Текст книги "На пороге трона"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 46 страниц)

XXIII

Пассек ещё в тот же день выехал за заставу столицы по дороге в Ригу. Его сопровождали слуги, каждый из которых вёл в поводу по запасной лошади. Офицер наметил план своего путешествия совсем по-солдатски и в надежде принять участие в походе, который по повелению императрицы должен был быть доведён до быстрого и решительного конца, позаботился главным образом о воинских доблестях своей свиты, а не о скорости, что для него как для курьера императрицы являлось главнейшей обязанностью. Но уже в первый вечер, проехав в течение четырёх-пяти часов, что, правда, довольно значительно подвинуло его вперёд, он, к своему сильному неудовольствию, заметил, что благородные кони из конюшен императрицы бесспорно сослужили бы ему хорошую службу, если бы он уже прибыл в армию, но из-за благородства своей породы мало подходили для долгого пути и нуждались в значительном количестве времени для отдыха и ухода за собою; вследствие этого Пассек на своих лошадях в два раза медленнее совершил бы свой путь до места назначения, чем на простых почтовых лошадях, которых он мог бы сменять на каждой станции. Как ни льстила молодому честолюбивому офицеру возможность явиться в главную квартиру армии в качестве посланца императрицы с блестящею свитою, однако он понял, что ради быстроты путешествия необходимо пожертвовать всеми другими соображениями. Когда он на следующее утро перед корчмой в деревне, в которой он заночевал и в которой лучшие конюшни были отведены для его лошадей, увидел весь свой великолепный поезд готовым к дальнейшему пути, он с глубоким вздохом пожалел о том, что для того, чтобы вовремя исполнить волю государыни, он должен оставить и слуг, и своих коней и продолжать путь на простых почтовых лошадях.

Он даже почувствовал некоторое унижение при мысли о том, что появится в главной квартире любящего блеск и пышность фельдмаршала простым и совсем ничем не выдающимся курьером. Ведь юность очень восприимчива к внешним впечатлениям и слишком часто склонна пожертвовать внешнему, кажущемуся блеску положительной сущностью. Пассеку казалось, что он не с достаточной уверенностью будет в состоянии предстать перед фельдмаршалом и не с полным жаром будет в силах сообщить армии ту жажду боя и победы, которая наполняла его, если он явится в главной квартире без свиты, в некотором смысле безличным существом. Кроме того, немало усиливала сожаление о признанной им необходимости ещё мысль о Марии. Молодое, пылкое сердце всё связывает с любимым предметом и представляет себе, что, несмотря на дальнее расстояние, его всё же видят очи возлюбленной.

Пока Пассек в нерешительности стоял, со вздохом глядя на коня в богатой упряжи, которого ему подвёл слуга, на деревенской улице показалась быстро мчащаяся, лёгкая, но поместительная и удобная повозка, запряжённая тройкой лошадей, которые все были покрыты потом и, тяжело дыша от быстрой езды, остановились перед корчмой. Ямщик соскочил с облучка, а из возка, покрытого из-за лета холстом вместо кожи, раздался короткий, но властный приказ, обращённый к подбежавшему хозяину корчмы:

   – Живо, лучших лошадей для службы её императорскому величеству!.. Эту тройку отправить обратно в ближайшую деревню!.. Ну, живо, живо! Нельзя терять ни минуты!..

   – Чёрт возьми! – произнёс Пассек, пытаясь заглянуть внутрь полузакрытого возка. – Этот голос мне знаком, и если я не ошибаюсь, так это – поручик Измайловского полка Сибильский.

Он быстро подошёл к возку и, приподняв занавеску, взглянул внутрь его. На широкой подушке со спинкой лежал молодой, бледный и одетый почти с женской элегантностью человек с красивым и благородным, но несколько утомлённым жизнью лицом; на нём была обыкновенная форма измайловцев, причём он был укутан шёлковыми одеялами.

   – Я не ошибся, – промолвил Пассек. – Послушайте, Сибильский, как вы попали сюда? Что выгнало вас в далёкий путь в такую рань из вашей мягкой постели, До которой вы – величайший охотник?

   – Пришлось проделать всё это не по своей воле, – ответил Сибильский, приподнявшись и с удовольствием протянув руку Пассеку. – Чёрт бы побрал эту проклятую службу курьера, заставляющую трястись по нашим подлым дорогам! Но что поделаешь? Приказанию нельзя не повиноваться...

   – Вы – курьер? – спросил Пассек. – Куда же вы едете?

   – В Мемель, к фельдмаршалу, – зевая и потягиваясь, ответил Сибильский. – Я еду с депешами старика Бестужева, который выбрал меня для этого проклятого путешествия, чтобы доставить радость моему отцу, находящемуся под начальством фельдмаршала; право, он предполагает во мне немалую долю сыновней любви и, очевидно, на этом основании погнал меня из Петербурга в главную квартиру армии, где солнце нещадно палит голову и где не достанешь ничего порядочного ни для еды, ни для питья!.. Но я надеюсь, что мой отец, обняв своего верного сына, позаботится о том, чтобы меня поскорей отправили обратно, так как у меня, право, нет никакой охоты биться с пруссаками и пачкаться в пороховом дыму. – Он со вздохом взглянул на свои белые, нежные руки, окружённые кружевными манжетами, и продолжал: – А что вы здесь делаете, Пассек? Я думал, что вы занимаетесь в Ораниенбауме распеванием оперных арий и ухаживанием за дамами двора великой княгини.

Пассек во время разговора измайловца серьёзно и задумчиво смотрел в землю, затем испытующе и недоверчиво взглянул на молодого офицера, который, зевая, несколько раз потянулся на своей подушке, но не мог на этом утомлённом лице прочесть ничего, кроме скуки и неудовольствия.

   – Я тоже направляюсь в главную квартиру фельдмаршала, – сказал он. – Я испросил разрешение участвовать в походе, чтобы немного изучить настоящую войну – на наших учебных плацах её не изучишь, а ведь чтобы стать генералом, нужно уметь обращаться с пушками, заряженными боевыми снарядами.

   – Ну, вкусы различны, – возразил Сибильский, откидывая свои кружевные манжеты. – У меня нет никакой склонности к такому грубому делу, как война, и если я и стану когда-либо генералом, на что я, впрочем, сильно надеюсь, то думаю, что буду в состоянии разбивать своих врагов, не пачкая и кончиков своих пальцев, как это прекрасно умеет делать герцог Ришелье.

Пассек окинул молодого человека, с сибаритской изнеженностью раскинувшегося на подушке, таким взглядом, который выражал очень мало уверенности в его будущих геройских подвигах.

   – Чёрт возьми! – крикнул Сибильский, высунув голову из возка. – У вас такая свита, словно вы сами – фельдмаршал; поздравляю вас с этими дивными лошадьми и слугами! У них великолепный вид!..

Услышав это, Пассек, у которого, по-видимому, мелькнула какая-то мысль, сказал:

   – По-моему, на войне необходимо иметь как хороших коней, так и хороших людей; но всё-таки эти лошади задерживают моё путешествие, а я страстно стремлюсь как можно скорее добраться до главной квартиры армии... Ведь если фельдмаршал успеет теперь продвинуться вперёд и даст сражение, а я приеду в армию лишь после этого и мне придётся только слушать рассказы о всём происшедшем, то...

   – Не беспокойтесь! – со смехом прервал его Сибильский. – Фельдмаршал не очень-то легко решится взобраться на коня; ведь он представляет собою чрезвычайно плохую фигуру, находясь в седле...

   – Ну, как бы то ни было, – произнёс Пассек, – во встрече с вами я вижу счастливое предопределение. Дайте мне местечко в своём возке; с вами вместе я скорее доберусь до цели моего путешествия, а мои люди могут следовать за мною, не утомляя лошадей.

   – Это прекрасная мысль! – воскликнул Сибильский. – Путешествие вдвоём будет не так скучно, как в одиночестве. Эй, дружище, послушайте! – продолжал он, наклонившись внутрь возка. – Проснитесь! Вы должны уступить своё место!.. Отправляйтесь-ка на козлы к ямщику; по летнему времени вам и там будет не худо.

   – Кто у вас там? – спросил Пассек, с любопытством заглядывая внутрь возка, где вдруг зашевелился комок из одеял, из которых медленно показалась маленькая, худенькая, одетая во всё чёрное фигурка, по-видимому только что проснувшаяся.

   – Это – слуга фельдмаршала, везущий ему целый запас летнего платья, духов, всяких эссенций и кремов. Бестужев попросил меня взять этого субъекта с собою, а так как он очень ловкий человек и умеет великолепно готовить чай, то я уделил ему место в своём возке и оставил своего слугу под тем условием, что вот этот сударь будет сопровождать меня на обратном пути в Петербург.

Маленькая, слабенькая, чёрная фигурка совсем поднялась, и испытующий взор Пассека помог ему различить в ней человека лет сорока, с сухим, морщинистым, лишённым почти всякого выражения лицом, на котором, однако, искрились внимательные и хитро высматривающие глаза.

   – Выйдите вот с той стороны! – приказал Сибильский.

Маленький человек быстро открыл дверцы экипажа и появился пред Пассеком. Он отвесил ему почтительный поклон, не выражая ни малейшего неудовольствия по поводу того, что принуждён был уступить своё удобное место новому спутнику.

«Во всяком случае хорошо, что я приеду с ним одновременно, – подумал Пассек. – Но всё-таки, как кажется, несмотря на то что всё это имеет естественный вид, тут что-то кроется».

Отдав кое-какие распоряжения своему слуге, Пассек, как только впрягли свежих лошадей, сел в возок рядом с Сибильским. Служитель Апраксина внимательно осмотрел лошадей и слуг Пассека, а затем взобрался на козлы. Тройка дружно и быстро понеслась по дороге.

Путешествие было очень однообразно. Сибильский всё время или спал, или рассказывал всевозможные анекдоты из придворной жизни. Иногда он, не стесняясь, громко ворчал на возложенное на него поручение, которое отрывало его от привычной петербургской жизни.

Что касается Пассека, то он был весь поглощён своими мыслями. Воображение переносило его то вперёд к армии, которую он по воле императрицы должен был двинуть против врага, то обратно, в Ораниенбаум, и он видел перед собой заросший уголок леса и милую прекрасную Марию, сидящую теперь одиноко и думающую о нём.

Человек Апраксина помещался рядом с кучером и был необыкновенно предупредителен к обоим офицерам. Пассек зорко следил за ним, всё более и более убеждаясь, что служитель Апраксина – вовсе не то лицо, за которое выдаёт себя, хотя тот держал себя так просто и почтительно, как подобает лакею.

Наконец подъехали к Мемелю, к передовой позиции русской армии. Сибильский спокойно лежал на своих подушках. Когда к экипажу подошёл офицер, стоявший на часах, Сибильский небрежно сообщил ему о цели приезда и попросил дать им в проводники казака, который мог бы указать им кратчайший путь к главной квартире фельдмаршала.

Пассек высунулся из окна кареты и блестящими глазами смотрел на пёструю картину, расстилавшуюся перед ним.

Вся огромная равнина перед городом Мемелем была покрыта палатками, тянувшимися неправильными рядами. Около палаток было составлено оружие всевозможного вида, так как сюда были собраны и донские казаки, и прикаспийские калмыки, и солдаты из центральных мест России. Маленькие лошади с длинными густыми гривами свободно расхаживали вокруг, подбегая на зов солдат, точно дрессированные собаки. Группа бородатых, загорелых лиц подошла к возку Пассека и с любопытством заглядывала в окна. Ближе к городу были расположены деревянные бараки, служившие убежищем для пехоты. Патрули расхаживали взад и вперёд; несколько человек мирных обывателей, случайно попавших на военные позиции, робко оглядывались, полные страха за свою жизнь и свободу. Одним словом, глазам Пассека представилась страшная и вместе с тем живописная картина войны.

Сторожевой офицер отдал распоряжение своему ординарцу, и через несколько минут к возку подскакал донской казак верхом на маленькой лошади. На нём были тёмно-синий кафтан и высокая барашковая папаха. Казак должен был проводить приехавших офицеров к фельдмаршалу. Медленно двигались оба гвардейца вдоль ряда вытянувшихся перед ними солдат. Казак время от времени отгонял пикой приближавшихся слишком близко к возку любопытных и прочищал таким образом путь к городу.

– Давно вы уже здесь? – спросил Пассек, любуясь молодцеватым казаком, который с такой ловкостью сидел на своём коне, что ему мог бы позавидовать любой кавалерист.

   – Да уже месяц, – ответил казак. – Давненько! – недовольным тоном прибавил он. – Люди и лошади устали ждать, а наши сабли совсем заржавели. Много придётся пролить на них неприятельской крови, чтобы очистить от ржавчины.

   – Отчего же вы не двигаетесь вперёд? – холодно спросил Пассек.

   – Не могу знать, – ответил казак, испытующе глядя на офицера голубыми блестящими глазами. – По той стороне дорога совсем свободна; да если бы там стояла тысячная и многотысячная неприятельская армия, мы могли бы расчистить себе проход, а здесь мы только проедаемся напрасно, и люди, и лошади теряют силу и храбрость для борьбы с врагом.

Пассек внимательно смотрел на казака, как бы припоминая что-то. Лицо провожатого казалось ему знакомым.

   – Послушайте, Сибильский! – вдруг обратился он к своему спутнику. – Посмотрите, пожалуйста, хорошенько на казака, гарцующего рядом с нашим экипажем. Не правда ли, он поразительно похож на великого князя?

Сибильский приподнялся на локте и выглянул из окна.

   – Да, вы правы, – проговорил он своим равнодушным, усталым голосом, – в чертах казака есть что-то общее с великим князем, хотя его высочество и мог бы позавидовать его загорелой, сильной, мужественной физиономии. Если бы он во всем походил на него, – смеясь, прибавил поручик, – вероятно, потомство Романовых не ограничилось бы маленьким, тщедушным Павлом Петровичем.

Наконец гвардейцы подъехали к городским воротам. Казак поговорил с часовым, и приезжих пропустили в ворота без дальнейших расспросов.

Город представлял собой ещё более пёструю картину, чем вид лагеря, расположенного под Мемелем. Русские солдаты вынесли на улицы скамьи и стулья и пировали вдоль длинных столов, уставленных закусками и питьём. Казак с большим трудом расчищал путь для возка.

Базарная площадь, на которой помещалась городская дума, охранялась сильным пикетом и поэтому была совершенно пуста. Два кирасира, верхом на лошадях, стояли у входа городской думы; в ней была устроена главная квартира фельдмаршала. Вокруг царила полнейшая тишина; казалось, что фельдмаршал избегает какого-либо шума, способного помешать его серьёзным размышлениям.

У входа в думу возок остановился.

Завидев офицерские мундиры, кирасиры отдали честь. Сибильский, зевая, ответил на поклон и приказал показавшемуся на крыльце ординарцу провести их к фельдмаршалу.

Пассек подозвал к себе сопровождавшего их казака.

   – Как тебя зовут? – спросил он, внимательно разглядывая казака.

   – Емельян Иванов Пугачёв, – ответил тот.

   – Откуда ты? – продолжал расспрашивать поручик, всё более удивляясь сходству казака с великим князем.

   – Из станицы Зимовейской на Дону.

   – Вот возьми себе это за труды! – проговорил Пассек, подавая Пугачёву несколько золотых монет. – Надеюсь, что в такой же мере буду доволен тобой, когда нам придётся встретиться на поле брани.

   – Я хотел бы, чтобы это произошло скорее, – воскликнул казак, принимая деньги и целуя полу мундира офицера. – Емельян Пугачёв не последний выпустит своей пикой кишки неприятелю в честь нашей великой государыни.

Пассек быстро нагнал своих спутников. Он шёл впереди с Сибильским, а за ними почтительно следовал чёрный человек, спустившийся с козел. Выбежавшие слуги фельдмаршала бросились снимать тяжёлые сундуки и распаковывать вещи.

В верхнем этаже замечалось полное оживление, составлявшее резкий контраст с тишиной, царствовавшей внизу. Лакеи суетливо проносили серебряные блюда, откупоривали бутылки. Из большого зала, куда вошёл ординарец для доклада о приезжих, слышались звон стаканов, весёлый смех и громкий разговор.

Офицерам недолго пришлось ждать; ординарец скоро вернулся и повёл их к фельдмаршалу. Старинный зал, собиравший в своих стенах отцов города Мемеля, заботившихся о благе своих сограждан, теперь представлял необычайный вид. Длинный стол, стоявший посредине зала, был украшен серебряной посудой и большими корзинами со свежими цветами. В самом центре сидел фельдмаршал в блестящем мундире; вокруг него помещались офицеры его штаба со знакомыми дамами полусвета. Здесь были и Нинет, и Бланш, и Доралин, и Эме. Все они шуршали шёлком своих туалетов, непринуждённо болтали и кокетливо улыбались, точно находились где-нибудь в столице в самое мирное время.

Рядом с фельдмаршалом заняли места генерал Сибильский и граф Румянцев. Генералу Сибильскому было не более пятидесяти лет; вся его осанка и манера себя держать изобличали в нём человека, привыкшего к гостиным и совершенно не подходящего к лагерной обстановке. Лицом он очень походил на сына, но оно было ещё более равнодушным, более апатичным. На губах застыла любезная стереотипная улыбка, обычная у людей, проводящих жизнь при дворе, живущих там изо дня в день.

Полную противоположность Сибильскому представлял граф Румянцев. Это был ещё молодой, тридцатидвухлетний человек, с тонкими чертами лица, выражавшими гордость и силу. Блестящие глаза смотрели строго и властно и особенно ярко выделялись на загорелом от солнца и ветра лице. Его стройная, нервная фигура была стянута простым форменным мундиром. Казалось, что он каждую минуту готов вскочить из-за стола, сесть на свою лошадь и пуститься в битву с неприятелем.

Фельдмаршал Апраксин, весь сияя весельем, подозвал к себе приезжих офицеров. Присутствующие дамы громко выражали своё удовольствие по поводу того, что их общество увеличилось двумя интересными кавалерами, которые были в состоянии сообщить им столичные новости.

Поручик Сибильский передал фельдмаршалу привезённые от канцлера депеши и доложил, что по желанию графа Бестужева он захватил с собой лакея фельдмаршала, которому поручено было доставить своему барину туалетные принадлежности и кое-что из белья и платья.

Апраксин бросил быстрый взгляд на человека в чёрном, стоявшего несколько позади; на одно мгновение его лицо приняло удивлённое выражение, но он быстро оправился, улыбаясь, наклонил голову и равнодушно заметил:

   – Канцлер необыкновенно любезен, я очень благодарен ему за то, что он вспомнил о моих маленьких привычках. А вы зачем пожаловали, поручик? – обратился он к Пассеку, от внимания которого не ускользнул удивлённый взгляд фельдмаршала.

   – Я подавал прошение о переводе меня в действующую армию и получил на это согласие. Мне хочется побывать на настоящей войне и заслужить часть той славы, которая выпадет на долю русской армии. Я ни минуты не сомневаюсь, что под начальством такого опытного полководца, как вы, ваше высокопревосходительство, Россия победит врага.

Хотя Пассек говорил в строго почтительном тоне, но в его последних словах почувствовалась лёгкая ирония. Фельдмаршал окинул молодого офицера высокомерным взглядом.

   – Прошу садиться, господа, – холодно проговорил он, приказав лакеям поставить ещё два прибора. – Подкрепитесь после утомительной дороги. Надеюсь, милое общество извинит меня, но я должен удалиться, чтобы прочесть депеши канцлера и посмотреть, что мне привёз мой человек. Ах, на войне так нуждаешься во всем и так трудно что-нибудь приобрести!

Апраксин поднялся и сделал знак господину в чёрном следовать за ним. Сибильский подошёл к отцу, равнодушно протянувшему ему руку, а Пассек с мрачным видом уселся в конце стола.

XXIV

Фельдмаршал прошёл две парадные комнаты, пестро убранные, со старинной мебелью, привезённой сюда из гостиных богатых мемельских обывателей, и остановился в своей спальне. Это была большая, светлая комната, в которой стояли широкая постель и огромный письменный стол, заваленный бумагами. Апраксин оставил дверь открытой, чтобы видеть, если кто-нибудь покажется в одной из прилегающих к спальне комнат.

   – Что же вы привезли мне? – спросил фельдмаршал, подойдя к письменному столу и зорко всматриваясь в лицо человека в чёрном.

Тот спокойно выдержал испытующий взор Апраксина, только в его глазах на мгновение мелькнула затаённая насмешка.

   – Я привёз вашему высокопревосходительству шесть новых костюмов, – спокойно ответил он, – ваш портной сшил их по парижскому образцу – такой именно покрой предпочитает маршал Ришелье; кроме того, я захватил с собой ящик духов и крем, обладающий свойством уничтожать загар и веснушки и придающий коже белизну и свежесть. Парфюмер вашего высокопревосходительства особенно гордится этим приобретением и надеется угодить вам.

Фельдмаршал нетерпеливо покачал головой:

   – Вы явились сюда в качестве моего слуги, и я допустил этот обман, когда узнал, что вы приняли это звание по желанию графа Бестужева. Теперь я прошу вас сказать, кто вы такой и для какой цели вы мне усердно рекомендуете изобретение моего парфюмера?

   – Я могу ответить вам, ваше высокопревосходительство, что для меня было бы величайшей честью быть в течение всего моего пребывания здесь именно тем, чем я желаю казаться, то есть вашим слугой. Уверяю вас, что ревностно стану служить вам.

   – Прекрасно! Это для других, – недовольно заметил Апраксин, – но я сам желаю знать, кто вы такой, и требую немедленного ответа.

   – Смею доложить вашему высокопревосходительству, что, по моему скромному мнению, важно знать, какое поручение возложено на посланного, а не имя последнего, – несколько насмешливо проговорил человек в чёрном. – Но во всяком случае я не буду злоупотреблять вашим терпением. Я принадлежу к числу служащих господина Волкова, который, как вам, конечно, известно, состоит тайным секретарём канцлера и пользуется его неограниченным доверием. Моё имя, если вы, ваше высокопревосходительство, можете интересоваться именем такого незначительного человека, – Григорий Фёдорович Легран.

Лицо фельдмаршала приняло любезное выражение.

   – Человек, принадлежащий к кабинету канцлера, не может быть незначительным, – вежливо возразил он. – Но у вас крайне своеобразное имя. Фамилия французская, а между тем – Григорий Фёдорович. Это звучит несколько необычайно! – прибавил Апраксин.

   – Мой отец приехал при Петре Первом в Россию вместе с адмиралом Лефортом! – пояснил Легран. – Здесь он женился на русской и принял православие.

Таким образом я, несмотря на французскую фамилию, называюсь Григорием Фёдоровичем.

   – Прекрасно; теперь сообщите мне, с какой целью вы приехали? – спросил фельдмаршал.

   – Соблаговолите, ваше высокопревосходительство, прочесть депеши канцлера, переданные вам поручиком Сибильским.

Апраксин сорвал печать с конверта и прочёл содержащееся в нём письмо.

   – Канцлер пишет мне, – обратился он затем к Леграну, – что её величество государыня императрица недовольна нашим медленным наступлением. Она требует, чтобы русская армия быстро двинулась вперёд и дала решительное сражение. Её величеству очень легко отдавать такие приказания, сидя в своём кабинете, – продолжал фельдмаршал, – но мне гораздо труднее выполнить их. Нашим войскам невозможно рассчитывать на быструю помощь в чужой стране, тогда как неприятель находится на своей территории и всегда может иметь резервы под рукой.

   – Несмотря на полную основательность доводов вашего высокопревосходительства, императрицу не так легко убедить в их справедливости, – возразил Легран. – Вы знаете, как её величество ненавидит Пруссию и мечтает о лаврах победы над врагом. Вам, конечно, также небезызвестно, как опасно медлить с исполнением желания её величества.

Фельдмаршал взволнованно ходил взад и вперёд по комнате, вторично перечитывая депешу.

   – А каково мнение канцлера на этот счёт? – спросил он, останавливаясь пред Леграном. – Ведь он должен знать, как трудно мне решиться на наступление. В случае неудачного сражения гнев её величества будет ещё сильнее! – прибавил фельдмаршал, пронизывая пытливым взглядом стоявшего возле него маленького человека. – Пожалуйста, сообщите мне мнение канцлера на этот счёт! – повторил он. – Я не допускаю мысли, что чиновник кабинета графа Бестужева пустится в опасное путешествие только для того, чтобы привезти мне лишний костюм и предохранить моё лицо от загара.

   – Канцлер оказал мне великую честь и поделился своим взглядом по поводу решительного сражения, – ответил Легран. – Он знал, что я буду в состоянии в точности передать вашему высокопревосходительству его мнение на этот счёт.

   – В таком случае говорите. Нет, впрочем, погодите немного, – прибавил фельдмаршал, смотря на Леграна недоверчивым взглядом. – Вы уверяете, что вы – Григорий Фёдорович Легран и принадлежите к числу служащих у Волкова. У меня нет никакого основания сомневаться в ваших словах, но я думаю, что сам граф Бестужев слишком умён и осторожен, чтобы не дать вам какого-нибудь доказательства, которое уверило бы меня в подлинности вашей личности и в том, что вы действительно явились ко мне по его поручению.

   – Вы совершенно правильно думаете об осторожности канцлера, – подтвердил Легран, – да и я сам не решился бы говорить с вами без подобного удостоверения.

   – Где же ваше удостоверение? – быстро спросил Апраксин, протягивая руку.

   – Соблаговолите, ваше высокопревосходительство, смазать этой жидкостью конверт, переданный вам поручиком Сибильским.

Легран вытащил из кармана маленький пузырёк и вручил его фельдмаршалу.

Апраксин взял конверт и вылил на него жидкость из пузырька, причём в комнате распространился неприятный, резкий запах. Жидкость быстро испарилась, и между крупными буквами адреса явственно обозначались строки, написанные темно-красными чернилами.

   – Да, это – почерк графа Бестужева, – живо произнёс фельдмаршал и громко прочёл: – «Григорий Фёдорович Легран – человек, на которого можно вполне положиться. Очень полезно следовать его советам».

   – Вы ещё сомневаетесь в осторожности канцлера, ваше высокопревосходительство? – улыбаясь, спросил Легран.

   – О, нет, – ответил Апраксин, – точно так же, как не сомневаюсь, что вы достойны полного доверия. Говорите, я с особенным интересом буду вслушиваться в каждое ваше слово.

Легран подошёл к столу и взял конверт, брошенный фельдмаршалом. Затем он поднёс бумажку к горевшей свечке и следил за тем, как конверт медленно сгорал. Наконец он, раздувая пепел сгоревшей бумаги по воздуху, произнёс:

   – Канцлер думает, что противиться дольше желанию императрицы невозможно.

   – Превосходно, – воскликнул Апраксин, – но...

   – Канцлер, – продолжал Легран, – очень хорошо знает, какие препятствия и затруднения придётся при этом преодолевать такому тонкому политику, как вы, ваше высокопревосходительство.

   – И это всё? – разочарованно проговорил фельдмаршал. – Прекрасное утешение, нечего сказать! Я надеялся, что граф Бестужев укажет мне средство, как выйти из затруднительного положения.

   – Мне кажется, что я могу несколько удовлетворить ваше высокопревосходительство на этот счёт, передав вам некоторые мысли канцлера, – заметил Легран.

   – В таком случае, говорите, я весь – внимание! – нетерпеливо воскликнул Апраксин, опускаясь в кресло.

Легран осторожно посмотрел через открытую дверь в соседнюю комнату и, убедившись, что в ней никого нет, тихо заговорил:

   – Канцлер уверен, что дольше медлить нельзя. Императрица требует, чтобы русские войска заняли большую часть прусского королевства; ей необходимо дать удовлетворение, одержав хотя бы незначительную победу над врагом...

   – Но ведь граф Бестужев прекрасно знает, – прервал Леграна фельдмаршал, – как трудно разбить прусскую армию...

   – И как опасно даже её победить! – закончил за него Григорий Фёдорович.

   – А как чувствует себя императрица? – спросил вдруг фельдмаршал. – Мне, собственно, следовало начать с этого вопроса, но я позабыл о нём из-за депеши канцлера.

   – Здоровье её величества значительно улучшилось, – ответил Легран ещё тише. – По-видимому, она нашла какое-то целебное средство, вероятно, эликсир графа Сен-Жермена. Однако канцлер, к своему великому прискорбию, узнал от доктора императрицы, что средство довольно опасно. Оно, правда, обладает свойством на некоторое время поднимать угасающие силы, но затем наступает сильнейшая реакция и замечается быстрый поворот к худшему. Несмотря на настоящее улучшение здоровья государыни, в будущем нельзя ожидать ничего хорошего и каждую минуту совершенно неожиданно может наступить печальная развязка.

   – Что же в таком случае делать? – раздражённо спросил Апраксин. – Вы не только не указываете мне выхода, но ещё больше запутываете в сомнениях.

   – Умный человек, попав между двумя спорящими сторонами, должен уметь угодить обеим; для этого надо кое-что дать одному, но и не вполне обидеть другого. Мне кажется, что вам необходимо считаться с настоящим, но не выпускать из вида и будущего.

   – Что же мне делать? – с отчаянием воскликнул Апраксин, забывая всякую осторожность. – Если я наступлю на Пруссию и разобью её, то императрица вознаградит меня, но сейчас же после её смерти великий князь сошлёт меня в Сибирь, в чём он поклялся мне. Если я отступлю или дам возможность немцам разбить нас, то немедленно могу очутиться в снегах всё той же Сибири. Таким образом я не могу двинуться ни вперёд, ни назад. Что бы я ни сделал, меня во всяком случае ждёт гибель.

   – Это вовсе не так неизбежно, – возразил Легран, – вы можете угодить одному, не вооружив против себя другого.

   – Не говорите загадками, – недовольным тоном заметил фельдмаршал, – объясните мне толком, что именно следует теперь делать?

   – Прежде всего покинуть Мемель и двинуться к Кёнигсбергу, – ответил Легран. – Императрица будет очень довольна, когда узнает, что главная квартира перенесена в Кёнигсберг.

   – Но надолго ли это удовлетворит её величество? – воскликнул Апраксин. – Кроме того, пробираясь дальше, мы непременно столкнёмся с пруссаками.

   – Мне кажется, – продолжал Легран, – что прусский король, занятый другим неприятелем, очень рассчитывает на медленность наступления русских войск. Армия фельдмаршала Левальдта, предназначенная для защиты Кёнигсберга, значительно уступает по количеству людей войскам вашего высокопревосходительства.

   – В таком случае мы победим их, – заметил Апраксин.

   – Победа победе рознь, – возразил Легран. – Если вы двинетесь вперёд по направлению к Кёнигсбергу, то застанете фельдмаршала Левальдта врасплох, он не будет ничего знать ни о расположении, ни о численности ваших войск. Произойдёт стычка между передовыми отрядами. Вы, конечно, заставите Левальдта отступить. На этом и должно пока закончиться ваше дело. Вы останетесь в Кёнигсберге, не преследуя неприятеля дальше. Императрица, получив депешу, что произошла битва и враг отступил, удовлетворится на более или менее продолжительное время. Что касается великого князя, то он тоже будет доволен, что его друг, прусский король, понёс лишь незначительную потерю и не преследуется дальше. Вы таким образом выиграете время, что при данных обстоятельствах является самым главным.