лидирующий кандидат прибыл в Бомонт оседлать собственного быка, его цена внезапно подскочила до семи тысяч семисот пятидесяти. В этот момент и Томпсон, и Армстронг поразили собравшихся совместным наступлением на Картера, который давно считался личным другом обоих. Картер, которого это нападение как будто потрясло, солгал газетчикам, спрашивавшим его о причинах, сказав: «Я не слышал, что они говорили».

Речь на День права была не из тех, которые привлекают умы квалифицированных специалистов, а именно такой ум – возможно, единственный общий знаменатель среди стратегов, организаторов и советников на командном уровне кампании Картера. Мало кого из них, похоже, интересует, почему Джимми хочет стать президентом, или даже, что он может сделать, когда победит. Их работа и хлеб насущный – довести Джимми Картера до Белого дома, это – все, что они знают, и все, что им нужно знать. И пока свою работу они выполняют весьма неплохо. Согласно букмекеру от политики Клоуну Билли, он принимает крепкие, три к двум, ставки, что Картер победит на ноябрьских выборах – против менее чем пятьдесят к одному всего полгода назад.

Это еще одна вероятная причина, почему мозговой трест не слишком ломает голову, как получше использовать речь на День права. Наибольшее впечатление она произведет как раз на тех, кто составляет левое/либеральное, гуманитарно-интеллектуальное крыло демократической партии и национальной прессы, возможно, даже перетянет их на сторону Картера, но на волне поистине поразительного блицкрига Картера в Пенсильвании и Техасе, менее чем за неделю уничтожившего всю оставшуюся оппозицию, трудно спорить с умонастроениями, царящими среди его ведущих спецов, дескать, ему больше не нужны никакие новообращенные с лево-либерального крыла партии. Он добился своего без помощи, о которой неоднократно просил их на протяжении большей части 1975 года и в начале 1976-го, и теперь проблемы у них. Поезд ушел, и тем, кто хочет догнать его сейчас, придется поискать денег на самолет.

Но жуткий визг в телефоне только что напомнил мне, что через несколько часов заработают печатные станки, а значит, в Rolling Stone времени размышлять о «почему» не больше, чем в кампании Картера. Праздные домыслы – роскошь, оставляемая тем, кто слишком богат, слишком бледен или слишком безумен, чтобы всерьез беспокоиться о чем-либо, помимо собственной отдельной реальности. И едва я закончу эту жалкую ахинею, как наподобие жалкой крысы сбегу в трубу одной из этих категорий. Я отчаянно и серьезно заигрывал со всеми тремя так долго, что само заигрывание приобрело характер реальности. Но сейчас я понимаю, каким безумием это было с самого начала: невозможно одновременно сохранять четыре параллельных состояния. По долгому опыту я знаю, что можно быть одновременно богатым, бедным и сумасшедшим, но быть богатым, бедным, сумасшедшим и плюс к тому политическим журналистом совершенно невозможно, поэтому пришла пора сделать окончательный выбор.

Но еще подождем. Надо закончить эту путаную сагу о Мщении и Откровении в тени сосен Джорджии. Ну и какого черта? Давайте к делу. На вершине нашей изобильной страны достаточно места для богатого, бедного и сумасшедшего политического журналиста, который может сидеть за арендованной пишмашкой в техасском мотеле с сердцем, исполненным ненависти, и головой, гудящей от амфетаминов и «Дикой индюшки», и разразиться резюме/повествованием, которое объяснит суть и расскажет полную повесть о президентской кампании 76-го.

Черт, да! Поехали! До звонка две минуты назад я счел бы это совершенно нереальным, но теперь поумнел. Хотя бы потому, что мне сейчас напомнили, что до тех пор, пока пару дней назад я не увидел, как Губерт Хамфри «сходит с дистанции», я всем и каждому говорил, что сосущего яйца пса не излечить. А значит, пора закончить эту гребаную работу, в которую я каким-то образом ввязался, и поздравить моего старого кореша Губерта, что у него хватило здравого смысла пропустить мимо ушей слова советчиков и сохранить последний отблеск надежды на президентство, засев в сорняках и молясь о купленном съезде, а не спустить все, пойдя на первичные в Нью-Джерси, где его столкнули бы со стены и разбили бы как Шалтая-Болтая спецы Джимми Картера.

* * *

В слове «спецы» мне чудится явная брань, но она лишь отчасти намеренная. Нет ничего другого в специалистах, будь то в политике или где-либо еще. Любую президентскую кампанию без полного набора первоклассных политических специалистов (или с решительным перевесом будь то в сторону техников или идеологов) ждет та же участь, какая была суждена обреченной кампании Фреда Харриса в Нью-Гэмпшире и Массачусетсе. Но вопрос равновесия существенно важен, и есть что-то пугающее в том, что президентскую кампанию, настолько успешную, как у Картера, ведет почти исключительно техперсонал.

«Внушающая трепет» – самое слабое выражение, какое приходит на ум для описания кампании, способной всего за девять из тридцати двух первичных выборов превратить неизвестного бывшего губернатора Джорджии, не имевшего ни общенациональной репутации, ни собственного электората внутри демократической партии и без малейшей заминки говорящего Уолтеру Кронкайту, Джону Чэнселлору и любому другому интервьюеру, что «самое важное в моей жизни Иисус Христос», в почти безусловного фаворита в номинации от одной из крупнейших политических партий страны с равными шансами победить на ноябрьских выборах против сравнительно популярного президента от республиканцев, которому как-то удалось убедить и крупные профсоюзы, и крупный бизнес, мол, он только что спас страну от экономической катастрофы. Если бы президентские выборы состоялись завра, на шансы Джеральда Форда победить Картера в ноябре я поставил бы не больше трех пустых банок.

…Что? Нет, отмените пари. Визг по телефону уже сообщил, что Time опубликовала результаты опроса – на следующий день после первичных в Техасе: дескать, если выборы состоятся сейчас, Картер побьет Форда сорока восемью процентами против тридцати восьми. Согласно Time, семь недель назад нынешние цифры были прямо противоположными. Я никогда не был силен в математике, но быстрая перетасовка этих цифр означает, что за эти семь недель Картер набрал двадцать пунктов, а Форд потерял.

Если это так, то определенно пора звонить Билли-Клоуну и поставить десять ящиков 66-процентного «Слоут Эль» на Картера и забыть про три пустые пивные банки.

Иными словами, началась паника и последние уцелевшие в движении «Остановим Картера» уже вышли на улицу с поднятыми руками, сбрасывают форму и складывают оружие на перекрестках по всему Вашингтону.

А теперь еще звонок от корреспондента CBS Эда Брэдли, который сейчас освещает Картера, хотя в начале кампании писал про Бёрча Бая. Он сказал, завтра Бай объявит на пресс-конференции в Вашингтоне, что решил отдать свои голоса Джимми Картеру.

Как вам это? И пусть никто не говорит, что сухогрузная крыса способна бежать с тонущего корабля быстрее, чем помощник окружного прокурора, либерал на восемьдесят семь процентов.

Но сейчас не время жестоких шуток про крыс и либералов. Ни тот ни другой вид не славятся слепой храбростью или упрямой верностью принципам, поэтому пусть подлецы делают то, что им сейчас удобно. А пока все идет к тому, что настала пора нам разобраться что к чему, потому не пустить сейчас Джимми Картера в Белый дом может только сам Джимми Картер.

А такое вполне реально, хотя поставить на это тяжело, ведь в анналах предвыборной политики нет прецедента для подобной ситуации. Хотя ему предстоит еще больше половины первичных, Картер практически без оппозиции продвигается к номинации от демократической партии и (за вычетом странного и маловероятного поворота событий) следующие два месяца будет держать оборону, пока не поедет в июле за своей номинацией в Нью-Йорк.

Как только немного посплю и оправлюсь от этого мрачного и бесполезного испытания, позвоню ему и узнаю, как он намерен убивать это время. И будь я в таком нервозном положении, то, пожалуй, созвал бы пресс-конференцию, где объявил бы, что собираюсь в тайный мозговой центр на полуострове Зондо, чтобы окончательно отточить планы, как исцелить все недуги общества. Много странностей может случиться с фаворитом за два месяца вынужденного безделья, и у многих праздных умов будет достаточно времени поразмыслить обо всем, что еще их тревожит: о четырех годах жизни при президенте, который молится по двадцать раз на дню и каждый вечер читает Библию на испанском. Если Джимми Картер продержится до ноября, даже у тех, кто планирует за него голосовать, будет более чем достаточно времени, чтобы погрузиться во все сущие сомнения по его адресу.

До июля у меня, вероятно, появится еще немало собственных сомнений, но если не случится ничего, что убедило бы меня потратить времени больше, чем я уже убил, на обдумывание потенциального зла, неизменно таящегося в душе любого человека, чье эго раздулось настолько опасно, что он взаправду хочет стать президентом Соединенных Штатов, я не намерен особо волноваться из-за перспективы Джимми Картера в Белом доме. Во-первых, я мало чем могу ему помешать, а, во-вторых, за последние два года я провел с Картером достаточно времени, Чтобы более-менее представлять себе его кандидатство. Я ездил в Плейнс, штат Джорджия, чтобы провести несколько дней на его территории в надежде выяснить, каким на самом деле был Джимми Картер до того, как его окружил ореол кампании и он начал разговаривать не как человек, а как кандидат. Как только претендент выходит на предвыборную тропу и преисполняется видениями, как он сидит за большим столом в Овальном кабинете, мысль о том, чтобы посидеть в собственной гостиной и открыто поговорить со сквернословящим, спорящим журналистом, у которого в одной руке магнитофон, а в другой бутылка «Дикой индюшки», даже не рассматривается.