Текст книги "Сочинения в двух томах"

Автор книги: Григорий Сковорода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 60 страниц)

Фарра. О сердце!.. Что ж ты стал? Ступай далее!

Израиль. Израиль далее сей гавани не ходит. Се ему дом, гнездо и кущи, водруженные не на песке, но на кифе. Конец потопу: радуга и мир есть кпфа, на ней он воссел.

Inveni portum kepham. Саго, raunde, valete! Sat me jactastis. Nunc milri sancta quies[254]254
  Сковорода приписывает это двустишие Лесажу. До него оно встречалось в «Поэтике» Митрофана Довгалевского, читавшейся в Киево–Могилянской академии в 1736/37 г. – 264.


[Закрыть]. «Прощай, стихийный потоп! – вещает Ноева голубица. – Я почию на холмах святых, обретя оливные кущи».

Фарра. О сердце голубиное! И сердечный голубь! Сей есть истинный Иона, адом изблеван в третий день на берег гор Кавказских. Сей голубь есть истинный Americas Columbus[255]255
  Американский Колумб (лат.) – первооткрыватель Америки. Исходя из фонетической связи имени Колумба со словом «голубь». Сковорода проводит аналогию между этим открытием и открытием суши после всемирного потопа; по библейскому преданию, голубь, выпущенный из ковчега, возвратился с масличной ветвью в клюве. – 265.


[Закрыть], обретший новую землю. Не хочется и мне отсюда идти. О Наеман, Наеман! Дай, ну, станем и мы с Израилем в сей гавани. Оснуем себе кущи на сей кифе. А–а, любезный мой Аввакум! Се ныне разумею песенку твою: «На страже моей стану и взойду на камень». Сюда‑то взирало твое пророчее око? Сию‑то кифу издали наблюдала бодрая стража твоя? Сюда‑то песня твоя и нас манила? Блаженно око твое, прозорливее труб звездозор– ных! Блаженны поющие нам уста твои! Блажен и Сион твой, или зоротерем, пирамида и столп твой, из которого высоты простирались лучи очей голубиных. Не отемнеют очи твои, не истлеют уста твои и не падет столп твой и во веки веков… Прощайте навеки, дурномудрые девы, сладкогласные сирены с вашими тленными очами, с вашею стареющеюся молодостью, с младенческим вашим долголетием и с вашею рыдания исполненною гаванью. Пойте ваши песни людям вашего рода. Не прикасается Израиль к гергесеям. Свои ему поют пророки. Сам господь ему, как лев, возревет и, как вихрь духа, воссвищет в крыльях своих, и ужаснутся дети вод… Радуйся, кефа моя, Петр мой, гавань моя! Гавань веры, любви и надежды! Знаю тебя как не плоть и кровь, но свыше рожден ты. Ты мне отворяешь врата в блаженное царство светлой страны. Пятнадесятое лето плаваю по морю сему [256]256
  Гергесеи – жители земли гергесинской. См. прим. 27. – 265.


[Закрыть] и се достиг к пристанищу тихому, в землю святую, которую мне открыл господь бог мой! Радуйся, градо– мать! Целую тебя, престол любезной страны, не имущей на путях своих бедности и сокрушения, печали и вздыхания. Се тебе приношу благой дар от твоих же садов – корзину гроздья[257]257
  Гроздий – виноград. – 265.


[Закрыть], и смокв, и орехов с хлебом пасхи в свидетельство, как путем праотцов моих вошел в обетованную землю.

БЕСЕДА 1–Я. Нареченная Observatorium [258]258
  В этом произведении Сковорода продолжает тему, начатую диалогом «Беседа, нареченная двое…», т. е. учение о двух натурах, двух сторонах всего сущего. Он призывает не останавливаться на внешней зримой стороне вещей, а проникать в сущность предметов и явлений. Познать истину человек может, только познавая себя, свой собственный путь, а не окружающие его «окрестности». Сравнительно много места здесь отводится обоснованию аллегорического способа поучения истине. – 266.


[Закрыть] (Сион) [259]259
  Ргішо et novissimo aniico meo Andrea Joanidi Kovalevskomu… Domino vice tribuno proprii fetus editionem dono affero senex Gregorius de Sabbe Skovoroda.


[Закрыть][260]260
  Первому и необычайнейшему другу моему Андрею Ивановичу Ковалевскому, вице–губернатору, творение собственной души посвящаю и дарю. Старец Григорий Сковорода, сын Саввы (лат.). – 266.


[Закрыть]

Лица: Афанасий, Лонги н, Яков, Ермолаи, Григорий

Григорий. «Прийдите, взойдем на гору божию». О беседка! О сад! О время летнее! О другп мои! Восхищаюсь веселием, видя вас, моих собеседников. «Прийдите, взойдем на гору господню».

Афанасий. Вчера нападала на меня ужаснейшая скука и, как пшеничную ниву вихрь, колебала. Едва довлел отбиться.

Григорий. Блажу тебе, друг мой, радуйся, воин Христов! Сия есть победа наша, побеждающая не плоть и кровь людскую, но бешеные мысли и мучительные духи. Они‑то суть семя, полова и начало всякой человеческой злобы, а власть тьмы житейской, опаляющей душу мертвых человеков.

Афанасий. Я вчера не был мертвым, а тем‑то самым и чувствовал, что сердце мое горестнейшнм некиим огнем опалялось.

Григорий. Как? Ты вчера не был мертв?.. Не достойно ж я тебя назвал блаженным.

Афанасий. А мне твое слово непонятно.

Григорий. Был ли кто болен? Тот не болен. А кто был мертв, тот уже жив. Как прошла ночь смертп, так настал день жизни.

Афанасий. Вот тебе крючки по закоулкам. А закоулки по крючкам. Кто завертел закоулок, тот перешел крючок. Не погневайся, я не пророк п меня твой свиток внутри не услаждает.

Григорий. О любезный человек, сколь сладка сердцу моему простота твоя!

Афанасий. Но не сладки гортани моей слова твои. Помилуй, беседуй проще.

Григорий. Есть, что мнится правым, но сущностью криво. II есть, что мнится развращенным, но естеством правое. Если закоулок ведет к правоте, по концу своему прав есть. Но косоглазый тот прямик и крючковата есть простота, открывающая перспективу и архитектурный мост прямо в град лжи. Конец делу судья. Что‑то показалось тебе крючком, что ли?..

Афанасий. Я вчера, слышь, не был мертвым, а днесь жив. Так не достоин ли я ублажения, и твоего сорадования?

Григорий. Такового величанья достоин и буйвол: он тебя здоровее и вчера не был мертвым.

Афанасий. По мне изволь, блажи и его: буйволов– ское блаженство моего не упразднит. Неужели милость божия в одних только наших выгодах ограничилась! «Щедроты его на всех делах его». И я благодарю ему, что доселе жив.

Григорий. Чем ты уверен в жизни твоей?

Афанасий. Разве ты член секты Пирронской[261]261
  Имеются в виду последователи философского учения скептика Пиррона с Элиды (прпбл. 3G5—275 гг. до н. э.), учившего, что вещи непознаваемы, отрицавшего знание, призывавшего к спокойствию и равнодушию. Идеи Пиррона нашли многих последователей, в частности Энесидема (автора трудов «Пирроновские речи» и «Пирроновскпе очерки») и Секста Эмпирика (автора «Пирроновых основоположений»). – 267.


[Закрыть]? А мне в доказательство употребить трость сию?

Григории. Разве тем, что шатко похаживаешь?

Афанасий. То‑то видишь мое телишко, слава богу, катится, как тележка. Ай, дядя!..

Григорий. Дядя сестрпнцу своему не советовал ехать в глубокую осень возком, но верхом на свадьбу. Афонька решился ехать возком – сам себе господин и кучер. В поле, среди брода, лошак отпрягся, оставив колеснице гонителя в потопе вод многих…

Афанасий. Ну! Что стал? Веди далее.

Григорий. Не ведется. Афонька с нуждою пеший добрался до брачного дому, исполнив пословицу: «Спешил на обед, да ужина не застал». «Кто спешит – насмешит». Вот тебе твоя тележка!

Афанасий. Молодчик твой был ветрогон.

Григорий. Старик Афонька с женою своею построили себе хатку на льду. В седьмой день с полночи пришел, как вор, дождевой поток и стащил их с храминкою в потоп.

Афанасий. Вот разъехался с баснями! Все твое доказательство на пустых небылицах[262]262
  Это замечание одного из собеседников является поводом к обоснованию манеры развития философских идей при помощи образных аналогий и сравнений. – 267.


[Закрыть].

Григорий. Евангелие разве не притчами учит? Забыл ты храмину, дураком основанную на песке? Пусть учит без притчей тот, кто пишет без красок! Знаешь, что скоропись без красок, а живопись пишет красками. Но в обоих, как в мойсейской купине[263]263
  Мойсейская купина. См. прим. 13 к «Симфонии, нареченной книга Асхань…». – 268.


[Закрыть], действует тот же язык огненный, если только мы сами не лишены оного языка: «Начали говорить странными языками». Пускай, например, книжник, сиречь муж ученый, напишет сентенцию сию: «Бес скуки мучит душу».

Без сомнения, сердце его отрыгнуло, а трость его написала слово благое. Но чем лучше трость книжника– скорописца от кисти книжника–живописца, если он невидимое скучных мыслей волнование изобразил утопающим человеком? Он с Иеремиею через человека изобразил душу: «Глубоко сердце человеку и человек есть», а с Исаиею, через потоп, изъяснил мучительное сердце обу– ревания – «Взволнуются нечестивые». Таковая приточная [264]264
  Т. е. речь прнточннка. См. прим. 23 к «Симфонии, нареченной книга Асхань…». – 268.


[Закрыть] речь, ничем не хуже от оной, так сказать, бескрасочной речи, например: «Душа пх в злом таяла». Однако и сия самая пахнет притчею тающего от воздушной теплоты льда. Так, как и cue книги Иовской слово: «Река текущая основание их» – дышет сказкою о построенной храминке на льду.

Афанасий. Как вьюн вьется, трудно схватить.

Григорий. Вот, например, бескрасочное слово – «Все погибнут». Но сколь красно сие ж самое выразил Исайя: «Всяка плоть – сено». Сноп травы есть то пригожий образ всей гибели. Сам Исайя, без фигуры, сказал следующее: «Дать плачущим веселие». Но сколь благообразно и краснописно то же он же: «Вскочит хромой, как олень». «Восстанут мертвые». Труп лежащий есть образ души, в унылую отчаянность поверженный. Тогда она, как стерво, лежит дол в плачевной стуже и скрежете, лишенная животворящего теплоты духа и жизненной проворности. Будто змий, лютым морозом одебелевший там, где Кавказская гора стеною своею застеняет ему спасительный солнечный свет. Сия одебелелость находит тогда, когда в яблоне корень и мозг, называемый сердечко, а во внутренних душевных тайностях тлеет и увядает то, от чего все прочее, как дверь, зависит от петли. Прозрел сию гнездящуюся язву прозревший Иеремия: «В тайне восплачется душа ваша». Сих движущихся мертвецов изобразил Осия змиями: «Полижут прах, как змии, ползущие по земле». А Павел из праха возбуждает, как пьяных: «Восстань, спящий…»

Афанасий. Куда тебя занес дух бурен? Ты заехал в невеселую страну и в царство, где живут «как язвенные, спящие в гробах».

Григорий. А как душевная унылость (можно сказать: ной и гной) образуется поверженным стервом, так сего же болвана оживлением и восстанием на ноги живо– пишется сердечное веселие: «Воскреснут мертвые». Взгляни на встающего перед Петром Енея![265]265
  Имеется в виду эпизод об исцелении апостолом Петром жителя Лидды Энея, который восемь лет лежал недвижим (Новый завет. Деяния св. апостолов, гл. 9). – 269,.


[Закрыть] Он ходит и скачет, как олень и как товида, сиречь серна или сагайдак: «Встанут сущие во гробах». Знай же, что он сие говорит о веселии, и слушай: «Все земнородные возрадуются». Не забывай, Афанасий, сей сираховской песенки: «Веселие сердца – жизнь человеку».

Афанасий. Я се каждый день пою. Я веселие весьма очень люблю. Я тогда только и радостен, когда весел. Люблю пророков, если они одно веселие нам поют. Не их ли речи нареченные у древних музами[266]266
  Сиречь песнями.


[Закрыть]?

Григорий. Так точно. Их пение есть то вещание веселия. И сие‑то значит по–эллински eooqpfeXiov, а затыкающий от сих певцов уши свои нарецался «Ajxoftoi[267]267
  AJJAJФO; – беспесенный, вкуса не имеющий.


[Закрыть] сиречь буйный, безвкусный дурень, по–еврейски Навал, по–римски Fatuus… Противный же сему – Еосро[268]268
  Σοο–ί,ς —вкус имущий.! с·-*—значит вкус.


[Закрыть], или Philosophus. А пророк – профитие, сиречь просвещатель, или звался Tzoirr сиречь творец.

Афанасий. Ба! Ба! Ты мне божиих пророков поделал пиитами.

Григорий. Я об орлах, а ты о совах. Не напоминай мне обезьян и не удивляйся, что сатана образ и имя светлого ангела на себя крадет. Самое имя (Novutus) что значит? Один только пророческий дух провидит.

Афанасий. Правда, что ьсяк художник творец, и видно, что сие имя закрытое. Одно только мне не мило в пророках: что их речи для меня суть неровные, развращенные, завитые, странные, прямее сказать – крутогористые, околесные, запутанные, необыкновенные, кратко сказать – бабья басня, хлопотный сумасброд, младенческая небыль. Кто может, например, разрешить сие: «И где труп, там соберутся орлы»? Если ж оно простое – кто премудрый не заткнет ноздрей от смрада стерва сего? Фи– вейская уродливая Сфпнга[269]269
  Сфинкс. – 270.


[Закрыть] мучила древле египтян, а ныне вешает на страсть души наши иерусалимская красавица Мариам[270]270
  5 Перусалимская красавица Мариам – первая жена царя Ирода Великого. Ирод безумно любил свою красавицу жену, но последняя не могла забыть, что Ирод был убийцей всех ее родных. Два^ жды клеветнически обвинялась она в измене мужу. В первый раз любовь Ирода к Марнам оказалась сильнее ревности. Но во второй – клевета и хитросплетения придворных и матери Мариам заставили Ирода отправить Мариам на эшафот. Ирод воздвиг в Иерусалиме башню в ее честь. – 270.


[Закрыть]. Вселенная, побуждаемая острпем Иеф– таевых пик [271]271
  Пеффай Галаадский – библейский полководец, один из судей израильских. Победил аммонитян на подступах к земле Ханаанской. Перед битвой он дал обет: по возвращении принести в жертву богу то, что выйдет первым из ворот дома навстречу ему. Победив аммонитян, возвратился Иеффай домой – навстречу ему вышла его единственная дочь. Библейская легенда рассказывает о том, как ефремляне, жившие по другую сторону Иордана, перешли реку и пошли войной на Иеффая за то, что один он победил аммонитян. Иеффай разбил их и захватил переправу через Иордан, и, если кто из уцелевших ефремлян просил пропустить его через переправу, воины Иеффая спрашивали, не ефремлянин ли он. Тот отвечал: «Нет». Они говорили ему: «Скажи шибболет (колос)», а он говорил: «Сибболет». Тогда они закалывали ого. Отсюда выражение у Сковороды: «иеф– фаевые пики». – 270.


[Закрыть], бесится от болезни и, ярясь, вопиет: «Доколь вознесешь души наши?»

Григорий. Нетопырь вопрошал птенцов: – Для чего вы не любите летать ночью? – А ты для чего не любишь днем? – спросили горлицын и голубев. – Мне мешает причина достаточная, – отвечает темная птица, – мое око не родилось терпеть света. – А наше око – тьмы, – улыбнувшись, сказали чистые птицы [272]272
  Сковорода говорит о сюжете, использованном им в басне «Нетопырь н два Птенца». Нетопырь – летучая мышь. – 270.


[Закрыть].

Афанасий. Замолк? Сказывай далее.

Григорий. Иностранцы вошли в дом Соломонов. Услаждались, взирая на бесчисленные образы бесценного богатства. Слепой из них, ощупывая фигуру золотого льва, уязвил острейшими его зубами сам свою руку. Гости, выйдя из дому, воскликнули: «Сколь возлюбленный дом и горницы твои, сын Давидов! Сам господь сотворил оные». «А я вышел из чертогов уязвленным», – вскричал слепой. «Мы видели, как ты то жезлом, то руками щупал», – сказали зрячие. Осязать и касаться есть язва и смерть, а взирать и понять есть сладость и неизреченное чудо.

Афанасий. Опять ты возвратился на своп балясы?

Григорий. Прости мне, друг мой, люблю притчи.

Афанасий. К чему ж ты приточил притчи твои? Ведь притча есть баляс, баснь, пустошь.

Григорий. Слышал ты пророческих речей фигуры? Фигура, образ, притча, баляс есть то же. Но сии балясы суть то же, что зеркало. Весь дом Соломонов, вся Библия наполнена ими.

Афанасий. Если так, напрасно защищаешь красавицу твою Библию, нечего на нее зевать.

Григорий. Для чего ж ты зеваешь в зеркало?

Афанасий. К чему же зевать на Библию, когда в ней голые балясы? А зеркало – дело иное.

Григорий. Как иное, если оно есть та же пустошь. Разве тебе не довелось быть в хрустальных фабриках? Оно есть пепел.

Афанасий. Пепел, но прозрачный. Он меня веселит. Я в нем вижу самого себя. А всяк сам себе милее всего,.

Григорий. О плененный твоим болвапом, Нарцисс! Мило тебе в источник и в прозрачный пепел зевать на гибельный твой кумир, а несносно смотреть в освященные библейные воды, дабы узреть в богосозданных сих пророческих зеркалах радость и веселие и услышать преслав– ной сладости благовестив: «Днесь спасение дому сему было». Повернись направо, слепец, выгляни из беседки на небеса, скажи мне, что видишь?

Афанасий. Я ничего не вижу. Облака вижу, а облако есть то морской пар и ничто.

Григорий. О нетопырь, взгляни с приметою! Будь твое око орлиное и голубиное! Да выколет твое вечернее око ворон соломоновский!

Афанасий. А! А! Вот она красавица! В восточном облаке радуга! Вижу ее! «Сколь прекрасна сиянием своим»!

Григорий. Ныне ж скажи мне, что видишь? Конечно, в пустом не пустошь же видишь.

Афанасий. Радугу вижу, а чем она и что такое она есть – город или село, по пословице: не знаю, бог весть. Знаю, что сей лук благокруглый, облачный, испещренный называют дугою, раем, райком, радостною дугою и радугою.

Григорий. В индийских горах путешествовали европейцы [273]273
  Этот повествовательный пример о приключениях путешественников в Индии, почерпнутый в сказаниях об Индийском царстве, использован Сковородой как повод для фплософско–морали– стического поучения еще раз в диалоге «Кольцо». – 271.


[Закрыть]. Нашли кожаный мех с хлебами и такой же сосуд с вином. Потом, придя к пропасти, усмотрели по другую сторону что‑то черное, лежащее на дороге. «Авось еще бог даст хлеб, – вскричал один, – я вижу ме– шище». «Провались такой мешище, – спорил другой, – я боюсь, то зверище». «Какой зверище? Клянусь вам, то обгорелый пнище!» Четвертый сказал: «То город». Пятый вопил: «То село»… Так‑то и ты видишь, а что такое оно, не знаешь.

Афанасий. Который же из них отгадал?

Григорий. Решил гадание последний.

Афанаспй. Ну, пошел, врешь!

Григорий. Точно село. Они все там посели.

Афанаспй. II нп одпн не спасся?

Григорий. Одпн из семи одобрил древнюю пословицу: «Боязливого сына матери рыдать нечего».

Афанасий. Какая ж пагуба их погубила?

Григорий. Дурной взор и дурная прозорливость, Как только взобрались на ту сторону бездны, так всех их в смерть перемучил индийский дракон.

Афанасий. Видно, что сии прозорливцы имели рабское Лиино око, а не Ревеккин пригожий взор [274]274
  Ревекка – жена Исаака. По библейской легенде, раб, который был послан своим господином, чтобы привезти для Исаака невесту из дома родственников Авраамовых, обратился к Ревекке с просьбой напоить его водой. Ревекка тотчас спустила кувшин с плеча, напоила его и верблюдов. Сын Исаака Иаков отправился к брату матери своей, Лавану, чтобы жениться на его дочери. Там он встретил Рахиль – младшую дочь Лавана, красивую девушку, и, полюбив ее, отработал за нее семь лет у Лавана. Но тот обманул Иакова, введя к нему старшую дочь Лию, которая была некрасива и слаба глазами. Паков еще семь лет отработал у Лавана за Рахиль. II в дальнейшем Иаков предпочитал Рахиль Л он и поколение Рахили поколению Лии. – 272.


[Закрыть] и не Лукина, товарища Клеопы. Фигурненький ты выточил балясин, право… Да к чему же ты его приточил?

Григорий. К твоим очам на очки.

Афанасий. А мне на что твои очки? Я и без них вижу.

Григорий. Видишь так, как по заходе солнца курица: чем больше зевает, тем менее видит. Должно зреть, узреть и прозреть, ощупать и придумать, повидать и догадаться. Красочная тень встречает твой взгляд, а мечтанье да блистает в твоем уме, наружность бьет в глаз, а из нее спирт да мечется в твой разум. Видишь след – подумай о зайце, болванеет предмет – умствуй, куда он ведет, смотришь на портрет – помяни царя, глядишь в зеркало – вспомни твой болван – он позади тебя, а видишь его тень. Перед очами твоими благокруглый радуги лук, а за спиною у тебя царь небесных кругов – солнце. На прекрасную его в облаке, как в чистом источнике, тень, гляди внешним взором, а на животворящее и спасительное его сияние взирай умным оком. Чистый ум есть то же солнце. Его праволучные стрелы прямо ударяют в лицо океана, а самое их жало, уклоняясь от лица морского, косвенно бодает. Иметь иную – сие‑то значит блюсти и примечать. Видим и осязаем в наличности, а примечаем и обладаем в сердце. Таков человек есть точный обсерватор, а жизни его поле есть то обсерватори– ум. Вон где один тебе обсерватор! Взгляни – «На страже моей стану».

Афанасий. О, голубчик мой! О, мой кум Аввакум! [275]275
  Ссылка на Аввакума, считающегося автором одной из книг «Ветхого завета», связана с основной идеей данного диалога, лейтмотивом которого является призыв к бдительности и самопознанию. Книга Аввакума начинается словами, столь часто повторяемыми Сковородой: «На страже моей стану…» – 272.


[Закрыть]Воистину люблю его. Конечно, он что‑то неподлое примечает на страже своей. Скажи мне, мой прозорливец, куда смотрит и что то видит пророческое око твое?

Григорий. Не шали, Афанасий, не мешай ему смотреть, пускай себе забавляется.

Афанасий. Вот, а мы что? Пускай же и нам покажет то, что видит. Так ли, друг мой Лопгин? А Ермолай наш дремлет. Слышь, Ермолай! Встань, спящий! Дремя, как курица, пуще не усмотришь.

Л о н г и н. Пожалуй, не шуми, я не сплю, я все слышу.

Афанасий. Ермолай дремал, а ты глубоко задумался и то же, что спишь. Ведь я пе тебя бужу. Однак и ты ободрись. Давай перейдем к пророку! Доколь нам быть печальными? «Перейдем в Вифлеем».

Яков. Постой, Афанасий, постой, не спеши!

Афанаспй. Иду рыбу ловить.

Яков. Не забудь же торбы взять.

Афанасий. Ба! Друг мой, где ты взялся? Голос твой возвеселил меня.

Яков. Я вашу всю беседу до одной нитки слышал под яблонею, а твоим речам смеялся.

Афанасий. Люблю, что смеялся. Я плакать не люблю.

Яков. Куда ты поднимаешь крылья лететь?

Афанасий. О вон, где видишь на горе пророк!

Яков. Где тебе пророк? То пасет овец пастырь из Рибенсдорфа [276]276
  Рибенсдорф – немецкая колония вблизи города Острогожска. – 273.


[Закрыть]. О простак! Или ты шут, или младенец.

Афанасий. О когда бы мне быть оным младенцем! «Открыл ты младенца».

Яков. Разве ты не слыхал мудрого оного слова: «Не место святит человека»?

Афанасий. Слыхал, да не вздумалось.

Яков. Поплыви в Иерусалим, войди в палаты Соло– моновские, проберись в самый Давир – храм его, взберись хоть на Фавор, хоть на Галилею, хоть на Синай. Водворись в вертепе Вифлеемском, или при Силоаме, или над Иорданом, вселися здесь в пророческие келии, питайся с ними бобами, не пей вина и сикеры [277]277
  Сикера – название хмельного напитка в Библии. См. прим. Сковороды на стр. 143 наст, изд., т. 2. – 273.


[Закрыть], ешь хлеб и воду в меру, надень Илиину мантию и сандалии, опояшись Иеремииным чресленником. Размерь Иерусалимский храм с Иезекиилем, разочти с Даниилом крючки сед– мпи [278]278
  Речь идет о пророчестве Даниила о так называемых седьмн– пах седьмин (49) лет. мосле которых должен появиться спаситель (Ветхий завет, Книга пророка Даниила, гл. 9). – 273.


[Закрыть] его, стань казначеем при Христе, оденься в кафтан его и спи в нем, и обедай, и вечеряй вместе. Наложи на себя Петровы и Павловы узы, раздели море, возврати реки, воскреси мертвых. Каждую неделю верши над собою седмину церковных церемоний. Если можешь, вознесись вверх к деннице, сядь на радуге судиею, займи для себя чертоги в Солнце и Луне. Оставь всю ветошь под солнцем, взлети к новостям с орлами, запрети небесным кругам течение с Навином, повели ветреным волнениям д проч. и проч. А я при всех сих знамениях и чудесах твоих воспою в честь твою соломоновскую песенку: «Суета суетствий» или сию гамалеевскую:

Буря море раздымает, Ветер волны…[279]279
  Строки взяты из песни начала XVIII в., воспевающей тревоги морского плавания во время шторма и катастрофу в море, запись которой сохранилась в одном из рукописных сборников, описанных А. Позднеевым (Хрестоматия русской литературы XVIII в. М., 1952, стр. 38—39). Очевидно, песни названа гамалеев– ской потому, что в ее основе лежат предания о морских походах полковника Гамалеи, использованные позднее в поэме Т. Шевченко «Гамалея». – 274.


[Закрыть]

Если не процветет в душе твоей оное понятие, какое обитало в сердце Мойсея и Илии, и того единого мужа, с кем они ведут свою на Фаворе беседу, если для тебя не понятен и не приметен, а посему и не вкусен оный исход, сиречь центр и меть, куда бьет от чистого пх сердца дух правды, как из облака праволучная стрела молнпина. Ей, воспою тебе: «Всяческая суета».

Афанасий. Однак я иду до пророка. Нигде он от меня не скроется.

Яков. Вот тебе без соли и уксуса салат! Скажи мне, невкусный шут, что то есть пророк?

Афанасий. Пророк есть человек зрячий.

Яков. Ведь же ты ни человека, ни пророка не найдешь.

Афанасий. Будто велика фигура найти человека.

Яков. Очень велика фигура, и ты вместо зрячего попадешь на слепца, а вместо человека, на его скотину. Исполнишь пословицу: «Ехал в Казань, да заехал в Рязань».

Афанасий. Фу! На то будет у нас перебор.

Яков. Как может иметь перебор слепец, а омраченный найти просвещенного?

Афанасий. Врешь, Якуша, я с очами.

Яков. Да откуда же у тебя человеческое око? Ведь человеческим оком есть сам бог.

Афанасий. Так разве ж у меня два бога во лбу? Куда ты, брат, заехал? Бог с тобою!

Яков. А я молюсь, чтоб он и с тобою так был, как есть уже со мною.

Афанасий. Кошелек пустой, нечего дать на молитвы. Да ты же, брат, и не поп.

Яков. О друг мой! Не было бы мне от тебя сладчайшей мзды, как если бы я до того домолился, дабы исполнилось на тебе желаппе, сиречь молитва просвещенного и радостнотворпыми очами взирающего и вопиющего Исаии: «Светнся, светися Иерусалим». «Се тьма покрывает землю». «На тебе же явится господь и слова его…»

А ф а н а с и й. Ну полно с пророчьими лоскутками! Много вас таких ветошников и лоскутосшивателей, а скажи мне только то, о чем пророки пишут?

Яков. То же, что евангелисты о едином человеке.

Афанасий. Так выплутайся же ты мне из сего узла: для чего мне нельзя найти человека?

Яков. Фу, для того что не знаешь, что то есть человек. Не узнав прежде, что значит адамант, ни с фонарем, ни с очками не найдешь, хоть он есть в гноище твоем [280]280
  Сковорода вновь намекает на басенный сюжет о петухе, нашедшем в навозе драгоценный камень, оригинальной обработкой которого является одна из его «Басен Харьковских». – 275.


[Закрыть]. Ну! Найди мне, если скажу, что в домике твоем есть амбра.

Афанасий. А бог ее знает амбра или умбра[281]281
  Амбра – благовонное вещество, которое добывают из пищеварительного тракта кашалотов, переносно – аромат. Умбра (от лат. слова umbra) – тень. У Сковороды ото не просто игра слов, а символы противоположных – высоких п низменных – явлений. – 275.


[Закрыть].

Я к о в. Э! Не умбра, но амбра.

Афанасий. Амбра твоя что значит, не знаю. Сии города мне совсем не знакомы, а человека знаю, перевидал я их один, другой 1 ООО ООО.

Яков. Видал и зевал, но не увидел и не знаешь.

Афанасий. Яи тебя вижу и знаю.

Яков. От рождения ты не видал и не знаешь меня.

Афанасий. Или шутишь, или ты впал в обморок.

Яков. Что‑то запахло тебе обмороком?

Афанасий. И мою голову поразил ты мраком твоим.

Яков. Я Яков, человек. А ты человека не знаешь, посему и не видишь. Где же тебе обморок?

Афанасий. О человек! Когда бы ты в голове моей не потушил остатков света молитвами твоими! Ты мне наскажешь, и до того уже доходит, что у меня ни очей, ни ушей, ни рук, ни ног не бывало.

Яков. Да только ли рук и ног? Ты весь ничто, ты умбра, ты тень не исповедующаяся: «Господи, человека нет?»

Афанасий. Почему же я не человек?

Яков. Может ли быть человеком то, что ничто?

Афанасий. Как же я ничто твое?

Яков. Скажи ж мне, почему есть ничтожество, дым, пар, теиь?

Афанасий. Какая же причина лишила меня человечества?

Яков. Та, что ты не искал.

Афанасий. А не пскал почему?

Яков. А почему не ищешь амбры?

Афанасий. Есть ли она и что то есть она, не знаю.

Яков. Не верующий о естестве человека не ищет его, ие обретает и не знает его.

Афанасий. Как же прочие люди? Разве не разумеют? Всегда им человек в устах.

Яков. Все беседуют о всем, но не все знатоки. Бредут в след владеющей моды, как овцы. А человек разумеет путь свой.

Афанасий. II так они слабо знают п дурно видят?

Яков. Так, как ты, и тем же оком. Но что тебе до людей? «Знай себя…» Довольно про тебя. Тем мы не знаем себя, что всю жизнь любопытствуем в людях. Осудли– вое око наше дома слепотствует, а зевая на улицы, простирает луч свой во внутренность соседских стен, приникнув в самое их ппщное блюдо и в самый горящий в спальне их ночной светильник. Отсюда критические беседы. Богатые столы во все колокола повсюду звонят осуждением. Какая польза любопытно зевать и ценить путь побочных путников, а презирать, без наблюдения ведущую нас стезю? Отсюда заблуждение, проступки, пре– ткнокепне и падение. Что пособит знать, по скольку очей во лбу имеют жители лунные, и дозеваться через всепре– хвальнейшее стеклянное око до чернеющих в луне пятен, если паша зеница дома не прозорлива? Кто дома слеп, тот и п гостях; п кто в своей горнице не порядочен, тот на рынке пуще не исправен. Если ж ты дома слеп, а в людях зрячий, знай притчу: «Врач, сам прежде исцелись!» Не твое то, но чужое око, что не тебе служит. Чучело тот, ие мудрец, что не прежде учит сам себя. Лжемонета всегда по рынку бродит, дома пуще опасна. Знай себя. Тем‑то не разумеем и Библии, что не знаем себя. Она‑то есть вселенская лампада, огненная Фарийская вежа [282]282
  Имеется в впду Александрийский маяк на о. Фарос в дельте Нила. См. также прим. 25 к «Беседе, нареченной двое…». – 276.


[Закрыть] для море– плавающей жизни нашей. Она‑то есть: «Друг верный, кров крепкий». Обретший же его обрел сокровище. Но когда на домашней нашей стезе о бревно претыкаемся, тогда и на улицах друга нашего, нас, по лицу судящих лицемеров, самая мелочная соблазняет щепка; запутываемся, как кровожадная муха, в пагубную паутину плотских дум, подло ползущего сердца нашего; падаем в сеть и смятение нечистых уст наших; погрязаем, как олово, в потопе льстивого языка; погпбаем вечно в священнейшем сем лабиринте [283]283
  Лабиринт был построен легендарным мастером Дедалом для критского царя Миноса. Символизирует сложное, запутанное положение. пз которого трудно найти выход. – 276.


[Закрыть], не достойны вкусить сладчайшей оной пасхи; «Единый я, пока перейду». Возвратись же в дом твой, о буйный человек! Выйди вон из тебя, дух пытливый, а сам выйди из хора у Павла намеченных жен любопытных. Очисти свою прежде горницу, сыщи внутри себя свет, тогда найдешь п библейпым сором погребенную драхму. Стань на собственной твоей страже с Аввакумом: «На страже моей стану». Слышь ушами! На страже моей, а не чужой: «Знай себя, довлеет для тебя».

Афанасий. Не без толку ты наврал. Но только то для моих зубов терпким и жестоким кажется, будто я даже и сам себя не знаю.

Яков. Не уповай на твое знание, а речи пророков почитай пе пустыми. Не все то ложное, что тебе непонятное. Вздором тебе кажется тем, что не разумеешь. Не кичись твоею прозорливостью. Вспомни индийских путников: чем кто глупее, тем гордее и самолюбнее. Поверь, что пе сдуру родилось Иеремпино слово: «Воззрел, и не было человека… и не видел мужа».

Афанасий. Разве ж около него людей не было?

Яков. А где ж сей твари нет? Но они были умбра, или тень, а не прямые люди.

Афанаспй. Почему же они тень?

Яков. Потому что они тьма. Они не знали, так как и ты, человека, ухватившись, через слепоту свою, не за человека, но за обманчивую тень его, а сей‑то человек – ложь, отвел их от истинного.

Афанасий. Изъясни мне, как ухватились за тень?

Яков. Ведь ты тень разумеешь. Если покупаешь сад, платишь деньги за яблоню, не за тень? Не безумен ли, кто яблоню меняет на тень? Ведь ты слыхал басню: пес, плывя хватал на воде тень от мяса, через то из уст прямой кус выпустил, а поток унес[284]284
  Имеется в впду басенный сюжет о собаке и куске мяса. Аллегорически истолковывая его. Сковорода осуждает людей, недовольных своим положением и гоняющихся за тенью того, чем сполна владеют. – 277.


[Закрыть]. В сию то цель Диоген, в полдень с фонарем пща человека, когда отозвалась людская смесь: «А мы ж, де, разве не люди?» – отвечал: «Вы собаки…»[285]285
  Об этом эпизоде из жизни киника Диогена (из Сннопа) (прибл. 404—323 гг. до н. э.) рассказывает Диоген Лаэрций, автор историко–философского произведения о жизни знаменитых философов. – 277.


[Закрыть]

Афанасий. Пожалуй, не примешивай к Предтече и к пророкам божиим Диогенпшка. Иное дело – пророк, иное – философишка.

Яков. Имя есть то же – пророк и философ. Но не суди лица, суди слово его. Сам Христос сих, сидящих во тьме и сени смертной, называет псами. Не хорошо‑де отнять хлеб у детей и бросить псам. А которые ухватились не за тень, но за прямого человека – «Дал им власть детьми божппми быть».

Афанасий. Ну! Быть так. Пускай сип песпп люди хватаются за тень человеческую, как за лжемонету. Но сами же, однако, они суть человекн, люди почетные, а не мертвая тень.

Яков. Сень стенп мила, а ночь тьме люба. Сродное к сродному склонно, а прилипчивость обоих сливает в ту же смесь. И сам ты таков, каково то, что любишь и объемлешь. Любящий тьму: сам ты тьма и сын тьмы.

Афанасий. А! А! чувствует нос мой кадильницу твою. Туда ты завеял, что и я тень? Нет, Якуша! Я тени не ловлю.

Яков. Я давича еще сказал, что ты одна из сих бесчисленных, земной шар обременяющих, мертвых теней, которым предтеча и весь пророческий хор точным сидельцам адским благовествуют истинного человека. Безумие есть в 1 ООО крат тяжелее свинца. Самая тягчайшая глупость образуется сими сына Амосова словами: «Отяжелело сердце их, тяжко ушами слышать». Сие тяж– косердие, сиречь долой садящееся, прокисшего и грубого сердца, мыслей его дрожжи, в самый центр земной погрязает, как олово, откуда тебя выдрать никак невозможно. Сердце твое, возлюбившее суетную ложь и лживую гибель тени человеческой, кто силен поднять из бездн земных, дабы выскочить могло на гору воскресения и узреть целомудренным взором блаженного оного, на седалище губителей не севшего Давидова мужа? «Удивил господь преподобного своего». Шатайся ж, гони ветры, люби суету или ложь, хватай тень, печись, мучься, жгись.

Афанасий. О мучишь меня, паче египетской гадательной оной Льво–Девы![286]286
  Льво–Дева – сфинкс. – 278.


[Закрыть] Низвергаешь в центр земли, садишь в преисподнюю ада, связываешь неразрешимыми узами гаданий, а я хоть не Самсон и не решительный оный предревний Эдип[287]287
  Эдип был единственным пз людей, разгадавшим загадку Сфинкса, после чего Эдип стал фиванским царем, а Сфипкс бросился со скалы в море. – 278.


[Закрыть], однако доселе нахожусь перед тобою, Якуша, и волен, и не связан, по пословице «Мехом пугаешь».

Яков. Кто дурак, тот п в Иерусалиме глуп, а кто слеп, тому везде ночь. Если ты тень – везде для тебя ад.

Афанасий. Право ты, друг, забавен, люблю тебя. Можешь и о враках речь вести трагедпально. Вижу, что твой хранитель есть ангел витийства. Тебе‑то дано, как притча есть: «Ех musca elephantem», «Ех cloaca aream» [288]288
  «Из мухи делать слона», «Из клоаки делать жертвенник» (лат.). – 278.


[Закрыть];

скажу напрямик: из кота – кита, а из нужника создать Сион.

Яков. Как хочешь ругайся и шпыняй, а я с Исаиею: «Как ласточка, так возопию, и как голубь, так поучусь».

Афанасий. Вот нашел громогласную птицу! Разве она твоему пророку лебедем показалась? А твоего голубя курица никак не глупее.

Яков. О кожаный мех! «Да выклюет ворон ругающее отца око твое!»

Афанасий. Ты, как сам странными и крутыми дышешь мыслями, так и единомышленники твои, дикие думы, странным отрыгают языком. Сказать притчею: «По губам салат».

Яков. А не то же ли поет и твой пророк Гораций: «Porticibus поп iudiciis utere vulgi» [289]289
  «Пользуйся тропами толпы, но не ее мыслями» (лат.). – 279.


[Закрыть]? По мосту–мосточку с народом ходи, а по разуму его себя не веди.

Болен вкус твой, тем дурен и суд твой. Чувствуй же, что мудрых дум дичина состоит в том, что она отстоит от бродячих по улицам и торжищам дрожжей мирского поверия. И гораздо скорее встретишься на улицах с глинкою, чем с алмазом. Многие ли из людей могут похвалиться: «Знаю человека», когда сам человек жалеет о себе? «Смотрел и не узнавал меня?» Все устремили взор свой на мертвость и ложь. «Взглянут на него, его же прокололи». А на сердце им никогда не всходит оный: «Никто не сокрушится из него, род же его кто исповедает?»

Афанасий. Ну, добро, быть так! Но за что ты меня назвал кожаным мехом?

Яков. Ты не только мех, но чучело и идол поля Деирского, поругавшийся божию пророку.

Афанасий. Но прежде выправься, как я мех?

Яков. Видал ли ты деревенскую маску, что зовут кобыла [290]290
  Ругами называли землю, отведенную па содержанке духовенства. – 281.


[Закрыть]?

Афанасий. Знаю, в ней ловят тетеревов. Что же?

Яков. Ну! Если бы в таких масках 1 ООО человек на смотр твой пришли и прошли, можно ли сказать, что ты был им инспектор пли обсерватор?

Афанасий. Кто исправно носит кобылу, можно видеть, но, кто он внутри есть и какой человек, почем знать? Ври далее.

Яков. К чему же далее? Уже видишь, что ты не только мех, но чучело и болвап.

Афанасий. Вот тебе на! За какой грех?

Яков. За тот, что ты, всех виденных тобою в жизни человеков, одну только на них кожу видел и плоть, а плоть есть идол, сиречь видимость; видимость же есть то мертвая крыша, закрывающая внутри истинного оного человека: «Положил во тьму тайну свою», «Се сей стоит за стеною нашею», «Посредп вас стоит, его же не знаете», «Слышь, Израиль! Господь бог твой посредп тебя». Видишь, что и человек твой, и ты с ним – кожаный, дряхлый, мертв, прах, тень… «Каков земной, таковы и…»

Афанасий. Вот он куда выехал!

Яков. Собери не только всех виденных, но всего земного, если можешь и лунного шара людей, свяжи в один сноп, закрой им, будто колосы, головы, смотри на подошвы их тысячу лет, надень очки, прибавь прозорливое стекло, зевай, – ничего не увидишь, кроме соломы оной: «Всякая плоть сено». А я, в похвалу твоей прозорливости, воспою: «Мудрого очи его в голове его, очи же безумных на концах земли».

Афанасий. Что ты, взбесился, что ли? Я людям никогда не заглядывал в подошвы, а око мое сидит в голове моей.

Я к. о в. Что ты пень, что ли? Разве свиное око не в голове ее? Чувствуешь ли, что голова есть болван? Сей болван, как начальною частью есть своего болвана, так у пророков значит невидимую во всякой плоти, господствующую в ней, силу ее и начало. А хвост, подошва, пята есть фигура праха, половы, отрубей, дрожжей, п что только есть грубое, подлое и дебелое во всяком творении, как бурда, брага, сыр, грязь и проч. То же бы значило, когда бы Соломон сказал и так: «Очи безумных на хвостах земли». Когда слышишь сие: «Блюсти будешь его пяту», разумей так: будешь обсерватор наружный, из числа тех «Осягнут, как слепые стену», «Полижут прах, как змеи, ползущие по земле». Враги истпнного человека – «Враги его прах полижут». «Смерть спасет их», поедающих плоды смертной плоти, горькую и гладкую тень гибельной смоковницы, минувших самое дерево райское. «Взалчут на вечер…»