Текст книги "На пороге трона"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 46 страниц)

XXVIII

Граф Понятовский поселился в домике лесничего у Ораниенбаума. Старый Викман с дочерью и Бернгард Вюрц ничем не нарушали молчания, которое им приказал сохранять великий князь по отношению их нового жильца. Граф носил форму лесничего великого князя, и работники и служанки лесничего домика и не подозревали, что красивый молодой человек, всегда весёлый и приветливый, мог быть кем-то другим, а не новым помощником старого лесничего. Никто не догадывался о той хитрости, с помощью которой обошли приказание императрицы, тем более что слуга Понятовского уехал в наглухо закрытой дорожной карете. Великий князь распорядился послать ему подставы до самой польской границы и повсюду громко выражал сожаление о потере прекрасного товарища, так что граф Иван Иванович Шувалов был убеждён, что молодой поляк уже выехал за границу государства.

Императрица вскоре забыла обо всех этих обстоятельствах, так как с нетерпением ожидала прибытия графа Сен-Жермена, который должен был привезти ей новый запас своего драгоценного эликсира. Флакон шевалье Дугласа приближался уже к концу, и Елизавета Петровна с ужасом думала о том, что, как только выйдет драгоценное средство, она снова подпадёт под страшное влияние разрушения и старости. Шевалье д'Эон сообщил ей, что незадолго до своего отъезда в армию он уговорил графа посетить Петербург и что тот через несколько дней должен приехать туда.

Императрица приказала приготовить ему помещение в Зимнем дворце и со дня на день ожидала его приезда с боязливым беспокойством, возрастающим тем больше, чем меньше становился запас животворящей эссенции.

Ожидание таинственного чародея так сильно захватило Елизавету Петровну, что она совсем забыла и Апраксина, и своё желание победы над прусским королём. Она получила донесение, что армия раскинулась у Мемеля, чтобы вторгнуться в Пруссию и занять Кёнигсберг, древнюю столицу и вторую резиденцию её ненавистного врага; этим первым успехом Пассека она была вполне удовлетворена и ещё больше думала о том, как бы победить болезнь и старость, чем прусского короля. Реже, чем когда-либо, задавались теперь празднества в Петергофе; иногда императрица по нескольку дней не выходила из своих покоев, и тогда только Иван Иванович Шувалов и шевалье Дуглас имели к ней доступ, а она писала длинные письма шевалье д'Эону, которые она доверяла только особым курьерам и содержание которых оставалось тайной для всех. Иногда она рассылала приглашения на блестящие придворные празднества, продолжавшиеся тогда несколько дней подряд, точно своё внутреннее беспокойство она хотела заглушить наружным весельем и блеском.

Жизнь в Ораниенбауме внешне, по-видимому, шла так же однообразно, как и прежде; только лесной домик старого Викмана, казалось, имел особую притягательную силу над обоими державными хозяевами, так как Екатерина Алексеевна ежедневно приезжала туда верхом или в шарабане, в сопровождении грума, и уход за дичью в зверинце, казалось, так же занимал се, как и прекрасную Марию Викман. Великая княгиня делала свои выезды большею частью по утрам и заезжала иногда в лесной домик, но редко находила там графа Понятовского, так как он чаще всего рано поутру, вскинув ружьё на плечо, отправлялся в лес, чтобы приготовить небольшую охоту, куда великий князь почти ежедневно выезжал после обеда. Пётр Фёдорович рассказывал своим придворным, какое для него удовольствие составляло охотиться в округе старого Викмана.

   – Охота там превосходна, – говорил он, – дичь так хороша, что я хочу сохранить для себя удовольствие охотиться там; вы ничего не понимаете в охоте и только испортите мне всё дело и приведёте в беспорядок весь округ.

Никто не возражал ему, так как все знали особую склонность великого князя к охоте, хотя и эта страсть, как и все вообще его увлечения, была временной и после известного промежутка времени страстной горячности должна была бесследно исчезнуть; кроме того, никто из мужчин не обнаруживал ни малейшего желания без нужды в течение нескольких часов разделять общество великого князя; только графиня Елизавета Воронцова при одном из таких заявлений Петра Фёдоровича взглянула на него своими большими искрившимися глазами, в которых одновременно были и просьба, и упрёк.

   – Жестоко, ваше императорское высочество, – сказала она, – что вы никому из нас не хотите доставить удовольствие поохотиться вместе с вами. Ну, пускай бы только ваш отказ касался одних мужчин, но для дам, по крайней мере, вы должны были бы сделать исключение.

Пётр Фёдорович быстро ответил, причём его глаза радостно заблестели:

   – С вами, Романовна, я поохочусь с удовольствием, ибо я знаю, что вы – превосходная охотница; но с другими ни за что: они станут стрелять в воздух и своими выстрелами только распугают мне дичь. Вы будете сопровождать меня, если жена только позволит, – прибавил он, бросая мрачный, наполовину боязливый, наполовину угрожающий взор на Екатерину Алексеевну.

Великая княгиня молча в знак согласия кивнула головой, причём лёгкая, довольная и насмешливая улыбка мелькнула на её губах.

На следующее утро тихая лесная поляна рядом с загородкой зверинца, казалось, распространяла во все стороны какую-то особую притягательную силу. Ещё очень рано перед лесом появился разжалованный в тамбурмажоры лейтенант Шридман, по-видимому равнодушно и беззаботно прогуливавшийся со стороны голштинского лагеря. Здесь он остановился на одно мгновение, боязливо прислушиваясь и осторожно осматриваясь по сторонам, затем раздвинул ветви придорожного кустарника и быстро скользнул в зелёную чащу, которая совершенно скрыла его, между тем как он мог спокойно наблюдать сквозь листву за дорогой. Прождав приблизительно с полчаса, он услышал топот по дороге, и вскоре на белом фыркающем коне в прекрасной амазонке показалась великая княгиня. Пред въездом в лес она остановила благородное животное, соскочила с него и бросила поводья сопровождавшему её доверенному груму. Пока грум скрывался с лошадью за ближайшим поворотом, Екатерина Алексеевна вошла в лес и, почти задевая платьем скрывшегося в кустах Шридмана, прошла мимо него.

Почти около этого же времени Мария вышла из дома и в мечтательном раздумье, по ей одной известной тропинке, направилась к тому месту, где она впервые открыла возлюбленному свою сладкую сердечную тайну и где она мечтала о нём и молила Небо защитить его. В испуге она отпрянула назад, когда, раздвинув ветви могучего дуба, увидела великую княгиню, в глубокой задумчивости сидевшую на дерновой скамье, облокотившись на ствол. Мария тихо и неслышно опустила ветви и, дрожа, смотрела на сидевшую с полузакрытыми глазами великую княгиню.

   – Господи, великая княгиня!.. – уныло прошептала она. – Она вспомнила место, куда её некогда привёл случай. Укромное местечко больше уже не безопасно, и, когда он вернётся, мы не сможем уже больше встречаться здесь... – Но вслед за тем Мария рассмеялась, счастливая и довольная. – Когда он вернётся, – прошептала она, – нам не будут нужны никакие укромные местечки; он сказал – и я верю, что он сдержит своё слово... О, если бы он был здесь!

С мольбою она подняла свой взор к небу и хотела тихонько удалиться, как вдруг услышала поспешные шаги; в этот же момент великая княгиня с радостным криком поднялась навстречу графу Понятовскому, показавшемуся из леса. Быстрыми шагами он поспешил к ней, склонил пред ней колени и открыл объятия. Великая княгиня нагнулась к нему, и их губы слились в долгом поцелуе.

Мария, бледная как смерть, неподвижно стояла за дубом, в двух шагах от них, точно поражённая громом; затем она в ужасе повернулась и, точно преследуемая по пятам, стремительно бросилась домой, где запёрлась в своей комнате и, как подкошенная, опустилась пред кроватью на колени.

Шридман стоял на своём посту и, скрытый деревьями, спокойно дожидался, пока Екатерина Алексеевна под руку с графом не прошла мимо него.

   – Значит, сегодня после обеда? – услыхал он вопрос Понятовского.

   – Да, сегодня, – ответила великая княгиня.

Они тихо продолжали разговор, так что Шридман ничего не мог понять больше. Граф довёл великую княгиню до поворота дороги, затем поддержал её стремя, подсадил её на лошадь и долго смотрел ей вслед, пока она не исчезла за деревьями.

Когда граф после этого направился к лесному домику, Шридман осторожно вышел из-за засады.

   – Ага, – сказал он, – они уже не довольствуются теперь свиданиями днём!.. Ну, хорошо, вечером я также буду там, причём попробую поближе пробраться к их укромному местечку, чтобы видеть и слышать, что они там делают. Я должен иметь доказательства, чтобы уничтожить их... Ведь дело идёт о моей голове.

Погруженный в глубокие размышления, он зашагал к лагерю.

После полудня графиня Воронцова поехала с великим князем в лесной домик.

Граф Понятовский вовсе не казался удивлённым, когда вместе с Петром Фёдоровичем увидел графиню Воронцову, бросившую на него торжествующий и насмешливый взгляд и с видом царицы ответившую на его поклон.

   – Я приехал с моим добрым другом, Романовной, – сказал Пётр Фёдорович полуупрямо, полубоязливо, тем тоном, какой он принимал постоянно, когда не был уверен, как отнесутся к его своеобразным выходкам.

   – Я буду очень счастлив доказать графине, – любезно и весело произнёс граф, – что друзья вашего императорского высочества – также и мои друзья; я отведу графиню на такое превосходное место, где она будет иметь возможность застрелить прекрасного оленя.

   – Я ведь говорил, я ведь говорил, – радостно воскликнул великий князь, – что лучшего товарища и друга, чем граф Понятовский, нигде не найти; что же касается Романовны, – продолжал он, хлопая по плечу графа, – то вы можете быть совершенно спокойны, я доверил ей нашу тайну, и она молчалива, как могила; никто не спросит, кто такой этот лесничий, который сопровождал нас на охоту. Итак, вперёд!.. Вперёд, в тенистый, чудный лес, где я хоть на мгновенье могу вообразить себя в своём прекрасном герцогстве и ненадолго сбросить с себя все цепи. Оставайтесь, оставайтесь! – закричал он старому Викману и Бернгарду, спешившим из дома. – Не беспокойтесь! Я отправляюсь на охоту, и это – не ваше дело!.. Предоставьте по новому лесничему, который больше знает здесь толк, чем вы.

Вместо приветствия махнув им рукою, великий князь под руку с графинею Воронцовой быстрыми шагами направился вслед за графом Понятовским, который шёл впереди, указывая дорогу.

Услышав голоса, Мария тоже вышла на веранду и увидела троих охотников, скрывавшихся в тени деревьев. На великом князе, по ораниенбаумскому обыкновению, был надет голштинский мундир, а графиня Воронцова была в тёмно-зелёном охотничьем костюме, доходившем ей только до щиколоток, лёгкая фетровая шляпа кокетливо сидела на её голове, а высокие, изящные сапоги обтягивали маленькую ножку; в этом костюме, с раскрасневшимся, свежим личиком, с торжествующими, блестящими глазами она казалась гораздо красивее, чем обыкновенно. Как и у великого князя, у неё за плечами было небольшое охотничье ружьё, и когда они, предводительствуемые графом Понятовским, в изящном охотничьем костюме, смеясь и болтая, вступили на лесную дорогу, никто не мог бы предположить, какие важные нити связывали это небольшое, весёлое общество почти со всеми политическими кабинетами Европы.

   – Красивая женщина! – проговорил старый Викман, смотря вслед уходившим. – Как гордо она выступает!.. Можно было бы предположить, что это – её императорское высочество сама великая княгиня.

   – Говорят, что великий князь любит её больше, чем свою жену, – мрачно сказал Бернгард Вюрц, не замечая, что его кузина стоит позади него на балконе, – разве это – не грех, не соблазн? Не твоё ли это дело, дядя, пробудить совесть великого князя и указать ему на такое преступление против заповеди Божией?

   – Много говорят такого, в чём нет ни капли правды, – проговорил старик, – а если бы это была и правда, то я всё же не мог бы ничего сделать. Хотя великий князь защищает нас и позволяет своим солдатам исповедовать лютеранство, но он не принадлежит к моей пастве; ведь он всё же должен был отказаться от веры, в которой был крещён, чтобы некогда сделаться императором этой страны и защитником чужой религии. Поэтому у меня нет никаких прав над его совестью, да, кроме того, – прибавил он, – в том свете, где он живёт, о многом думают иначе, чем мы в нашем простом кругу.

Мария побледнела.

   – Какой ужасный свет! – болезненно пролепетала она. – И он также принадлежит к тому свету и меня хотел ввести в него.

Не замеченная ни отцом, ни Бернгардом, она неслышно вернулась в дом, прижимая руки к сердцу, между тем как её глаза наполнились слезами.

Великий князь был преисполнен радости и счастья. Он то громко ликовал, как ребёнок, вырвавшийся из школы, то так сильно сжимал руку графини, что та не могла подавить невольный крик боли, то снова громко хохотал от радости, что здесь, в лесу, со своими добрыми друзьями, он был далёк от всех соглядатаев и что его тётка, императрица, и граф Иван Иванович Шувалов были убеждены, что граф Понятовский был далеко от русской границы.

Наконец они пришли на место охоты. Понятовский поставил великого князя и графиню Воронцову в некотором отдалении друг от друга на места, на которых они, скрытые кустарником, должны были ожидать приближения дичи; сам он занял место шагах в ста от них. Однако великий князь не мог и пять минут оставаться спокойным; он поминутно перебегал к графине, целовал ей руки и полугалантно, полунетерпеливо показывал ей, как держать ружьё. Было чему удивляться, когда, несмотря на шум, через несколько времени из близлежащей чащи вышел старый олень и медленно направился к протекавшему невдалеке ручью. Одновременно грянули три выстрела, и благородное животное, сделав отчаянный прыжок, упало наземь – пуля угодила ему прямо в сердце – и после нескольких судорожных движений, прежде чем великий князь успел подбежать к нему, издохло.

   – Кто застрелил его? – крикнул Пётр Фёдорович, хватаясь за могучие рога.

   – Ваше императорское высочество, – ответил, подходя, Понятовский, – животное упало сейчас же вслед за вашим выстрелом, я опоздал.

   – Мне сдаётся, что это была Романовна, – воскликнул великий князь, – во всяком случае ей, как даме, принадлежит наша добыча, и я дарю ей рога! – Когда же графиня в знак благодарности поклонилась, Пётр Фёдорович продолжал: – С нас хватит этого на сегодня, а то скучно стоять здесь без движения, давайте лучше поболтаем и прогуляемся по лесу; если случайно попадётся какая-нибудь дичь, мы подстрелим её. Но вот мы забыли захватить с собой какой-нибудь закуски, – добавил он, – а я чертовски голоден.

   – Это вполне естественно, – рассмеялся граф Понятовский, – и я не выполнил бы как следует своих обязанностей егермейстера, если бы не позаботился и об этом.

Он поспешно направился к ближайшему могучему дубу и принёс оттуда корзину, спрятанную в кустарнике, росшем у его подножия. Быстро раскрыв её, он раскинул белоснежную скатерть на траве, расставил на ней маленькие тарелки с холодной закуской, серебряные стаканчики и бутылку старой мадеры.

Великий князь с восторгом стал кружиться вокруг импровизированного стола, затем схватил графиню Воронцову за руки, повернул несколько раз кругом себя и посадил её на траву.

   – Чудесно, чудесно! – воскликнул он, опускаясь рядом с ней на траву. – Я ведь говорил, что граф Понятовский – настоящий перл! Можно ли было предположить, что в этой тоскливой России найдётся такое очаровательное место, как это? Что сказала бы моя превосходная тётушка, если бы она могла видеть, как мы потешаемся над её всемогущими повелениями и над всеми её соглядатаями!

   – Что вы говорите, ваше императорское высочество! – бледнея от ужаса, воскликнула графиня Воронцова. – Дай Бог, чтобы императрица никогда ничего не узнала, иначе мы погибли!

   – И никто не мог бы спасти нас, – мрачно сказал великий князь, – это – правда, даже я, несмотря на то что я – великий князь и наследник и мой голос по справедливости мог бы иметь значение в России, так как я, кроме того, герцог голштинский и самодержавный государь немецкого княжества. Как преступник, я должен прятаться в лесу, когда мне хочется весело провести время со своими друзьями! Но всё будет иначе! – промолвил он, сверкнув глазами. – Настанет время, когда я стану властителем империи, и тогда горе тем, кто теперь куёт для меня цепи! Тогда вы, граф Понятовский, должны сделаться русским, как я сделался им, и вы будете у меня первым после меня, а ты, Романовна, – воскликнул он, обнимая её за шею, – ты должна... – Здесь он вдруг замолчал и мрачно опустил взор. – Да, да, – глухо проговорил он, – здесь снова гремят цепи, и они хуже, гораздо хуже других; другие должны когда-нибудь разорваться, но эти...

Он снова замолк ненадолго, между тем как графиня нетерпеливыми и пытливыми взорами следила за ним.

   – Взгляните на неё, граф Понятовский, – обратился затем к нему Пётр Фёдорович, – взгляните на моего друга Романовну! Почему она – не моя жена? Почему она не может стать ею?

Граф Понятовский с невольным ужасом потупил взор перед сверкающим пытливым взором графини и перед её насмешливой улыбкой.

   – Почему она не может стать ею? – страстно повторил Пётр Фёдорович. – Разве мой дед, Великий Пётр, не заточил своей жены в монастырь, чтобы возвести на престол другую женщину по своему выбору?.. Почему же я не могу сделать то же, что делал он?!

Мёртвая тишина наступила после этих слов; графиня гордо и вызывающе глядела на графа Понятовского, сидевшего в страшном замешательстве.

   – Царица Евдокия, ваше императорское высочество, – сказал он, – была виновата перед вашим великим дедом.

   – Как видно, граф Понятовский, – едко заметила графиня Воронцова, – не считает меня достойной носить царскую диадему. И он прав; вы сами, ваше императорское высочество, не должны позволять такие шутки, я – не Екатерина Первая и впоследствии буду не кем иным, как почтительнейшей слугой императрицы Екатерины Второй!

   – Царица Евдокия была виновна перед моим дедом? – воскликнул Пётр Фёдорович. – Ну, а разве моя жена не виновата передо мною? Разве она не интригует против меня? Разве она не коварна, не высокомерна? Разве она не считает себя умнее меня? Разве она не будет пытаться обмануть меня и царствовать вместо меня, когда я стану императором? Ага! – ещё страстнее продолжал он. – У меня, несомненно, есть столько же оснований заточить мою жену в монастырь и освободиться от нависших на меня цепей, как и у деда. Да мне даже не нужно было бы заточать её в монастырь: я просто выслал бы её за границу – обратно в Ангальт, в Цербст, в Штеттин, откуда она приехала. И кто осмелится помешать мне в этом? – воскликнул он, наполняя стакан мадерой и залпом осушая его.

   – Я очень прошу ваше императорское высочество перестать! – сказала графиня, в то время как Понятовский старался не потерять самообладания. – Я не имею права выслушивать подобные слова. В чём вы можете упрекнуть великую княгиню?

   – В чём упрекнуть? – неистово воскликнул Пётр Фёдорович. – Она презирает всё, что я люблю, во всем она идёт против меня, она думает, что всё понимает лучше меня, она хочет быть умнее меня, и, пожалуй, она хитрее и коварнее, но это – уже измена, когда жена хочет быть умнее своего мужа, в особенности если этот муж будет императором. Ты, Романовна, не стала бы так поступать; ты любила бы то, что я люблю, и жила бы так, как я живу, ты, даже став моей женой, постоянно оставалась бы моей подданной, и, если бы ты была императрицей, мне не пришлось бы церемониться с тобой, я мог бы делать с тобою всё, что захочу. Я мог бы не поцеремониться и с твоей славной шейкой, дав поиграть ею палачу... Да не бойся, не бойся!.. Пока твоя шейка заслуживает только поцелуев... А моя жена опирается на то, что она – принцесса, и, если бы вы могли заглянуть ей в сердце, вы могли бы видеть, что она воображает, как она со временем сделается настоящей императрицей и будет царствовать вместо меня. Но этого не будет, ей-Богу, этого не будет! По крайней мере, я могу выслать её, в этом мне никто не может помешать! Будь у меня хоть малейший повод, дай она какое-нибудь основание доказать её вину – тётка также не любит её – и я... Ради Бога, Романовна, найди мне средство освободиться от неё!..

С этими словами он притянул к себе графиню и с дикой страстью заключил её в свои объятия.

Графиня проницательно взглянула на Понятовского.

   – Я прошу ваше императорское высочество, – сказала она, – перестаньте! Не со мной вы должны говорить так, я не смею выслушивать подобные мысли, подобные желания. У вас есть друзья, – продолжала она, как бы нечаянно указывая на графа, – им принадлежат сокровенные мысли вашего сердца. Это их дело позаботиться о том, чтобы будущий император всероссийский был свободен от всех оков!

   – А разве ты – не мой друг? – спросил Пётр Фёдорович. – Впрочем, ты права, перестанем сейчас думать об этом, не будем портить чудное мгновение, заглядывая в будущее, которое всё равно принадлежит мне. Я ведь тоже не глуп, – глухо рассмеялся он, – я буду держать свои глаза широко открытыми, я буду наблюдать и следить, я буду искать, и я найду, но когда я найду, то вы увидите, что я – такой же мужчина, как и мой дед, и сделаю то же, что сделал он... А теперь прочь все мрачные мысли, давайте наслаждаться мигом счастья и свободы!

Он чокнулся своим стаканом с Понятовским, тот облегчённо вздохнул, быстро овладел собою и перевёл разговор на другие темы.

Пётр Фёдорович болтал, смеялся, шутил с самой непринуждённой весёлостью, и вскоре корзина была опустошена, причём щёки великого князя горели, его взоры сверкали.

   – Вечереет, – сказала графиня Воронцова, – нам пора возвратиться: слишком долгое отсутствие может показаться подозрительным.

   – Снова гремят цепи! – воскликнул Пётр Фёдорович. – Впрочем, это хорошо: их звук напоминает мне о том, что теперь я должен от всего отказаться, чтобы вернее порвать их! Идёмте! Прощай, прекрасный лес, прощай, чудный миг свободы!

Со вздохом он кинул ещё один прощальный взор кругом, и все втроём направились из леса.

Когда они подошли к дому лесничего, к ним вышел навстречу человек в крестьянской одежде и приблизился к графу Понятовскому.

   – Мне нужно передать вот это господину, – сказал он, протягивая графу Понятовскому запечатанный пакет, который он вытащил из-за пазухи, а затем, быстро повернувшись, исчез за деревьями.

   – Какое удивительное посольство! – воскликнул Пётр Фёдорович с любопытством и с оттенком недоверия в голосе. – Кому может быть известно ваше пребывание здесь?

   – Разрешите, ваше императорское высочество, посмотреть, что здесь заключается? – спросил граф.

   – Посмотрите, посмотрите! – воскликнул Пётр. – Было бы скверно, если бы открыли ваше пребывание!

Граф Понятовский быстро разорвал оболочку конверта, в котором оказались одно большое письмо, несколько запечатанных писем и четырёхугольный футляр из красного сафьяна. Он наскоро пробежал письмо, и гордая радость отразилась на его лице.

   – Я прошу вас, ваше императорское высочество, прочитать это, – сказал он, – моё скрытое убежище открыто, моё изгнание окончилось: его величество польский король делает меня своим посланником при русском дворе, он шлёт мне знаки ордена Белого Орла!

Он открыл футляр и блестящими глазами взглянул на большой красный эмалированный крест с белым орлом и золотым пламенем, окружённый голубой лентой.

   – Превосходно! – воскликнул Пётр Фёдорович, пробежав бумаги. – Ну, господин Шувалов, на этот раз мы победили; кажется, начинает исполняться то, о чём мы мечтали в лесу. Это – хороший знак для тебя, Романовна!

Рядом с орденом лежала маленькая записочка, написанная, по-видимому, изменённым почерком.

Граф Понятовский прочитал:

   – «О новом посланнике его величества польского короля графом Брюлем послано сообщение императрице с курьером; хорошо было бы, если бы он ускорил приезд и прибыл завтра утром в Петербург».

   – Ну, ваше императорское высочество, – с торжеством воскликнул Понятовский, – не прав ли я был, когда говорил вам, что граф Бестужев сдержит своё слово?

   – Вы – кудесник! – ответил Пётр Фёдорович, между тем как графиня мрачно смотрела в землю. – Итак, поезжайте! Я вскоре буду принимать посланника короля Августа, и ему придётся многое порассказать о своих путевых впечатлениях, потому что ведь это поразительно – в такой короткий промежуток съездить в Варшаву, в Дрезден и снова вернуться обратно! – весело расхохотался великий князь. – Но теперь вы не должны больше сопровождать нас, – прибавил он, поворачивая графа к дому, – спрячьтесь скорее, вас могут увидеть, а было бы скверно, если бы наша милая тайна была раскрыта в последнее мгновение. Пусть каждый думает, что вы едете непосредственно с польской границы.

Он кивнул на прощанье глубоко склонившемуся графу и повёл графиню Воронцову по дороге к зверинцу, где их ожидал экипаж.

Дни уже начали убавляться, сумерки спускались над лесом.

   – Вы доверяете графу Понятовскому? – спросила графиня Воронцова, идя вместе с великим князем по опушке леса.

Пётр Фёдорович удивлённо взглянул на неё.

   – Как самому себе, – сказал он, – как тебе, Романовна: он – мой друг. Разве он не подвергался опасности, скрываясь здесь ради меня?

Графиня ничего не успела ответить, как в придорожных кустах раздался шум, и тёмная фигура вынырнула из них и снова скрылась в кустарнике.

   – Что это? – с испугом воскликнул Пётр Фёдорович, отступая шаг назад.

   – Шпион, подглядывающий за нами, – сказала графиня Воронцова, раздвигая ветви кустарника, за которыми, прислонившись к стволу, виднелся притаившийся человек.

   – Бежим, бежим! – боязливо проговорил Пётр Фёдорович, удерживая её за руку.

Но графиня в одно мгновение скинула с плеча ружьё и, направив его дуло против незнакомца, воскликнула:

   – Выходите, или я застрелю вас!

При этой угрозе человек выскочил из тёмного кустарника и бросился в ноги великого князя, причём испуганно закричал:

   – Это – я, ваше императорское высочество!.. Это – я... не враг и не предатель!

Пётр Фёдорович, при внезапном появлении незнакомца спрятавшийся за графиню, узнал в нём разжалованного в тамбурмажоры лейтенанта Шридмана; его беспокойство исчезло, и его глаза засверкали гневом.

   – Это – ты, Шридман? – спросил он. – Как ты попал сюда? У тебя есть разрешение отлучиться из лагеря?

   – Нет, – ответил Шридман, – меня могли бы спросить, для чего мне разрешение, а я не мог сказать это; кроме того, я думал, что разрешено уходить на такое короткое расстояние.

   – Ничего не разрешено, что нарушает дисциплину! – крикнул Пётр Фёдорович. – Я тебя наказал слишком мало, сделав тебя тамбурмажором; зато теперь ты будешь знать, что требуется службой. Что тебе здесь надо? Что ты тут делал? – ещё более угрожающим тоном продолжал он. – Ты караулил кого-то, ты прятался в кустах, ты хотел подсматривать за мной! О, это – уже не только нарушение дисциплины; это – измена мне, твоему герцогу!

   – Действительно, я следил, – с какою-то упрямою уверенностью в голосе возразил Шридман. – Но вовсе не за вашим императорским высочеством, моим всемилостивейшим герцогом, которому принадлежат все мои преданность и верность, несмотря на то что вы так жестоко наказали меня по наветам клеветника.

   – Какова наглость! – воскликнул Пётр Фёдорович. – Да ты с ума сошёл!.. Что ты скажешь на это, Романовна? Графа Понятовского, моего друга, он называет клеветником, после того как в моём же присутствии сознался, что, как утверждал это граф, он был в Потсдаме тамбурмажором.

   – Надо выслушать каждого обвиняемого, – сказала Елизавета Романовна, ободряюще взглядывая на всё ещё коленопреклонённого Шридмана.

Он, казалось, понял её взор, потому что продолжал ещё увереннее:

   – Граф держал остриё своей шпаги около моей шеи, и вы, ваше императорское высочество, не могли бы запретить ему убить вашего слугу. Что я говорил тогда, не может иметь никакого значения: это были слова, вынужденные у меня под страхом смерти!.. А вот кто обманывает и оскорбляет ваше императорское высочество, так именно этот поляк! И, право, честный голштинец не заслуживает сурового наказания только на основании его слов!

   – Он обманывает меня, он оскорбляет меня! – воскликнул Пётр Фёдорович неуверенным голосом. – Ты знаешь, что раз ты говоришь что-нибудь подобное, так ты должен доказать это!

   – Я готов, – ответил Шридман, – и, чтобы представить точные доказательства вашему императорскому высочеству, я караулил здесь... Здесь я был больше на службе у моего герцога, – с упрёком прибавил он, – чем если бы я бесцельно проводил время в лагере.

   – Он сумасшедший, – сказал великий князь, – говорит загадками.

   – Выслушайте же его, ваше императорское высочество, – возразила графиня, – быть может, тогда загадки и разгадаются; быть может, с ним действительно поступили несправедливо.

   – Так говори! – с нетерпеливым любопытством воскликнул Пётр Фёдорович. – Только сперва подымись на ноги, потому что это – неподходящее положение для солдата.

Шридман поднялся и вытянулся по-военному перед великим князем.

   – Ну, так что же ты можешь сказать в своё оправдание? – спросил Пётр Фёдорович. – Что ты хотел высмотреть здесь? Берегись, если хоть одно твоё слово будет лживо!

   – Это я могу сказать только лично вам, ваше императорское высочество, – ответил Шридман, – только одному вам, потому что это – такое дело, где речь идёт о большем, чем моя голова.

   – Эта дама – мой друг, – воскликнул Пётр Фёдорович. – Мой верный друг!.. Ты понимаешь? Она может слышать всё, что ты имеешь мне сказать. Итак, говори, у меня нет времени ждать!

Шридман кинул испытующий взор на графиню, сделавшую ему лёгкий знак головой.

   – Пусть так, – сказал он, – раз вы, ваше императорское высочество, приказываете. Я был здесь, – твёрдо продолжал он, точно рапортуя по службе, – чтобы проследить того господина, из-за которого я попал в немилость к вашему императорскому высочеству и который жестоко оскорбил меня.

   – Ну? – нетерпеливо воскликнул Пётр Фёдорович. – Что же он делает такого опасного?

   – Опасно это может быть только для него, – злобно смеясь, сказал Шридман. – Там, – продолжал он, – по направлению к зверинцу ведёт довольно тёмная дорога к скрытой лесной поляне, которая, по-видимому, показалась графу Понятовскому особенно удобной, чтобы встречаться там с одной дамой, которую он своими льстивыми словами заставил забыть свои обязанности.