Текст книги "Большая охота на акул "

Автор книги: Хантер С. Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц)

Дознание коронера – это не суд. Его цель – установить обстоятельства смерти того или иного лица, а не то, кто его убил и почему. Если обстоятельства указывают на нечистую игру, следующий шаг за окружным прокурором. В Калифорнии суд присяжных на коронерском дознании может вынести лишь два возможных вердикта: что смерть наступила «от несчастного случая» или что она наступила «от рук другого лица». А в случае Салазара шерифу и его союзникам требовался только вердикт «смерть от несчастного случая». Любой другой оставил бы дело открытым – и не только в плане возможного суда по обвинению в умышленном или непредумышленном убийстве над помощником шерифа Томом Уилсоном, который наконец признался, что именно он выпустил смертоносный снаряд, но и под угрозой миллионного иска по обвинению в халатности против округа, который могла бы подать вдова Салазара.

Вердикт в конечном итоге зависел тот того, поверят ли присяжные показаниям Уилсона, дескать, он стрелял в «Серебряный доллар» – в потолок, дабы граната со слезоточивым газом срикошетила за стойку и, взорвавшись там, вынудила вооруженного неизвестного выйти. Но Рубен Салазар каким-то образом исхитрился подсунуть голову под этот тщательно направленный снаряд. По словам Уилсона, он так и не смог сообразить, что вышло не так.

Не смог он сообразить и того, как Рауль Руис сумел «подправить» снимки, из которых следует, что он, Уилсон, и по меньшей мере еще один помощник шерифа целятся не просто в «Серебряный доллар», а прямо в головы людей. Руис объяснил это без труда. Его показания на слушании не отличались от истории, которую он рассказал мне всего через несколько дней после убийства. И когда дознание закончилось, на двух тысячах двадцати пяти страницах дела (показания шестидесяти одного свидетеля и описание двухсот четырех прилагаемых улик) не нашлось ничего, что бросило бы тень сомнений на «Отчет свидетеля-чикано», который Руис написал для La Raza в то время, когда шериф все еще утверждал, что Салазар погиб от «случайного выстрела» во время беспорядков в Лагуна-парке.

Дознание завершилось двойственным вердиктом. Подвал Смита в Times за 16 октября читается как некролог: «В понедельник закончилось дознание по делу о смерти журналиста Рубена Салазара. Шестнадцатидневное дознание, самое длительное и дорогостоящее в истории округа, завершилось вердиктом, вызвавшим недоумение у многих, удовлетворившим единицы и почти ничего не значившим. Мнения присяжных разделились: один вердикт гласил „смерть от рук другого лица“ (четыре присяжных заседателя), другой – „смерть от несчастного случая“ (три заседателя). Тем самым само дознание представляется пустой тратой времени».

Неделю спустя окружной прокурор Ивелл Янджер, ярый сторонник Закона и Порядка, объявил, что изучил дело и решил, что «нет оснований для каких-либо уголовных обвинений», невзирая на тот тревожный факт, что двое из трех судей, проголосовавших за смерть «от несчастного случая», теперь говорили, что совершили ошибку.

Но к тому времени всем уже было наплевать. Община чиканос утратила веру в дознание эдак ко второму дню, а остальные показания лишь разожгли ее гнев на то, что большинство считало злостным очковтирательством. Когда окружной прокурор сообщил, что никаких обвинений Уилсону предъявлено не будет, представители умеренных чиканос потребовали федерального расследования. Радикалы призывали к восстанию. Полиция отмалчивалась.

* * *

Но один ключевой вопрос дознание разрешило окончательно и бесповоротно. Рубен Салазар никак не мог стать жертвой замысла высокопоставленных полицейских чиновников с целью избавиться от неудобного журналиста, подстроив «смерть от несчастного случая». Невероятная история о дури и опасной некомпетентности на всех уровнях правоохранительной системы была, вероятно, самым ценным плодом этого дознания. Никто из слышавших показания не мог поверить, что департамент шерифа округа Лос-Анджелес способен провернуть столь тонкую работу, как намеренно убить журналиста. Их поведение в деле Салазара – со дня смерти журналиста и до самого окончания дознания – заставляло всерьез усомниться, а стоит ли вообще выпускать полицейских на улицы. Никто в наше время не отправит идиота, неспособного попасть в потолок двадцати футов шириной, на чистенькое убийство первой степени.

Но предумышленность нужна только для обвинения в убийстве первой степени. Убийство Салазара было второй степени. С точки зрения статьи 187-й уголовного кодекса Калифорнии и политического контекста Восточного Лос-Анджелеса в 1970 году Рубен Салазар был убит «противозаконно» и «со злым умыслом». Формулировки довольно расплывчатые, и, без сомнения, в нашей стране найдутся суды, где с полным успехом будут утверждать, что коп имел «законное» право стрелять в упор из гранатомета по толпе невинных людей на основании неподтвержденного подозрения, мол, кто-то из них вооружен. Или доказывать, что подобное безумное и смертоносное нападение возможно совершить «без злого умысла».

Возможно, и так. Возможно, юридически смерть Рубена Салазара удастся списать на «несчастный случай с полицией» или на «небрежение властей». Большинство судов, где преобладают белые присяжные и судьи из среднего класса, вероятно, примут эту идею. В конце концов, зачем бравому молодому полицейскому намеренно убивать невинного прохожего? Даже Рубен Салазар за десять секунд до смерти не поверил бы, что ему вот-вот безо всякой на то причины снесет голову полицейский. Когда Густаво Гарсия предупредил его, что копы собираются стрелять, Салазар ответил: «Это невозможно, мы же ничего такого не делаем». А после встал и получил гранатой в висок.

Пагубная реальность смерти Рубена Салазара – в том, что журналист был убит рассерженными копами безо всякой на то причины и что департамент шерифа Лос-Анджелеса был готов и все еще готов отстаивать правомерность и оправданность убийства. Там твердят, мол, Салазар был убит потому, что оказался в баре, где, по мнению полиции, был «вооруженный мужчина». Они твердят, что, предупредив через громкоговоритель, дали ему шанс, а когда он не вышел с поднятыми руками, у них не осталось выбора, кроме как выстрелить из гранатомета по кафе, и его голова оказалась на траектории гранаты со слезоточивым газом. Да и что он там вообще делал? Рассиживался в шумном чиканском баре посреди коммунистического мятежа?

Иными словами, копы утверждают, что Салазар получил по заслугам – за многое, но в основном за то, что оказался у них на пути, когда им надо было выполнять свой долг. Его смерть прискорбна, но если бы пришлось повторить все заново, они ничегошеньки не изменили бы.

Именно это старалась донести полиция. Это местная вариация стандартной песни Митчелла-Эгню: не балуй, парень, а если хочешь водить компанию с баловниками, не удивляйся, когда предъявят счет, который просвистит через занавеску на двери полутемного барчика солнечным днем, когда копы решат отделать кого-то для острастки.

* * *

Накануне отъезда я заглянул с Гильермо Рестрепо на квартиру к Акосте. Я уже бывал там раньше, но атмосфера была исключительно гнетущей. Когда собираешь материал для статьи, всегда кто-нибудь из низов начинает вдруг нервничать из-за чужака. В кухне я смотрел, как Фрэнк сворачивает тако, и спрашивал себя, когда он начнет размахивать у меня перед носом кухонным ножом и орать про тот случай, когда я полил его слезогонкой у себя на веранде в Колорадо. (Это было шестью месяцами ранее, под конец очень долгой ночи: мы употребили изрядное количество вытяжки из кактуса, и когда он начал размахивать мачете, я решил, что единственным ответом станет слезоточивый газ… минут на сорок он превратился в желе, а придя в себя, сказал: «Если когда-нибудь увижу тебя в Восточном Лос-Анджелесе, ты пожалеешь, что вообще услышал слово „слезогонка“, потому что я вырежу его по всему твоему гребаному телу».)

Поэтому, пока я смотрел, как в Восточном Лос-Анджелесе Фрэнк рубит мясо, мне было немного не по себе. Про слезогонку он пока не упоминал, но я знал, что рано или поздно мы до нее дойдем… и уверен, дошли бы, если бы какой-то придурок не заорал вдруг в гостиной: «Что, черт побери, тут делает эта проклятая свинья-gabacho? Мы что с ума сошли, что позволяем ему слушать всю эту хрень? Господи, он достаточно наслушался, чтобы лет на пять нас всех засадить!»

На гораздо дольше, подумал я. В тот момент я перестал нервничать из-за Фрэнка. В гостиной – между мной и дверью квартиры – назревала огненная буря, поэтому я решил, что пора удалиться за угол и встретиться с Рестрепо в «Кариоке». Фрэнк мне на прощанье широко улыбнулся.

«Во вторник мужчина, который, по словам полиции, нападал на пожилых женщин, был обвинен в одном убийстве и двенадцати грабежах. Фрейзер ДеВайн Браун, сорока четырех лет, шести футов двух дюймов росту, весом двести тридцать футов, бывший помощник шерифа округа Лос-Анджелес, был осужден в том самом зале суда, где когда-то исполнял обязанности судебного пристава. Полиция давно охотилась за мужчиной, который втирался в доверие к престарелым женщинам на автобусных остановках, а позднее нападал на них и грабил. Среди улик против Брауна – предметы, отобранные у жертв под дулом пистолета и найденные в его доме».

Los Angeles Times, 31.03.71

Через несколько часов мы вернулись. Гильермо хотел поговорить с Оскаром о том, как нажать на руководство KMEX-TV, чтобы его (Рестрепо) не снимали с эфира.

– От меня хотят избавиться, – объяснил он. – На меня начали давить на следующий же день после убийства Рубена. На следующий же день, мать их!

Мы сидели на полу в гостиной. Над домом пролетел вертолет с огромным прожектором, ничего не освещавшим и служившим только одной цели: заставить чиканос кипеть от ярости.

– Сволочи! – пробормотал Акоста. – Только посмотри на эту хрень!

Все вышли во двор и уставились на чудовищную машину. Ее никак нельзя было игнорировать. Мало того что она шумела, но шарящий по дворам прожектор настольно явно нарушал спокойствие района, что трудно было понять, как копы собираются отбрехиваться от столь очевидной провокации.

– Ну вот скажи мне, – продолжал Акоста, – почему они это делают? Зачем? Ты думаешь, они не знают, как нас это заводит?

– Еще как знают, – отозвался Рестперо. Когда мы вернулись в дом, он закурил. – Слушай, мне в день до пятнадцати человек звонит, кто желает рассказать, чего натерпелись от полиции. Жуткие истории. Я уже полтора года их слышу, каждый гребаный день – и самое смешное, что раньше я им не верил. Во всяком случае, до конца. Нет, я не считал, что они лгут, думал, просто преувеличивают.

Он замолк, обводя взглядом комнату, но никто не отозвался. Рестрепо тут не слишком доверяли, он ведь принадлежал к истеблишменту, как и его друг Рубен Салазар, который стал своего рода мостиком через этот провал.

– Но с самой гибели Рубена, – продолжал Рестрепо, -еще как верю. Это правда. Я это сознаю. Но что я могу? – Он нервно пожал плечами, сознавая, что его аудитория давным-давно сделала это открытие. – Всего лишь позавчера мне позвонил один человек и сказал, что копы убили его кузена в тюрьме. Кузен был гомосексуалистом, молодым чикано, ничего политического, а в отчете полиции значится, что он повесился в камере. Самоубийство. Я проверил. И, черт, меня от них тошнит. Весь труп в синяках, по всему телу черные и синие отметины, а на лбу аж шестнадцать швов. В полицейском отчете значится, что он пытался сбежать, поэтому его пришлось нейтрализовать. В больнице его зашили, но когда вернули в тюрьму, смотритель, или надзиратель, или как он там называется не принял парня назад, так сильно у него шла кровь. Поэтому его отвезли в больницу и заставили врача подписать какую-то бумагу, мол, его можно возвращать в камеру. Но его пришлось нести. Нести! А на следующий день сделали фотографию, где он свисает с верхней койки, а на шее у него завязана его собственная рубаха. Вы в это верите? Я нет. Но, скажите мне, что мне делать? Где искать правду? Кого спрашивать? Шерифа? Черт, да без железных доказательств я не могу выйти в эфир с историей о том, как копы убили парня в тюрьме! Господи Иисусе, мы же все знаем Но знать мало. Вы это понимаете? Вы понимаете, почему я не показал историю по телевидению?

Акоста кивнул. Как юрист он прекрасно понимал: будь то в эфире, или в печати, или в зале суда доказательства необходимы. Но Фрэнк смотрел недоверчиво: прихлебывал из кварты сладкого «Кей Ларго» и, по сути, даже не знал, кто такой Рестрепо.

– Прости, чел, – сказал он раньше. – Я не смотрю новости по телику.

Акоста поморщился. Он-то все читает и все смотрит. Но большинство тех, кто его окружает, думают, что новости – по телевидению или радио, в газетах или еще где – очередной гнилой трюк gabacho. Такая же ерунда, как и все остальное. Для них «новости» – чистой воды пропаганда, оплаченная рекламодателями.

– Кто оплачивает эту хрень? – спрашивают они. – Кто за этим стоит?

* * *

И правда, кто? Обе стороны как будто убеждены, что «настоящий враг» это какие-то злобные заговорщики. Белые властные структуры уговаривают себя, мол, «мексиканская проблема» дело рук небольшой организации хорошо подготовленных коммунистических агитаторов, трудящихся двадцать пять часов в сутки, чтобы превратить Восточный Лос-Анджелес в выжженную землю погромов, где круглые сутки толпа сумасшедших чиканос бродит по улицам, терроризируя торговцев, забрасывая бутылками с зажигательной смесью банки, грабя магазины, громя офисы и время от времени вооружаясь китайскими пулеметами, чтобы напасть со всех сторон на крепость местного шерифа.

Год назад эта мрачная картина показалась бы нехорошей шуткой, нелепым бредом истеричного реакционера. Но теперь положение изменилось: настроение в баррио меняется так быстро, что даже самые воинственные из молодых активистов-чиканос не могут утверждать, будто знают, что происходит на самом деле. Единственное, с чем согласны все: атмосфера накаляется, напряжение растет. Тенденция очевидна и беспокоит даже губернатора Рейгана. Недавно он назвал Дэнни Виллануэва, ныне генерального директора телестанции КМЕХ, личным посланником губернатора ко всей общине чиканос. Но, как всегда, решение Рейгана – лишь часть проблемы. Виллануэву презирают почти поголовно те самые люди, до которых, по словам Рейгана, губернатор «старается достучаться». Он – классический вендидо.

– Давайте посмотрим правде в глаза, – говорит один журналист-чикано, которого редко соотносят с активистами. – Дэнни – чертова свинья. Мне это Рубен Салазар сказал. Знаете, когда-то КМЕХ была хорошей новостной станцией для чиканос. Рубен был одним из тех, кто этого добился, и Дэнни боялся вмешиваться. Но уже через сутки после убийства Рубена Виллануэва начал громить редакцию новостей. Он даже не позволяет Рестрепо показывать записи того, как копы поливали газом митинг в Лагуна-парке в тот самый день, когда умер Рубен! А теперь он старается избавиться от Рестрепо, отрезать яйца новостной редакции и снова превратить КМЕХ в беззубую станцию «тио-тако». Черт! И ему это сходит с рук.

Полная кастрация КМЕХ нанесла бы серьезный удар движению. Голос серьезного СМИ может быть бесценным орудием мобилизации, особенно в огромных предместьях Лос-Анджелеса. Требуется лишь симпатизирующий новостной комментатор с достаточным весом и неподкупностью, чтобы подавать новости на собственных условиях. Бывший директор станции Джо Рэнк, нанявший некогда Салазара, считал его достаточно ценным, чтобы перекрыть голубые фишки Los Angeles Times за работу одного из ведущих журналистов газеты, поэтому никто не стал спорить, когда Салазар потребовал абсолютной независимости для своего новостного отдела на КМЕХ. Но со смертью Салазара белое руководство станцией быстро приняло меры, чтобы вернуть себе контроль над оставшейся без руководителя редакцией.

Очевидный наследник Салазара Гильермо Рестрепо внезапно обнаружил, что не имеет никакого влияния. Его загнали в рамки исключительно комментаторства. Он больше не вправе расследовать историю, которую считает важной. Например, если Комитет чиканос по мораторию созывает пресс-конференцию, чтобы объяснить, почему организует массовый митинг против «зверств полиции», Рестрепо должен получить разрешение туда пойти. И активисты-чиканос довольно скоро поняли, что двухминутный репортаж на КМЕХ критически важен для успеха массового митинга, потому что телевидение единственный способ быстро оповестить массовую аудиторию чиканос. А никакая другая телестанция Лос-Анджелеса не станет показывать какие-либо новости про чиканос, разве что про беспорядки.

– Утрата Рубена обернулась, черт побери, катастрофой для движения, – сказал недавно Акоста. – Он не был полностью с нами, но хотя бы интересовался. Черт, правда в том, что он мне, по сути, даже не нравился. Но он был единственным сколько-нибудь влиятельным журналистом в Лос-Анджелесе, кто пришел бы на пресс-конференцию в баррио. Такова правда. Черт, у нас есть только один способ заставить гадов нас слушать: снять конференц-зал в каком-нибудь отеле в Западном Голливуде, где сволочам было бы комфортно, и там устраивать пресс-конференцию. С дармовым кофе и закусками для прессы. Но и тогда половина идиотов не придет, если мы не поставим еще и бесплатную выпивку! Дерьмо! Знаешь, во что это обходится?

Таков был тон нашего разговора той ночью, когда мы с Гильермо пошли к Оскару выпить пива и поговорить о политике. У него было неестественно тихо. Никакой музыки, никакой травы, никаких ругающихся «батос локос» на матрасах в передней. Впервые его дом не походил на место сбора десанта перед дикой высадкой или готовой вспыхнуть в любой момент дракой.

Но тогда царила мертвая тишина. Прервали ее только удары в дверь и крики:

– Эй, чел, открывай. Я привел с собой братьев! Поспешив к двери, Руди выглянул в глазок, потом отступил на шаг и решительно затряс головой.

– Какие-то типы из многоквартирников, – сказал он Оскару. – Я их знаю, но они основательно набрались.

– Черт бы их всех побрал, – пробормотал Акоста. – Только этого мне сегодня не хватало. Избавься от них. Скажи, мне завтра надо быть в суде. Господи! Мне надо поспать!

Руди и Фрэнк вышли разбираться с братьями. Оскар с Гильермо вернулись к политике, а я слушал, чувствуя, что по всем фронтам дело катится в тартарары. Все до последней мелочи было не так. Суд еще не вынес вердикт по делу Корки, но Акоста не проявлял оптимизма. Еще он ожидал решения по прошению об отводе большого жюри по делу «Билтморской шестерки».

– Его мы тоже скорее всего проиграем, – сказал он. – Гады думают, что теперь мы побежим. Они думают, мы деморализованы, поэтому начнут на нас давить. – Он пожал плечами. -И, возможно, они правы. Черт. Я устал с ними спорить. Сколько еще, на их взгляд, я должен являться в их гребаный суд и умолять о справедливости? Я устал от этого дерьма. Мы все устали. – Медленно покачав головой, он сорвал крышку с «Будвайзера», которое Руди принес с кухни. – Юридическая хрень не проканывает, – продолжал он. – Если законным путем, мы уже проиграли. Знаешь, сегодня во время дневного перерыва мне пришлось умасливать свору «батос локос», мол, не надо бить окружного прокурора. Господи боже! Одна такая выходка, и мне хана. Меня послали бы в долбаную кутузку за то, что нанял громил напасть на обвинителя! – Он снова покачал головой. – Откровенно говоря, ситуация вышла из-под контроля. Один бог ведает, к чему все идет, но знаю, дело будет серьезное. Думаю, настоящие неприятности еще впереди.

* * *

Не было нужды спрашивать, какие «неприятности» он имеет в виду. Баррио и так терзали спорадические взрывы, перестрелки и мелкие драки всех мастей. Но копы в этих инцидентах не видят ничего «политического». Перед отъездом я позвонил в офис шерифа Восточного Лос-Анджелеса, где меня соединили с каким-то лейтенантом. Он постарался заверить меня, что баррио полностью замирено.

– Вам следует помнить, – сказал он, – что уровень преступности в этом районе всегда был высоким. У нас большие проблемы с подростковыми бандами, и они лишь ухудшаются. Теперь подростки расхаживают с пистолетами и винтовками двадцать второго калибра, ища драки друг с другом. Думаю, можно считать их чем-то сродни «Блэкстоунским рейнджерам» в Чикаго, только наши банды моложе.

– Но у них нет политических целей, как у черных банд в Чикаго?

– Вы что, шутите? – переспросил он. – Единственной политической акцией «Блэкстоунских рейнджеров» были попытки выманить федеральные гранты на большую сумму.

Я спросил, как насчет историй, какие мне рассказывали про бомбежки и так далее. Но от них он поспешил отмахнуться как от слухов. Потом в следующие полчаса пустого трепа о том, что случилось за последние несколько недель, он упомянул один взрыв с применением динамита и о здании, которое сгорело на территории колледжа Восточного Лос-Анджелеса, а еще о том, как забросали бутылками с зажигательной смесью риелторскую контору местного политика-vendido.

– Но они не того подорвали, – усмехнулся лейтенант. – Они подожгли другого риелтора, однофамильца того, против которого ополчились.

– Que malo*, – промямлил я, скатившись в собственный диалект. – Но помимо этого, ваши люди не считают, что назревают серьезные неприятности? Как насчет митингов, которые каждый раз заканчиваются беспорядками?

* Слишком плохо – (исп.).

– Всякий раз за ними стоит одна и та же группа провокаторов, – объяснил он. – Они выступают перед митингом, созванным по совершенно иной причине, и его развращают.

– Но ведь последний митинг был созван ради протеста против зверств полиции, – возразил я, – а потом вылился в беспорядки. Я видел видеозаписи. Пятьдесят или шестьдесят машин полиции выстроились бампер к бамперу на бульваре Уиттьер, помощники шерифа стреляли из обрезов в толпу…

– Это было необходимо, – ответил он. – Толпа вышла из-под контроля. Она напала первой.

– Знаю.

– И позвольте еще кое-что вам сказать, – продолжал он. – Митинг был, собственно говоря, не из-за «зверств полиции». Тип, который его организовал, Розалио Муньос, сказал, что просто использовал этот лозунг, чтобы привлечь людей в парк.

– Сами знаете, каковы они, – сказал я, потом спросил, не может ли он дать мне имена лидеров чиканос, с кем бы мне следовало поговорить, если я решу написать статью о событиях в Восточном Лос-Анджелесе.

– Ну, можно поговорить с конгрессменом Ройбалом, – сказал он. – И с риелтором, о котором я вам говорил…

– С тем, которого забросали бутылками с зажигательной смесью?

– О нет. С другим, с тем, кого хотели забросать.

– Ладно, – согласился я. – Давайте запишу имена. И, наверное, если я решу оглядеться в баррио, вы, ребята, мне поможете, верно? Там безопасно ходить, ведь столько банд палят друг в друга?

– Нет проблем. Мы даже повозим вас в радиофицированной патрульной машине с другими полицейскими.

Я сказал, это было бы отлично. В конце-то концов, как лучше всего собрать материал изнутри? Просто покататься по баррио в полицейской машине. Особенно сейчас, когда все так спокойно и мирно.

– Мы не видим признаков политической напряженности, – сказал лейтенантик. – Общественность всецело нас поддерживает. – Он хмыкнул. – И еще у нас активно работает отдел по сбору информации.

– Это хорошо. Теперь мне надо сворачиваться, не то на самолет опоздаю.

– А, так вы решили писать статью? Когда прилетаете?

– Я уже две недели как в городе, – отозвался я. – Мой самолет вылетает через десять минут.

– Но я думал, вы сказали, что звоните из Сан-Франциско.

– Я так и сказал, – согласился я. – Но солгал… пип-пип-пип.

* * *

Определенно пора было уезжать. Последней каплей стал вердикт по делу Корки Гонсалеса. Его приговорили к «сорока суткам» в тюрьме округа Лос-Анджелес за хранение заряженного револьвера в день смерти Салазара.

– Мы подадим апелляцию, – сказал Акоста, – но с точки зрения политики дело закрыто. Никого не заботит, выживет ли Корки сорок дней в тюрьме. Мы хотели представить судебной системе gabacho человека, в формальной виновности которого убеждена вся община чиканос, а после сделать собственные выводы по поводу вердикта. Черт, мы никогда не отрицали, что у кого-то в том грузовике действительно был заряженный пистолет. Но это был не Корки. Он не решился бы носить при себе оружие. Он был лидером. Ему не нужно носить при себе оружие по той же, черт побери, причине, что и Никсону.

Акоста не напирал на это в суде из страха напугать присяжных и рассердить прессу гринго – и копов заодно. Зачем давать им тот же шаткий предлог стрелять в Гонсалеса, который они уже использовали, оправдывая выстрелы в Рубена Салазара?

Корки, услышав вердикт, только пожал плечами. В сорок два года он полжизни провел, добиваясь Справедливости от Человека, и теперь смотрит на судебную систему «англо» с тихим фаталистским юмором, какому Акоста пока не научился. Но для Оскара такое время скоро придет. Неделя Апрельского дурака 1971 года стала для него колоссальным разочарованием: череда тяжких ударов и неудач, которые подтверждали худшие его подозрения.

Через два дня после приговора Корки судья Верховного суда Артур Аларкон, видный мексикано-американский юрист, отклонил тщательно составленное ходатайство Акосты снять обвинения с «Билтморской шестерки» по причине «неосознанного, институционного расизма» системы Верховного суда. На ходатайство ушел почти год тяжелой работы, большую часть которой проделали студенты-чиканос юридических факультетов, которые отреагировали на вердикт с той же горечью, что и Акоста.

* * *

Потом на той же неделе Окружной совет Лос-Анджелеса проголосовал за использование общественных средств на оплату всех судебных издержек нескольких полицейских, недавно обвиненных в «случайном» убийстве двух мексиканцев, – в Восточном Лос-Анджелесе дело получило известность как «убийство братьев Санчес». Копы объясняли, что произошла ошибка при установлении личности. Каким-то образом у них оказался адрес квартиры, где, как они полагали, засели «два мексиканских беженца», поэтому они выбили дверь и прокричали требование «выходить с поднятыми руками, не то мы откроем огонь». Никто не вышел, поэтому полицейские вошли, открыв огонь на поражение.

Но как они могли знать, что штурмовали не ту квартиру? И как они могли знать, что ни один из братьев Санчес не понимал английского языка? Даже мэр Сэм Йорти и шеф полиции Эд Дейвис назвали убийство весьма прискорбным. Но когда федеральный окружной прокурор предъявил копам обвинение, оба они публично возмутились. Оба созвали пресс-конференции и выступили в эфире, чтобы осудить приговор, – в выражениях, до странности похожих на гневный протест Американского легиона, когда лейтенант Колли был обвинен в убийстве женщин и детей в Ми Лей.

Тирады Йорти и Дейвиса были настолько вопиющи, что судья федерального суда первой инстанции наконец прибег к «правилу кляпа», чтобы заставить их молчать до начала разбирательства. Но они уже сказали достаточно, чтобы вызвать ярость во всем баррио при одной только мысли, что «налоговые доллары» чиканос пойдут на защиту «распоясавшихся копов», которые откровенно признались в убийстве двух мексиканских граждан. Все это очень напоминало историю с Салазаром: тот же стиль, тот же предлог, тот же результат, но с иными именами и кровью на ином полу.

– Меня посадят в тюрьму, если я не буду платить налоги, – сказал один молодой чикано, наблюдавший за игрой в футбол на местной детской площадке, – а после возьмут мои налоговые деньги и используют для защиты копа-убийцы. А что, если бы они ошиблись и явились по моему адресу? Да я сейчас был бы на том свете.

В баррио много говорят о том, чтобы «ради разнообразия пустить кровь копам», если окружные уполномоченные действительно проголосуют за использование налоговых средств для защиты обвиненных полицейских. Несколько человек даже позвонили в муниципалитет и промямлили анонимные угрозы от имени Фронта освобождения чиканос. Но члены совета уперлись. Они проголосовали в четверг, и к полудню результат попал в новости: счета оплатит город.

* * *

В 5:15 вечера в четверг муниципалитет Лос-Анджелеса сотряс взрыв динамита. Бомба была заложена в одной из уборных на первом этаже. Никто не пострадал, и официально ущерб был назван «незначительным». По словам представителя муниципалитета, ущерб на пять тысяч долларов – мелочь в сравнении с бомбой, которая вынесла стену в офисе окружного прокурора прошлой осенью после гибели Салазара.

Когда я позвонил в офис шерифа, чтобы спросить про взрыв, мне сказали, что не могут об этом говорить. Муниципалитет – вне их юрисдикции. Но их представитель по связям с общественностью с готовностью ответил на мой вопрос, правда ли, что взрыв дело рук Фронта освобождения чиканос.

– Где вы про это услышали?

– В городской службе новостей.

– Да, правда, – сказали мне. – Позвонила какая-то женщина и сообщила, что Фронт освобождения чиканос совершил теракт в память о братьях Санчес. Мы про этих типов слышали. А вам что про них известно?

– Ничего, – ответил я. – Потому я и позвонил шерифу. Я думал, ваша служба сбора информации что-то знает.

– Конечно, знает, – быстро ответили мне. – Но вся информация конфиденциальна.

Rolling Stone, № 81, 29 апреля, 1971