Текст книги "На пороге трона"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 46 страниц)

XXI

Не успела великая княгиня Екатерина Алексеевна возвратиться к себе в Ораниенбаум, как ей доложили о том, что её желает видеть государственный канцлер. Великая княгиня приняла его, можно сказать, с почтительным радушием и сердечностью, которые оказывала всегда первому министру государства. На её лице не было и следа неприятного столкновения с императрицей, и тому, кто сумел бы проникнуть в сокровенные помыслы этих двоих людей, стоявших лицом к лицу, было бы, конечно, трудно решить, кто из них наделён большим мастерством по части притворства: эта ли красивая, улыбавшаяся женщина, которая казалась вполне безобидной и держала себя так непринуждённо, точно принимала посещение доброго друга, хотя была убеждена, что государственный канцлер явился к ней не иначе как с определённою целью, или же этот не менее весело и непринуждённо улыбавшийся старик, который старался придать своим зорким, хитрым глазам выражение почти отеческого участия, когда подносил к губам руку великой княгини. Недолго пришлось Екатерине Алексеевне ломать голову над вопросом, что именно привело к ней канцлера. Бестужев опустился на диван, к которому подвела его великая княгиня, и, удерживая и внимательно рассматривая её руку, заговорил:

   – Как прекрасна эта рука! Как изящна и нежна она и вместе с тем какое у неё крепкое сложение, какая твёрдость! Она прямо создана природой, чтобы держать скипетр и охватывать даже рукоятку меча. Такой руке, должно быть, непременно предназначено взять со временем бразды правления великого государства!

   – Вы, кажется, пришли, – улыбаясь, сказала Екатерина Алексеевна, причём ни одна чёрточка в её лице не выдавала напряжения, с каким она прислушивалась к словам государственного канцлера, – вы, кажется, пришли говорить мне комплименты, от которых действительно давно отучил меня двор моей всемилостивейшей тётушки и которые, пожалуй, может безнаказанно позволить себе только испытанный и незаменимый советчик императрицы?

   – Такой женщине, как вы, ваше императорское высочество, не говорят комплиментов, – возразил граф Бестужев. – Я высказываю только то, что думаю. Я немного занимался хиромантией и если вижу на этой нежной руке будущее великой монархини, то мне, конечно, легко сделать это предсказание, так как я знаю все свойства ума, который некогда будет направлять эту руку, чтобы она властно и повелительно простиралась над народами.

   – Оставим будущее, – сказала Екатерина Алексеевна, – мне менее всех подобает дерзкое желание приподнять его завесу, и чем блестящее картины, которые я могла бы увидеть там, тем безотраднее, – прибавила она со вздохом, – должно показаться мне печальное и одинокое настоящее.

   – Лишь мелкие умы живут в настоящем, – возразил граф Бестужев, – потому что настоящее пролетает мимо, как быстро увядающий лист, гонимый ветром, а ум, подобный вашему, живёт будущим и созидает для будущего основы грядущего могущества.

Екатерина Алексеевна не возразила ничего, но в её светлом взоре ясно читался вопрос относительно значения слов государственного канцлера.

   – Итак, когда я, – продолжал граф Бестужев, – заглядываю в блестящее будущее, лучи которого играют пред моими глазами вокруг чела вашего императорского высочества, то мне приходит невольное желание, чтобы эта прекрасная рука, которая должна раздавать лишь цветы сладостного счастья и которая имеет право снова протягиваться за прелестнейшими цветами юности до тех пор, пока со временем будет пожинать лавры неувядаемой славы, – не оцарапалась о цветочные шипы, рискуя сделаться непригодной для великих задач будущего.

   – Я готова подумать, – заметила великая княгиня, – что наряду с хиромантией вы изучали и поэтов Востока, потому что говорите со мною образными загадками; однако я не в силах понять их, несмотря на свой ум, о котором вы отзываетесь так лестно.

   – Для вашего императорского высочества не существует неразрешимой загадки, – ответил Бестужев. – Вы умеете – что доступно лишь немногим женщинам – отделять сердечную игру от серьёзной стороны жизни; вы знаете также, что тот, кто хочет господствовать над людьми, лишь тогда может позволить себе развлечение лёгкой любовной забавой, когда эта забава не угрожает отразиться роковым и опасным образом на серьёзной стороне жизни.

   – Я знаю это, – серьёзно проговорила Екатерина Алексеевна, – и доказала, что я это знаю; никогда моё сердце не соблазнит меня закрыть себе путь, могущий вести меня к той будущности, которую вы, – иронически-насмешливо прибавила она, – предугадываете для меня по хиромантии.

   – Сердце может ошибаться, – возразил граф Бестужев, – это самый глупый орган, и его порывы могут затемнить даже такой ясный кругозор, как у вашего высочества... Есть люди, – продолжал он, также принимая более серьёзный тон, – которым, по-видимому, свойственны безмятежные забавы и которые тем не менее приносят опасность, которые тем не менее могут явиться препятствием на пути к великой, блестящей будущности, и женщина, как вы, ваше высочество, должна избегать таких людей так же, как розы, издающие столь приятный аромат, но окружённые острыми, опасными шипами... К чему? Ведь есть так много цветов, которые можно срывать, не подвергая опасности вашей нежной руки.

   – Говорите яснее, – строгим и резким тоном произнесла Екатерина Алексеевна, – мы оба слишком хорошо знаем цену времени, чтобы заниматься загадками и притчами.

   – Я сейчас от императрицы, – сообщил граф Бестужев, – и её величество оказала мне честь говорить со мною относительно ораниенбаумского двора.

   – Очень милостиво со стороны её величества, – с горечью возразила Екатерина Алексеевна, – обитатели Ораниенбаума давно уже не имели повода радоваться подобному вниманию... И я тоже недавно приехала от государыни, – продолжала она, – и мне также она сделала одно замечание относительно нашего двора, который, впрочем, едва ли и можно называть двором... Я почти склонна думать, что это замечание императрицы связано с тою загадкою, которую задали мне вы.

   – Для вашего высочества не может быть безразличным, – ответил граф Бестужев, – каким обществом окружён наследник престола в тот самый момент, когда Россия готова решительно вмешаться в европейскую политику, и если императрица замечает, что среди окружающих великого князя находятся иностранцы, причём такие, на которых лежит подозрение, что они состоят в тесной связи с противниками России, то её величество в полном праве желать, чтобы вы, ваше императорское высочество, способствовали устранению этих элементов... Это – предосторожность, требуемая благоразумием, и пусть это будет стоить мимолётной сердечной привязанности, но вы, ваше императорское высочество, должны принести эту жертву, вознаграждение за которую найти совсем не трудно.

Екатерина Алексеевна гордо выпрямилась.

   – Вы говорите относительно графа Понятовского? – холодно и надменно спросила она.

Бестужев молча склонил голову.

   – В таком случае, – воскликнула великая княгиня с воспламенившимся взором, – говорю вам, что ваши слова напрасны... Я не стану советовать великому князю удалить графа... Я буду... слышите, всеми силами я буду противодействовать этому удалению... На этот раз я не пожертвую цветами, аромат которых делает меня счастливою... с отвагой разъярённой львицы я буду отстаивать права своего сердца от императрицы и – что может быть ещё более – от вас, граф Бестужев!.. Пусть я ничего не значу при этом дворе, пусть я буду ничтожнейшим существом в России, берегитесь: и слабый враг может стать опасным, когда его приводят в отчаяние!.. Вы считаете меня сильной духом и смелой, как вы сами сказали мне это... Отлично, я соберу все силы своего духа и воли, чтобы защитить единственного друга, который есть у меня!

   – Единственного? – повторил граф Бестужев. – Вы не правы в отношении меня, ваше императорское высочество... К чему же такая горячность?.. Неужели для такой женщины, как вы, ваше высочество, может иметь такое значение сердечная игра?

   – А если, наконец, я желаю, – с возрастающим волнением воскликнула Екатерина Алексеевна, – чтобы мне предоставили эту игру!.. Если это и игра, то я требую в ней, по крайней мере, свободы во имя прав своего сердца!.. Послушайте, граф Бестужев, – продолжала она, и её голос принял жёсткое выражение, а глаза заблестели почти дикою энергией, – я была готова пожертвовать всеми жизненными благами ради того священнейшего чувства, которым может быть полно сердце женщины; я была готова посвятить все свои жизненные силы долгу, больше и выше которого нет на земле... Я просила государыню... я в ногах у неё умоляла её отдать мне моего сына, и она... отказала мне в этом!.. Пусть будет так... Я отказываю в той жертве, которой требуют от меня! Скажите это государыне, если хотите... пусть она употребит всё могущество, находящееся к её услугам, приложите и вы сами все свои хитрость и упрямство, в которых вас не превзойдёт никто на свете, – я всё же буду сопротивляться вам, и если вы насильно удалите графа, то я последую за ним!.. Я истомилась, влача это жалкое, пустое, одинокое существование, и если мне нужно сохранить силы в ожидании той будущности, о которой вы говорили мне, то не касайтесь же грубою рукой прав моего сердца.

Граф Бестужев молчал и смотрел на эту дважды прекрасную в её пылком волнении женщину испытующим взором врача, видящего перед собою больного и измышляющего средство, которое ослабило бы пароксизм лихорадки.

Между тем как они молча не спускали взоров друг с друга, дверь отворилась и с весёлою улыбкой на губах, сияя красотой и молодостью, вошёл граф Понятовский. Он остановился на пороге и, увидев канцлера, намеревался с глубоким поклоном в сторону великой княгини повернуть обратно.

   – Стойте! – воскликнула Екатерина Алексеевна. – Останьтесь, граф Понятовский!.. Мы говорим о вас, и вы вправе присутствовать при нашем разговоре.

Понятовский приблизился. Он испуганным взором смотрел на крайне возбуждённое лицо великой княгини.

   – Прошу вас, ваше императорское высочество, – сказал Бестужев, – остановитесь... подумайте...

   – Мне не о чем думать, – воскликнула Екатерина Алексеевна, – я уже сказала вам, что буду защищаться, когда на меня станут нападать, и я сдержу своё слово.

   – А кто нападает на вас, ваше императорское высочество? – воскликнул граф Понятовский, с угрожающим блеском в глазах подходя к великой княгине, между тем как Бестужев, вздыхая и пожимая плечами, переводил свой взор с одной на другого.

   – На меня нападают, – воскликнула Екатерина Алексеевна, – намереваясь похитить у меня моего друга... Вас, граф Понятовский, хотят прогнать отсюда и от меня требуют, чтобы я пожертвовала вами, так как считают преступлением, когда моё сердце бьётся лично для меня!.. Если вы хотите оставить меня, – продолжала она, – если вы хотите уступить угрозам, ступайте... вы свободны... Но если вы желаете сохранить верность дружбе, в которой вы клялись мне, то пусть наши враги увидят, что в состоянии сделать слабая женщина, приведённая в отчаяние.

Граф Понятовский опустился пред великою княгиней на колени и стал целовать её руки, протянутые ему ею, причём она взглянула на Бестужева вызывающе упрямым взором; последний отвернулся и лишь, вздыхая, покачивал головою.

Граф Понятовский поднялся с коленей.

   – Дело идёт о моей особе, ваше императорское высочество, – начал он со спокойной уверенностью в голосе, – и, как ни безгранично блаженно счастье, которым наполнило меня милостивое участие высокой повелительницы, тем не менее я считаю своею обязанностью лично вступиться за себя и выслушать, в чём меня упрекают и чего требуют от меня... поэтому прошу ваше императорское высочество предоставить мне самому вести свои дела и разрешить мне, несмотря на ваше присутствие, переговорить с господином канцлером.

Бестужев удивлённо взглянул на почти иронически насмешливое лицо Понятовского.

   – Вы хотите оставить меня? – воскликнула Екатерина Алексеевна.

   – Лишь вместе с жизнью, – горячо ответил граф Понятовский. – Я всё же убеждён, – продолжал он, – что мне удастся убедить его сиятельство в моей невинности и обратить его в моего защитника... Прошу вас, ваше императорское высочество, извинить, что мне приходится удалиться с господином канцлером, если его сиятельство намерен удостоить меня чести поговорить со мною.

   – Хорошо, – вымолвила Екатерина Алексеевна, – всё-таки вам не нужно уходить... он в состоянии перехитрить вас... убедить возвратиться на родину... Оставайтесь здесь, господа, оставайтесь одни, но я возвращусь и потребую во всём отчёта... Будьте уверены, граф Бестужев, что я не позволю ни запугать, ни перехитрить себя.

С этими словами великая княгиня удалилась. Канцлер и граф Понятовский остались одни.

Граф Бестужев в небрежно-удобной позе опустился на диван; с важным видом своего превосходства он обвёл стоявшего перед ним графа взором и, вертя между пальцев свою золотую табакерку, сказал:

   – Поздравляю вас, граф... По-видимому, вы отлично умеете приобретать расположение дам... Это свидетельствует об уме, так как одна прекрасная внешность, которою природа щедро наделила вас, способна привлекать лишь мимолётно, но никогда не оковывает цепями.

   – Ваше сиятельство, – невольно краснея, воскликнул Понятовский, – я принуждён просить вас...

   – Постойте, постойте! – прервал его Бестужев. – Позвольте мне спокойно продолжать, так как в моём возрасте на такие вещи смотрят совершенно хладнокровно... Итак, я не могу сомневаться в вашем уме, – продолжал он, – и вы поймёте, что в любовных историях, в которых бывает замешана женщина высочайшего положения, поступают совершенно иначе, чем тогда, когда вопрос идёт о простой субретке или даже о придворной даме... Вы поймёте, что было бы безумием и вовсе не по-рыцарски, если бы вы злоупотребили расположением великой княгини и пытались воспротивиться воле государыни, так как её императорское величество повелела вам удалиться отсюда... Вы бессильны против воли государыни, и вы поступите не по-рыцарски, вовлекая в эти неудобные затруднения такую даму, как великая княгиня... Мне кажется, что долг всякого рыцаря отступать в таких случаях.

   – Вы, ваше сиятельство, совершенно правы, – ответил Понятовский, – и я ни на мгновение не колебался бы пожертвовать своею особою, чтобы оградить её императорское величество от всякого конфликта с её императорским высочеством, если бы не надеялся приобрести столь же могущественного, сколь и проницательного союзника, который найдёт путь к тому, чтобы изменить волю императрицы и побудить её взять обратно повеление, столь жестоко задевающее меня.

   – И в ком вы думаете найти такого союзника? – спросил граф Бестужев. – Я совершенно откровенно говорю с вами! Это не я побудил государыню отдать повеление об удалении вас... Ведь тут действовали против вас другие силы, и едва ли вы найдёте человека, который мог бы с успехом бороться против этих сил.

   – Есть один лишь человек, который в России может всё, – ответил Понятовский, – и он поможет мне побороть все происки противников.

   – Мне было бы очень интересно узнать такого человека, – насмешливо произнёс граф Бестужев.

   – Вы, ваше сиятельство, согласитесь со мною, – с улыбкой ответил граф Понятовский, – если я скажу вам, что моим союзником будет граф Алексей Петрович Бестужев, великий канцлер Российской империи.

   – Сильно сказано! – заметил граф Бестужев, причём, громко смеясь, погрузил свои длинные, худощавые указательные пальцы в табакерку и поднёс их к носу. – Вы ждёте, что я буду защитником каприза, который может повлечь за собою больше осложнений, чем он стоит того?.. Всё же я должен сказать вам, что это – дело серьёзное, и потому прошу вас подавить в себе склонность к шутливости, которая могла бы быть более уместна в другое время и при других обстоятельствах... Верьте мне, для вас не остаётся ничего другого, как поскорее и без шума уехать, если вы только не хотите навлечь на себя и, что ещё печальнее и непростительнее, на великую княгиню гнев императрицы.

   – Я никогда не позволю себе шуток при таких серьёзных обстоятельствах и в отношении такого человека, как вы, ваше сиятельство, – возразил граф Понятовский, – я говорил совершенно серьёзно и уверен в том, что вы, ваше сиятельство, будете искать и найдёте путь, чтобы сделать возможным для меня, с согласия императрицы, пребывание при этом дворе.

   – Мне интересно было бы узнать причину, которая должна побудить меня сделать то, что вы от меня ожидаете... – сказал Бестужев, изумлённый доверием графа Понятовского, – предположим даже, что это в моей власти.

   – Во власти вашего сиятельства всё, что вы хотите, а причина оказать кому-либо услугу всегда заключается, кроме личной дружбы, которую едва ли я могу иметь смелость предположить со стороны вашего сиятельства, в обещании или, в свою очередь, услужить когда-либо, или прекратить неприязненные действия.

Граф Понятовский говорил очень резко и определённо. Взор его обычно нежных глаз стал угрожающим и вызывающим.

Бестужев насторожился.

   – Продолжайте, граф, – сказал он, – мне кажется, что наша беседа будет много серьёзнее, чем я предполагал... Итак, какую же взаимную услугу вы могли бы обещать мне? – продолжал он, окидывая красивого и элегантного молодого человека насмешливым взором. – Какие неприязненные действия могли бы вы прекратить, чтобы приобрести во мне пособника роману, который в действительности был бы для меня совершенно безразличен, если бы не необъяснимое упрямство великой княгини?

   – Будущее, может быть, покажет услугу, которую я мог бы оказать вашему сиятельству, – ответил граф Понятовский.

   – Дело идёт о настоящем, – прервал его Бестужев.

   – Итак, – продолжал граф Понятовский, – будем говорить о том, что, как я предполагаю, могло бы неприятно воздействовать на вас, ваше сиятельство, и что, вне всякого сомнения, произошло бы тотчас же после того, как я был бы принуждён покинуть Россию, то есть тотчас же, как мне не удастся, – прибавил он, – увидеть в вас своего защитника.

   – Дальше... дальше! – нетерпеливо произнёс граф Бестужев.

   – Я вынужден подвергнуть ваше терпение небольшому испытанию, – продолжал граф Понятовский, – причём начну с одного события, от которого нас отделяет уже кое-какой промежуток времени... В Дрездене проживал, как, без сомнения, припомните вы, ваше сиятельство, господин Кастерас, человек большого ума; он, благодаря своей острой наблюдательности, благодаря своим связям при всех дворах и в особенности в известных кругах при русском дворе, встал на пути графу Брюлю, а также одному большому государственному мужу, первому министру одной великой державы.

Бестужев побледнел. Его взор неуверенно скользил по полу. В уголках его губ трепетала принуждённая улыбка.

   – Видите ли, – продолжал граф Понятовский, – уже кардинал Ришелье считал за правило, что врагов и неудобных лиц должно или привлекать на свою сторону, или уничтожать... Само собою разумеется, что это правило было принято и государственными мужами позднейших времён. А так как господина Кастераса нельзя было привлечь к себе, то тот министр, о котором я только что говорил, решил уничтожить его. Поэтому он написал графу Брюлю пространное письмо, причём указал ему на правила великого кардинала и в то же время обозначил путь, на котором можно было посредством небольшого, безвредного порошка убрать неудобного противника с дороги... Совет упал на добрую почву, и ему последовали – Кастерас исчез с лица земли, на которой он стоял на пути графа Брюля и того высокого и могущественного советчика... Как и должно быть в таких случаях, это происшествие покрыто глубочайшей тайной и его участнику, без сомнения, было бы в высшей степени неприятно, если бы когда-нибудь покров с той тайны был приподнят, так как подобные вещи творят, но не совсем-то охотно допускают упрекнуть себя в них... Если я буду принуждён покинуть Россию, если мне не удастся приобрести дружеского защитника в лице вашего сиятельства, то я обращу внимание всего света на упомянутое происшествие, чтобы, если я не в состоянии более защищаться, мстить моим врагам, к которым я, к своему величайшему сожалению, вынужден буду причислить и вас.

Граф Бестужев снова овладел собою. Он откинулся на спинку дивана и с выражением безразличного спокойствия проговорил:

   – Недостаточно рассказывать подобные истории, которые ведь легко могут явиться плодом фантазии в ничем не занятой голове; приходится также и доказать их.

   – Нет ничего легче этого, – воскликнул граф Понятовский, – то письмо, о котором я говорил...

   – Подобные письма, – прервал его Бестужев, фиксируя своего собеседника взором, – если их вообще пишут, всегда уничтожаются.

   – Они должны быть уничтожаемы, – продолжал граф Понятовский, – и я не сомневаюсь, что вы, ваше сиятельство, в подобном случае соблюли бы такую предосторожность... Но вы припомните, что граф Брюль насколько умён, настолько и легкомыслен... А может быть, он хотел обезопасить себя, так как ведь может случиться, что прежние друзья сделаются врагами... Словом, то письмо не уничтожено, и, когда король Фридрих осаждал Дрезден, он нашёл в архивах тот роковой документ.

   – Этого не может быть! – воскликнул граф Бестужев, совершенно забывая всякую сдержанность. – И то письмо?..

   – Находится в надёжном месте, – сказал граф Понятовский, – так что каждое мгновение оно может быть опубликовано и сообщено в оригинале представителям европейских кабинетов... Но, чтобы вы, ваше сиятельство, не сомневались в моих словах, – продолжал он, – прошу вас бросить взгляд на эту копию.

Граф вынул из нагрудного кармана бумагу и передал её канцлеру.

Последний быстро пробежал взором её содержание и затем под влиянием внезапного взрыва живого негодования разорвал её.

   – Теперь вы видите, что я не безоружен, – спокойно произнёс Понятовский, – и я прошу вас ещё раз оказать мне своё покровительство и содействие и сделать для меня возможным дальнейшее пребывание при этом дворе.

Граф Бестужев поднялся с дивана и в глубоком размышлении стал ходить взад и вперёд по комнате, причём даже не опирался на палку, как всегда делал это.

   – Это невозможно, – сказал он, между тем как его лицо не носило и следа прежней холодной и важной снисходительности. – Это невозможно... государыня вполне определённо выразила своё повеление... Что мне сказать ей?.. Всё же подождите, – вдруг, останавливаясь, проговорил он со злорадно хитрой усмешкой, – граф Брюль, который легкомыслен, как балетная танцовщица, допустил непростительную неосторожность... Он должен позаботиться о том, чтобы она осталась без последствий... Это было бы неслыханным скандалом! – Канцлер молча размышлял несколько мгновений. – Есть одно средство, – сказал он затем, с благосклонною улыбкою глядя на графа. – Императрица не может удалить из России посла союзной державы, она не может питать подозрения к представителю кабинета, стоящего на стороне России... Вам необходимо покинуть Россию... в настоящую минуту невозможно противиться повелению императрицы... Но вам предстоит вскоре вернуться обратно... я надеюсь, её императорское высочество будет очень довольна, когда граф Станислав Понятовский, которого она почтила своим милостивым расположением, появится при Петербургском дворе в качестве посла его величества короля польско-саксонского.

Лицо графа Понятовского осветилось гордой радостью. Но он недоверчиво покачал головою:

   – Это было бы таким счастьем, о котором я не осмеливаюсь и мечтать, – воскликнул он. – В моём возрасте... Нет, это невозможно.

   – «Невозможно» – этого слова граф Брюль не знает, если только пожелает чего-либо, – возразил Бестужев, – а он должен сделать это, чтобы загладить своё непростительное легкомыслие. Поздравляю вас, – продолжал он, с доброжелательной миной подавая графу руку, – вскоре я буду иметь удовольствие представить вас императрице при вашем вступлении в ваши новые обязанности.

Граф Понятовский подавил в себе радость по поводу этого непредвиденного оборота дел и сказал:

   – И тогда я тем более буду иметь возможность заверить вас, ваше сиятельство, как сильно желает также и король прусский быть вашим личным другом и, несмотря на войну с Россией, о которой сильно сожалеет, постоянно выказывать вам своё милостивое расположение.

Граф Бестужев окинул его испытующим взором.

   – До сих пор я испытал со стороны его величества короля прусского мало дружелюбия, – сказал он. – И король английский был мне другом, – с глубоким вздохом продолжал он, – но непреложный ход политики разрывает все связи.

   – Король прусский, – возразил граф Понятовский, – умеет различать между личностью такого великого и высокоумного государственного мужа, как вы, ваше сиятельство, и обязанностями слуги своей государыни, которая, к сожалению, восстановлена против короля и присоединилась к его противникам. Король не преминет дать вам доказательства своего расположения и не воздержится от этих доказательств из-за перемены во внешней русской политике, как сделал это король английский... – Затем он, смеясь, прибавил: – Ведь всегда можно сделать так, чтобы армии стояли друг против друга в бранном поле и чтобы вместе с тем взаимные отношения обоих государств, которые созданы лишь для дружбы друг с другом и которые рано или поздно, без сомнения, возвратятся к этой дружбе, вовсе не были непоправимо порваны кровавыми событиями.

Бестужев с искренним изумлением взглянул на графа Понятовского, а затем произнёс:

   – Я был прав, предполагая в вас много ума, так как вы были в состоянии внушить живейшее участие к вам такой женщине, как великая княгиня... Но теперь я вижу, что слишком низко ценил вас.

   – Итак, мы поняли друг друга, – ответил граф Понятовский, – я не ошибся в надежде найти в лице вашего сиятельства друга и союзника, а вы можете во всякое время рассчитывать на мою готовность со своей стороны исполнить всякое приказание, которое вы отдадите мне.

Бестужев скорее с дружелюбным, чем со снисходительным выражением лица подал ему руку и некоторое время стоял рука об руку с этим молодым человеком, без обиняков высказавшим себя усердным сторонником короля прусского, с которым Россия вела войну; и его-то канцлер готовился представить петербургскому двору в качестве посла государства, союзного его императрице и не менее враждебного Пруссии.

Оба эти человека – старый, лукавый, непроницаемый дипломат и молодой, цветущий, весёлый и жизнерадостный кавалер – объединили в этом рукопожатии, которым они обменялись, сокровеннейшие нити политической интриги, взволновавшей тогда всю Европу.

Они стояли всё ещё друг против друга, когда в комнату снова быстро вошла Екатерина Алексеевна. При виде этой группы, которую она никак не ожидала видеть, великая княгиня изумлённо остановилась.

Бестужев, не выпуская руки Понятовского, повёл его навстречу великой княгине.

   – Этот молодой человек, – проговорил он с непринуждённой улыбкой, – обладает даром убеждения, которому я не был в состоянии противостоять... Я обещал ему насколько возможно содействовать его возвращению.

   – Его возвращению? – с изумлением и недоверием спросила Екатерина Алексеевна. – Следовательно, он всё же должен покинуть нас? А когда его здесь не будет, каким образом станет возможно устроить его возвращение?.. Это ещё тяжелее, чем изменить волю государыни.

   – Это необходимо, ваше императорское высочество! – сказал граф Бестужев. – Её величество, быть может, и забудет о том, что повелела, но есть люди, которые напомнят ей об этом... Позвольте теперь графу уехать и улечься буре, разразившейся над ним, а когда вы будете принимать его здесь в качестве посла его величества короля польского, то немного подумайте о старике Бестужеве и убедитесь, что он – самый верный и преданный друг ваш, – прибавил он с выражением добродушного упрёка.

   – В качестве посла короля польского? – с ещё большим изумлением воскликнула Екатерина Алексеевна. – Я не понимаю этого... А если этого тем не менее не случится?.. Если вы, Алексей Петрович, не сдержите слова? – с мрачным взором прибавила великая княгиня. – Если это попросту окажется ловушкой?..

   – Его сиятельство сдержит своё слово, – твёрдо, убеждённым тоном проговорил граф Понятовский, обращаясь к великой княгине. – Неужели вы предполагаете, что я согласился бы всего лишь на день даже удалиться отсюда, если бы в моих руках не было достоверного обеспечения, что разлука лишь кратковременна и что вскоре я снова смогу сложить к вашим ногам мои покорность и преданность?

Дверь быстро распахнулась, и вошёл великий князь в своём голштинском мундире.

   – Я слышу, что вы здесь, граф Алексей Петрович, – воскликнул он, – и мне очень интересно знать, что вы привезли нам с собою. Не знаю, добрые ли то вести, и почти опасаюсь противного, но во всяком случае цель вашего посещения достойна того, чтобы я ознакомился с ней.

Он казался раздражённым; в тоне его голоса звучали упрёк и недоверие.

Бестужев обменялся быстрым взглядом с великою княгинею и спокойно и непринуждённо ответил:

   – Я прибыл сюда, чтобы сообщить вам, ваше императорское высочество, о том, что государыня императрица недовольна пребыванием при вашем дворе графа Понятовского.

   – А-а, – воскликнул великий князь, причём от вспыхнувшего в нём гнева его лицо покрылось тёмною краскою, – а-а, старая история! Хотят лишить меня всех моих друзей!.. Но из этого ничего не выйдет... Что находят в графе Понятовском, который – отличный кавалер и которого я причисляю к своим друзьям?.. Передайте императрице, – всё запальчивее и запальчивее кричал он, – что я буду защищать своих друзей, что я хочу по своему вкусу выбирать окружающее меня общество и что я не примирюсь с тем, чтобы со мною обходились как со школьником!.. Я – герцог голштинский... Я мог бы сделаться королём шведским и во всякое мгновение готов сбросить с себя свой русский великокняжеский титул, низводящий меня на степень последнего из крепостных!.. Вы остаётесь здесь, граф Понятовский... я приказываю вам это, и мы поглядим, осмелится ли моя тётка послать в мой дом солдат своей гвардии, чтобы удалить вас отсюда!..

   – Ваше императорское высочество, – сказал граф Бестужев, – может быть, вы и могли бы осмелиться пренебречь гневом императрицы, но примите во внимание, что почувствовать на себе всю ярость этого гнева придётся бедному графу Понятовскому... Я только что хотел, прежде чем доложить вам распоряжение императрицы, обсудить вместе с великою княгинею и находящимся здесь графом, каким образом можно было бы устранить остроту повеления императрицы... Я советовал графу на короткое время покинуть двор и Россию... Между тем я позабочусь о том, чтобы её величество обратилась к другому образу мыслей, и уверен, что в ближайшем будущем она ничего не будет иметь против возвращения графа.