Текст книги "Сочинения в двух томах"
Автор книги: Григорий Сковорода
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 60 страниц)
О всем нужном для течения дней наших промышляем, но первейшее попечение наше пусть будет о мире душевном, сиречь о жизни, здравии и спасении ее. Что нам пользы приобрести целой Вселенной владение, а душу потерять? Что ты в мире сыщешь столь дорогое и полезное, что б заменять отважился за душу твою? Ах, опасно ступаем, чтоб попасть нам войти в покой божий в праздник госпо– ден, по крайнейшей мере в субботу, если не в преблагос– ловенную суббот субботу и в праздников праздник.
Да получив шабаш, хотя от половпны горестнейших трудов увольнить возможем если не осла нашего, то душу пашу и достигнем если не в лето господнее приятное в седьмпжды седьмой или в пятидесятый с апостолами год, когда всеобщее людям и скотам увольнение бывает, то хотя несколько освободим бедную душу от тех трудов: «Доколе положу советы в душе моей, болезни в сердце моем». Глава в человеке всему – сердце человеческое. Отю‑то есть самый точный в человеке человек, а прочее все околпца, как учит Иеремия: «Глубоко сердце человеку (паче всех) п человек есть, и кто познает его?» Внемли, пожалуй, глубоко сердце – человек есть… А что ж есть сердце, если не душа? Что есть душа, если не бездонная мыслей бездна? Что есть мысль, если не корень, семя и зерно всей нашей крайней плоти, крови, кожи и прочей наружности? Видишь, что человек, мир сердечный погубивший, погубил. свою главу и свой корень.
И не точный ли он орех, съеденный по зерну своему червями, ничего силы, кроме околицы, не имеющей. До сих‑то бедняков господь с таким сожалением у Исаии говорит: «Приступите ко мне, погубившие сердце, сущие далеко от правды…» Мысль есть тайная в телесной нашей машине пружипа, глава и начало всего движения ее, а голове сей вся членов наружность, как обузданный скот, последует, а как пламень и река, так мысль никогда не почивает. Непрерывное стремление ее есть то желание. Огонь угасает, река останавливает, а невещественная и бесстпхийная мысль, носящая на себе грубую бренность, как рпзу мертвую, движение свое прекратить (хотя она в теле, хоть вне тела) никак не сродна ни на одно мгновение и продолжает равпомолнийное свое летанья стремление чрез неограниченные вечности, миллионы бесконечные.
Зачем же она стремится? Ищет своей сладости и покоя; покой же ее не в том, чтоб остановиться и протянуться, как мертвое тело – живой ее натуре или природе сие не сродно и чудно, но противное сему; она, будто в странствии находясь, ищет по мертвым стихиям своего сродства и, подлыми забавами не угасив, но пуще распалив свою жажду, тем стремительнее от растленной вещественной природы возносится к вышней господствен– ной натуре, к родному своему и безначальному началу, дабы сиянием его и огнем тайного зрения очистившись, освободиться от телесной земли и земляного тела. И спето есть взойти в покой божий, очиститься от всякого тления, сделать совершенно вольное стремление и беспрепятственное движение, вылетев из тесных вещества границ на свободу духа, как писано: «Поставил на пространное ноги мои… Извел меня в пространство… И поднял вас, как на крыльях орлих, и привел вас к себе». И сего– то Давид просит: «Кто мне даст крылья, как голубиные, и полечу, и почию…»
Ермолай. А где она находит сие безначальное начало и вышнее естество?
Григорий. Если прежде не сыщет внутри себя, без пользы искать будет в других местах. Но сие дело есть совершенных сердцем, а нам должно обучаться букварю сей преблагословенной субботы или покоя.
Ермолай. Победить апокалиптического змия и страшного того зубами зверя, который у пророка Даниила все–на–все пожирает, остаток ногами попирая, есть дело тех героев, которых бог в «Книге Чисел» велит Мой– сею вписать в нетленный свой список для войны, минуя жен и детей, не могущих умножить число святых божипх мужей, не от крови, не от похоти плотской, не от похоти мужской, но от бога рожденных, как написано: «Не соберу соборов их от кровей…» Те одни почивают с богом от всех дел своих, а для нас, немощных, и той благодати божией довольно, если можем дать баталию с маленькими бесиками: часто один крошечный душок демонский страшный бунт и горький мятеж, как пожар душу жгущий взбуряет в сердце [339]339
У Сковороды своеобразно переплетаются представления о змие, почерпнутые из «Книги пророка Даниила» и из «Откровения Иоанна Богослова» («Апокалипсиса»). – 342.
[Закрыть].
Григорий. Надобно храбро стоять и не уступать места дьяволу: противитесь – и бежит от вас. Стыдно быть столь женою и младенцем, чтоб не устоять нам против одного бездельного наездника^ а хотя и против маленькой партии. Боже мой! Какое в нас нерадение о снискании и о хранении драгоценнейшего небес и земли сердечного мира? О нем одном должен человек и мыслить в уедпненпп, п разговаривать в обращениях, сидя в доме, идя путем, п ложась, и вставая. Но мы когда о нем думаем? Не все ли разговоры нашп одни враки и бесовские ветры? Ах, если мы самих себя не узнали, забыв нерукот– воренный дом наш и главу его – душу нашу и главу ее – богообразный рай мира! Имеем же за то изрядное награждение: трудно нз тысячи найти одно сердце, чтоб оно не было занято гарнизоном нескольких эскадронов бесовских.
II поскольку не обучаемся с Аввакумом стоять на божественной сей страже и продолжать всеполезнейшую сию войну; затем сделалися в корень нерадивы, глухи, глупы, пугливы, неискусны, и вовсе борцы расслабленные на то, чтоб и сама великая к нам мплость божия, но нами не понимаемая, так сердцем нашим колотила, как волк овцами. Один, например, беспокоится тем, что не в знатном доме, не с пригожим родился лицом и не нежно воспитан; другой тужит, что хотя идет путем невинного жития, однак многие, как знатные, так и подлые, ненавидят его и хулят, называя отчаянным, негодным, лицемером; третий кручинится, что не получил звания или места, которое б могло ему поставить стол, пз десяти блюд состоящий, а теперь только что по шестп блюд кушать изволит; четвертый мучптся, каким бы образом не лишиться (правда, что мучительного), но притом и прибыльного звания, дабы в праздности не умереть от скуки, не рассуждая, что нет полезнее и важнее, как богомудро управлять внешнею, домашнею п внутреннею, душевною экономиею, то есть узнать себя и сделать порядок в сердце своем; пятый терзается, что, чувствуя в себе способность к услуге обществу, не может за множеством кандидатов продраться к принятию должности, будто одни чиновные имеют случай быть добродетельными и будто услуга разнится от доброго дела, а доброе дело от добродетели; шестой тревожится, что начала предъявляться в его волосах седина, что приближается час от часу с ужаспою армпею немилосердная старость, что с другим корпусом за ним следует непобедимая смерть, что начинает ослабевать все тело, притупляются глаза и зубы, не в силах уже танцевать, не столько много и вкусно пить и есть ц прочее…
Но можно ли счесть несчетные тьмы нечистых духов и черных воронов, или (с Павлом сказать) духов злобы поднебесных, по темной и неограниченной бездне, по душе нашей, будто по пространнейшем воздухе, шатающихся? Сии все еще не исполины, не самые бездельные, как собачки постельные, душки, однако действительно колеблют наше неискусное в битве и не вооруженное советами сердце: самый последний беспшка тревожит наш неукрепленный городок; что ж, если дело дойдет до львов? Открою вам, друзья мои, слабость мою. Случилось мне в неподлой компании не без удачи быть участником разговора. Радовался я тем, но радость моя вдруг исчезла: две персоны начали хитро ругать и осмеивать меня, вкп– дая в разговор такие алмазные слова, которые тайно изображали подлый мой род и низкое состояние и телесное безобразие. Стыдно мне вспомнить, сколько затревожилось сердце мое, а больше, что сего от них не чаял; в силу я по долгом размышлении возвратил мой покой, вспомнив, что они бабины сыны.
Афанасий. Что се значит?
Григорий. Баба покупала горшки, амуры молодых лет еще и тогда ей отрыгались. «А что за сей хорошенький?..» «За тот дай хоть три полушки», – отвечал горшечник… «А за того гнусного (вот он), конечно, полушка?» «За тот ниже двух копеек не возьму». «Что за чудо?» «У нас, бабка, – сказал мастер, – не глазами выбирают, мы испытываем, чисто ли звенит». Баба хотя была не подлого вкуса, однак не могла отвечать, а только сказала, что она и сама давно сие знала, да вздумать не могла [340]340
Сковорода излагает сюжет собственной басни «Старуха и Горшечник», входящей в сборник «Басни Харьковские». См. стр. 102 наст. изд. – 344.
[Закрыть].
Афанасий. Сии люди, имея с собою одинаковый вкус, совершенно доказывают, что они плод райской сей яблони.
Яков. Законное житие, твердый разум, великодушное и милосердное сердце есть то чистый звон почтенной персоны.
Григорий. Видите, друзья мои, сколько мы отродились от предков своих? Самое подлое бабское мненьице может поколотить сердце наше.
Ермолай. Не погневайся – и сам Петр испугался бабы: «Беседа выдает тебя, что ты галилеянин».
JI о н г п н. Но такое ли сердце было у древних предков? Кто может без ужаса вспомнить Иова? Однако со всем тем пишется: «И не дал Иов безумия богу…» Внимай, что ппшет Лука о первых христианах: «Выла в них одна душа и одно сердце…» А что ж то? Какое у них было сердце? Кроме согласной их любви, вот какое: «Они же радовались, потому что за имя господа Иисуса сподобились принять бесчестие…» Но вот еще геройское сердце: «Хулимые утешаемся…»«Радуюся в страданиях моих…» Кто может без удивления прочесть ту часть его письма, которое читается в день торжества его? Она есть зрелпще прекраснейших чудес, пленяющих сердечное око. Великое чудо! Что других приводит в горчайшее смущение, то Павла веселит, дышащего душою, здоровому желудку подобною, который самую грубейшую и твердейшую пищу в пользу варит. Не се ли иметь сердце алмазное? Тягчайший удар все прочее сокрушает, а его утверждает. О мир! Ты божий, а бог твой! Сие‑то значит истинное счастие —. получить сердце, адамантовыми стенами огражденное, и сказать: «Сила божия с нами: мир имеем к богу…»
Е р м о л а й. Ах, высокий сей мир, трудно до него добраться. Сколь чудное было сердце сие, что за все богу благодарило.
Лонгин. Невозможно, трудно, но достоин он и большего труда. Трудно, но без него тысяча раз труднее. Трудно, но сей труд освобождает нас от тягчайших бесчисленных трудов спх: «Как бремя тяжкое, отяготело на мне. Нет мпра в костях моих…» Не стыдно ли сказать, что тяжко нестп сие иго, когда, нося его, находим такое сокровище – мир сердечный?.. «Возьмите иго мое на себя и обретете покой душам вашим». Сколько мы теряем трудов для маленькой пользы, а часто и для безделиц, нередко и для вреда? Трудно одеть и питать тело, да надобно, п нельзя без сего. В сем состоит жизнь телесная, и никто о сем труде каяться не должен, а без сего попадет в тягчайшую горесть, в холод, голод, жажду и болезни.
Но не легче ли тебе питаться одним зельем суровым и притом иметь мпр и утешение в сердце, нежели над изобильным столом сидеть гробом повапленным, исполненным червей неусыпных, душу день и ночь без покоя угрызающих? Не лучше ли покрыть телишко самою нищею одеждою и притом иметь сердце, в ризу спасения и одеждою веселья одетое, нежели носить златотканое платье и между тем таскать геенный огонь в душевном недре, печалями бесовских манеров сердце опаляющий? Что пользы сидеть при всяком довольстве внутри красных углов телом твоим, если сердце ввержено в самую крайнейшую тьму неудовольствия из украшенного чертога, о котором пишется: «Птица обрела себе храмину… основана бо была на камне… камень же был Христос… который есть мир наш… душа наша, как птица, пзбавп– лася, и сеть сокрушилася… кто даст мне крылья..?»
Что же ты мне представляешь трудность? Если кто попал в ров или бездну водяную, не должен думать о трудности, но об избавлении. Если строишь дом, строй для обеих существа твоего частей – души и тела. Еслп украшаешь и одеваешь тело, не забывай п сердца. Два хлеба, два дома и две одежды, два рода всего есть, всего есть по двое, затем что есть два человека в человеке одном и два отца – небесный и земной, и два мпра – первородный и временный, и две натуры – божественная и телесная, во всем–на–всем… Если ж оба сип естества смешать в одно и признавать одну только видимую натуру, тогда‑то бывает родное идолопоклоненпе; и сему‑то единственно препятствует священная Библия, находясь дугою, всю тлень ограничивающею, и воротами, вводящими сердца наши в веру богознанпя, в надежду господст– венной натуры, в царство мира и любви, в мир первородный.
И сие‑то есть и твердый мир – верить и признавать господственное естество и на оное, как на необорпмый город, положиться и думать:«Жив господь бог мой…» Тогда‑то скажешь: «И жива душа моя…» А без сего как тебе положиться на тленную натуру? Как не вострепетать, вп– дя, что вся тлень всемпнутно родится и исчезает? Кто не обеспокоится, смотря на погибающую существа пстпну? Таковые пускай не ожидают мпра и слушают Исапп: «Возволнуются и почить не могут. Не радоваться нечестивым, – говорит господь бог…» Вот, смотрп, кто восходит на гору мира? «Господь – сила моя и учпнпт ноги мои на совершение, на высокое возводит меня, чтобы победить мне в песне его». Признает господа и пред невидящими его поет, а господь ведет его на гору мпра. Непризнание господа есть мучительнейшее волнование и смерть сердечная, как Аввакум же поет: «Вложил ты в главы беззаконных смерть». Сию главу Давид называет сердцем, и оно‑то есть главизна наша, глава окруженпя их. Что за глава? Труд уст их. Что за уста? Доколе положу советы в душе моей, болезни в сердце моем… Труд уст есть то болезнь сердца, а болезнь сердца есть то смерть, вложенная в главы беззаконных, а родная смерть сия, душу убивающая жалом, есть смешение в одно тленной и божественной натур; а смешанное сие слияние есть устранение от божественного естества в страну праха и пепла, как писано: «И укажет тебе перст».
А устранение есть то грехопадение, как написано: «Грехопадение кто разумеет?» О грехе вот что Сирах: «Зубы его – зубы льва, убивающие душу…» Вот тьма! Вот заблуждение! Вот несчастие!
Видишь, куда нас завела телесная натура, чего наделало слияние естеств? Оно есть родное, идолобешенство и устранение от блаженной натуры и неведение о боге. Такового нашего сердца известная есть печаль то, что о ничем, кроме телесного, не стараемся, точно язычники, «и всех бо сих язычников ищут», а если хоть мало поднять к блаженной натуре очп, тотчас кричи: трудно, трудно! Сие‑то есть называть сладкое горьким, но праведник от веры жив есть. А что ж есть вера, если пе обличение или изъяснение сердцем понимаемой невидимой натуры? II пе сие ли есть быть родпым Израилем, все на двое разделяющим и от всего видимого невидимую половину господу своему посвящающим? О сем‑то Павел счастливец воппет: «Которые правилам сим жительствуют, мир на них и милость. Скажи, пожалуйста, чем взволнуется тот, кто совершенно знает, что ничего погибнуть не может, но все в начале своем вечно и невредимо пребывает?»
Ермолай. Для меня сие темновато.
Лонгин. Как не темновато лежащему в грязи неверия! Продирай, пожалуй, око и прочищай взор; царствие блаженной натуры, хотя утаенное, однако внешними знаками не несвпдетельствованным себя делает, печатай следы своп по пустому веществу, будто справедливейший рисунок по живописным краскам. Все вещество есть красная грязь и грязная краска и живописный порох, а блаженная натура есть сама начало, то есть безначальная инвенция, или изобретение, и премудрейшая делинеа– ция, всю видимую фарбу [341]341
Инвенция – изобретение (от лат. inventio); делинеация – чертеж (от лат. delineatia). – 347.
[Закрыть] носящая, которая нетленной своей силе и существу так сообразна, будто одежда телу. Называет видимость одеждою сам Давид: «Все, как риза, обветшает…» А рисунок то пядью, то цепью землемерною, то десницею, то истиною: «Красота в деснице твоей…», «Пядью измерил ты…», «Десница твоя воспримет меня», «Истина господня пребывает вовеки». Таковым взором взирал я и на тело свое: «Руки твои сотворили меня…» Минует непостоянную тленности своей воду. «Душа наша перейдет воду непостоянную»; проницает мыслью в саму силу и царство таящейся в прахе его деснпцы вышнего и кричит: «Господь защитите ль жизни моей, от кого устрашуся? Блаженны, которых избрал и принял ты, господи…» Счастливый, перелетевший в царство блаженной натуры! О сем‑то Павел: «По земле ходящие обращение имели на небесах». Сей же мир и Соломон пишет: «Праведных души в руке божпей, и не прикоснется к ним мука…»
Сие же тайно образует церемония обрезания и крещения. Умереть с Христом есть то оставить стихийную немощную натуру, а перейти в невидимое и горнее мудрствовать. Тот уже перешел, кто влюбился в спи сладчайшие слова: «Плоть ничто же…» Все то плоть, что тленное. Сюда принадлежит пасха, воскресенпе и псход в землю обетованную. Сюда взошли колена Израилевы пред господа. Тут все пророки и апостолы во граде бога нашего, в горе святой его, мир на Израиля.
Ермолай. Темно говоришь.
Афанасий. Ты столь загустил речь твою библей– ным лоскутьем, что нельзя разуметь.
JI о н г п н. Простите, друзья мои, чрезмерной моей склопности к сей книге. Признаю мою горячую страсть. Правда, что из самых младенческих лет тайная сила и мание влечет меня к нравоучительным книгам, и я их паче всех люблю. Они врачуют и веселят мое сердце, а Библию начал читать около тридцати лет рождения моего. Но сия прекраснейшая для меня книга над всеми моими полюбовницами верх одержала, утолив мою долговременную алчбу и жажду хлебом п водою, сладчайшей меда п сота божпей правды и истины, и чувствую особливую мою к ней природу. Избегал, избегаю и избежал за предводительством господа моего всех житейских препятствий и плотских любовниц, дабы мог спокойно наслаждаться в пречистых объятиях краснейшей, паче всех дочерей человеческих сей божпей дочери. Она мне пз непорочного лона своего родила того чудного Адама, который, как учит Павел, «созданный по богу, в правде и преподобии и истине» и о котором Исайя: «Род же его кто исповедает».
Никогда не могу довольно надивиться пророчей премудрости. Самые праздные в ней тонкости для меня кажутся очень важными: так всегда думает влюбившийся. Премногие никакого вкуса не находят в сих словах: «Вениамин – волк, хищник, рано ест, еще и на вечер дает пищу». «Очи твои на исполнениях вод…» А мне они несказанную в сердце вливают сладость и веселье, чем чаще их, отрыгая жвание, жую. Чем было глубже и безлюднее уедпненпе мое, тем счастливее сожительство с сею возлюбленною в женах. Сим господним жребием я доволен. Родился мне мужеский пол, совершенный и истинный человек; умираю не бездетным. II в сем человеке похвалю– ся, дерзая с Павлом: «Не напрасно тек». Се‑то тот госпо– ден человек, о котором писано: «Не отемнели очи его».
Григорий. Если вам не нравятся библейные крошки, то поведем наш разговор другим образом. Целое воскресное утро мы провели о том беседою, о чем всегда мыслить долженствуем. Завтрашний день есть работный. Однак, когда к вечеру соберетесь, то внятнее побеседуем о душевном мире [342]342
Обещание побеседовать «о душевном мире» Сковорода исполнил в диалогах «Кольцо» и «Разговор, называемый Алфавит, или Букварь мира», которые имеют общий подзаголовок: «Разговор дружеский о душевном мире». – 349.
[Закрыть]. Он всегда достоин нашего внимания, находясь всего жития нашего намеренным концом и пристанищем.
КОЛЬЦО
Милостивый государь![343]343
Письмо адресовано В. С. Тевяпшву, сыну воропежского полковника Слободского полка, с семьей которого Сковорода поддерживал связи. – 350.
[Закрыть]
Идут к вам два разговора, жаждущие вашего лицезрения. Удостойте их своего приятия. Они уже прежде рождения своего определены доброму вашему духу. Почтение мое к человеколюбному и кротчайшему батюшке Вашему, усердие мое к Вам и доброжелательство к целой фамилии Вашей приносит оные. Душа есть mobile регре– tuum – движимость непрерывная. Крылья ее есть мысли, мнения, советы; она или желает чего, или убегает от чего; желая, любит, убегая, боится. Если пе знает чего желать, а от чего убегать, тогда недоумевает, сомневается, мучится, сюда и туда наш шарик качается, мечется и вертится, как магнитная стрела, доколь не устремит взор свой в дражайшую точку холодного севера.
Так и душа, наконец, когда нашла того, кого нигде нет и везде есть, счастлива. Сей одпн довлеет ее насытить, а без сего глотает воздух с поедающим все дни жизни своей землю змием.
Мнения подобны воздуху, он между стихиями не виден, но тверже земли, а сильнее воды; ломает деревья, низвергает строения, гонит волны и корабли, ест железо и камень, тушит и разъяряет пламень.
Так и мысли сердечные – они не впдны, как будто их нет, но от сей искры весь пожар, мятеж п сокрушение, от сего зерна зависит целое жизни нашей дерево; если зерно доброе – добрыми (в старости наипаче) наслаждаемся плодами; как сеешь, так и жнешь.
Весьма я рад буду, еслп спя кнпжечка в прогнатши только нескольких дней скуки послужпт, но как я доволен, если она хоть в капле внутреннего мира поспособствует. Вседражайший сердечный мир подобен самым дра–Гоценным камушкам: одна крошечка цену свою имеет, если станем его одну каплю щадить, только можем со временем иметь целую чашу спасения.
Разлив мысли наши по одним наружным попечениям, и не помышляем о душе, не рассуждая, что от нее всякое дело и слово проистекает, а если семя злое, нельзя не последовать худым плодам, все нас сирых оставит, кроме сего неотъемлемого сокровища.
Представьте себе смесь людей во всю жизнь, а паче в кончину лет своих, тоскою, малодушием, отвержением утех, задумчивою грустью, печалью, страхом, среди изобилия отчаянием без ослабления мучащихся, и вспомните, что все сие зло и родное несчастие родилось от пре– слушанпя сих Христовых слов: «Ищите прежде царствия божия…» «Возвратись в дом твой…» «Царствие божие внутри вас есть…» «Омой прежде внутренность стакана…»
Но благодарение всевышнему за то, что никогда не бывает поздний труд в том, что для человека есть самонужнейшее.
Царствие божие вдруг, как молния, озаряет душу, и для приобретения веры надобен один только пункт времени.
Дай, боже, вам читать слово божпе со вкусом и примечанием, дабы исполнилось на вас: «Блаженны слышащие слово божпе и хранящие». Другой разговор скоро последует.
А я пребуду,
милостивый государь, Вашего благородия покорнейший слуга, любитель священной Библии, Григорий Сковорода.
Кольцо. Дружеский разговор о душевном мире Лпца: А ф а н а с и й, И а к о в, Лонгпн, Ермолай, Григорий
Григорий. Перестаньте, пожалуйста, дорогие гости мои! Пожалуйста, перестаньте шуметь! Прошу покорно, что за шум и смятение? Одпн кричит: «Скажи мне силу слова сего: знай себя». Другой: «Скажи мне прежде, й чем состоит и что значит премудрость?» Третий вопиет: «Вся премудрость – пустошь без мира». Но знает ли, что есть мир? Тут сумма счастия.
«Слыхали ль вы, братья, – четвертый, вмешавшись, возглашает, – слыхали ль вы, что значпт египетское чудовище, именуемое сфинкс?» Что за срам, думаю, что такого вздору не было и в самом столпотворении. Сие значит не разговор вести, но, поделавшись ветрами, вздувать волны на Черном море. Если же рассуждать о мире, должно говорить осторожно и мирно. Я мальчиком слыхал от знакомого персианина следующую басенку.
Несколько чужестранцев путешествовали в Индии. Рано вставали, спрашивали хозяина о дороге. «Две дороги, – говорил им человеколюбивый старик, – вот вам две дороги, служащие вашему намерению: одна напрямик, а другая с обиняком. Советую держаться обиняка. Не спешите и далее пройдете, будьте осторожны, помните, что вы в Индии». «Батюшка, мы не трусы, – вскричал один остряк, – мы европейцы, мы ездим по всем морям, а земля нам не страшна, вооруженным». Идя несколько часов, нашли кожаный мех с хлебом и такое ж судно с вином, наелись и напились довольно. Отдыхая под камнем, сказал один: «Не даст ли нам бог другой находки? Кажется, нечтось вижу впереди по дороге, взгляните, по ту сторону бездны чернеет что‑то…» Один говорит: «Кожаный мешп– ще»; другой угадывал, что обгорелый пнище; иному казался камень, иному город, иному село. Последний угадал точно: они все там посели, нашедши на индийского дракона, все погибли. Спасся один, находясь глупее, но осторожнее. Сей по неким примечаниям и по внутреннему предвещающему ужасу притворился остаться за нуждою на сей стороне глубочайшей яруги и, услышав страшный умерщвляемых вой, поспешно воротился в сторону, одобрив старинных веков пословицу: «Боязливого сына матери плакать нечего».
Не спорю: будь сия басня недостаточною, но она есть чучело, весьма схожее на житие человеческое.
Земнородный ничем скорее не попадает в несчастие, как скоропостижною наглостью, и скажу с приточником, что бессоветием уловляются беззаконные, есть бо крепки мужу свои уста, и пленяются устами своих уст. Посмотрите на людскую толпу и смесь, увидите, что не только пожилые, но и самые с них молодчики льстят себе, что онп вооружены рогом единорога, спасающим их от несчастна, уповая, что как очам пх очкп, так свет и совет пе нужен сердцу пх.
Сия надежда сделала пх оплошными, наглыми в путях своих и упрямыми.
А если мой молокососный мудрец сделается двух или трех языков попугаем, побывав в знатных компаниях и в славных городах, еслп вооружится арифметикою и геометрическими кубами, пролетев несколько десятков любовных историй и гражданских и проглянув некоторое чпсло коперниканских пплюль [344]344
Т. е. некоторое представление о строении Вселенной. Сковорода полагает, что знание о мире должно помогать человеку познавать свою собственную духовную сущность. – 353.
[Закрыть]? Во время оно Платоны, Солоны, Сократы, Пифагоры, Цицероны [345]345
Платон (427—347 гг. до и. э.) – древнегреческий философ– идеалист, идеи которого для Сковороды имели важное зпачение. Солон (ок. 038 – ок. 559 гг. до н. э.) – политический деятель древних Афин, провел важнейшие реформы, запрещавшие долговое рабство. Законы Солона наносили удар родовой аристократии, создавая предпосылки для развития рабовладельческого общества. Солон был одним из первых аттических поэтов. Ему приписывают афоризм, написанный на храме Аполлона в Дельфах: «Ничего сверх меры». Идея, лежащая в основе этого афоризма, является одной йз предпосылок этического учения Сковороды. Сократ (ок. 4(39—399 гг. до н. э.) – древнегреческий философ–идеалист. Проповедовал на улицах и площадях, ставя своей целью борьбу с софистами и воспитание молодежи. Многие мысли Сократа, несомненно, близки Сковороде, что давало исследователям повод называть его «украинским Сократом». Объединяет обоих мыслителей обоснование необходимости постоянного самопознания и самоусовершенствования. Об интересе Сковороды к учению Пифагора см. прим. И к «Беседе 2–й…». Цицерон Марк Тулий (100—43 гг. до н. э.) – выдающийся оратор, писатель п политический деятель Древнего Рима. – 353.
[Закрыть] и вся древность суть одни только мотыльки, над поверхностью землп летающие, в сравнении нашего высокопарного орла, к неподвижным солнцам возлетающего п все на океане острова пересчитавшего. Тут‑то выныряют хвалптелп, проповедующие и удивляющиеся новорожденной в его мозге премудрости, утаенной от всех древних п непросвещенных веков, без которой, однако, не худо жпзнь проживалась. Тогда‑то уже всех древних веков речения великий сей Дий[346]346
Дий – Зевс. – 353.
[Закрыть] пересуживает и, будто ювелир камушки, по своему благоволению то одобряет, то обесценивает, сделавшись вселенским судьею. А что уже касается Мойсея и пророков – п говорить нечего; он п взгляда своего не удостаивает сих вздорных ц скучных говорунов; сожалеет будто бы о ночных птичках и нетопырях, в несчастный мрак суеверия влюбившихся. Все то у него суеверие, что понять п принять горячка его не может. И подлинно: возможно лп, чтоб сип терновники могли нечто разуметь о премудрости, о счастии, о душевном мпре, когда им и не снплось, что Земля есть планета, что около Сатурна есть Луна [347]347
Имеются в виду спутники и кольца, вращающиеся вокруг Сатурна. – 353.
[Закрыть], а ъюжет быть, п не одна? Любезные други! Сип‑то молодецкпе умы, плененные свопмп мнениями, как бы лестною блудницею, и будто умной беснующиеся горячкою, лишенные сберегателей свопх, беспутно и бессовестно стремятся в погпбель. Портрет их живо описал Соломон в конце главы 7–й в «Притчах» от 20–го стиха. С таковыми мыслями продолжают путь к старости бесчисленное сердец множество, язвою своею заражая, нахальные нарушители печатп кесаря Августа: «Спеши, да исподволь» [348]348
На печатке римского императора Августа, по сообщению историка Светония, подтверждаемому и другими источниками, была надпись «Festina lente», т. е. «Спеши исподволь». Сковорода считает выполнение этого призыва одним из условий достижения душевного спокойствия и равновесия. – 353.
[Закрыть]. Ругатели мудрых, противники бога и предкам свопм поколь, вознесшись до небес, попадутся в зубы мучительнейшему безумию, у древних адом образованному, без освобождения, чтоб исполнилось на них: «Видел сатану, как молнию…» Да и кто же не дерзает быть вождем к счастию? Поколь Александр Македонский вел в доме живописца разговор о сродном и знакомом ему деле, с удивлением все его слушали, потом стал судейски говорить о живописи, но как только живописец шепнул ему в ухо, что п самые краскотеры началп над нпм смеяться, тотчас перестал. Почувствовал человек разумный, что царю не было времени в живописные тайны вникнуть, но прочим Александрового ума недостает. Если кто в какую‑либо науку влюбился, успел и прославился, тогда мечтает, что всякое уже ведение отдано ему за невестою в приданое. Всякий художник о всех ремеслах судейскую произносит сентенцию, не рассуждая, что одной науке хорошо научиться едва достанет век человеческий.
Ни о какой же науке чаще п отважнее не судят, как о той, какая делает блаженным человека, потому, я думаю, что всякому сие нужно так, будто всякому и жить должно.
Правда, что говорить и испытывать похвально, но усыновлять себе ведение сие дурно п погибельно. Однако ж думают, что всякому легко сие знать можно.
Не диковина дорогу сыскать, но нпкто не хочет искать, всяк своим путем бредет п другого ведет, в сем‑то и трудность. Проповедует о счастии историк, благовестит химик, возвещает путь счастия физик, логик, грамматик, землемер, воин, откупщик, часовщик, знатный п подлый, богат и убог, живой и мертвый…[349]349
Этим замечанием Сковорода хочет сказать, что историку важно не только знать внешние факты, но понимать смысл событий и моральное значенпе историп для человека. – 354.
[Закрыть] Все на седалище учителей сели; каждый себе науку сию присвоил.
Но их ли дело учить, судить, знать о блаженстве? Сие слова есть апостолов, пророков, священников, богомудрых проповеднпков и просвещенных христианских учителей, которых никогда общество не лишается. Разве не довольно для них неба п земли со всем вмещающимся. Спя должность есть тех, кому сказано: «Мир мой оставляю вам». Одпн со всех тварей человек остался для духовных, да и в сем самом портной взял одежду, сапожник сапоги, врач тело; одпн только владетель тела остался для апостолов.
Он есть сердце человеческое.
Знаешь лп, сколько огнедышащих гор по всему шару земному? Сия правда пускай тебя обогатит, пускай поставит в список почетных людей, не спорю, но не ублажит сердца твоего, спя правда не та, о которой Соломон: «Правда мужей, право пзбавпт их…»
Твоя правда на шаре земном, но апостольская правда внутрп нас, как наппсано: «Царствпе божие внутри вас есть».
Иное дело – знать вершины реки Нила и план лабиринта, а другое – разуметь псту счастия. Не вдруг ты попал в царство мира, когда узнал, кто насадил город Афинейский? II не то сердце есть несмышленая п непросвещенная тварь, что не разумеет, где Великое и Средиземное море, но душа, не чувствующая господа своего, есть чучело, чувства лишенное.
Море от нас далече, а господь наш внутри нас есть, в сердце нашем. Если кто странствует по планетам, бродит век свой по историям, кто может знать, что делается в сердце? Иное то есть веселие, о котором написано: «Веселие сердца – жизнь человеку…» Пускай бы каждый художник свое дело знал. Больные не могут в пище чувствовать вкуса: сне дело есть здоровых; так о мире судить одним тем свойственно, чья душа миром ублаженна.
Счастие наше есть мир душевный, но сей мир ни к какому‑либо веществу не причитается; он не золото, не серебро, не дерево, не огонь, не вода, не звезды, не планеты. Какая ж прплпчность учить о мире тем, кому вещественный сей мир – предметом? Иное сад разводить, иное плетень делать, иное краскн тереть, иное разуметь рисунок, иное дело вылеппть тело, иное дело вдохнуть в душу веселье сердца. Вот чье дело сие есть: «Сколь красны ноги благовествующих…» Сим‑то обещано: «Сядете на престолах…» Всем блаженство, всем мир нужен, для того сказано: «Сидящим обоим на десяти коленам Израиле– вым». Вот кто на учительских стульях учит о мире! II сия‑то есть католическая, то есть всеобщая, наука, чего ни о какой другой сказать нельзя.
Все прочие науки не всем, и не всегда, и не на все, и не везде нужны, и о всех их говорит Исайя: «Пути мирного не познали, и нет суда на путях их, ибо стези их развращены, по нпм же ходят и не знают мира. Того ради отступит от них суд и не постигнет их правда. Ждущим света была им тьма, ждавшие зари во мраке ходили. Осягнут, как слепые, стену, и, как сущие без очей, осязать будут, и падут в полудне, как в полуночи, как умп– рающие восстанут…» Правда, что сне несчастпе владеет сердцами, населенными неведением о боге, но о сем же то и речь, что учить о мире и счастии есть дело одних богопроповеднпков; учить о боге есть то учить о мире, счастии и премудрости. Онп, всю тлень оставив, искали и сыскалп того, у кого все вещество есть краска, оплот и тень, закрывающая рай веселья п мпра нашего. Но прежде усмотрели внутри себя. «Се все оставили…» Из сих числа Исаия говорит: «Слышал голос господа, говорящего: «Кого пошлю? И кто пойдет к людям спм?» И сказал: «Се я, пошли меня». II говорит: «Иди и скажи людям сим!..» И не дивно, что учил о мире, когда Христос, мир наш, был с ним. «Отрок (вопиет, как веселящийся в жатву) родился нам, сын, и отдался нам. Имя его великого совета – ангел. Чуден советник. Бог крепкий, властелин, князь мира. Отец будущего века, приведу мир на князя, мир и здравие ему (у него)».
