Текст книги "Большая охота на акул "

Автор книги: Хантер С. Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 54 страниц)

Суть в том, что в результате кампании Эдвардса политическая ситуация в Аспене настолько нестабильна, что победить сейчас способен любой кандидат от фриков.

Впрочем, мне пришлось бы очень потрудиться – и в ходе кампании развивать поистине мерзкие идеи, – чтобы набрать меньше 30 % голосов на трехсторонних выборах. И любой кандидат от андеграунда, который взаправду хотел бы победить, мог бы с самого начала рассчитывать на рабочее ядро в эдак сорок процентов электората, тогда его шансы на победу будут зависеть исключительно от инерции ответного удара, точнее, от того, насколько откровенные страх и отвращение вызовет его кандидатура у бюргеров, так долго контролировавших местных кандидатов.

Шанс на победу может повиснуть тяжелым жерновом на шее любого политического кандидата, который в душе, вероятно, предпочел бы растратить свои силы на череду диких нападок на все, что дорого избирателям. В этом методе явно чувствуется эхо фильма «Чудотворец»: сперва надо создать невероятный психологический лабиринт, потом затащить в него избирателей, а дальше обрушивать на них горы тарабарщины и безжалостно шокировать. Таков был метод Мейлера, принесший ему пятьдесят пять тысяч в городе с десятимиллионным населением. Но на самом деле это скорее разновидность мщения, чем избирательная политика. Она достаточно эффективна как в Аспене, так и где-либо еще, но как политическая стратегия чревата серией катастрофических провалов.

Как бы то ни было, подход «Чудотворца» – одна сторона «новой политики». Стратегия не слишком действенная, зато очень забавная, – если не считать ее обратной стороны, какая проявилась во время президентской кампании Джина Маккарти и Бобби Кеннеди в 1968-м. В обоих случаях признанные кандидаты заявляли о своем переходе к некоему новому и более молодежному мышлению (или политической реальности), которое настроит их на одну волну с более новым, молодым и непривычным электоратом, до того считавшим их обоих никчемными.

И это сработало. Оба «обращения» имели громадный успех – какое-то время. Пусть сама по себе тактика представляется циничной, все-таки трудно судить, породила ли она «обращение», или дело обстояло наоборот. Пока особого значения это не имеет. Мы говорим о формате политических акций: если концепция «Чудотворца» к нему применима, то формат Кеннеди-Маккарти следует рассматривать как иной, особенно если учесть, что демократическая партия уже сейчас усиленно старается провернуть тот же финт в 1972-м, когда единственной надеждой демократов свергнуть Никсона опять станет какой-нибудь признанный кандидат на грани климакса, который начнет вдруг в 1971 г. глотать кислоту, а летом 72-го отправится на рок-фестиваль и будет при каждом удобном случае скидывать рубашку, а его жена сожжет свой бюстгальтер. И миллионы молодых проголосуют за него и против Никсона.

Или нет? Есть все-таки еще один формат, именно тот, на который мы наткнулись в Аспене. Почему бы не бросить вызов истеблишменту, выставив кандидата, о котором вообще никто не слышал? Который никогда не был подготовлен и натаскан для своего поста? Чей стиль жизни уже настолько странен, что мысль об «обращении» ему даже в голову не придет?

Иными словами, почему бы не подыскать честного фрика и не выпустить его на чужую территорию, пусть покажет всем «нормальным» кандидатам, какие они есть и всегда были никчемные лузеры? Зачем подстраиваться под сволочей? Зачем предполагать, что у них есть мозги? Откуда такая уверенность, что при кризисе они не сломаются? (Когда япошки ворвались в олимпийский волейбол, они контратаковали всех странными, но безумно легальными приемами вроде «японский ролл», «крошка-шип» и «молниеносный брюхо-пас», превративший их более рослых противников в хнычущие тряпки.)

Такова суть того, что кое-кто называет «аспенским методом» в политике: не выходить за рамки системы и не сотрудничать с ней, но разоблачать ее блеф, сумев вывернуть ее наизнанку, постоянно при этом сознавая, что властьимущие не так уж умны. К концу кампании Эдвардса я, невзирая на собственные предубеждения, пришел к выводу, что Закон на самом деле на нашей стороне. Не копы, не судьи или политики, но сам Закон, пропечатанный в скучных и заскорузлых учебниках юриспруденции, с которыми мы постоянно справляемся, потому что у нас нет другого выбора.

* * *

Но в ноябре 1969 г. у нас не было времени теоретизировать. Помню список книг, которые я хотел найти и прочесть, чтобы узнать что-нибудь о политике, но какое там чтение, у меня едва хватало времени на сон. Став де-факто руководителем кампании, я казался себе человеком, который случайно развязал кровавую войну банд, и по мере того как кампания Эдвардса становилась все безумнее и ядовитее, единственной моей заботой было спасти собственную задницу, отвратив катастрофу. Я вообще не знал Эдвардса, но к середине октября чувствовал личную ответственность за его будущее, а в тот момент перспективы у него были не радужные. Билл Данэвей, «либеральный» издатель Aspen Times, сказал мне утром в день выборов, что я «собственноручно уничтожил юридическую карьеру Джо Эдвардса в Аспене», «затащив его в политику».

Таков был убаюкивающий миф либералов: сбрендивший на наркотиках писатель-эгоманьяк из Вудс-Крик накачался лошадиными транками и свой дурной трип взвалил на местную популяцию хипарей, обычно вполне безобидных и мирных, пока у них достаточно наркоты. Но теперь по какой-то чертовой причине они совершенно распоясались и тащат за собой в пропасть бедного Эдвардса.

Ага, бедный Эдвардс! Он недавно развелся и жил со своей подругой на чердаке, едва сводя концы с концами в городке, полном юристов-дилетантов. Известен он был лишь как «тот гад, который подал в суд на город» в прошлом году от имени двух волосатиков, которые утверждали, что подверглись дискриминации со стороны полиции. Последнее было истинной правдой, и иск произвел ужасающий эффект на местную полицию. Шеф (в настоящее время кандидат на пост шерифа) ушел в отставку или был уволен, но так или иначе бросил своих патрульных на волю федерального судьи в Денвере. Судья похоронил иск, предупредив аспенских копов, мол, устроит им веселую жизнь при первом же признаке «дискриминационного поддержания порядка» против хиппи.

Иск имел серьезные последствия в Аспене: мэр был стреножен, городской совет утратил волю к жизни, городской магистрат Гвидо Мейер уволен сразу (даже раньше шефа полиции), а местные копы вдруг перестали арестовывать волосатиков за «блокирование тротуара», что тем летом влекло за собой девяносто дней в тюрьме и 200 долларов штрафа.

Идиотия закончилась раз и навсегда – благодаря «иску» Эдвардса. Местные либералы собрали совещание Американского союза защиты гражданских свобод и тем ограничились. А потому только круглый дурак мог удивиться, когда год спустя компания друзей, подыскивая кандидата на пост мэра, решила обратиться к Джо Эдвардсу. Это казалось логичным всем, кроме либералов, которым было не по себе от кандидата «фрик пауэр». Они не имеют ничего против Эдвардса, говорили они и даже соглашались с его платформой, которую мы тщательно подстроили под их вкусы, но им чудилось что-то зловещее в поддержке, которую он получил среди «сброда». С такими людьми не захочется попивать минералку «Виши». Всякие сорвиголовы, байкеры и анархисты, которые не знают, кто такой Стивенсон, и ненавидят Губерта Хамфри. Кто эти люди? Что им надо?

И правда, что? Местный бизнесменский бунд был далек от недоумения. Для них Джо Эдвардс был главой коммунистического заговора, цель которого уничтожить их«образ жизни, продавать ЛСД их детям и шпанские мушки их женам. И неважно, что их дети уже продавали друг другу ЛСД и что их жены не могут найти, кто бы их поимел в душную лунную ночь в Хуаресе. Но все это побоку. А суть была в том, что город вот-вот захватит банда фриков.

Почему нет? Мы никогда этого не отрицали. Даже в официальной платформе, которая была публичной и довольно мягкой. Но где-то в середине кампании Эдвардса даже либералы сообразили, что собственно означает его платформа. Они разглядели, что за ней собирается буря, что наши разумно подобранные слова пробьют брешь, через которую хлынут решительные действия. По долгому опыту они знали, что такие слова, как «экология», могут означать почти что угодно. Для большинства либералов «экология» – это день в «патруле чистоты», который собирает пивные банки для получения денег за возврат тары, которую компания пошлет, разумеется, их любимой благотворительной организации.

Но мы вкладывали в это слово совершенно иной смысл: мы думали о лавине жестко ограничительных действий, которые раз и навсегда свяжут руки не только очевидным расхитителям нашей земли, но и подковерной кабале спекулянтов-либералов, заключающих свои сделки, чтобы не запачкать имидж. Как, например, Арманд Бартос. Этого нью-йоркского «мецената» и увешенного драгоценностями модника часто восхваляет Weamen Clothing Daily, но он ведь заодно землевладелец, застройщик и часто проклинаемый домохозяин самого большого и грязного парка трейлеров в Аспене. Парк назывался «Джербаздейл», и кое-кто из жильцов утверждает, что Бартос поднимает квартплату всякий раз, когда решает прикупить очередной шедевр поп-арта.

– Надоело финансировать коллекцию этой сволочи,– сказали мне. – Он владелец одной из самых очевидных трущоб западного полушария. Он нас выдаивает, а наши денежки отдает говнюкам вроде Уорхола.

Бартос – в одной лиге с Уилтоном «Уинком» Джэффи-младшим, нью-йоркским биржевым брокером, которого недавно отстранили от торгов за махинации с ценными бумагами. Джэффи приложил немало труда, чтобы в Аспене выставить себя ценителем прогрессивного искусства и эстетом с восточного побережья. Но когда Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям его прищучила, он быстренько сдал основательный кусок своего огромного ранчо – между Аспеном и Вудс-Крик – в аренду крупной горнодобывающей компании из Грэнд-Джанкшн, которая тут же начала изымать землю и тоннами продавать ее департаменту дорог штата. А теперь, разрушив почвенный слой и загрязнив реку Роуринг-форк, свиньи требуют изменить тип своей зоны, чтобы построить асфальтовый завод – в красивом аспенском поместье, которым Уинк Джэффи, без сомнения, часто похваляется перед своими прогрессивными друзьями с Уолл-стрит.

Вот такие темные дельцы и лицемеры-проходимцы сходят в Аспене за «либералов». Поэтому мы ничуть не удивились, когда в середине кампании многие из них демонстративно отказались поддерживать Эдвардса. Поначалу им нравились наши слова и то, как мы в честном бою пламенно сражаемся за очередное безнадежное дело, и так далее, но когда все пошло к тому, что Эдвардс победит, наши либеральные союзники запаниковали.

* * *

К полудню дня выборов реальный вопрос оставался один: сколько либералов устоит. Несколько перешли на нашу сторону, но их было слишком мало, чтобы дать вторую часть нервничающего электората, на который мы изначально рассчитывали. Мы планировали сварганить одноразовую коалицию и деморализовать местный финансово-политический истеблишмент, выиграв гонку за пост мэра, пока враг не спохватился. Аспенские либералы – постоянное меньшинство, которое, невзирая на вечные старания, вообще никогда ничего не выигрывало, а знаменитый аспенский «андеграунд» – меньшинство гораздо большее, которое никогда ничего не пыталось выиграть.

А потому сила была нашим первым приоритетом. Платформа – во всяком случае ее версия для публики – была намеренно туманной и в силу этого достаточно гибкой, чтобы угодить либералам и не дать распасться коалиции. С другой стороны, даже ядро организаторов кампании Эдвардса не могло гарантировать, что, едва его выберут, он не начнет закладывать дерном улицы и спускать шкуру с шерифа. В конце-то концов, он юрист, человек не самой почтенной профессии, и, хотя никто не говорил этого вслух, мы понятия не имели, что учинит этот тип, если его выберут. Может, превратится в злобное чудище и посадит нас всех за подстрекательство.

Никто из нас, по сути, Джо Эдвардса не знал. Неделями мы шутили на счет «призрачного кандидата», который возникает время от времени и утверждает с трибуны, дескать, он беспомощный винтик загадочной политической машины, дескать, однажды воскресной ночью у него зазвонил телефон и из трубки ему сказали, что он баллотируется в мэры.

Более-менее правда. Я позвонил ему, основательно набравшись и выйдя из себя из-за слуха, мол, свора местных политиканов уже решила, кому быть следующим мэром Аспена: какая-то безмозглая старушенция пройдет без оппозиции от идиотской непристойности с названием то ли Объединенный фронт, то ли Прогрессивная солидарность при поддержке Леона Юриса, главного в Аспене любителя порнофильмов, который для оплаты счетов пишет книги вроде «Исхода». Услышал я этот слух в гостиной Пегги Клиффорд, и, помнится, мы оба решили, что на сей раз сволочи зашли слишком далеко.

Кто-то предложил кандидатуру Росса Гриффина, бывшего лыжника-любителя и пожизненного горного битника, который как раз слез с травы и поговаривал о том, чтобы избираться в городской совет. Но десяток-другой пробных звонков убедили нас, что Росс недостаточно странен, чтобы гальванизировать улицы, а это, как нам казалось, было совершенно необходимо. (И, как выяснилось, ошиблись: Гриффин баллотировался в совет и победил с огромным преимуществом в участке, полном хипарей.)

Но в то время мы сочли, что желательно подыскать кандидата, чьи Странные Вкусы и Паразаконное Поведение были бы вне всяких сомнений, человека, чья кандидатура побьет все рекорды политической наглости, чье имя вызовет страх и шок в душе каждого бюргера и чья полнейшая непригодность для данного поста даже самых аполитичных наркодетишек из самого раздолбанного района заставит закричать: «Да! Я должен за такого проголосовать]»

Джо Эдвардс подошел не стопроцентно. Для кислотников он был чуточку правильным, для либералов – чересчур странным, но оставался единственным кандидатом, хоть сколько-нибудь приемлемым и для того, и для другого крыла нашей неоперившейся коалиции. Через сутки после нашего первого бессвязного разговора о том, чтобы «баллотироваться в мэры», он сказал: «Ха, а почему нет?»

На следующий день было воскресенье, и в театре «Уиллер-опера» давали «Алжирскую битву». Мы договорились встретиться на улице после спектакля, но найти друг друга было не просто, ведь я не знал, как он выглядит. В результате мы послонялись немного, искоса поглядывая друг на друга, и, помню, я думал: «Господи, неужели это он? Этот недотепа с бегающими глазками? Черт, да он никогда ничего не выиграет!»

Наконец, после неловких первых фраз мы пошли в старый отель «Джером» и заказали пива в вестибюле, где можно было поговорить наедине. В ту ночь военная машина нашей кампании состояла из меня, Джима Солтера и Майка Солхейма, но Эдвардса мы заверили, что мы лишь верхушка айсберга, который вознесет его прямо к судоходным путям настоящей политики. Я чувствовал, как неловко Солхейму с Солтером. И правда дурацкая ситуация: сидеть в отеле и заверять совершенно незнакомого человека, что одно его слово, и мы сделаем его мэром Аспена.

Ни у кого из нас не было даже зачаточных знаний, как проводить политическую кампанию. Солтер писал сценарии («Скоростной спуск») и книги («Спорт и хобби»). Солхейм когда-то владел первоклассным баром «Лидвиль» в Кетчуме, Айдахо, а в Аспене занимался покраской домов. Я же два года прожил в десяти милях от города, делая все возможное, чтобы избегать лихорадочной реальности Аспена. Мне казалось, мой образ жизни не совсем подходит к битвам с политическим истеблишментом мелкого городка. Истеблишмент оставлял меня в покое, не докучал моим друзьям (за двумя неизбежными исключениями – оба юристы) и упорно игнорировал все слухи о безумии и вспышках насилия в окрестностях моего дома. В ответ я упорно избегал писать про Аспен. При редких столкновениях с местными властями со мной обращались как с чем-то средним между полоумным отшельником и росомахой, то есть старались как можно дольше не трогать.

А потому кампания 69-го была для меня шагом гораздо более серьезным, чем для Джо Эдвардса. Он уже отведал политических конфликтов и, казалось, вошел во вкус. Но мое соприкосновение с политикой вылилось в капризное нарушение того, что до сих пор было очень и очень удобным перемирием. Оглядываясь назад, я даже не могу сказать наверняка, что именно меня подтолкнуло. Возможно, Чикаго, та выматывающая неделя в августе 68-го. Я поехал на съезд демократов журналистом, а вернулся бредящим чудовищем.

Та неделя в Чикаго была для меня страшнее самого худшего кислотного трипа, о котором я только слышал. Она раз и навсегда изменила химию моего мозга, и, когда я наконец немного пришел в себя, меня обуяла абсолютная уверенность, что для меня нет и не может быть никакого личного перемирия в стране, способной взрастить такого злокачественного монстра, как Чикаго, и гордиться им. Внезапно показалось остро необходимым схватить за руку тех, кто умудрился пробраться во власть и дал ему развиться.

Но кто эти «пробравшиеся»? Мэр Дейли – это причина или симптом? Линдону Джонсону пришел конец, Губерт Хамфри обречен, Маккарти на мели, Кеннеди мертв, остался только Никсон, напыщенный пластмассовый мелкий пукалка, который вскоре станет нашим президентом. Я ездил в Вашингтон на его инаугурацию в надежде на страшный ураган, который разнесет Белый дом в щепы. Но такого не случилось: ни грома с молниями, ни справедливости… и наконец Никсон встал у руля.

Сыграть свою роль в кампании Эдвардса меня сподвигло как раз ощущение надвигающейся беды, ужаса перед политикой вообще. Причины пришли позднее, да и теперь представляются смутными. Кое-кого политика развлекает, – наверно, так оно и есть, когда побеждаешь. Но и тогда это подленькое развлечение, скорее приближающийся пик амфетаминового трипа, чем что-то приятное и мирное. В политике истинное счастье – это убийственный снимок крупным планом какого-нибудь бедолаги, который знает, что попался, но не может бежать.

Кампания Эдвардса была скорее восстанием, чем движением. Нам нечего было терять: мы были как кучка экстремальных механиков-любителей, выкатывающих машину собственного изготовления на трек в Индианаполисе и увидевших, она делает пару крутых «оффенхаузеров» на четырехсот пятидесятом поуле. В первые две недели мы наделали много шума и поставили в неловкое положение друзей, а заодно обнаружили, что большинство тех, на кого мы рассчитывали, совершенно бесполезны.

А потому все оказались не готовы ко второй фазе, когда кампания начала складываться как разгаданная головоломка. Однажды во время вечернего стратегического совещания в баре «Джерома» нас обступила толпа желавших поучаствовать. Нас завалили пожертвованиями по пять и десять долларов люди, которых мы даже не знали. После крошечной проявочной Боба Крюгера и яростных стараний Билла Нунена собрать достаточно денег на полнополосное объявление в либеральной Times Дьюнуэя, мы вдруг получили помещения и оборудование школы фотографии «Зеница ока» и неограниченный кредит (после того, как Дьюнуэй слинял на Багамы) от Стива Эррона на принадлежащей Times радиостанции, на тот момент единственной в городе. (Через несколько месяцев после выборов начала вещание круглосуточная FM-станция, где дневной музон уравновешивали полночные рок-концерты, не менее классные, чем в Сан-Франциско или Лос-Анджелесе.) В отсутствие местного телевидения радио было нашим эквивалентом мощной телекампании. И вызвала она ту же угрюмую реакцию, от которой отмахивались на обоих побережьях такие кандидаты в Сенат США, как Оттинджер (от Нью-Йорка) и Тунни (от Калифорнии).

Сравнение чисто формальное. Радиовставки, которые мы гоняли в Аспене, политических евнухов вроде Тунни и Оттинджера привели бы в ужас. Нашей заглавной песней был «Боевой гимн республики» Херби Мэнна, который мы крутили снова и снова как мучительный фон для крутых филиппик и жестоких насмешек над противниками-ретроградами. Они склочничали и стенали, по неведению обвиняя нас в использовании «методов Мэдисон-авеню», а на самом деле это был чистый Лени Брюс. Но про Лени они не знали, их юмористом все еще был Боб Хоуп с приправой Дона Риклеса и еще десятка шуткарей-свингеров, которые не стыдились признаваться, что на выходные смотрят порнушку в доме Леона Юриса в Ред-маунтин.

С каким же наслаждением мы задавали жару этим гадам! Наш радиогений Фил Кларк, бывший комик в ночном клубе, написал несколько скетчей, от которых у людей пена шла изо рта или они в бессильной ярости гонялись за собственным хвостом. В кампании Эдварса была толика разудалого юмора, и именно он не дал нам тронуться рассудком. Приятно было сознавать, что, даже если мы проиграем, тот, кто нас победит, никогда не избавится от шрамов. Нам казалось необходимым основательно запугать противников, чтобы даже при пустой победе они научились бояться каждого рассвета до следующих выборов.

* * *

Получилось недурно, во всяком случае эффективно, и к весне 1970 г. по всем фронтам стало ясно, что традиционная структура власти Аспена уже не владеет городом. Новый городской совет быстро раскололся на постоянное противостояние три к четырем, где одну сторону представлял Нед Вар, а другую – дантист в стиле Берча по фамилии Комкович. Это поставило Ив Хоумейер, которая на выборы шла с лозунгом, дескать, мэр «только номинальный глава», в неловкое положение, когда ей приходилось рвать связи с собственными сторонниками, голосуя по каждому спорному вопросу. Несколько первых были мелкими, и в каждом случае она голосовала с позиции Эгню, но общественность реагировала отрицательно, и через некоторое время совет зашел в нервный тупик, когда ни та ни другая сторона не хотела поднимать вообще никаких проблем. В маленьком городке политика слишком близка к народу, и как бы ты ни проголосовал, все равно кто-нибудь на улице тебя обругает. В Чикаго муниципальный советник может почти полностью изолироваться от тех, против кого он голосует, но в городке, вроде Аспена, спрятаться негде.

То же напряжение начало проявляться и на других фронтах: директор местной средней школы попытался уволить молодую учительницу за левацкие высказывания во время урока, но ученики объявили забастовку и не только вынудили вернуть учительницу, но и едва не добились увольнения самого директора. Вскоре после этого Нед Вар и местный адвокат по фамилии Шеллмен так отделали департамент дорог штата, что все планы провести через город четырехполосное шоссе начисто лишились финансирования. Это привело окружных уполномоченных в полнейшую панику: шоссе было их любимым детищем, а теперь вдруг проекту хана, крышка. И прикончила его та же банда сволочей, какая причинила столько головной боли прошлой осенью.

Медицинский центр Аспена полнился криками страдания и гнева. Выскочив из своего кабинета, извращенный дантист Комкович сбил молодого фрика с велосипеда, вопя: «Ах ты грязный подонок, мы всех вас из города выгоним!». После он убежал к себе в кабинет – через коридор от кабинета доброго доктора Барнарда (Баггси) и его приспешника доктора Дж. Стерлинга Бэкстера.

На протяжении пяти лет эта парочка контролировала жизнь Аспена с развязностью, приправленной спортивными тачками, амфетамином, любовницами-хиппушками и бесцеремонным презрением к обязанностям врачебной профессии. Баггси ведал муниципалитетом, а Бэкстер – округом, и пять сравнительно безмятежных лет Медицинский центр Аспена служил заодно аспенским Тамани-холлом. Баггси пользовался своими привилегиями по полной. Время от времени он впадал в раж и позорно злоупотреблял своей властью, но в общем и целом применял ее осторожно. Друзей у него было много и самых разных: начиная от пушеров и байкеров-головорезов и кончая окружными судьями и лошадиными барышниками, включая даже меня. Когда мы запускали кампанию Эдвардса, мне и в голову не приходило, что Баггси станет чем-то помимо большого подспорья. Казалось вполне логичным, что старый фрик пожелает передать знамя молодому…

Не тут-то было, он отказался уйти достойно и, вместо того чтобы помочь Эдвардсу, постарался его уничтожить. В какой-то момент Барнард и впрямь попытался вернуться в гонку, а когда не получилось, то в последний момент запихнул «пешку». Ею стал бедный Оутс, который потерпел – вместе с Баггси – бесславное поражение. Мы вышибли из них дух, и Барнард не мог в это поверить. Вскоре после подсчета голосов, он приехал в муниципалитет, где злобно уставился на доску, на которой клерки начали вывешивать результаты. Клерки потом говорили, что первые цифры заметно его потрясли и к десяти часам он бессвязно вопил про «мошенничество», «пересчет голосов» и про «грязных ублюдков, повернувшихся против меня».

Один его друг, также бывший там, вспоминает, что сцену он закатил ужасную… хотя Дилану Томасу она, возможно, понравилась бы, потому что, говорят, мэр вопил против смерти света.

История могла бы обернуться печально, но, вернувшись тем вечером домой, Баггси начал строить лихорадочные планы, как снова стать мэром Аспена. Его новая политическая база – так называемая Лига налогоплательщиков, своего рода элитный отряд самых выпивошных «лосей» и «орлов», и общее у ее членов одно: всякую двуногую тварь, которой меньше пятидесяти лет, они считают порочной и опасной. Лига налогоплательщиков – классический пример того, что антропологи называют «атавистическими устремлениями». В плане идеологии они все еще заигрывают с опасно прогрессивным предложением сенатора Билбо отослать всех негров назад в Африку на флотилии чугунных барж.

Таковы новые избиратели Баггси. Не все они злобные пьяницы и не все умственно отсталые. Некоторые искренне запутались и напуганы тем, что представляется им концом света, концом мира, каким они его знали. И это тоже печально. Но самое печальное то, что в контексте данной статьи Лига налогоплательщиков имеет немалое значение. За последние полгода эта группировка постоянно и успешно блокировала все прогрессивное в долине. Они благополучно одолели либералов во всех недавних столкновениях (не критически важных), сводившихся в конечном итоге к тому, у кого больше веса.

И правда, у кого? Либералы просто не могут взять себя в руки, а с окончанием кампании Эдвардса мы намеренно избегали любых попыток мобилизовать блок «Вся власть фрикам». Мы считали, что у человека, ушедшего от системы, способность вникать в политику слишком слабо развита, чтобы размениваться на мелочи. Почти все, задействованные в кампании прошлого года, убеждены, что Эдвардс с легкостью победил бы, если бы выборы проводились не 4 ноября, а 14-го или если бы мы всерьез взялись за дело неделей раньше.

Может и так, но лично я сомневаюсь. Эта мысль предполагает, что мы контролировали происходящее – а это было не так. С начала и до конца кампания была бесконтрольной, и то, что пик ее пришелся на день выборов, чистой воды случайность, удача, которую мы не могли прогнозировать. К тому времени когда начался подсчет голосов, мы дали почти все залпы, какие были. В день выборов оставалось только разбираться с угрозами Баггси, а с ними было покончено к полудню. Не помню, чтобы мы делали что-то еще: до окончания подсчета голосов мы только гоняли по городу и пили в огромных количествах пиво.

Нет смысла даже надеяться на подобную удачу в этом году. Мы начали кампанию в середине августа, на полтора месяца раньше, чем в прошлый раз, и если не сумеем задать ровный темп, то, скорее всего, за две недели до выборов просто спечемся. У меня было кошмарное видение о том, как вся наша затея выливается в массовую оргазмическую кульминацию 25 октября: две тысячи фриков в килтах танцуют шотландку перед зданием окружного суда, потея, рыдая и распевая: «Голосуй СЕЙЧАС! Голосуй СЕЙЧАС!». Требуют немедленного сбора бюллетеней, совершенно отлетевшие на политике, настолько обдолбанные, что даже не узнают своего кандидата Неда Вара, когда он появляется на ступенях суда и кричит: «Расходитесь. Отправляйтесь по домам! Еще десять дней нельзя голосовать!» Толпа откликается ужасающим ревом, потом подается вперед. Вар исчезает… Я хочу бежать, но у меня за спиной шериф с огромным резиновым мешком, который он набрасывает мне на голову и арестовывает меня за преступный заговор. Выборы отменены, и Дж. Стерлинг Бакстер вводит в городе военное положение и сам захватывает власть.

Бакстер – одновременно символ и реальность старой, отвратительной и коррумпированной политической машины, которую мы намереваемся свалить в ноябре. За ним внушительное число избирателей: Лига налогоплательщиков Баггси и правых из предместий Комковича, а еще основательная поддержка обоих банков, Ассоциации подрядчиков и всесильной Аспенской лыжной корпорации. Еще у него будут финансовые и организационные ресурсы местных республиканцев, которые при регистрации обошли демократов более чем два к одному.

Демократы, памятуя о возможности еще одного мятежа левых в духе Эдвардса, выставляют политического трансвестита, риелтора средних лет, которого они постараются подать как «разумную альтернативу» зловещим «крайностям» Бакстера и Неда Вара. Нынешний шериф тоже демократ.

Вар идет как независимый, и, по его словам, символом его кампании станет «дерево». Я бы выбрал либо изувеченную одноглазую сову, либо кулак с двумя большими пальцами, сжимающий шляпку пейотля, – последний также служит символом нашего организационного ядра – атлетического клуба «Мясной опоссум». В настоящий момент я зарегистрирован как независимый кандидат, но в зависимости от исхода нынешних переговоров о финансировании кампании остается шанс, что я подам заявку как коммунист. Не имеет значения, какой я на себя навешу ярлык, в моей гонке жребий уже брошен, остается лишь вопрос, сколько фриков, хипарей, преступников, анархистов, битников, браконьеров, байкеров и личностей нетрадиционного вероисповедания и политических убеждений выползут из своих нор и за меня проголосуют. Иные варианты гнетуще очевидны: мои противники – безнадежные задницы, которым место в патрульной службе штата Миссисипи, и если меня выберут, я обещаю им ту работу, которую они заслуживают.

Кампания Неда Вара много сложнее и много важнее моей. Он намерен биться с драконом. Джей Бэкстер – самая могущественная политическая фигура в округе. Он ведь окружной уполномоченный, остальные двое – лишь эхо. Если Вар сумеет побить Бэкстера, это сломает хребет местному истеблишменту финансов и политики. А если блоку «Вся власть фрикам» удастся победить в Аспене, то удастся и в других местах. А если это невозможно сделать здесь, в одном из немногих мест Америки, где можно опираться на проверенных избирателей, трудно представить себе, получится ли там, где нет таких естественных преимуществ. Прошлой осенью нам не хватило шести голосов, и на сей раз мы, скорее всего, тоже будем близко. Память о кампании Эдвардса гарантирует серьезную явку, с опасным фактором ответного удара, способного полностью нас уничтожить, если только популяция хиппарей не возьмет себя в руки и не проголосует. Последствия этих выборов идут много дальше любых местных проблем или кандидатов. Это эксперимент в области совершенно новой политики, и над его результатами, какими бы они ни были, стоит всерьез задуматься.