Текст книги "Большая охота на акул "

Автор книги: Хантер С. Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 54 страниц)

Внимательно наблюдая за руками официантки и надеясь, что она не схватит ничего тяжелого или острого, я взял салфетку и прочел то, что на ней большими красными печатными буквами нацарапал этот козел: «Красотка с задней калиткой?» Вопросительный знак был подчеркнут. А официантка тем временем орала:

– Платите по счету и валите отсюда! Хотите, чтобы я полицию вызвала?

Я достал было бумажник, но мой адвокат уже поднялся, не глядя на нее, полез не в карман, а под майку… и вдруг вытащил «Гербер мини-магнум», гладкий серебристый клинок, назначение которого официантка, похоже, мгновенно поняла.

Она замерла. Ее взгляд устремился на что-то в шести футах по проходу, а рука потянулась снять с телефона трубку. Перерезав шнур, мой адвокат принес трубку к табурету и снова сел.

Официантка не шелохнулась. Я одурел от шока, не представляя, то ли бежать, то ли рассмеяться.

– Сколько стоит тот лимонный пирог? – небрежно спросил мой адвокат, словно только что забрел сюда и размышлял, что бы заказать.

– Тридцать пять центов! – выдавила официантка.

Глаза у нее чуть не выкатились от страха, но мозг, судя по всему, функционировал на моторном уровне самосохранения. Мой адвокат рассмеялся:

– Я про весь пирог целиком. Она застонала.

Адвокат положил купюру на прилавок.

– Предположим, пять долларов, – сказал он. – Идет? Все еще в столбняке, тетка кивнула и проводила взглядом

моего адвоката, который обошел стойку и достал из витрины пирог. Я приготовился уходить.

У официантки явно был шок. Вид выхваченного в ссоре ножа, очевидно, вызвал у нее дурные воспоминания. Судя по ее стеклянным глазам, тогда кому-то перерезали горло. Когда мы уходили, паралич ее еще не отпустил.

Страх и отвращение в Лас-Вегасе, Random House, 1972

ПОСЛЕДНЕЕ ТАНГО В ВЕГАСЕ: СТРАХ И ОТВРАЩЕНИЕ В ПРЕДБАННИКЕ

ЧАСТЬ I

Мухаммед Али получает свое, Леон Спинке укладывает легенду… Жаль, как бабочка, пари, как пчела… Дикие заметки жутковатого секунданта…

«Когда я уйду, бокс снова станет ничем. Фанаты с сигарами еще будут сидеть на скамьях, надвинув на глаза шляпы, но никаких больше домохозяек, маленьких людей с улицы и иностранных президентов. Все вернется к боксеру, который приходит, срывает цветочки, навещает больных, гудит в скаутские горны и говорит, что он в форме. Байка-то с бородой. Я был единственным боксером в истории, к которому люди шли с вопросами, как к сенатору».

Мухаммед Али, 1967

Жизнь была добра к Пэту Пэттерсону так долго, что он почти забыл, каково это быть кем-то, кроме пассажира задарма в первом классе на рейсе у вершины мира…

Долгий, долгий путь от промерзших улиц вокруг чикагского «Кларк энд Дивижн» до коридоров с толстыми ковровыми дорожками отеля «Парк-лейн» на Сентрал-парк-саут в Манхэттене. Но Пэттерсон прошел его с шиком, делая остановки в Лондоне, Париже, Маниле, Киншасе, Куала-Лумпур, Токио и почти повсюду в том круизе, где в меню не указаны цены и нужны по меньшей мере три пары солнечных очков по сто долларов каждая, чтобы снести софиты телевизионщиков всякий раз, когда самолет приземляется в аэропорту перед очередной лихорадочной пресс-конференцией, а после ждет торжественная процессия в президентский дворец на очередной гала-прием.

Таков мир Мухаммеда Али, орбита настолько высокая, коловращение столь мощное и стремительное, воздух разжижен настолько, что только «Чемп», «величайшие» и несколько близких друзей имеют неограниченное право дышать. Любой, способный продавать себя за пять миллионов долларов в час по всему свету, разрабатывает жилу на грани волшебства и безумия….

Но теперь, в эту теплую зимнюю ночь в Манхэттене, Пэт Пэттерсон не знал наверняка, куда кренятся весы. Большое потрясение он испытал три недели назад в Лас-Вегасе, когда пришлось пассивно сидеть в первом ряду перед рингом и смотреть, как человека, защищая которого при всех прочих обстоятельствах, он с радостью отдал бы жизнь, свирепо и совершенно неожиданно избивают на глазах у пяти тысяч вопящих баньши в отеле «Хилтон» и эдак шестидесяти миллионов изумленных телезрителей по всей стране. Чемп перестал быть Великим Чемпионом: юная скотина по имени Леон Спинке решил вопрос раз и навсегда. И даже Мухаммед как будто не понимал, что именно означает это ужасное поражение – для него и всех остальных, включая его молодую жену, детей или горстку друзей и советников, которые так долго рука об руку разрабатывали до бела раскаленную жилу, что вели себя и воспринимались как члены семьи.

Странная это была компания: от торжественно-серьезных черных мусульман, вроде его менеджера Герберта Мухаммеда, до пронырливых белых битников вроде Гарольда Конрада, его представителя по связям с общественностью, и Джина Килроя, Ирландской разновидности Гамильтона Джордана при Али, – своего рода администратора на все руки, менеджера по логистике и уполномоченного по улаживанию конфликтов. Килрой и Конрад – ответ Чемпа Хэму и Джоди, но уж скорее по сырым улицам Вашингтона станут носиться, бормоча на изысканном шекспировском английском, бешеные псы и вомбаты, чем Джимми Картер обзаведется двойником Дрю «Бундини» Брауна, который так давно стал alter ego и судебным спецом Али, что уже и не помнит, кем был до этого. Слабое, как корочка льда, чувство юмора Картера не выдержит веса друга-фигляра вроде Бундини. Не выдержит даже гораздо более деликатного судебного шута, каким был для Дж. Ф. К. Дейв Пауэре, чья роль в Белом доме гораздо больше похожа на личную дружбу, которая связывает Брауна с Али, чем основанные на политике и для вида сугубо прагматичные отношения Джордана с Джимми. И даже Гамильтон сейчас экспоненциально набирает вес, и ему, возможно, пора поболтать со Святым Духом и восстать «новообращенным христианином».

Возможно, какое-то время ему это будет сходить с рук, во всяком случае, пока идет перевыборная кампания 1980 года, но даже Иисус не спасет Джордана от участи похуже любого ада, если, проснувшись однажды утром, Джимми Картер прочтет в Washington Post, что Гамильтон заложил Большую президентскую печать за пятьсот долларов в модной лавке Джорджтауна… глаз даю.

М-да… Этакий дурацкий сценарий никто не рискнул бы опубликовать, если бы Бундини уже подал такую идею, заложив однажды золотой с брильянтами пояс «Мирового чемпиона в тяжелом весе» Мухаммеда Али за пятьсот баксов. После он сказал, дескать, одолжил его на пару недель одному другу, но об этом стало известно, Чемпу рассказали, что он сделал, и Бундини изгнали из Семьи и свиты на полтора года.

Гнусный проступок Бундини прибрел ореол фальшивого стыда со смесью реального черного юмора. В конце-то концов, Чемп однажды зашвырнул свою олимпийскую золотую медаль в реку Огайо – в пику какому-то якобы расовому оскорблению в Луисвилле. И какова разница между золотой медалью и утыканным камешками поясом? Оба они символы мира «белого дьявола», к которому Али, если не Бундини, уже научился относиться с дозой точно отмеренного публичного пренебрежения. Его с Бундини объединяло – много глубже, чем крепкая дружба, – четкое понимание, какой спектакль они тут устраивают и насколько далеко можно зайти, не потеряв публику. Бундини всегда лучше остальной Семьи ощущал, куда Чемп хочет двигаться, улавливал переменчивые ветры его настроений и никогда не беспокоился о таких мелочах, как рамки и последствия. Это он оставлял прочим, вроде Конрада и Герберта. Дрю Б. всегда знал, на чьей он стороне, и Кассиус-Мухаммед тоже. Бундини – тот, кто придумал лозунг «Пари, как бабочка, жаль, как змея», и с тех самых пор стал ближе всех и к Кассиусу Клею, и к Мухаммеду Али.

А вот Пэт Пэттерсон в Семье был практически новичком. Этот двухсотфутовый сорокалетний черный коп был ветераном отдела по борьбе с проституцией, пока не нанялся личным телохранителем к Али. И, невзирая на абсолютную преданность и неуемный пыл, с какими он исполнял свои обязанности, защищая Чемпа в любое время и от любой опасности, склок или даже мелких неприятностей, за шесть лет его вынудили понять, что есть по меньшей мере несколько человек, которые приходят и уходят, когда им вздумается, преодолевая стену тотальной секьюрити, которую Пэттерсону полагалось создать вокруг Чемпа.

Двумя из них были Бундини и Конрад. Они так долго были с Чемпом, что когда-то звали босса «Кассиус» или даже «Кэш», а Пэттерсон никогда не обращался к нему иначе, чем «Мохаммед» или «Чемп». Так уж получилось, что в команду он вошел на самом ее пике, и хотя сейчас отвечал за все, от ношения денег Али (кирпич стодолларовых купюр) до защиты его жизни своим вечным хромированным револьвером, смертоубийственными кулаками и ударами ног каратиста с черным поясом и санкцией на убийство, его всегда немного удручало осознание, что капризы и зачастую извращенное чувство юмора Мухаммеда ни одному, ни даже четырем телохранителям не дадут выполнять свою работу как надо. Смены настроения Али были слишком непредсказуемы: то, накрывшись с головой пальто, в полном ступоре ежился от страха на заднем сиденье «кадиллака», а то вдруг выскакивал из остановившейся на красный свет машины на перекрестке в Бронксе и лупил мячом о стену с бандой подростков-наркоманов. Пэттерсон научился управляться с настроениями Чемпа, но знал, что в любой толпе вокруг «величайших» найдется по крайней мере несколько человек, кто относился к Али так же, как к Малькольму Икс или Мартину Лютеру Кингу.

Было время, вскоре после обращения в веру черных мусульман в середине шестидесятых, когда Али, казалось, вот-вот превратится в рупор того, что мусульмане тогда возвели в искусство расовой паранойи. Пусть кто-то считал, мол, это чересчур, мол, это излишняя наивность, но Белый Дьявол поспешил оправдать их страхи.

Да. Но это очень долгая история, и к ней мы еще вернемся. Сейчас нам важно понять, что из одного из самых подлых и постыдных испытаний, какие выпадали когда-либо на долю любого видного американца, Мухаммед Али вышел истинным мучеником той треклятой, жалкой войны во Вьетнаме, тут же превратившись в своего рода фольклорного героя во всем мире, кроме самих США.

Это случится позднее…

* * *

Катастрофа из-за Спинкса в Вегасе явилась ужасным шоком для Семьи. Она знала, что однажды это случится, декорации уже были подготовлены, документы в преддверии этого «однажды» подписаны – шестнадцатимиллионная кубышка и умопомрачительно дорогостоящий телеспектакль с заклятым врагом Али Кеном Нортоном в роли страшилы, и последний чертовский день выплат для всех. В глубине души они были готовы ко всему – только не к дешевой торпеде, которая подорвала их корабль в Вегасе без надежды на прибыль. За один час той судьбоносной среды в Лас-Вегасе Леон Спинке подорвал саму «индустрию Мухаммеда Али», которая за пятнадцать лет принесла пятьдесят шесть миллионов Семье и, как минимум, в два или три раза больше тем, кто поддерживал ее на плаву. (Чтобы сравниться с этой цифрой, Биллу Уолтону понадобилась бы сто двенадцать лет пахать на годовом гонораре пятьсот тысяч долларов от НБА.)

«Знаю, ситуация тревожная. Я сказал ему, чтобы перестал валять дурака. Он сдавал слишком много раундов. Но я услышал решение и подумал: „Ну и что ты будешь делать? Вот оно. Ты давно готовился к этому дню. Настраивался. С Али я был молод, а теперь я чувствую себя Али старым“».

Анжело Данди, тренер Али

Данди был не единственным, кто чувствовал себя старым Мухаммедом Али холодным вечером той среды в Лас-Вегасе.

На середине пятнадцатого раунда целое поколение перевалило эту грань, когда последний Великий Принц шестидесятых рухнул в шквале боли, шока и гневного недоумения столь полных, что, когда наконец все закончилось, никто не знал, ни что сказать, ни даже как к этому относиться. Последний удар пришелся как раз под финальный колокол, когда «Сумасшедший Леон» врезал Али свирепым правым сверху, который едва не положил Чемпа на месте и не покончил с последним проблеском надежды на коронный «чудесный конец», который, как знал Анжело Данди, был единственным шансом его бойца. Когда Мухаммед, пошатываясь, вернулся в свой угол футах в шести от моего, дело определенно уже было сделано.

Победа по очкам разочаровывала. Леон Спинке, драчун двадцати четырех лет из Сент-Луиса, у которого за спиной было всего семь профессиональных боев, стал вдруг мировым чемпионом по боксу в тяжелом весе. И рев его болельщиков яснее ясного говорил: наглый ниггер из Луисвилля наконец получил по заслугам. Пятнадцать лет он насмехался надо всем, что им было дорого: сменил имя, пошел в армию, побил лучших, кого они могли выставить. Но теперь, хвала Всевышнему, и он покатился вниз.

Шесть президентов жили в Белом доме в эпоху Мухаммеда Али. Дуайт Эйзенхауэр еще гонял шары для гольфа по Овальному кабинету, когда Кассиус Клей-младший завоевал для США золотую медаль в легком весе на Олимпиаде 1960 года, потом стал профессионалом и 29 октября того же года выиграл первый профессиональный бой против рядового гастролирующего тяжеловеса по имени Танни Хансейкер в Луисвилле.

Менее чем через четыре года и почти три месяца, день в день после того, как Джон Фитцджеральд Кеннеди был убит в Далласе, Кассиус Клей – тогда «Луисвилльский Наглец» – нажил себе врага в лице каждого «эксперта по боксу» в западном полушарии, побив мирового чемпиона в тяжелом весе Сонни Листона, самого подлого из всех, так сильно, что на седьмом раунде Листон отказался выходить из своего угла.

Это было четырнадцать лет назад. Господи! Кажется, что четырнадцать месяцев.

Почему?

Повреждение мозга.

Истинная история: меморандум с фигой в кармане, написанный Раулем Дьюком, спортивным редактором

Эта история порядком вязкая, и, кажется, я знаю почему. Доктор Томпсон слишком долго над ней сидел, так сказать в чреве зверя, и совершенно утратил чувство реальности и юмора. Там, откуда я родом, это называют «помешательством».

Но там, откуда я родом, есть куча наделенных властью дураков, и вот уже пятнадцать лет я ни одного не воспринимаю всерьез. По сути, именно Томпсон изначально соотнес чувство юмора и здравый ум. Ничегошеньки это не меняет, потому что родом мы из одних мест – из затененных вязами, белобревенчатых «Нагорий» Луисвилля, штат Кентукки, на полпути между берлогой Кассиуса Клея на Саут-Форт-стрит и особняками тех, кто когда-то запустил Кассиуса Клея-младшего по длинной и бешеной орбите Великих американских горок профессионального бокса и парапрофессионального шоу-бизнеса. Особняки стоят на фешенебельных Индиан-хиллс или Мокингбёрд-вэлли-роуд возле луисвилльского «Кантри-клаб», их владельцам принадлежат все до одного банки города, а также обе газеты, все радиостанции, которые слушают белые, и по меньшей мере половина крупных перегонных заводов и табачных компаний, составляющих основу муниципальной налоговой базы.

Они сумели разглядеть источник будущей прибыли, и в год 1960-й от рождества Господа нашего Иисуса Христа «источнику прибыли» было восемнадцать. Это был местный негритянский боксер, крупный, стремительный и поразительно умный молодой полутяжеловес по имени Кассиус Клей-младший, который только что завоевал для США золотую медаль на Олимпиаде 1960 года. Увидев свой шанс, десять господ собрались и сделали мальчишке предложение, от которого он не сможет (и он не смог) отказаться: они рискнут поставить на него, как только он наберет несколько фунтов и начнет выступать профессионально как новая восходящая звезда среди тяжеловесов.

Они финансируют его взнос в турнир за титул дивизиона, в котором так долго правили бал Флойд Пэттерсон и его хитрый менеджер Кас д’Амато. Парочка изобрела замечательный трюк, известный как «телевидение замкнутого тура», дабы целое поколение тех, кто мог бы подавать надежды и претендовать на титул чемпиона в тяжелом весе, зачахли на корню в ожидании шанса схватиться с Пэттерсоном, который на самом деле ни с кем драться не желал.

Флойд был «Чемпом» и этот факт использовал как рычаг, так Ричард Никсон позднее научится прятаться за очевидную истину: «Я, знаете ли, президент».

Ну… какое-то время оба они были правы: но дурная карма имеет обыкновение генерировать собственный яд, который (как тифозные куры и пущенные по водам плесневелые хлебы) обычно возвращается к владельцу, чтобы разлагаться или мутировать поближе к «родному дому».

Ричард Никсон терзал карму, кур и даже хлебы так долго, что все они вернулись разом и совершенно его уничтожили. А невротичное, анально-компульсивное нежелание Флойда выходить на ринг с любым, кому младше тридцати и у кого есть две руки и две ноги, создало со временем вакуум, породивший Сонни Листона, стареющего экс-заключенного, который одним своим видом дважды превращал бедного Флойда в желе.

Ха! Мы вот-вот поставим новый гнусный рекорд по числу путаных метафор в одном абзаце: крысы заполонили колокольню, все, что еще сохранило рассудок, будет сброшено в море и сплющено, как карлик под лавиной дерьма.

Я и не намеревался хоть что-то внятно здесь излагать. Спортивная редакция никогда логику не жаловала: в основном потому, что денег на ней не заработаешь, а профессиональный спорт без денег – как байк «Черная тень» от Vincent HRD без бензина. Тупая алчность – основа любого спорта, разве только кроме реслинга в колледжах. В глухомани вроде Канзаса или Айдахо это, возможно, и полезно, но только не здесь. Пусть себе мелкие чудики пишут собственные статьи и бросают их за борт. Если у нас достаточно места или, может, неоплачиваемый чек за рекламу на полполосы от «Новостей обреза» или «Пива Билли», вот тут-то мы всю извращенную энергию спортивной редакции и употребим на материал о реслинге в колледжах.

«Чемпион Юты Дрого прижал Трехрукого Ковбоя за титул Западного склона в девятичасовом классическом»

Как вам такой стильный заголовок? Полный отстой. Давайте зайдем с другой стороны:

«Покалеченный Ковбой неожиданно выбывает из финала. По окончании матча рассерженные болельщики намяли бока рефери. Громила Дрого получает половинный выигрыш»

Господи! С таким умением считать слова я мог бы получить место автора спортивных заголовков в Daily News. Местечко со здоровенным окладом в самом сердце Большого Яблока….

Но ведь мы не за этим гонимся, так?

Нет. Мы говорили про Спорт и Большие Деньги. Значит, возвращаемся к профессиональному боксу, самому бесстыдному рэкету из всех. Он больше Спектакль, чем Спорт, одна из немногих сохранившихся в мире форм атавизма чистой воды, который лишь крупные политики считают нужным звать «цивилизованным». Никто, хотя бы раз сидевший в первом ряду, когда до табурета боксера меньше шести футов, зато много дальше до тошнотворного хрюканья и стонов двух одурелых от адреналина гигантов, которые молотят двух друга, как два питбуля в смертельный схватке, никогда не забудет, что там испытываешь.

Никакая теле– или прочая камера не передаст почти четырехмерной реальности тотального оголтелого насилия, какое видишь, слышишь и почти ощущаешь, внезапный «БАЦ», когда кулак Леона Спинкса в перчатке врезается в скулу Мухаммеда Али так близко от твоего собственного лица, что трудно не поморщиться или не отпрянуть. Когда за спиной у тебя зрители на двухсотдолларовых местах вскочили на ноги, топают и воют, требуя еще ливней летящего во все стороны пота, еще капель человечьей крови, которые падали бы на рукава и плечи спортивных кашемировых пальто от личного портного. А Леон дубасит снова, снова летят пот и кровь, какой-то псих, махавший кулаками у тебя за плечом, вдруг теряет равновесие и вмазывает тебе между лопаток, и ты летишь на копа, вцепившегося в передник ринга, тот в ответ злобно толкает тебя локтем в грудь, и следующее, что ты видишь, – ботинки, подпрыгивающие у тебя перед носом на бетонном полу.

«Ужас! Ужас!.. Уничтожьте всех скотов!»

Это сказал Миста Куртц, но умники обозвали его шутником… Хе-хе, старина Куртц, твой прусский юмор всегда до колик смешит.

На самом деле это сказал я. Мы с моим другом Бобом Арумом сидели в сауне оздоровительного спа в «Хилтоне» Лас-Вегаса, как вдруг дверь красного дерева распахнулась и вошел Леон Спинке.

– Привет, Леон, – сказал Арум.

Улыбнувшись, Леон швырнул через комнату полотенце на печь с раскаленными углями.

– Как жизнь, еврейчик? – отозвался он. – Слышал, ты слишком укурен, чтобы водиться с нами, повернутыми на здоровье.

Побагровев, Арум отодвинулся подальше в угол. Опять рассмеявшись, Леон вынул зубные протезы.

– Чертовы штуки слишком раскаляются, – рявкнул он. – Да и вообще, кому нужны гребаные зубы.

Он собирался еще поглумиться над Арумом, и тут я увидел свой шанс. Приняв что-то вроде стойки нападающего, я с силой врезал ему по ребрам. Он отлетел на горячие угли, и я влепил второй хук.

– О Господи! – взвизгнул Арум. – Кажется, что-то хрустнуло! Леон поднял взгляд. Он сидел на дощатом полу, лицо у него перекосилось от боли.

– Ну, – медленно сказал он, – теперь мы знаем, что ты не глухой, Боб.

Он опирался на обе руки, морщился при каждом вдохе. Потом перевел на меня тяжелый взгляд.

– Крутые же у тебя друзья, Боб, – прошептал он. – Но этот теперь мой.

Он опять поморщился, каждый вдох давался с болью, и говорил он очень медленно.

– Позвони моему брату Майклу, – велел он Аруму. – Скажи, пусть вобьет этому гаду в голову крюк и повесит его рядом с грушей, пока не поправлюсь.

Арум стоял на коленях рядом с ним, осторожно ощупывая грудную клетку. И тут я почувствовал, что прихожу в себя, но не в своей кровати. Внезапно до меня дошло, что случилось кое-что очень скверное. Первой моей мыслью было, что я отрубился от жары в парилке… Вот-вот, надо поскорей остыть в предбаннике… Смутное воспоминание о драке, но лишь как обрывок сна…

Или… ну… может, и нет. Когда в голове у меня чуть прояснилось и фигура Арума сфокусировалась – глазки выпучены, руки трясутся, пот из пор так и брызжет, – я сообразил: я вовсе не прихожу в себя лежа, а стою голым посреди жаркой, обшитой деревом комнатенки и, как зомби, сверху вниз смотрю на… ой, господи!… на Леона Спинкса!

А Боб Арум, по-лягушачьи выпучив глаза, массирует Леону грудь. С мгновение я только смотрел, а потом пораженно отшатнулся. Нет, подумал я, такого не может быть!

Но было. Окончательно придя в себя, я понял, что эта мерзость действительно происходит у меня на глазах. Арум стонал и трясся, его пальцы сновали по груди претендента на чемпионский титул. Леон опирался на руки, глаза у него были закрыты, зубы стиснуты, все тело одеревенело, как труп.

Ни один из них как будто не заметил, что я пришел в норму после – как потом диагностировал нервный врач при отеле – слабенького кислотного флэшбэка. Но и я сам это узнал много позже…

Высокий риск на нижнем пути, новенький на кривой дорожке… Пять миллионов долларов в час, пять миль до гостиницы смертников… Пэт Пэттерсон и дьявол… Еще ни один ниггер не называл меня хиппи…

ПРЕДБАННИК

«Когда на ринге стало тяжко, [Али] показалось, что перед ним распахнулась дверь, и он увидел, как за ней мигают неоном оранжевые и зеленые огоньки и летучие мыши дуют в трубы, аллигаторы играют на тромбонах, а еще он услышал крик змей. По стенам висели костюмы и странные маски, и если бы он переступил порог и к ним потянулся, то обрек бы себя на гибель».

Джордж Плимтон. Застекленная витрина

Была почти полночь, когда Пэт Пэттерсон вышел из лифта и направился по коридору к своему номеру 905, соседнему с номером Чемпа. Несколько часов назад они прилетели из Чикаго, и Чемп сказал, что устал и, пожалуй, завалится спать. Никаких полночных прогулок к фонтану Плаза за квартал от отеля, пообещал он. Не будет бродить по отелю и сцену в вестибюле не закатит.

«Чудненько, – подумал Пэттерсон. – Сегодня волноваться не о чем. Мухаммед в постели, Вероника за ним присмотрит». Пэт решил, что все под контролем, возможно, даже удастся выкроить время пропустить стаканчик внизу, а потом самому хорошенько выспаться. Единственная мыслимая проблема заключалась во взрывоопасном присутствии Бундини и еще одного друга, который заскочил поболтать с Чемпом о его претендентстве на тройную корону. Две недели или около того вся Семья пребывала в шоке, но теперь шла первая неделя марта, и Семье не терпелось разогреть большой мотор для ответного матча со Спинксом в сентябре. Никакие контракты еще не были подписаны, большинство спортивных журналистов состояли на жаловании либо у Кена Нортона, либо у Дона Кинга, либо у обоих… Но, по словам Али, все это значения не имело, потому что они с Леоном уже договорились о матче, и к концу года он станет первым в истории, кто ТРИЖДЫ ВЫИГРАЕТ мировое первенство тяжеловесов.

Пэттерсон оставил теплую компанию смеяться и гоготать, но сперва заставил Холла Конрада пообещать, что они с Бундини не будут сидеть допоздна и дадут Чемпу поспать. На следующий день была назначена запись передачи с Диком Каветтом, потом трехчасовая поездка в горы восточной Пенсильвании в построенный специально для Али тренировочный лагерь на озере Дир. Как считали Пэттерсон и остальные члены Семьи, Килрой готовил снаряжение к очень и очень серьезным тренировкам. Почти сразу после проигрыша Спинксу в Вегасе Али объявил, что все разговоры о его «уходе с ринга» – чушь и что вскоре он начнет тренироваться перед ответным матчем с Леоном.

Поэтому все было на мази: второй проигрыш Спинксу был бы даже хуже первого, означал бы конец для Али, Семьи и, по сути, всей индустрии Мухаммеда Али. Никаких больше дней выплат, никаких лимузинов, костюмов и крабовых коктейлей, которые горничные приносят в люксы самых дорогих отелей мира. Для Пэта Пэттерсона и множества других еще одно поражение от рук Спинкса означало бы конец самого их образа жизни. И, что гораздо хуже, первая реакция публики на объявление Али о «возвращении» совсем не утешала. В целом сочувственная статья в Los Angeles Times отразила общую реакцию спортивной прессы.

«Улыбки и покачивания головой повсюду, когда тридцатишестилетний экс-чемпион сказал после боя в среду вечером: „Я вернусь. Я буду первым, кто трижды выиграет титул среди тяжеловесов“. Но вслух никто не смеялся».

Отголосок этих пораженческих настроений проявлялся даже в Семье. Доктор Фреди Пачеко, который был в углу Чемпа каждый бой с тех пор, как Али выиграл свой первый титул у Листона, выступил в шоу Тома Снайдера, сказав, что с Мухаммедом как бойцом покончено, что он тень самого себя и что он (Пачеко) сделал все, разве только не на коленях умолял Али уйти на покой до боя со Спинксом.

За ересь Пачеко уже изгнали из Семьи, но он заронил зерно сомнения, которое трудно игнорировать. «Док» не был шарлатаном, зато был личным другом. Может, он знал что-то неизвестное остальным? Может, Чемп все-таки «выдохся»? По его словам или виду так не скажешь. Али выглядел подтянутым, говорил отрывисто, в его словах звучали спокойствие, сдержанное напряжение и уверенность, почти приглушенная.

Пэттерсон поверил, а если нет, то даже Чемп не мог бы догадаться. Лояльность окружения Мухаммеда Али настолько глубока, что иногда застит им глаза. Но Леон Спинке разогнал облака, и пришло время посерьезнеть. Никакого больше шоу-бизнеса, никакой клоунады. Грядет решающий час.

* * *

Пэт Пэттерсон старался не мучить себя излишними раздумьями, но из каждого киоска, с каждой стойки, мимо которых он проходил в Чикаго, в Нью-Йорке, да вообще где угодно, газеты словно бы вторили лаю собак, почуявших кровь. Все СМИ в стране нацелились отомстить Наглому Ниггеру, который смеялся им в лицо так долго, что целое поколение спортивных журналистов выросло в тени этого выкамаривающегося нахала, в тени настолько густой, что пока она не исчезла, они о ней даже не догадывались.

Даже ответный матч со Спинксом погряз в запутанной политике больших денег, и Пэт Пэттерсон, как и все прочие, кто связал свою жизнь с удачей Мухаммеда Али, понимал, что подвести эта удача может скоро. Очень скоро. На сей раз Чемп должен быть готов, как не был готов в Вегасе. Всех преследовали мысли о мрачной участи Сонни Листона после его повторного проигрыша Али в поединке, который убедил даже «экспертов».

Но Мухаммед Али – не Листон. Магия у него в голове, а не только в кулаках и ногах, но время было не на его стороне. И важнее чем разрубить гордиев узел политики индустрии бокса, из-за которого матч-реванш со Спинксом мог уже и не состояться в ближайшее время, было добиться, чтобы к этому бою Чемп отнесся крайне серьезно. Если Али проиграет ответный бой, вся индустрия бокса станет легкой добычей, о судьбе Семьи и говорить не приходится. И абсурдные сцены хаоса и дикой драки за место под солнцем, последовавшие за тем шокирующим потрясением от первого проигрыша Спинксу, не повторятся.

Никто не был готов к поразительной победе Спинкса в Вегасе, но всякий маньяк от власти, всякая шишка в мирке бокса готова повернуть и в ту, и в эту сторону после следующего боя. Если Али проиграет матч Леону, не будет дешевой политической чуши о «признании» Всемирным советом по боксу или Всемирной ассоциацией любителей бокса, и больших гонораров за бои для Али тоже больше не будет. От края пропасти Семью отделяет лишь несколько шагов, ее с легкостью столкнут за край без надежды на возвращение – ведь оно будет попросту невозможным.

Вот о таких мрачных перспективах Пэт Пэттерсон предпочитал не думать той ночью в Манхэттене, когда шел по коридору к своему номеру в отеле «Парк-лейн». Чемп уже убедил его, что действительно станет первым в истории тяжеловесом, кто трижды завоюет корону. И Пэт был далеко не одинок в своей вере, что в следующий раз Леон будет легкой добычей для Мухаммеда Али, который был на пике формы как физической, так и моральной. Спинке уязвим: тот самый подло-безумный стиль, что делал его таким опасным, позволял легко его достать. Руки у него были на удивление быстрыми, но ноги такими же медленными, как у Джо Фрейзера, и лишь умные наставления тренера, старика Сэма Соломона, дали ему в первых пяти раундах в Лас-Вегасе такое преимущество, что Али отказывался его осознавать, пока чудесная «атака в последнюю минуту» не сделала ему ручкой, а сам он не устал настолько, что понял: такого натиска ему из себя не выжать.

В том бешеном пятнадцатом раунде ноги у Леона были как ватные, но и у Мухаммеда Али тоже, – вот почему Спинке победил.

Но тут никакого секрета нет, и еще успеется разобраться с вопросами эго и стратегии ближе к концу этой саги, если мы вообще до него доберемся. Солнце взошло, павлины орут в течке, и статья настолько далеко ушла от первоначального плана, что на сей раз ее не спасти, – разве только судебным постановлением судьи Картера, у которого есть незарегистрированный телефонный номер, настолько тайный? что даже Бобу Аруму быстро до него не дозвониться.