Текст книги "На пороге трона"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 46 страниц)

XLIII

Ближайшее время граф Сен-Жермен провёл в некотором нетерпеливом ожидании последствий своего разговора с начальником тайной канцелярии. Незадолго перед временем ужина в его каземате снова появился караульный офицер. Следом за ним солдат внёс огромный пакет, завёрнутый в тёмное сукно.

Выражение лица офицера было вежливее и учтивее, чем оно бывало до сих пор; казалось, в его чертах запечатлелось неподдельное благожелательное и сострадательное участие к своему пленнику, и это выражение не ускользнуло от наблюдательных взоров графа.

   – Мне предстоит привести в исполнение приказ, необходимо требуемый крепостным положением, которое одинаково для всех арестованных, – сказал он. – Я исполню его со всею осторожностью, которую требуют от меня положение, несомненно занимаемое вами в обществе, и вместе с тем искреннее участие, которое я питаю к вашей судьбе.

   – Прошу вас делать всё, что составляет вашу обязанность, – в высшей степени учтиво ответил граф с такою миною, как будто его тронуло сострадание офицера. – Я знаю, чего требует служба, и далёк от того, чтобы ставить вам в вину её суровость.

   – Есть предписание, – сказал офицер, – чтобы все арестованные, доставляемые сюда, снимали с себя платье, которое было на них, до белья включительно, и одевали арестантское платье; но для вас, я думаю, следует сделать исключение; я выписал из города приличествующее вам, как кавалеру, платье, бельё и всё необходимое для вашего туалета. Я принуждён лишь, – прибавил он, устремляя на лицо графа свой пытливо-выжидательный взор, – просить вас совершенно раздеться в моём присутствии и одеть принесённое мною платье.

Он взял пакет, принесённый солдатом, и, выслав последнего, развернул и разложил пред графом костюм из тонкого серого сукна, вполне подходящий для роста графа, несколько тонких батистовых рубашек, шёлковых носков и кружевных галстухов.

Сен-Жермен по-видимому смутился, и на лице офицера мелькнуло выражение радостного удовлетворения.

   – Если это должно быть так, – сказал граф, причём его лоб с обманчивой естественностью боязливо-обеспокоенно нахмурился, – то я охотно соглашаюсь сменить платье; но всё же, – продолжал он, – не можете ли вы оставить для этого меня одного?

   – Невозможно, никак невозможно, – с притворным сожалением пожимая плечами, возразил офицер, – моя служебная инструкция весьма ясно говорит и об этом пункте.

   – Хорошо, – ответил Сен-Жермен, глубоко вздыхая, словно ему с тяжёлым и удручённым сердцем пришлось подчиниться неотвратимому.

Отвернувшись от офицера, он начал раздеваться. Прежде всего, сняв свой камзол, он стал ощупывать рукою его грудь.

Офицер мгновенно подскочил к нему.

   – Я обязан, – заявил он, – немедленно отбирать каждую часть вашего туалета, как только вы освободитесь от неё.

С этими словами офицер взял камзол из рук графа и с торжествующей миной отложил его в сторону; Сен-Жермен, по-видимому, намеревался удержать камзол и дал вырвать его у себя почти лишь силою; при этом он взглянул вслед ему таким взором, как будто терял в нём свой последний спасительный якорь. Затем он с глубокими вздохами продолжал разоблачаться и равнодушно бросал за спину каждую отдельную принадлежность своего туалета. Сняв всё, что было на нём, Сен-Жермен стал снова одеваться в вещи, принесённые ему офицером, и вскоре уже стоял пред ним в новом простом костюме, впрочем нисколько не вредившем его важной осанке. Вполне довольный поведением арестованного, караульный офицер завернул снятое арестованным платье в то же самое сукно, которым был обернут пакет с принесёнными им вещами.

   – Позвольте заметить вам, – сказал Сен-Жермен, бросая на пакет тоскующий взор, – что золотые пуговицы моего камзола осыпаны драгоценными камнями; может быть, не будет противоречием крепостным правилам, если вы разрешите мне отпороть эти пуговицы и оставить их у себя?

   – Невозможно, никак невозможно! – воскликнул офицер. – Насколько охотно я пошёл бы навстречу вашим желаниям, настолько же я не смею разрешить ни малейшей перемены в снятом вами платье; я не могу даже позволить вам дотронуться до него. Впрочем, не беспокойтесь: все ценные предметы, которые найдутся на вашем платье или в нём, будут заботливо сохранены для возвращения вам по окончании процесса... К сожалению, – прибавил он, принимая грустное выражение и сострадательно взглянув на графа, – я боюсь, что это для вас будет безразлично, так как, судя по нескольким замечаниям, сорвавшимся у начальника тайной канцелярии, дело идёт о тяжком, весьма тяжком преступлении, и я опасаюсь, что едва ли когда-нибудь у вас будет возможность покинуть заключение, разве лишь для того, – продолжал он ещё более печальным тоном, – чтобы оно было заменено чем-нибудь значительно худшим.

   – Вы так думаете? – спросил Сен-Жермен, как бы в испуге роняя голову и схватывая руку офицера, который не мог заметить насмешливую улыбку, игравшую при этих словах на губах графа.

   – О, я в этом уверен! – воскликнул офицер. – Возможно лишь, – прибавил он, – что ваше сознание заставит императрицу или тех лиц, которые заменяют её во время болезни, смягчить вашу участь.

   – И вы полагаете, – неуверенным голосом спросил Сен-Жермен, – что подобное сознание действительно могло бы предотвратить или смягчить участь, которая, по вашему мнению, грозит мне? Вы полагаете, – продолжал он, пронизывая молодого человека боязливым взором, – что обещания, которые дают мне на случай подобного сознания, будут сдержаны? Впрочем, зачем я спрашиваю вас об этом? – печально произнёс он. – Едва ли вы можете иметь определённое мнение в этом отношении... Ведь это не относится к вашим обязанностям; ведь вы должны только караулить меня до тех пор, пока будет произнесён мой приговор, и для вас безразлично, что будет со мною дальше.

   – О, ни в коем случае, ни в коем случае! – воскликнул офицер. – Хотя мне и неизвестно, в чём заключается дело, однако мне приходилось вступать в сношения с арестованными, находившимися в том же самом положении, как и вы. Граф Шувалов, – самонадеянно продолжал он, – доверяет мне; я немного знаю его и думаю, что могу с полною достоверностью заявить вам, что всё обещанное будет исполнено. Государыня императрица не любит жестоких и суровых наказаний, а те, которые управляют её именем, руководятся её принципами... Я уже имел случай видеть подобные примеры и уверен, что будут цепляться за каждую возможность, чтобы смягчить вашу участь, и что охотнее отвезут вас за пределы России, чем применят к вам жестокое наказание, если только своим обстоятельным показанием и откровенным сознанием вы доставите возможность предотвратить последствия преступления, в котором вас обвиняют.

Сен-Жермен, казалось, и не обратил внимания на то, что офицер уже смотрел на него как на уличённого преступника; он ещё раз пожал его руку и сказал:

   – О, мой друг, если бы это было так! Но я всё же не могу ещё верить этому! Однако у нас ещё есть время поговорить об этом; позвольте мне подумать немного.

Офицер взял пакет с платьем своего пленника и вышел. Он закрыл комнату снаружи на ключ и на засов, передал караул ефрейтору своей части, приказав при малейшем подозрительном шуме немедленно войти в каземат заключённого и одновременно доложить коменданту. Затем, в сопровождении солдата, нёсшего пакет, он поспешил к графу Александру Шувалову, чтобы отнести ему платье заключённого. При этом он сообщил, что Сен-Жермен придал особую ценность своему камзолу и его пуговицам, и в то же время не без некоторой гордости рассказал, что его пленник, по-видимому, уже проникся доверием к нему и не так упрямо, как прежде, избегает всякой близости. Граф Александр Шувалов ещё раз предписал ему проявить побольше ловкости и самого живого усердия и, повторив свои обещания относительно большой награды, попросил его прежде всего точно разузнать, в самом ли деле Сен-Жермен не принимает никакой пищи, и выманить у него тайну, благодаря которой он способен переносить такое лишение, не теряя своих сил.

   – Как они изрежут и обыщут мой камзол! – смеясь, сказал Сен-Жермен, после того как остался один. – Как испилят они мои пуговицы, причём, конечно, позаботятся рассовать по своим карманам камни с них, и какие глупые физиономии вытянут они, когда ничего не найдут! А этот жалкий офицер, которого решили сделать ищейкою, охотясь за моею тайною, как он уверен в своей ловкости, с которой выспрашивает меня! – Звучный, весёлый смех, вырвавшийся у него при этих мыслях, странно прозвучал среди мрачных стен каземата, среди которых редко, а может быть, и никогда не раздавалось подобных звуков. – Бедняга! – произнёс он затем, пожимая плечами. – Пожалуй, он поплатится головою за свой непродолжительный честолюбивый сон. Тем не менее я не могу помочь ему, – мрачно прибавил он. – Зачем он попадается на моём пути?

Затем Сен-Жермен открыл свой потайной шкафчик в ножке кровати и снова съел кусок своего шоколада и проглотил несколько капель эликсира.

Между тем наступило время ужина. Офицер, уже возвратившийся из дома графа Шувалова, как и всегда, сопровождал солдат, принёсших блюда; но в этот день было ещё увеличено число судков и струившийся из них аромат был ещё тоньше и заманчивее обыкновенного; к графину вина, подававшегося графу, на этот раз была присоединена ещё откупоренная бутылка шампанского и вместо одного прибора солдаты поставили на стол два.

Офицер, видя, с каким изумлением смотрел граф на эти приготовления, сказал:

   – Я получил приказ неотлучно нести караул при вас; вероятно, с тою целью, чтобы смена караульных офицера не повредила тайне вашего заключения; это служит лишним доказательством того, какой серьёзный оборот принимает дело... Итак, – продолжал он с вежливым поклоном, – я – тоже узник на то время, пока вы будете пребывать здесь под арестом, а так как общая кухня не особенно хороша, то комендант любезно взял на себя попечение и о моём столе. Мне кажется, что нам веселее было бы обедать вместе, если вы ничего не имеете против; это нисколько не противоречит предписаниям службы, и, предполагая, что вы разрешите это, я распорядился принести сюда и мой прибор.

   – Говорить с вами мне будет очень приятно при всяких обстоятельствах, – произнёс Сен-Жермен, занимая место за столом против одного из приборов, – но всё же мы не будем, как вы только что заметили, есть за одним столом, потому что я, как я уже имел честь говорить вам, должен ждать ещё почти целый год того дня, в течение которого я буду иметь возможность наслаждаться пищею.

Несмотря на то, что эти слова не сказали ничего нового офицеру, он снова изумлённо взглянул на графа, который с невероятно лёгкою естественностью говорил о подобных странных вещах. Но затем он приподнял крышку с серебряной миски и, наполняя свою тарелку крепким и ароматным супом, сказал:

   – Этот великолепный суп из раков с растёртою в пюре мелкою речною рыбою принадлежит к французским супам, но только изменённым согласно требованиям нашей национальной кухни и, по-моему убеждению, улучшенным тем, что к тонкости и пикантности французского вкуса присоединена хорошая основа, которой требует наш суровый северный климат. – Затем с чувством удовольствия, выражение которого ему уже не приходилось искусственно придавать своему лицу, он проглотил первую ложку супа и продолжал: – Если вам и не необходимо есть, чтобы питаться, как делают это другие люди, то всё же вам следовало бы испробовать это произведение нашего поваренного искусства лишь ради его вкуса.

   – Мне нельзя, – ответил Сен-Жермен, с равнодушным любопытством нагибаясь над миской и потягивая крепкий аромат супа. – Та тайна, которую я применяю, чтобы быть в состоянии переносить лишение пищи, во время пользования её силою не допускает никакой посторонней материи в теле; я подверг бы себя опасным случайностям, подобным той, которая произошла с государыней императрицей, если бы в этот момент съел что-нибудь, – прибавил он, как бы забывшись.

   – Так вы ещё владеете этим тайным средством? – быстро спросил офицер. – Несмотря на то что сняли с себя платье, в котором оно могло бы скрыться?

   – Я ведь говорил не о каком-либо материальном средстве, а о тайне, – возразил Сен-Жермен. – Ведь для тех, кому известны сокровенные силы природы, существуют и средство, и путь вдыхать из воздуха живительный и подкрепляющий кислород и отталкивать все остальные составные части.

   – И в этом-то и заключается ваша тайна? – сгорая любопытством, спросил офицер.

   – Я не говорил этого, – возразил граф, – я лишь заметил, что могут существовать тайны, которых не носят в кармане в материальной форме; кроме того, существуют материальные средства, которые могут сохранять своё действие на целые месяцы, так что нет необходимости постоянно носить их с собою.

Офицер счёл неосторожными дальнейшие расспросы и налил себе стакан бордо, причём особенно расхваливал его марку и предложил графу испробовать его. Сен-Жермен проделал с вином то же, что и с супом, но не дал соблазнить себя великолепным вином.

Офицер придвигал к себе судок за судком, не переставая расхваливать графу их содержимое и всё с тем же сильнейшим аппетитом опустошая их, причём не забывал запивать эти кушанья, делавшие величайшую честь кухне коменданта, стаканами ароматного вина. Наконец, он наполнил бокал шампанским.

   – Вот дивное вино общительности, – воскликнул он, – вот вино, открывающее сердца и пролагающее путь дружбе и доверию... Как жаль, что вы отталкиваете всё это от себя! Я должен сознаться вам, что чувствую к вам величайшую симпатию, что ваша судьба внушает мне глубочайшее сострадание и что я, как бы ни была печальна причина нашей встречи, тем не менее осмелился бы просить вашей дружбы, если бы мог надеяться на то, что подобная просьба могла бы быть исполнена.

   – Ну, – улыбаясь, произнёс Сен-Жермен, – для этого вина, которое почти не что иное, как ароматная пена, как чистый дух без тяжёлой, мутной материи, я хочу сделать исключение... Налейте мне в этот бокал несколько капель этой искромётной пены и позвольте чокнуться с вами в знак моей благодарности за вашу дружбу, которую вы мне предлагаете и которую я от всего сердца принимаю, – прибавил он с лёгкой иронией в голосе, быстро заставив её, однако, исчезнуть в звуках самого сердечного тона. – Чем несчастнее и более одиноки мы, тем выше ценится сочувствие дружеского сердца... Весь выигрыш при этом, конечно, на моей стороне; вы приносите мне утешение, если уже невозможно доставить помощь, – с пытливым взглядом продолжал он. – Но что может значить для вас дружба узника, который, может быть, покинет темницу только тогда, когда переступит край гроба?!

Офицер наполнил ему первый бокал. Оба собеседника чокнулись. Граф прикоснулся губами к краю своего бокала и прихлебнул едва несколько капель лёгкой пены.

   – Какой же вы бедный узник, если владеете дивными тайнами природы? – воскликнул офицер, совсем осчастливленный результатом, которого, по его мнению, он достиг. – О, граф, ваша дружба, пожалуй, более ценна, чем расположение самой императрицы, так как тот, кто в состоянии таинственным образом снабжать своё тело подкрепляющими живительными силами природы, способен и на большее.

   – Нет, чтобы быть способным на большее, – сказал Сен-Жермен, – мне необходима свобода; здесь, в темнице, мне недостаёт связи со всем тем, что может обратить к моим услугам силы природы; даже и воздух проникает сюда только загрязнённым и спёртым... О, Господи Боже, свобода! – воскликнул он. – Кто мог бы дать мне свободу, тот в самом деле получил бы в качестве драгоценного дара мою дружбу; все те тайны, которыми я повелеваю, я делил бы с ним, все сокровища, которые я могу вызвать из недр земли, принадлежали бы ему так же, как мне.

Он уронил голову на руки.

Офицер осушил ещё несколько бокалов шампанского; его щёки раскраснелись, глаза искрились, зорким взором следил он за графом.

   – Видите ли, – наконец сказал он, – я уже говорил вам, что меня влечёт к вам удивительная симпатия; пожалуй, и это может быть одною из ваших тайн – привлекать к себе сердца людей, как магнит – железо. Я просил у вас дружбы; может быть, есть средство доказать вам, что я достоин её; может быть, возможно было бы дерзнуть на попытку возвратить вам вашу свободу.

   – Мою свободу? – воскликнул Сен-Жермен, как на крыльях вскакивая с места. – Что это значит? Что вы подразумеваете под этим? Вы считаете возможным ускользнуть из-за этих стен, пройти сквозь эти тяжёлые железные двери? О, это немыслимо! Не пробуждайте во мне подобной надежды, я не должен терять своё терпеливое спокойствие, ясность рассудка, я не должен предаваться грёзам.

   – Разумеется, возможно уйти и через эти двери, – возразил офицер, возможно, если только я, побуждаемый удивительным, неестественным чувством дружбы, которая наполняет меня по отношению к вам, предложу вам свою руку помощи... Во всяком случае это будет не легко и мне придётся рисковать своею жизнью! Но, – продолжал он, придвигаясь ближе к графу, – что значит жизнь под тяжёлым гнетом служебного однообразия? Вот если бы мне удалось бежать вместе с вами, с вами, который там, на свободе, повелевает удивительными тайнами природы, тогда только жизнь действительно стала бы жизнью... Вы, по вашим словам, в состоянии извлекать из недр земли сокровища... Разве тому, кто свободен и богат, не принадлежит весь свет? Если у вас нет даже другой тайны, кроме этой дивной силы переносить отсутствие пищи, то всё же следует признать, что, обладая одною этой тайной, человек богат и независим, так как кто не нуждается ни в чём для своего тела, тот в состоянии избегнуть всякой неволи и подчинить себе весь свет... Да, да, и меня начинают давить окружающие меня стены, и меня начинает душить воздух этой крепости. Да, я хочу выказать вам свою дружбу, я хочу рискнуть освободить вас и верю, что мне удастся это...

Величайшая радость, выражение которой вызвал на своём лице Сен-Жермен, мало-помалу снова обратилась в усталую грусть.

   – Живительная влага увлекает вас, мой юный друг, – сказал он, – к грёзам и надеждам, которые вы не в состоянии осуществить; или, – продолжал он, внезапно выпрямляясь и устремляя на офицера свой неподвижный взор, – вы ведёте фальшивую игру со мною, вы обманываете меня, вы подосланы моими врагами?

Офицер побледнел и не находил ответа на столь внезапно брошенное в лицо обвинение.

   – Да, да, – продолжал Сен-Жермен, – вы желаете соблазнить меня на бегство; да, примеры подобных подстрекательств имеются, и всё кончится тем, что в каком-нибудь коридоре темницы или на дворе перед её дверями на меня нападут и уложат меня на месте... Это будет самым удобным способом отделаться от меня... Недоразумение... просто предупредили бегство арестанта... Да, да, так и должно быть, так как вы вовсе не имеете серьёзного намерения решиться на подобный риск.

Увидев, что подозрение графа принимает подобное направление, офицер вздохнул.

   – Нет, нет, – воскликнул он, – клянусь вам, что это не было моим намерением.

Граф долго не спускал взора с офицера, а затем принял такой вид, как будто нашёл в чертах молодого человека нечто противоречившее его подозрению.

   – Простите, – воскликнул он, подавая руку офицеру, – несчастье делает меня недоверчивым. Но всё равно, допустим, что случилось бы всё то, чего я боюсь... ведь не раз уже бывали случаи, что я рисковал жизнью и ради более ничтожных вещей, чем свобода... Однако если я и погибну при такой попытке, всё же это будет лучше, чем сгнить здесь, в темнице... Но оставим на сегодня этот разговор! Вам вообще не следует далее оставаться здесь, это могло бы возбудить подозрение; живительная влага согрела вашу кровь и, пожалуй, – прибавил он улыбаясь, – наполнила ваше сердце избытком симпатии ко мне... Дайте улетучиться этому живительному действию вина, и если завтра вы будете того же самого мнения, то мы обсудим с вами наши планы.

   – Хорошо! – произнёс офицер. – Пускай вы правы, но всё же завтра вы найдёте во мне тот же самый образ мыслей, как и сегодня.

Он поднялся.

   – Вот ещё что, – остановил его граф, – так как мы с вами – друзья, то скажите мне ваше имя.

   – Я – поручик Дмитрий Александрович Лобанов, – ответил офицер.

Сен-Жермен ещё раз пожал ему руку, причём сказал:

   – Знание моего имени, пожалуй, приносит несчастье; вы узнаете его тогда, когда мы будем на свободе.

   – Мне не нужно вашего имени, – возразил офицер, – моё сердце влечёт меня к человеку, а не к имени.

Он крикнул солдат, чтобы унести кушанья.

– Ещё два слова, – сказал Сен-Жермен. – Мне очень жаль этих бедных людей, а так как со своей стороны я не могу пользоваться ни произведениями кухни господина коменданта, ни его винами, то разрешите заменить меня этим беднягам, которым едва ли когда-либо удавалось пробовать такие вкусные вещи.

Офицер немного колебался, потому что подобное разрешение, по-видимому, не согласовалось с предписаниями службы, но он не мог отказать в просьбе своему узнику, так как имел приказ во что бы то ни стало добиться доверия и расположения последнего. В силу этого он дал разрешение солдатам, получившим приказание убрать судки со стола, разделить их содержимое со своими товарищами, оставшимися в передней.

Сен-Жермен распрощался со своим стражем, который столь странным образом превратился в его друга, и огромные замок и засов снова заскрипели на дверях его каземата.