Текст книги "На пороге трона"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 46 страниц)

VI

В нескольких сотнях шагов от зверинца, на небольшой прогалине, обрамленной высокими деревьями, стоял небольшой, элегантный и со вкусом выстроенный дом на каменном фундаменте, крытый черепицей и украшенный резьбой; несколько ступенек вели на широкий балкон, с которого тяжёлые дубовые двери выходили в дом. Роскошные оленьи рога высились над раскрытыми настежь дверьми, через которые была видна большая комната, также украшенная оленьими рогами. Стены дома были густо обрамлены плющом, широкие окна с маленькими, круглыми, в свинцовой оправе стёклами виднелись сквозь его листву; пред домом были кокетливые клумбы, а позади него находилось небольшое здание с чистыми конюшнями. На клумбах цвели первые весенние цветы, дорожки были тщательно усыпаны песком, и всё было окружено зелёной деревянной решёткой с железной калиткой, также раскрытой. Пред балконом, на земле, лежало несколько прекрасных английских собак, а на балконе, в удобном кресле, сидел мужчина лет пятидесяти, погруженный в чтение большой книги, которая лежала пред ним на столе и из которой он время от времени делал заметки в маленькой тетради.

Несмотря на то что не могло быть никакого сомнения в том, что это мирное убежище в лесу было домом лесничего великого князя, человек, сидевший на балконе, представлял собою известный контраст со всем окружающим. Правда, на нём был надет светло-зелёный сюртук с узким золотым галуном – необходимою принадлежностью формы высших лесничих великого князя, – его талию охватывал чёрный кожаный пояс с золотым великокняжеским гербом, но охотничий нож, для которого предназначался пояс, находился не с той стороны, с которой нужно, а под зелёным сюртуком у него были надеты чёрные шёлковые чулки и сапоги с чёрными пряжками, которые уже совсем не соответствовали его охотничьему костюму. Этот мужчина был худощав и держался сгорбившись, а его голова была в полном противоречии с теми обязанностями, какие он был призван нести в этом тихом домике. Сильно поседевшие, но ещё густые волосы обрамляли бледное, болезненное лицо с правильными чертами, на которых лежала дружелюбная, серьёзная мягкость; в голубых глазах, которые он иногда раздумчиво отрывал от книги, светились мечтательность и вместе с тем какая-то детская беззаботность, так что казалось совершенно невозможным представить себе этого человека в качестве руководителя княжеской охоты. По всему окружающему каждый принял бы толстую книгу, которую он читал с глубоким вниманием, за лесной журнал, из которого этот человек делал необходимые выписки о рубке или об охоте, но если бы кто-нибудь посмотрел через плечо Викмана на то, чем он был усердно занят, тот с удивлением увидел бы, что толстая книга была Библия, а маленькая тетрадочка содержала в себе толкования и пояснения к Священному Писанию, которые Викман вписывал туда мелким почерком.

Тихо шевеля губами, старик снова прочитал одно место в книге, снова задумчиво несколько времени посмотрел на небо и затем принялся снова писать с прежним усердием. Вдруг до сих пор смирно лежавшие собаки подняли головы и с весёлым лаем пустились через калитку к лесу.

   – А, это Мария возвращается домой, – сказал старик, поднимая голову и следя взглядом за собаками, но глубокое изумление отразилось на его лице при виде девушки, выходящей из леса под руку с офицером.

Собаки тоже были удивлены непонятным явлением, но не обнаруживали к незнакомцу особенной неприязни, кроме лёгкого рычания, так как умные животные, по-видимому, понимали, что, если с ним так доверчиво болтала их госпожа, он не мог иметь никаких дурных намерений.

Молодой офицер погладил головы прекрасных животных; но они довольно холодно приняли его ласку и быстрыми прыжками пустились обратно к дому, словно желая предупредить хозяина о непонятном посещении.

Старик медленно и, как казалось, с трудом поднялся с места и спустился с балкона, чтобы встретить гостя, которого привела к нему Мария. Когда они вошли во двор, Мария высвободила свою руку и с лёгким замешательством сказала:

   – Я привожу тебе гостя, отец; этот господин встретился со мною около зверинца, когда я кормила оленей, – прибавила она затем, робко взглядывая в сторону и опуская ресницы. – Он говорит по-немецки и просил разрешения проводить меня, чтобы познакомиться с тобой и с нашим домом. Это – поручик...

Она в смущении остановилась, так как, несмотря на то что она высказала полное доверие к молодому человеку во время разговора, его имя вдруг ускользнуло у неё из памяти.

   – Владимир Александрович Пассек, – поспешил ей на помощь гость, в то же время с уверенностью светского человека вежливо приподнимая шляпу пред стариком. – Владимир Александрович Пассек, поручик Преображенского полка, имевший честь познакомиться с пашей дочерью, благодаря нашей общей склонности к состраданию благородным животным, и естественно захотевший быть представленным также и её отцу. Я принадлежу, – продолжал он после того, как старик ответил ему на его поклон, – к дворцовой охране великого князя, и так как пребывание во дворце довольно скучно, то я очень рад случаю познакомиться со столь почтенным лесничим, как вы, чтобы иногда совместно ходить с вами в лес.

Старик, по-видимому, был в высшей степени смущён; он вопросительно взглянул на свою дочь и отвесил мягким, но в то же время слабым и неуверенным голосом:

   – Добро пожаловать! Хотя, я думаю, наше скромное гостеприимство не много может предложить вам; что же касается леса, то моё слабое здоровье редко позволяет мне бродить по нему, но если беседа со стариком вам не скучна, милости прошу остаться с нами поужинать чем Бог послал.

   – Солдат, как и охотник, – возразил Пассек, – довольствуется малым, а ваша дочь могла бы достойно мостить и самого великого князя; поэтому я с благодарностью принимаю ваше приглашение и надеюсь, что это послужит к упрочению нашего знакомства и дружбы.

Луч счастливой радости блеснул на лице Марии; она легко взбежала по лестнице веранды и поспешила в комнату, чтобы немедленно приступить к исполнению своих обязанностей.

Между тем Пассек прохаживался с её старым отцом по усыпанной песком дорожке между цветочными клумбами. Думая доставить старику удовольствие, он перевёл разговор на его профессию, начав говорить о величине лесов Ораниенбаума, о дичи, собаках и различных охотах, которые в Северной России представляют массу разнообразия.

Старик смотрел на него с большим удивлением, как будто предмет разговора был совершенно чужд ему, и нередко задавал совершенно неуместные, наивные вопросы, так что вскоре очередь удивляться настала для Пассека и он уже готов был признать в старом лесничем человека, потерявшего от старости рассудок, если бы последний иногда не склонялся над каким-нибудь цветком и не давал по поводу его строения объяснений столь ясных, что предположение о его слабоумии отпадало само собою.

В продолжение ещё четверти часа вели они этот мучительный для обоих разговор, после чего к ним вышла Мария с раскрасневшимися от работы щеками и объявила, что ужин готов.

В тот момент, когда все трое направились к дому, у ворот появился молодой человек, шедший быстрыми шагами и в удивлении остановившийся на месте при виде офицера. Новоприбывшему было на вид двадцать два или двадцать три года; на нём были форменная куртка лесничего великого князя, высокие сапоги и маленькая с золотым галуном шапка, но так же, как и старик, он казался совершенно не созданным для своего занятия. Он был высок ростом и строен, но не обладал мускулами, которые образуются от упражнений на чистом воздухе; наоборот, вся его фигура отличалась нежным и слабым телосложением; он держался несколько сгорбленно, и его походка была неуверенна. Его бледное лицо было правильно, а большие чёрные глаза были бы прекрасны, если бы не были покрыты тем лёгким флёром близорукости, который получается вследствие ночного усидчивого чтения. Его слегка напудренные волосы спускались локонами, а не были подстрижены, как того требовала военная форма; за поясом у него не виднелось большого охотничьего ножа, а прекрасное ружьё он держал так странно, что случайный выстрел мог бы подвергнуть опасности жизнь присутствующих.

Молодой человек, держа в руке букет из незабудок и фиалок, несколько смущённо приблизился к старику и, поздоровавшись с ним, поклонился офицеру, который ответил ему коротким, высокомерным поклоном, окинув его при этом недружелюбным взглядом.

   – Позвольте мне представить вам Бернгарда Вюрца, моего племянника, – проговорил старый Викман, обращаясь к офицеру, – наш милостивый герцог приставил его ко мне в качестве помощника на случай, если мои силы и здоровье не позволят мне справиться с моими обязанностями.

Молодой помощник снова склонился пред офицером, а тот, в свою очередь, снова высокомерно кивнул ему головою.

При этих вторичных поклонах ремень, на котором держалось ружьё Вюрца, сполз с его плеча и дуло ружья коснулось офицера.

   – О, простите! – испуганно воскликнул Бернгард. – Я, право, нечаянно толкнул вас ружьём! – И, быстро поднимая ружьё, он направил дуло прямо в грудь старику.

   – Стойте, мой любезный, – воскликнул Пасюк, – если вы будете обращаться так странно с вашим ружьём, то кто-нибудь из нас наверное будет убит, прежде чем мы сядем за гостеприимный стол хозяина. Будьте любезны, держите дуло ружья кверху. По-видимому, вы очень смущены, – прибавил он, взглядывая на красавицу Марию, – но это всё-таки не даёт вам права обращаться так неосторожно с огнестрельным оружием.

   – Будьте спокойны, – улыбаясь, ответил Вюрц, – ружьё не заряжено, и я сам никогда не согласился бы носить заряженное оружие.

Пассек посмотрел на него с удивлением и, покачав головою, промолвил:

   – Это – во всяком случае не лишняя предосторожность; но зачем в таком случае носите вы с собою ружьё и как вы охотитесь на дичь в вашем округе?

Старый Викман и его помощник обменялись смущёнными взглядами.

   – Кузен Бернгард хотел сказать, – быстро вмешалась Мария, – что он никогда не возвращается из леса с заряженным ружьём.

Пассек покачал ещё раз головою, а затем молча направился вместе с прочими к дому.

   – Эти цветы, Мария, я принёс тебе, – проговорил Вюрц, подавая девушке маленький букетик, – они росли на чудном склоне у дюн, откуда открывается дивный вид на море; я долго сидел там, наслаждаясь красотою природы. Это – фиалки и незабудки, – продолжал он, оживляясь, – тихи и скромны, подобно фиалкам, радости наслаждения природою, и незабвенны для души подобные мгновенья.

Мария с некоторым колебанием взяла цветы и в смущении отвернулась, увидев насмешливую улыбку Пассека.

По ступеням все поднялись на веранду и вошли в комнату, где был приготовлен простой ужин из крутых яиц, масла и холодного мяса. Два хрустальных стакана с цветами служили украшением стола, а для гостя рядом с пивною кружкою была поставлена запылённая бутылка рейнвейна.

Пассек окинул стены пытливым взглядом, рассматривая несколько висевших там рогов, и занял место между стариком и девушкою. Он уже хотел было опуститься на стул, когда хозяин, положив на спинку своего стула руки, прочёл краткую молитву. Офицер с удивлением взглянул на лесничего, так как в первый раз встречал подобную набожность в охотнике.

Вскоре рейнвейн развязал языки, и старый лесничий с тихою улыбкою слушал разные пикантные дворцовые истории, которые рассказывал молодой гвардейский офицер, хорошо знакомый с закулисною жизнью двора. Мария, сперва стесняясь, а затем оживившись, задавала ему вопросы о придворных балах и о дамах.

Пассек рассказывал обо всем подробно и с таким юмором, что Мария нередко разражалась заразительным смехом, заставляя улыбаться даже старого отца.

Молодой помощник лесничего всё время сидел молча, печально опустив взор; поручик, по-видимому, не обращал на него внимания, хотя Вюрц всё же заметил, как тот в пылу разговора схватил его букет и будто нечаянно расшвырял цветы. Лицо молодого человека стало ещё бледнее, а его глаза метали чуть заметные искорки, когда он поднимал их на победоносного офицера или на свою кузину.

Солнце уже начало опускаться к горизонту; ужин окончен; бутылка рейнвейна выпита, и Мария старалась поймать взгляд отца, чтобы задать ему немой вопрос, не принести ли ещё одну бутылку этого благородного вина, предназначенного для высокоторжественных случаев, как вдруг из леса донеслись чьи-то крики.

   – Что такое? – воскликнула Мария. – Что бы это могло быть?

Все вскочили. Вюрц с испугом прислушивался, в то время как собаки с громким лаем прыгали на ворота.

Снова послышался протяжный стон; на этот раз было ясно, что кричала женщина.

   – Не понимаю, – проговорил старик, – кто мог напасть в такой близости от нашего дома.

   – Животные могли сломать изгородь, – воскликнула Мария, – между ними есть злые...

   – Всё равно, – проговорил Пассек, схватившись за шляпу, – там кто-то зовёт на помощь, значит, надо спешить.

С этими словами он бросился по направлению к лесу.

Мария поспешила вслед за ним, несмотря на предостерегающие возгласы её кузена, который, поддерживая старика, вышел к дверям дома и беспокойно смотрел в лес, откуда теперь слышались людские голоса, приближавшиеся к дому.

VII

Когда Пассек и Мария Викман направились от зверинца к дому лесничего и скрылись за поворотом лесной дороги, к тому же месту приблизились двое мужчин, увлечённых оживлённым разговором.

То был английский посол сэр Чарльз Генбюри Уильямс, который прогуливался по парку с графом Понятовским после обеда во дворце, быть может, ради моциона, быть может – ради того, чтобы без помехи переговорить о важных вопросах.

   – Итак, мой юный друг, – проговорил посол, прогуливаясь взад и вперёд по аллее, – сегодня вы впервые заглянули в этот своеобразный мир, называемый двором великого князя, где куётся будущность России, а отчасти и будущность. Европы. И хотя вы уже знакомы с дворами Лондона, Парижа и Дрездена, тем не менее, я думаю, вы благодарны мне, что я ввёл вас сюда.

   – О, мой дорогой руководитель, – воскликнул Понятовский, горячо пожимая руку послу. – Я так благодарен вам за это!.. Здесь всё так странно, так сказочно фантастично, что я ещё до сих пор не могу разобраться в своих ощущениях. Великая княгиня, – продолжал он, краснея, – чудное существо, и я не видал женщины, подобной ей. До сих пор я не могу решить, что больше идёт к ней – костюм ли пажа, в который она была одета утром, или то простое белое платье с весенними цветами, в котором она была за столом. Право, можно подумать, что она обладает поясом Афродиты, придающим вечную юность и очарование.

   – Ваше восхищение вполне естественно, – улыбаясь, ответил посол, – и я это предвидел, так как лучезарные очи Екатерины чаруют каждое мужское сердце, и потому немудрено, если они затронули крайне чувствительное к женской красоте сердце графа Станислава Понятовского!

   – О, моё восхищение вызвано не только её физической красотою, но также и её чисто царственным умом.

   – Если бы вы этот ум узнали в той степени, в какой знаю его я, то согласились бы со мною, что дочь маленького князя Ангальт-Цербстского взойдёт когда-нибудь яркой звездой на европейском небосклоне, несмотря на все тучи и туманы. «По терниям к звёздам», – гласит девиз моего государя; это в равной степени может быть девизом и юной принцессы. Если мы поможем ей во время её странствования по терниям, то она иначе будет относиться к нам, когда достигнет звёзд.

   – Я готов, – воскликнул Понятовский, – пожертвовать даже своею жизнью для великой княгини!

   – Очень хорошо, любезный граф, – сказал сэр Уильямс, – всею душою восхищайтесь великою княгинею, любите её всем сердцем, но не забывайте в то же время наблюдать, всё видеть, во всё проникать, так как этой принцессе, окружённой драконами зависти, ненависти и злобы, можно оказывать услуги только при помощи ума. Её врагов нельзя поразить копьём, для них нужна тонкая, хитросплетённая сеть.

   – Клянусь Богом, – воскликнул граф, – я буду напрягать все силы моего ума. Но что могу я сделать? Что может сделать бедный чужестранец у этого двора азиатского богатства и деспотизма?

   – Ум могущественнее деспотизма, – возразил посол, – и умный всегда может управлять по своему усмотрению деспотической властью. Я – друг великой княгини и всегда готов служить ей, а также обезвреживать её врагов, с одной стороны, потому, что я восхищаюсь ею, с другой – потому, что она вполне разделяет мои взгляды на необходимость прочного соглашения России с Англией. Я всегда готов помогать ей советами и всем, чем могу, стараясь вместе с нею разрушать козни, которые каждый день устраиваются ей мри дворе императрицы. Но и сам я, благодаря занимаемому месту, постоянно нахожусь под наблюдением; в каждом моём шаге усматривают политическое намерение, и вследствие подозрительности государыни я должен сильно ограничить свои посещения двора великого князя. Может быть, мне долго теперь не придётся увидеть великую княгиню. Вы же, мой друг, как лицо не официальное можете посещать этот двор сколько угодно. Вы можете участвовать в устраиваемых ею вечерах, можете кутить с великим князем...

   – Это мне вовсе не по вкусу, – возразил граф Понятовский.

   – И тем не менее вам это необходимо, – сказал юр Уильямс. – Это – жертва, при помощи которой вы можете купить вход в сады Гесперид, чтобы сорвать золотое яблочко. Вы будете с его высочеством пить, курить, иногда делать смотры его голштинским солдатам. За это вы можете восхищаться великой княгиней Екатериной, любить её и будете передавать мне то, что она попросит вас передать мне, а я, в свою очередь, буду пересылать через вас те советы и предупреждения, которые сочту нужным довести до её сведения. Таким образом вы можете убедиться, что услуги, требуемые мною от вас, не особенно трудны и заключают награду уже в самих себе.

   – О, дорогой покровитель, – воскликнул граф Понятовский, – ваше доверие делает меня счастливым. Какая золотая будущность раскрывается предо мною! Будьте уверены, что я постараюсь оправдать ваше доверие и заслужу благодарность от великой княгини... Но, – продолжал он после короткого молчания, – мне трудно будет привыкнуть к обращению и свите великого князя; люди, которых я видел сегодня за столом, не производят приятного впечатления...

   – Это – авантюристы, – проговорил сэр Уильямс, – выскочки или пришедшие в упадок отпрыски благородных домов, что, пожалуй, ещё хуже. Но вам придётся переносить их и тем легче вам будет стать необходимым для великого князя; вам придётся принести эту жертву, так как для исполнения возложенного на вас поручения вам необходимо стать другом великого князя; эта дружба прикроет ваши отношения к великой княгине.

Граф Понятовский опустил взор и серьёзно проговорил:

   – Удастся ли мне приобрести влияние над великим князем? Я сильно сомневаюсь в этом, так как его высочество, по-видимому, больше всего любит тяжеловесные шутки своих голштинских офицеров. Я заметил, что к концу обеда наследник престола был очень разгорячён...

   – Он напился, – рассмеялся сэр Уильямс. – Уверяю вас, тут нет ничего особенного и это – вовсе не секрет.

   – Ужасно! – воскликнул граф.

   – Что же!.. – возразил посол. – С этим приходится примириться, и если его высочество находит для себя приятным притуплять винными парами и без того не особенно большой и ясный ум, то нужно тем больше дорожить его супругой, которая по ясности взгляда на вещи, по рассудительности может соперничать с любым мужчиною.

   – И которая, – добавил граф, – нередко во время обеда подвергалась беспричинным и грубым нападкам со стороны мужа, нападкам, получавшим каждый раз одобрение со стороны собутыльников великого князя, голштинских офицеров.

   – Тем более, значит, великая княгиня нуждается в верном друге, который умел бы держать в почтительности печальных товарищей её мужа, мужа, с которым её ничто не связывает, кроме этого имени. Это, мне кажется, – достойная задача для вашего рыцарского сердца.

В течение этого разговора они подошли к тому месту, где обыкновенно кормила животных Мария, и самка-олень с детёнышами приблизились к загородке в надежде получить лакомый кусок.

Граф Понятовский стоял в задумчивости, а посол дразнил животных своею тростью. Это, по-видимому, не нравилось старому оленю, стоявшему неподалёку, и, когда палка посла задела одного из детёнышей несколько сильнее и он испустил крик, олень с разбега ударил рогами в загородку. Сэра Уильямса эта злоба старого оленя забавляла, и он стал снова размахивать палкою по воздуху, на что олень, в свою очередь, ответил новым наскоком на изгородь.

   – Смотрите, – сказал Понятовский, – животное может стать опасным, если рассердится, и наверное сломает изгородь.

И действительно, от нового толчка оленя перекладины и столбики изгороди затрещали и зашатались.

В этот момент послышался стук подков и из-за попорота дороги показался изящный кабриолет на двух высоких колёсах с одной лошадью, которою правила великая княгиня. Сзади, на маленьком сиденье сидел лакей.

Посол и Понятовский повернулись при приближении экипажа, и у графа вырвалось невольное восклицание, в котором одновременно слышались и удивление, и восхищение. И в самом деле великая княгиня с ярким румянцем на щеках и блестящими глазами напоминала собою богиню, спустившуюся с Олимпа.

В следующую же секунду экипаж уже поравнялся с изгородью. Оба мужчины приподняли свои шляпы; великая княгиня, отвечая на их приветствие, улыбаясь махнула бичом.

В это мгновение олень с новою силою набросился мл забор, перекладины затрещали и один осколок угодил прямо в лошадь. Конь остановился, трясясь всем телом, а затем, когда послышался новый треск, поднялся на дыбы и стал крутиться на месте, таща за сомою кабриолет. Лакей, не предвидевший ничего подомного, был моментально сброшен наземь и остался делать у ствола дерева, взывая о помощи. Лошадь продолжала метаться из стороны в сторону. Екатерина испустила громкий крик; она побледнела, но продолжала крепко держать вожжи, лошадь же, напуганная видом разъярённого оленя, каждую минуту грозила своими прыжками опрокинуть кабриолет.

Но граф Понятовский уже поспешил на помощь; ловко и осторожно обошёл он экипаж и, ухватив испуганную лошадь за узду, заставил её встать смирно.

Несмотря на то что благородное животное протащило его несколько шагов, граф не выпустил узды и, отведя экипаж в сторону, успокоил лошадь.

В это же время сэр Уильямс подал великой княгине руку и она соскочила на землю, ничем, кроме бледности, не выказав своего волнения.

   – Я не знала, что мой Родней такой пугливый; мой конюший уверял меня, что это – самая спокойная лошадь; он должен будет отучить её от этого.

   – Какое счастье, что всё так хорошо кончилось! Бог знает, что произошло бы, если бы графу не удалось удержать коня! – воскликнул сэр Уильямс.

   – Ах, граф Понятовский, – проговорила Екатерина, бросая на молодого человека взгляд, от которого у него вся кровь хлынула к лицу, – вы с первого же дня нашего знакомства заставляете меня оказаться у вас в долгу. Принеся мне до обеда партитуру новой оперы Рамо, вы после обеда спасаете мне жизнь; это чересчур много, и мне потребуется много времени, чтобы отблагодарить вас. Но будьте уверены, что я постараюсь, чтобы вам не пришлось укорять меня в неблагодарности.

Она сняла перчатку и протянула графу руку.

Понятовский, не будучи в состоянии произнести ни слова, схватил эту гибкую, мягкую руку и прижал её к своим губам, в то время как его взоры с упоением покоились на прекрасных чертах Екатерины.

Олень успокоился и вместе с самкою скрылся в конюшне.

   – А что сталось с моим бедным лакеем? – спросила великая княгиня, с трудом и как бы с сожалением отводя взор от Понятовского и направляясь к лежащему слуге. – Можешь ты встать? – участливо спросила она его.

Выездной с трудом поднялся и прислонился к стволу.

   – Скверно, ваше императорское высочество, тяжело! – проговорил он слабым голосом. – Я точно оглох, и вот тут болит очень, – указал он на бедро.

   – Ну, – сказала великая княгиня, – будем надеяться, что нет ничего серьёзного. Тебя осмотрит доктор Бергаве.

Когда она возвратилась к экипажу, к ней приблизились Пассек и Мария. Поручик, отдав по уставу честь, предложил свои услуги.

   – Боже мой! – воскликнула Мария. – Здесь её императорское высочество великая княгиня!.. Что случилось?

Екатерина милостиво поклонилась молодой девушке, которой она до того времени не знала или просто не замечала, и в кратких словах рассказала о том, что произошло.

   – Можно ли вам вернуться обратно на этой лошади? – спросил сэр Уильямс.

   – Животное вполне успокоилось, – ответил граф Понятовский. – Я без страха сел бы в кабриолет, но не знаю, можно ли всё же подвергнуть этому опыту драгоценную жизнь вашего высочества.

   – Я не боюсь, – возразила Екатерина, – но так как я оказалась плохим кучером, то я просила бы графа Понятовского взять вожжи вместо меня. Места здесь хватит на двоих.

   – Ваше императорское высочество, вы возлагаете на меня высокую ответственность, – сияя, ответил граф, – но, чтобы оправдать такую ответственность, я ютов был бы усмирить даже коней Феба.

Он взял под уздцы и повернул лошадь, провёл её мимо забора, помог подняться в экипаж Екатерине, затем поместился рядом с нею сам.

Пассек подал ему вожжи.

   – Сэр Уильямс, – сказала Екатерина, – и вы, Владимир Александрович, поручаю вам моего слугу, отведите его к лесничему, я же сейчас пришлю экипаж и доктора Бергаве.

Она кивнула головой Марии и обоим мужчинам, и Понятовский пустил рысью лошадь.

Пассек подхватил выездного под руки и при помощи Марии повёл к дому лесничего. Сэр Уильямс с улыбкою смотрел вслед кабриолету, удалявшемуся по направлению ко дворцу.

Великая княгиня и Понятовский сидели рядом на узком сиденье, и Екатерина, по-видимому, была напугана гораздо более, чем казалось до сих пор, так как боязливо прижималась к своему спутнику.

   – Случай – отличный союзник, – сказал сэр Уильямс, когда исчез кабриолет, – он соединяет скорее и прочнее, чем самый тонкий расчёт. Выкажем же себя благодарными этому покровителю дипломатии и позаботимся о бедной жертве, у которой, по-видимому, сломано ребро.

Он последовал за Марией в дом лесничего, где был встречен старым Викманом и Вюрцем.

По-видимому, старый лесничий и его помощник были гораздо лучше знакомы с уходом за больными, чем с лесом, и вскоре лакей уже был уложен в комнате. Сэр Уильямс подарил ему кошелёк с золотом, которое примирило пострадавшего с болью. Посол выпил стакан вина и оживлённо беседовал с добрыми хозяевами, пока не прибыла карета с хирургом, который сообщил, что скоро будет доктор Бергаве, за которым уже послано было в Петергоф. Затем сэр Уильямс и Пассек отправились в Ораниенбаум.

Старый лесничий погрузился со своим помощником в серьёзный разговор о заметках, сделанных им в записной книге, а Мария делала разные приготовления по указаниям хирурга; при этом она была погружена в мечтательность и по временам вздрагивала, но, по-видимому, в её воображении вставали не какие-нибудь ужасные картины, так как глаза сияли мягким блеском, а губы складывались в улыбку.