Текст книги "На пороге трона"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)

XLIV

На следующее утро за завтраком, накрытым, как и ужин накануне, на двоих, появился поручик Лобанов, без всякого следа замешательства, которое должно было бы отразиться на его лице, если бы даже накануне его разговоры и поступки были вызваны только влиянием прекрасного ужина и вина. Наоборот, его лицо выражало радостную уверенность, как будто для него было всё ясно и внутри него царило полнейшее спокойствие. От графа Сен-Жермена, одетого уже со всей тщательностью, не укрылось это, и, когда он поднялся навстречу молодому человеку и дружески пожал его руку, на его губах мелькнула довольная улыбка.

   – Подумали ли вы о нашем вчерашнем разговоре? – спросил Лобанов, с аппетитом принявшись за завтрак. – Я, со своей стороны, думал о нём и всё более убеждался, что выполнение идеи, внушённой мне моим участием и дружбой к вам, далеко не невозможно, а, напротив, пожалуй, гораздо легче, чем это могло казаться с первого взгляда.

   – Значит, вы не забыли нашего вчерашнего разговора? – спросил, словно удивляясь, Сен-Жермен. – Содержание которого наполнило у меня часть ночи счастливыми, полными надежд грёзами; сознаюсь, я затем постарался прогнать их, чтобы не испортить необходимых мне спокойствия и хладнокровия. Вы действительно думаете так же, как и вчера?

   – Совсем так же, глубокоуважаемый друг, если я могу так выразиться, – ответил Лобанов, кладя себе на тарелку кусок ростбифа, который сделал бы честь самому лучшему английскому повару, – с тою только разницей, что мысль, казавшуюся мне вчера безумной и невыполнимой, я считаю сегодня не только возможным, но почти совсем обыкновенным делом.

   – Мой юный друг! Всякое дело, предпринимаемое умными и мужественными людьми, выполнимо, если им приходит на помощь та таинственная сила, которую неверующие зовут случаем, а верующие – помощью Небес. Но «легко», – продолжал он, качая головой, – это – нечто иное, и лёгким это дело мне вовсе не кажется. Конечно, часто рушатся лёгкие предприятия, в то время как казавшиеся трудными и неисполнимыми удаются. Венец предприятия, о котором мы думаем, – свобода, это высокое и царское благо; последствием неудачи может быть смерть или, по крайней мере, увеличение и обострение страданий, причиняемых моим заключением. Следовательно, вы видите, что необходимо взвесить все шансы. Кроме того, здесь дело касается не только меня одного; и вам пришлось бы разделить мою судьбу, и, может быть, ваш жребий был бы ещё тяжелее моего. Но вы стоите ещё только у входа в жизнь, полную для вас радостных надежд; ради дружбы, которой вы меня дарите и которая делает меня таким счастливым, вы приносите жертву, и если я принимаю последнюю, то, по крайней мере, хочу быть уверен, что шансы успеха превышают шансы неудачи. Столько же ради себя, сколько и ради вас я не стану предпринимать такое безумное дело, удачному исходу которого я мог бы быть обязан только случаю или особой помощи Небес. Поэтому скажите мне, каким образом думаете вы сделать возможным бегство из этой так сильно охраняемой крепости, с её крепкими, как скала, стенами, с её непроходимыми воротами, чтобы я – умудрённый жизнью, спокойный человек – мог рассмотреть ваш план и взвесить возможность его успеха.

   – Дело очень просто, – ответил Лобанов. – Я уже говорил вам, что на всё время вашего заключения или, по крайней мере, впредь до дальнейших распоряжений мне исключительно и бессменно поручена охрана вашего каземата. Вместе с тем, – продолжал он, ближе наклоняясь к графу, точно боялся, что стены могут услышать его слова, – мне дано ещё дальнейшее приказание, а именно: зорко следить за вами и, главным образом, внимательно наблюдать за тем, действительно ли вы отказываетесь от всякой пищи, а затем подходящими разговорами узнавать ваше настроение и доносить обо всём начальнику тайной канцелярии графу Александру Шувалову.

   – Ага, – сказал Сен-Жермен, – как живо интересуются мной!

   – Очень сильно, очень! – подтвердил Лобанов. – И это доказывает, как серьёзно ваше положение, и всё сильнее делает моё желание бегством избавить вас от грозящей вам опасности. И вот, – продолжал он, – для того чтобы иметь возможность во всякое время делать донесения графу Шувалову, если я нашёл что-либо достопримечательное, у меня есть разрешение во всякое время дня и ночи входить и выходить из крепости, и комендант передал мне такой пропуск, написанный на пергаменте и снабжённый его печатью. Всей страже дан приказ пропускать предъявителя этого пергамента и открывать перед ним все ворота.

   – О, это важно, очень важно! – сказал граф с засиявшими от радости глазами. – Это – большой шанс успеха! А пропуск у вас? – пытливо спросил он.

   – Вот он, – ответил Лобанов, вынимая из мундира восьмиугольный пергамент, посредине которого находилась большая печать с двуглавым орлом, а выше и ниже её помещались нарисованный красной краской андреевский крест.

Острым взором Сен-Жермен стал изучать этот пропуск, который Лобанов держал перед ним, причём граф не делал никаких попыток дотронуться до него.

   – Это хорошо, – сказал он затем, – но это годится для вас, а не для меня.

   – Вот видите ли, – возразил Лобанов, – когда вы меняли свой костюм, я два раза в день заставлял вносить и выносить из крепости тюки; конечно, всё это производилось солдатами, но это всё равно, так как иначе для этой цели я должен был бы взять с собой кого-нибудь из посторонних. Вы закутаетесь в плащ, который я приготовлю вам, возьмёте в руки свёрток и пойдёте за мной. Никто из стражи не затруднится пропустить вас со мной.

   – А солдаты, находящиеся здесь, в передней? – спросил Сен-Жермен.

   – О, что касается их, – со смехом возразил молодой офицер, – то я отправлю их минут на пять во двор; вы за это время спрячетесь в наружном тёмном коридоре, где имеются разные выступы и углубления, а когда люди возвратятся, вы присоединитесь ко мне.

В пылу усердия показать пленнику план бегства возможным и исполнимым молодой офицер, опьянённый поручением, данным ему всесильным начальником тайной канцелярии, совсем упустил из вида, что весь этот план заключал так много всего, что при более внимательном изучении его непременно должен был показаться подозрительным.

Но Сен-Жермен, казалось, ничего не замечал. На его лице не проявлялось ни малейшего следа подозрения или недоверчивости; наоборот, оно выражало только полное удовлетворение сведениями своего нового друга, слушая которого он неоднократно одобрительно кивал головой.

   – Да, да, так хорошо! – живо воскликнул он. – И это должно удаться; за успех девяносто девять шансов против одного! Да, при этих условиях наше предприятие – не безумная попытка; при этих обстоятельствах я могу рискнуть своей и вашей жизнью за свободу. О, мой юный друг! – схватил он обеими руками руку Лобанова. – Я почти готов думать, что Небо в Своём милосердии послало вас мне, так как ваше появление и ваше предложение помочь мне походит на те чудеса, где небесные ангелы открывали двери темниц своим избранникам. Как и чем буду я в состоянии вознаградить вас за такое благодеяние?!

   – Вы обещали, – быстро сказал Лобанов, – сообщить мне тот секрет, благодаря которому вы можете освободить человека от рабских цепей подчинения природе, и один этот дар стоит всякой попытки, тем более что опасность, как вы сами видите, слишком незначительна.

   – Ия сдержу своё обещание! – воскликнул граф, прикладывая руку к груди. – Вы будете единственным человеком, которому станет известна моя тайна, лишь только моя грудь вдохнёт свободный воздух.

Лобанов раздумывал несколько мгновений, потупясь и уставясь взором в одну точку, в то время как граф испытующе наблюдал за ним. Затем он промолвил:

   – Вчера вы выражали подозрение, что я подослан вашими врагами и хочу заманить вас в ловушку.

   – Я ещё раз прошу вас извинить меня, – прервал его граф.

   – О, это не стоит просьбы! – сказал Лобанов. – Я прощаю ваше подозрение, так как понимаю его. Там, где идёт дело о высшем благе на земле – о жизни и свободе, там недоверие или, по крайней мере, подозрительная предосторожность не только уместны, но даже необходимы. И вот, – запинаясь, продолжал он, – я, пожалуй, также нашёл бы естественным и не стал бы упрекать вас, если бы вы для того чтобы сохранить жизнь и добиться свободы, дали такое обещание, сдержать которое вы, может быть, были бы не в состоянии.

   – Не в состоянии сдержать? – спросил граф, и на его лице отразилось скорей напряжённое любопытство, чем недовольство, которое могло бы быть вызвано последними словами молодого человека.

   – Да, – продолжал Лобанов, – я прекрасно вижу, что вы в состоянии обходиться без пищи; но, может быть, это – только какая-нибудь особенность вашей натуры, вызванная каким-либо ранее применённым средством, которым в настоящее время вы уже больше не обладаете или не можете вновь составить его; здесь вы не можете иметь его при себе. Но кто поручится мне, что на свободе вы сможете вновь составить его? Кто поручится мне, что и на мой организм оно будет иметь точно такое же действие? Я повторяю, – как бы извиняясь прибавил он, – что считаю это вполне естественным, что я ни одной минуты не буду сердиться на вас, если вы ради свободы обещаете мне нечто такое, что исполнить вы не были бы в состоянии. Поэтому и я тоже не хотел бы даром рисковать жизнью; я хотел бы убедиться, что награда, предлагаемая вами, действительно существует, что вы в состоянии гарантировать мне её и что ваше средство может в действительности оказать мне такую же услугу, как и вам.

Всякого постороннего наблюдателя снова должно было бы удивить, что молодой человек, который в пылу внезапной горячей симпатии к пленнику с опасностью для жизни старался предоставить ему свободу, в то же самое время с такой боязливой предосторожностью хотел обеспечить себя уверенностью в получении и стоимости награды за свою помощь.

Но Сен-Жермен, казалось, снова не заметил этого явного противоречия.

   – Я уже говорил вам, – совершенно спокойно произнёс он, – что такое средство, как моё, вовсе не надо постоянно носить с собой, в виде какого-либо вещества. До тех пор, пока мне доступен воздух, хотя бы даже и такой, как в этой крепости, моё дыхание имеет ещё силу одному мне известным способом разлагать этот воздух, мне не изменит моя тайна, и мне нечего заботиться о добывании моего средства. Нужно бесконечно малое количество материи, как, например, этот кусочек хлеба, – сказал он, отламывая от лежащего на столе хлеба небольшой кусок, – чтобы усвоить жизненные атомы и сфабриковать маленькую пилюлю, которая в течение нескольких дней в состоянии заменять пищу.

С широко раскрытыми глазами и выражением глубокого изумления на лице слушал его Лобанов. Затем он спросил:

   – И действительно из этого кусочка хлеба здесь, в заключении, вы составите таинственное средство, дающее вам силу воздержаться от пищи, и я мог бы испытать на себе самом силу этого средства?

   – Без сомнения, мой юный друг, – ответил Сен-Жермен, – если вы дадите мне для этого время до вечера.

   – Итак, до вечера! – с сияющими глазами воскликнул молодой офицер. – И если это средство покажет своё действие, в чём я буду иметь возможность убедиться в течение нескольких дней, тогда, мой друг, вы можете быть уверены, что очень скоро будете дышать вольным воздухом у петербургской заставы!

   – Итак, до свидания! – промолвил граф. – Мне нужно время, чтобы приготовить все; я должен сознаться вам, что здесь, в заключении, и я принуждён был приготовлять себе средство, что оно вовсе не действует в течение года, как я сказал вам; для этой цели я уже в первый день своего пребывания здесь спрятал маленький кусочек хлеба, отсутствие которого, конечно, было совсем незаметно. Но, – улыбнулся он, – не оставим нашего хорошего обыкновения... Отдайте людям остатки этих кушаний; это всегда может послужить нам на пользу, раз мы заручимся их благодарностью.

Лобанов позвал солдат, и они, очень довольные, как и вчера, вынесли богатые остатки завтрака.

До обеда Лобанов ещё раз успел побывать в доме начальника тайной канцелярии, чтобы отдать ему отчёт в своих действиях, и получил от графа Шувалова следующее приказание: когда он убедится в действительности средства, которым обладает Сен-Жермен, он во что бы то ни стало должен добыть ещё одну порцию и по возможности узнать секрет составления и добывания этого удивительного снадобья. Граф Александр Шувалов даже дал молодому офицеру полномочие, в случае необходимости, действительно вывести своего пленника из крепости и провести его в указанный им под видом тайного убежища дом. Там Сен-Жермен должен будет открыть свой секрет в награду за помощь в бегстве. Но раньше этого Лобанов должен был убедиться на себе, что средство графа действительно обладает тем чудесным действием, результаты которого наблюдались в постоянном воздержании пленника.

Обед прошёл очень быстро. Сен-Жермен был немногоречив и казался утомлённым. Он заявил своему собеседнику, что ему некогда, что он дорожит каждой минутой, чтобы, как он обещал, ещё до вечера успеть приготовить достаточное количество своего снадобья. Операция производства лекарства, предпринятая Сен-Жерменом в своём одиночестве и составлявшая предмет напряжённого любопытства поручика Лобанова, начальника тайной канцелярии, а также обер-камергера графа Ивана Ивановича Шувалова и графа Разумовского, которым Александр Шувалов сообщил о принятых им мерах, состояла просто в том, что он смочил водой сохранённые им от завтрака кусочки хлеба, осторожно сделал из них мягкое тесто, затем обложил этим тестом одну из пилюль, которую достал из своего ящика, и сделал таким образом небольшой шарик, который своим видом нисколько не отличался от хлебного теста и скоро затвердел на воздухе. Сделав три пилюли и положив их в старательно вытертый стакан, Сен-Жермен открыл потайной ящик в своей постели, достал оттуда кусочек шоколада и свой эликсир и, усевшись в широкое кресло, стал с нетерпением дожидаться ужина.

Вместе с ударом колокола появился Лобанов в сопровождении двух солдат, которые, по обыкновению, стали накрывать на стол. Взором, полным ожидания, Лобанов следил за графом.

– Я всё время работал для вас, – сказал Сен-Жермен, когда солдаты удалились, – моё средство готово. Кусочек хлеба, оставленный здесь вами, напитан тончайшей силой благороднейших газов, которые я добыл из воздуха, так что вы будете в состоянии убедиться в действительности моего секрета. Конечно, это средство, которое я дам вам, не будет действовать с такою силою, не даст вам возможности в течение такого продолжительного времени воздерживаться от пищи, как это должно было бы быть, потому что, будучи заключён в этой тюрьме и не имея вокруг себя чистого воздуха, я не был в состоянии сделать то, что я произвёл бы, если бы находился на горных высотах, на широком просторе морских берегов или в смолистом воздухе могучих лесов; во всяком случае и вы столько времени станете обладать удивляющею вас во мне способностью, что будете в состоянии убедиться в реальности моего снадобья.

   – А где же средство? Где оно? – с горящими взорами спросил Лобанов.

   – Здесь, – ответил Сен-Жермен, принеся стакан с тремя совсем уже затвердевшими хлебными шариками.

   – Вот это? – удивился офицер, словно ожидал увидеть нечто необыкновенное.

   – Материя, конечно, осталась по внешнему виду такой же, – ответил граф, – но тем не менее она наполнена таинственною силой, которую вы скоро почувствуете на себе, как только проглотите эти три шарика. Положите один из них на язык, я наполню для вас бокал этим превосходным шампанским, которым вы запьёте его. Эти три бокала шампанского, служащие для того, чтобы ускорить поглощение материи и соединить с кровью содержащиеся в ней элементы, будут единственной вашей пищей сегодня вечером. Мы оба не дотронемся сегодня до нашего ужина, и тем превосходнее будет ужинать наша стража.

С жадностью, словно это было лакомое блюдо, Лобанов схватил три пилюли и проглотил их одну за другой, залив их тремя полными бокалами шампанского, которые граф с любезною предупредительностью наливал для него.

   – Вот так, – сказал Сен-Жермен молодому офицеру, у которого на лице было такое выражение, точно он предполагал, что сейчас произойдёт нечто особенное. – Мой юный друг, сядьте спокойно здесь и ждите действия моего средства, которое не заставит себя долго ждать, – прибавил он с выражением худо скрытой насмешки.

Лобанов откинул голову и несколько времени сидел без движения, точно внимательно следил за каждым ощущением, которое чувствовал в своём организме.

Сен-Жермен стоял против него и зорко наблюдал за ним; спустя минут десять он заметил, что до того блестящий взор поручика стал тускнеть, а вместе с тем офицер, точно с удивлением, несколько раз провёл рукой по своей голове.

   – Вы чувствуете как бы лёгкое похмелье, не правда ли? – спросил граф.

   – Да, да, какое-то своеобразное, но приятное... очень приятное чувство... – заплетающимся языком ответил Лобанов.

   – Так, так! Это – первые признаки действия; сейчас это пройдёт, лишь только чудесная сила вполне соединится с вашим организмом и разовьёт всю свою мощь.

   – Очень хорошо, очень хорошо! – пролепетал молодой человек, в то время как его глаза всё больше заволакивались туманом. – Лёгкое похмелье... да, да... облака... мягкие пушистые, благоухающие облака опускаются на меня... я едва вижу их... Мне кажется, что я плыву в каком-то безбрежном пространстве.

Всё тише и тише делался его голос, всё туманнее становился его взор; наконец его ресницы сомкнулись, голова опрокинулась на спинку кресла; промелькнуло ещё одно мгновение – и он погрузился в глубокий, крепкий сон, причём его лицо не потеряло своего здорового румянца, а грудь вздымалась правильно и глубоко.

   – Благодарю тебя, моя наука! – воскликнул граф Сен-Жермен, отводя от Лобанова свой блестящий взор. – Если какой-нибудь демон не станет мне поперёк пути, то теперь всё должно удаться. Могучий гриф с огненными крыльями спускается уже сюда, – промолвил он с улыбкой, – чтобы подхватить к себе на спину великого чародея и перенести его через бастионы этой неприступной крепости!

Он подождал ещё немного, затем осторожно приподнял веки спящего и, казалось, остался совсем доволен результатом своего осмотра, так как радостно воскликнул:

   – За работу! Теперь будь со мною, ты, необъяснимая власть счастья! Уже не раз ты помогала мне и не оставишь меня и здесь, среди этих северных варваров.

Он отставил кресло со спавшим в нём Лобановым к камину, в котором развёл лёгкий огонь; затем открыл свой потайной ящик и вынул оттуда футляр с посеребрёнными пилюлями.

   – Они выдержат сильную дозу, – сказал он, – и я должен позаботиться о том, чтобы весь мой план не рухнул из-за их казацких желудков!

Он взял почти весь запас своих пилюль, положил их в стакан и налил воды. Вскоре пилюли начали растворяться; Сен-Жермен помешал серебряной ложечкой, и в стакане образовалось нечто вроде жидкой кашицы. Эту кашицу он разложил по всем блюдам, старательно размешав её с кушаньями, затем оставшиеся пилюли раскидал по бутылкам с красным вином и шампанским, где они сейчас же растаяли. После этого Сен-Жермен твёрдыми шагами подошёл к двери, ведущей в переднюю, открыл её и позвал солдат, приказав им взять себе остатки ужина теми же словами, как это говорил Лобанов.

Солдаты, казалось, сперва было удивились, но, войдя в комнату и увидев перед камином своего сидевшего в кресле офицера, успокоились и с удовольствием последовали приглашению заключённого, так как уже привыкли доедать остатки вкусных яств. Граф указал им также и на две бутылки с вином, и поспешно, с шутками и поклонами солдаты унесли и их.

Граф стал прислушиваться у двери, которую они закрыли за собой; он слышал их громкие, весёлые разговоры, звон посуды. Почти полчаса стоял он без движения, приникнув ухом к тяжёлой двери. Снаружи голоса делались всё тише и тише; наконец, всё замолкло.

Тихо и осторожно Сен-Жермен приоткрыл дверь. Одни из солдат сидели на деревянных табуретах, прислонившись спиною к стене; другие лежали на полу, но все спали так крепко, так глубоко и так спокойно, точно сам Морфей явился к ним и к каждому прикоснулся своей палочкой. Граф снова тихонько прикрыл дверь и вернулся в комнату. Поспешно, но осторожно он снял с офицера его шпагу, кушак, сапоги и мундир; своё платье он снял и в несколько мгновений переоделся в Преображенский мундир. Затем он надвинул шляпу на лоб, взял в руки свечу и подошёл к запылённому, тусклому зеркалу, висевшему около окна.

   – Превосходно! – воскликнул он, взглянув на себя. – Превосходно! Впрочем, стой!.. Какая неосторожность!.. Я совсем упустил это из вида: у несчастного Лобанова маленькая чёрная бородка, а моё лицо совершенно гладко! Может быть, стража не заметит; но всё равно, ничего не надо упускать, часто великие дела рушились из-за пустяков! – Одну минуту он, казалось, раздумывал. – Так как бородка у него чёрная, – сказал он, – то ведь волосы, вероятно, такого же цвета.

Из потайного ящика он вынул свои остальные пакеты, нашёл среди своих инструментов изящные ножницы и затем всё спрятал в карман сюртука. Ножницами он остриг у Лобанова две пряди волос, старательно отчистил их от покрывавшей их пудры и убедился, что в действительности волосы совсем подходили цветом к бороде.

   – Ну, кое-что всё-таки у меня будет настоящее, – улыбнулся Сен-Жермен, – и у стражи будет оправдание, что она приняла меня за поручика Лобанова.

Из отрезанных прядей он сделал два пучка, имевших приблизительно форму бороды, которую носил молодой человек, затем взял немного воска от горевшей на столе свечи и прилепил им в нескольких местах бороду.

   – Ну, – сказал он, ещё раз посмотревшись в зеркало, – я своё дело сделал, остальное предоставим счастью!

Убедившись, что восьмиугольный пергамент, открывающий все ворота крепости, находится в боковом кармане мундира, он бросил наполовину сострадательный, наполовину насмешливый взгляд на покоившегося в кресле перед камином молодого человека и мимо спящих солдат прошёл через переднюю. Гулко раздавались его шаги по широким коридорам. Расставленные на некотором расстоянии друг от друга часовые отдавали ему честь, когда он проходил мимо них.

Сен-Жермен знал, что его помещение находилось в первом этаже, и помнил, что прошёл только один коридор, когда его вели сюда. Поэтому он, никуда не поворачивая, шёл всё прямо и скоро очутился у выхода, охраняемого усиленным караулом. Здесь он с безразличным и в то же время повелительным видом предъявил свой пропуск с большой печатью и андреевским крестом. Солдаты внимательно осмотрели его, а один из них открыл затем тяжёлую дверь, в то время как другой спокойно стоял, отдавая честь.

Граф вышел на двор; над его головой сияли звёзды; прямо против себя он узнал большие ворота, через которые его ввели в крепость. У этих ворот также стоял усиленный караул, а невдалеке находилась гауптвахта. Спокойно и уверенно, быстрыми шагами, граф прошёл через двор. И перед караулом у наружных ворот пропуск произвёл своё действие. Один из солдат повернул в замке громадный ключ, отодвинул задвижку, и в следующее мгновение граф находился уже перед крепостью и слышал, как за ним снова захлопнулась дверь.

Оставалось ещё переехать через Неву. Сен-Жермен спустился к берегу. Здесь стояла наготове лодка с безмолвными гребцами, и он сел в одну из них. Его талисман при этом был ему не нужен: при виде офицерского мундира гребцы немедленно взялись за вёсла. Лодка стрелой перелетела широкое русло реки, и вскоре граф вышел на противоположный берег, где тянулся Невский проспект со своими дворцами, домами и лавками. Одну минуту Сен-Жермен постоял на берегу и взглянул на остров, где высилась могучая крепость с её Петропавловским собором, отчётливо вырисовывавшимся на ночном небе. Затем он повернулся к широкой улице, ещё полной оживления.

Он боялся лишь встретиться с офицером того же полка, форма которого была надета на нём, и быть узнанным или не узнанным им. Он внимательно осматривался по сторонам, но нигде не заметил опасной формы. В то же время ему хотелось узнать, где он находится. Затем он быстро перешёл на другую сторону проспекта, вошёл в тень домов и скоро достиг Фонтанки. Здесь Сен-Жермен также сперва внимательно осматривался кругом; но и здесь счастье благоприятствовало ему, так как Преображенские офицеры почти все без исключения в такое время находились в гостях, а ему приходилось опасаться только единственно встречи с ними, так как встречные мещане и солдаты почтительно уступали ему дорогу. Он внимательно разглядывал дома на набережной, где в то время помещались наиболее аристократические магазины французских и английских коммерсантов.

Пройдя немного, граф Сен-Жермен увидел ярко освещённый магазин, над входом которого красовалась написанная золотыми буквами фамилия его владельца: «Эдмон Андре». В окно Сен-Жермен разглядел ювелирный магазин. За прилавком стоял просто, но очень чисто одетый господин, с тонкими и умными чертами лица, а рядом с ним – молодой приказчик. Звезда, сиявшая Сен-Жермену во всё время его бегства, не померкла и здесь: в магазине никого не было.

Граф открыл дверь и быстро вошёл в магазин.

При виде офицера в форме аристократического полка, где служили самые выдающиеся представители русской знати, хозяин почтительно поклонился и спросил, что ему угодно. Лёгким наклонением головы ответив на его приветствие, Сен-Жермен внимательным взором окинул разложенные на прилавке драгоценности и затем самым безразличным тоном спросил по-французски:

   – Вы привезли своего помощника из Франции, мосье Андре?

   – Нет, – ответил немного удивлённый таким вопросом Андре, – это – молодой русский, который мне необходим для покупателей, не говорящих по-французски, так как ко мне в магазин часто заходят богатые мещане и крестьяне, а среди них имеются хорошие покупатели, заказывающие драгоценные камни и разные украшения для своих икон.

   – Следовательно, он не понимает по-французски? – спросил Сен-Жермен.

   – Ни одного слова, – ответил торговец, всё более поражаясь этим разговором, не касавшимся интересовавшего его предмета.

В следующее мгновение граф Сен-Жермен приложил руку к левой стороне груди, так что большой палец образовал прямой угол с остальными, а затем обратился к торговцу, который, казалось, при виде этого знака поразился ещё более и, как бы давая понять, что знак понят им, слегка наклонил голову.

   – Тогда отправьте его куда-нибудь, мне надо поговорить с вами! – произнёс Сен-Жермен.

Андре поставил перед графом один из ящиков, как будто во время их разговора дело шло о покупке, затем что-то сказал по-русски приказчику, и молодой человек сейчас же, надев шляпу, вышел из магазина.

   – Я крайне изумлён, милостивый государь, – сказал хозяин, когда они остались одни, – тем, что в офицере вашего полка вижу члена ордена вольных каменщиков.

   – Я – не то, чем я кажусь, – быстро заговорил Сен-Жермен, – мои жизнь и свобода зависят от того, чтобы я как можно скорее снял эту форму и до бегства из этой страны нашёл какое-нибудь скрытое и верное убежище. Я требую его у вас в доме. Вы ничем не рискуете; никто не преследует меня, а если я сейчас найду верный приют, то исчезну как птица, скрывающаяся в лесу.

Торговец испуганно смотрел на него, точно опасаясь поставленного ему требования.

Между тем Сен-Жермен особым образом поднял руку и на груди и на лбу сотворил знамение креста, а вместе с тем, как бы отвечая на испуганное выражение его лица строго произнёс:

   – Я говорю, что здесь нет никакой опасности, но если бы даже таковая и была, то вам должно быть известно, что законы ордена безусловно обязывают вас оказывать помощь каждому брату. Если бы вы забыли эту свою обязанность, то немедленно прекратилась бы и та таинственная, но могучая и верная, во всякое время необходимая защита, которую вам оказывает орден здесь на чужбине.

Едва хозяин увидел знамение креста, сделанное графом, как покорно скрестил руки на груди и почтительно склонился до самого прилавка.

   – Какая честь выпала моему дому! – воскликнул он. – Один из досточтимых великих мастеров великого Востока переступил мой порог! Не думайте, что я забыл свои обязанности; располагайте мной и моим домом, всё моё имущество и моя жизнь к вашим услугам!

   – Тогда уведите меня отсюда в какой-нибудь скрытый уголок, куда вы никому не разрешаете доступа. Имеется у вас такой в доме?

   – О, да, – ответил Андре, – это – комната, где я храню деньги и ценные бумаги и куда я каждый вечер уношу свои самые драгоценные вещи. Ключ от неё только у меня, и никто не смеет туда входить. Я сейчас отведу вас туда; затем позвольте мне вернуться в магазин, пока не возвратился мой приказчик.

   – Хорошо, – сказал граф Сен-Жермен, – идём скорее!

Купец вывел его через заднюю дверь магазина, и они поднялись вверх по тёмной боковой лестнице, купец открыл имевшимся при нём ключом обитую железом тяжёлую дверь и вошёл в довольно обширную комнату, в которой ничего не было, кроме нескольких шкафов, двух-трёх стульев и стоявшего посредине стола.

   – Прекрасно, – осматриваясь вокруг, сказал граф, – этого совершенно достаточно.

   – Но в комнате нет ни кровати, ни каких-либо удобств, – проговорил Андре.

   – Мне нужно немного, – возразил граф, – вы легко будете в состоянии незаметно принести сюда две-три подушки, которых мне будет достаточно для ночлега, затем немного вина, хлеба и холодной рыбы. Моё пребывание здесь будет продолжаться только до тех пор, пока не прекратятся полицейские розыски, которые, вероятно, начнутся завтра, и пока я не найду какой-нибудь возможности беспрепятственно уехать из России. Теперь ступайте вниз, в магазин, а когда вернётся ваш приказчик, то незаметно принесите всё, чтобы развести в камине огонь и сжечь в нём этот мундир. Затем вы дадите мне какое-нибудь своё платье. Я снова заверяю вас, что для вас нет никакой опасности.

Купец спустился к себе в магазин.

Через несколько времени возвратился приказчик; хозяин, очень довольный, рассказал ему, что офицер, которого он видел, купил браслет с жемчугом; затем он взял ящик с драгоценностями и, как делал всегда, понёс его в свою кладовую. Он ещё не раз ходил и возвращался туда и обратно, что происходило обыкновенно каждый вечер, а когда он после этого, закрыв магазин, появился за ужином в кругу своей семьи, никто во всём доме не имел ни малейшего понятия о том, что в потайной комнате, куда никто никогда не входил, кроме хозяина, и которую тщательно убирали лишь раз в месяц под его надзором, находился никому не известный гость.