Текст книги "На пороге трона"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 46 страниц)

   – Такой старик, как я, – произнёс он, – не принадлежит уже к числу тех, которых дамы ждут с нетерпением, но так как Степан Фёдорович раздал все свои розы, то вы, мадемуазель, быть может, примете от меня эту розу; это – олицетворение молодости, о которой я почти не могу уже вспомнить теперь, и красоты, ценить которую я ещё не разучился.

Француженка с благодарностью приняла цветок, и канцлер поболтал с ней ещё несколько мгновений так весело-невинно, как будто он вовсе и понятия не имел о том, какая важная тайна высшей политики России самым недвусмысленным образом была затронута на этом вечере.

XII

Императрице было доложено, что сейчас начнётся представление, которое, по её повелению, давалось на открытой сцене летнего театра в дворцовом парке. Имелось в виду поставить несколько отрывков из пьес Мольера, чтобы занять общество до ужина, для которого уже были накрыты столы в павильонах дворца. Уже миновал тот период лета, когда в вечерние часы ночные сумерки сливаются с рассветом, и мрак начал опускаться над парком. На деревьях, прорезая тёмные тени своими яркими огоньками, засветились разноцветные лампионы. Маленькая сцена и амфитеатром устроенные места для зрителей ярко осветились бесчисленным множеством свечей, защищённых белыми стеклянными колпаками. Под руку с обер-камергером императрица проследовала в летний театр. Высокопоставленные лица и дипломаты заняли места возле её позолоченного кресла, остальные разместились в амфитеатре. Граф Шувалов отправился за сцену, чтобы отдать там последние распоряжения, и непосредственно за этим началось представление из отдельных сцен мольеровской пьесы «Malade imaginaire», любимой комедии императрицы.

Елизавета Петровна от души смеялась над прекрасно изображёнными комическими типами великого мирового художника, но она почти единственная слушала представление со вниманием, так как словоохотливые языки и чуткие уши придворного общества с молниеносной быстротой распространили новость о приказе фельдмаршалу Апраксину отправиться в пограничную армию. В партере, за креслом императрицы, все головы склонялись одна к другой, чтобы в тихом шёпоте обменяться мыслями и опасениями по поводу этого великого события.

Мадемуазель де Бомон, подавшая повод к поразившей всех катастрофе, как бы желая избежать любопытных взоров, уселась в стороне, на одном из последних мест, где ряды соприкасались с рощицей, замыкавшей площадь, отведённую для театра. Пока молодая девушка, сидя позади по внешности спокойного, но внутренне возбуждённого общества, в раздумье смотрела на сцену, она почувствовала лёгкое прикосновение к своей руке. Она удивлённо взглянула и увидела за собой полускрытого зеленью графа Ивана Ивановича Шувалова, который знаками просил её следовать за ним. Без всякого колебания она бесшумно поднялась и скрылась за кустарником, откуда узкая дорожка вела к полукруглой тенистой беседке, расположенной поблизости театра и освещённой лишь одной тёмно-красной лампочкой.

   – Я должен был воспользоваться этим случаем, чтобы поговорить с вами наедине, – сказал граф, предлагая ей руку, чтобы довести её до беседки, – очень трудно не быть подслушанным под взорами тысячи глаз, наблюдающих за каждым вашим действием. Прежде всего позвольте поздравить вас с сегодняшним успехом, да, именно успехом; иначе нельзя назвать то, что вы сделали сегодня, убедив государыню согласиться на решительный шаг. Я сам уже почти потерял на это всякую надежду. Выражаю вам моё восхищение за такое искусство, – продолжал он с большим жаром, чем этого требовала бы простая любезность, прижимая к губам руку молодой девушки. – Впрочем, мои друзья в Париже уже предупредили меня, что вы невозможное сделаете возможным. Теперь скажите мне, могу ли я каким-либо образом содействовать вам в этом деле? Мы должны наконец избавить русскую политику от гибельного английского влияния и сообща наказать прусского короля за ту зловредную игру, которую он позволяет себе при нашем и при вашем дворе.

Граф подвёл молодую девушку к дерновой скамейке в слабо освещённой беседке, а сам остался стоять пред ней, страстным, восхищенным взором любуясь её фигурой, залитой красноватым светом.

   – Предоставьте мне действовать одной, граф, – спокойно сказала француженка. – В настоящее время я не нуждаюсь в поддержке. Напротив, чем более государыня будет думать, что поступает, только сообразуясь со своей волей, со своими убеждениями, тем легче будет склонить её к решительному шагу. Так как её величество делает мне честь часто оставаться со мной без свидетелей, я воспользовалась этим обстоятельством, чтобы обострить её неприязнь к прусскому королю. В то же время я дала понять государыне, что граф Сен-Жермен, быть может, не захочет приехать в Петербург или даже пополнить мой запас его эликсира, если повелительница России будет сохранять такое положение, словно она состоит в союзе с врагами Франции. Настроение её величества было так подготовлено, что сегодня я отважилась на этот решительный шаг, когда появление Апраксина дало мне к этому повод. Вы видите, – улыбаясь, добавила она, – что мои расчёты оказались верными и что, несмотря на мой пол, я могла бы претендовать на место в рядах дипломатов.

   – О, – воскликнул граф, – вы всюду займёте первое место, куда бы ни явились, а меня вы всегда найдёте в первом ряду ваших поклонников, – добавил он, приблизясь к ней и устремляя на неё свой пламенный взор. – Мы – союзники, – продолжал он более глухим голосом, наклоняясь к ней, – ваш разум точно так же, как и мой, преследует одинаковую великую цель. Неужели вы найдёте неестественным, что моё сердце следует за моим разумом?

Француженка посмотрела на него удивлёнными глазами; тонкая, ироническая улыбка играла на её губах, когда она промолвила:

   – Сердце должно всегда быть в союзе с разумом, если хочешь совершить что-нибудь великое на этом свете.

   – Какое счастье! – воскликнул граф, схватив её руку. – Вы понимаете меня, ваше сердце идёт навстречу моим чувствам, вы разрешите мне надежду разделить радость достижения великой цели с другом, который пожелал бы быть для меня более чем дипломатической союзницей?

Он прижал её руку к своим губам и с мольбой вопросительно посмотрел ей в глаза.

Фрейлина отрицательно покачала головой.

   – В настоящее время, граф, – серьёзно сказала она, – я – только дипломат. Не смею разбрасывать ни свои мысли, ни чувства, отвлекая их от единственной цели, в которую я должна вложить все мои силы. Никакое чувство, в особенности самое могучее и нежное из всех, не должно селиться в моём сердце, посвятившем себя одной высокой задаче. Вспомните Жанну д'Арк: её могущество пришло к концу, успех покинул её, как только она позволила другому чувству, кроме любви к родине, проникнуть в свою душу.

Француженка произнесла эти слова с улыбкой на устах, но таким искренним и серьёзным тоном, что граф Шувалов печально отступил и, скрестив руки, потупил свой взор.

   – Быть может, – сказал он, – чувство слишком глубоко проникло в мою грудь, так как я почти готов был бы пренебречь всеми политическими целями, если бы вы оттолкнули мою дружбу.

Одно мгновение оба молчали. Затем с открытым, приветливым взором, протянув ему руку, молодая девушка сказал:

   – Вашей дружбы я не отталкиваю; я знаю, что вы – искренний друг Франции, и этого одного достаточно, чтобы я считала вас также и своим.

   – О, благодарю вас, – воскликнул граф, прижимая её руку к своей груди. – Вы делаете меня бесконечно счастливым, вы возвращаете мне надежду...

Мадемуазель де Бомон серьёзно покачала головой.

   – Не будем смешивать дружбы с чувствами, которые явились бы невозможностью.

   – Невозможностью? – воскликнул граф. – Но почему же? Неужели для вас было бы так немыслимо немного подогреть то чувство дружбы, которое вы питаете ко мне? Я же готов для вас на все; всё, что существует на свете прекрасного и драгоценного, я готов положить к вашим ногам.

   – Не кладите ничего к моим ногам, граф, – заметила молодая девушка, снова весело смеясь, – предоставьте нам в благородном союзе достигнуть великой цели: дать возможность Франции и России сообща заставить всю Европу уважать нашу волю.

   – А потом? – спросил граф.

   – Потом, – вздохнув, произнесла молодая девушка, – нет, всё-таки потом я обращусь к вам с просьбой, с серьёзной, убедительной просьбой. Мне хотелось бы ещё сегодня добиться от вас обещания, что вы без всякого колебания исполните её.

   – Даю вам своё слово, – сказал граф. – Всё, что вы потребуете, будет исполнено. В России существует мало вещей, которые можно было бы тщетно требовать от графа Ивана Шувалова.

   – Прекрасно, – заметила француженка, – вы дали мне слово, и я напомню вам об этом. А теперь вернёмтесь к остальному обществу; маленькое действие, вероятно, уже кончилось, и наше отсутствие будет замечено.

Она направилась к выходу из беседки и пошла в сторону театра, граф медленно следовал за ней; но едва они сделали несколько шагов по дорожке, ведшей к освещённой площади вокруг открытой сцены, как увидели императрицу, в сопровождении графа Разумовского и ещё нескольких высокопоставленных лиц.

   – Ах, граф Иван Иванович! – воскликнула Елизавета Петровна, побледнев и сдвинув брови. – Кажется, вы оставили все заботы о спектакле? А вы, мадемуазель де Бомон, неужели вас так мало интересуют произведения вашего соотечественника?

   – Простите, ваше величество, – ответил граф Шувалов, оправившийся от мгновенного замешательства. – Я воспользовался случаем переговорить с мадемуазель де Бомон о том, как нам поступить относительно желательного приезда графа Сен-Жермена в Петербург. Нам обоим хотелось бы, чтобы вы, ваше величество, лично удостоверились в тех чудесных явлениях, которые связывают с именем этого необыкновенного человека. Сегодня ещё я хотел послать курьера, чтобы убедить графа, объявляющего себя современником Александра Великого и Цезаря, предпринять путешествие в Россию.

   – Вот что? – произнесла Елизавета Петровна, устремляя недоверчивый взгляд на графа Шувалова и его спутницу. – Я очень благодарна вам за ваши заботы доставить мне интересное знакомство. Надеюсь, что ваши старания увенчаются успехом и знаменитый чародей приедет к нам.

   – Я только что ответила графу, – заметила молодая девушка, спокойно выдержав взгляд императрицы, – что граф Сен-Жермен, принадлежавший в прежние времена всем странам, а теперь считающий себя прежде всего хорошим французом, согласится приехать лишь в то государство, которое он будет признавать дружественным Франции.

Императрица снова посмотрела на свою собеседницу испытующим взглядом.

   – Мы ещё поговорим об этом, – коротко сказала она, – второе действие сейчас начнётся, не будем заставлять ждать актёров. Я хотела немного посмотреть на освещение в аллеях, – добавила она с горечью, – и нашла более, чем ожидала найти.

Она взяла под руку мадемуазель де Бомон и направилась обратно к театру.

   – К чему эта таинственность? – тихо сказала государыня молодой девушке, сильно прижимая её руку. – Если вы только об этом говорили с графом, зачем вам было удаляться в темноту?

   – Клянусь вашему величеству, – так же тихо ответила француженка, – что я не хочу иметь никакой тайны от вашего величества...

   – Вы не должны ничего скрывать от меня, – резко и горячо сказала государыня, ещё сильнее прижимая руку своей спутницы, – оставайтесь всегда на моей стороне...

Всё общество снова вернулось в театр. Императрица заняла своё место и сделала мадемуазель де Бомон знак сесть возле неё на табурете. Представление началось. Императрица, хотя её лицо выражало ещё некоторую озабоченность, беспрестанно аплодировала исполнителям, остальные зрители усердно и горячо поддерживали её. Сэру Уильямсу удалось приблизиться к государственному канцлеру графу Бестужеву.

   – Благодарю ваше превосходительство, – сказал посол, – за увенчавшееся успехом усердие, с которым вы действовали в нашу пользу. Отправка вашего фельдмаршала в армию должна знаменовать собой начало похода против Австрии, а это развяжет руки прусскому государству в отношении Франции.

   – Вы это думаете, милорд? – с удивлением спросил граф Бестужев.

   – Я в этом убеждён, – ответил посланник. – Решение её величества, очевидно, непоколебимо, иначе, конечно, не произошла бы столь необычайная отправка фельдмаршала в армию только ради слова, брошенного этой маленькой фрейлиной.

   – Да? – произнёс граф Бестужев. – Вы хорошо знакомы с мадемуазель де Бомон? Вы знаете, кто она?

   – Я знаю, – небрежно ответил посланник, – что она приехала с шевалье Дугласом. Оба рассказали императрице чудеса о графе Сен-Жермене и возбудили желание её величества познакомиться с этим авантюристом, с которым они, конечно, находятся в сношениях, так как он всюду имеет своих тайных агентов и единомышленников, облегчающих ему его фокусы. Тем не менее всё это мало интересует меня в настоящий момент, когда решаются такие важные события. Убедительно прошу ваше превосходительство содействовать скорейшему разрешению вопроса. Будьте уверены, что король – мой повелитель – в высшей мере сумеет оценить вашу поддержку.

Тонкая, насмешливая улыбка скользнула по морщинистому лицу государственного канцлера.

   – Мне известно великодушие вашего монарха, – сказал он, – и я знаю, как успешно вы убедили его в моей глубокой преданности. Это почти даёт мне смелость, – продолжал он, причём внезапная мысль вдруг озарила его мозг: – Сознаться вам в одной маленькой заботе, которая тяготит меня и отвлекает моё внимание от важных дел.

   – Говорите, – живо сказал посланник, – вы знаете, что можете рассчитывать на мою скромность и на желание быть вам полезным.

   – Дело идёт о жалком денежном затруднении, которое может причинить мне много хлопот, – сказал граф Бестужев. – Вопрос идёт о десяти тысячах; я должен их заплатить, а достать их не легко.

   – Это уже моё дело, это моё дело, – перебил его сэр Уильямс. – Я уверен, что буду действовать только согласно желаниям моего повелителя-короля, если избавлю вас от этой заботы. К тому же я убеждён ещё и в том, что этим не ограничится благодарность его величества в отношении вас.

   – Вы – отличный друг, – любезно ответил граф Бестужев. – Однако, – добавил он, – неприятное обстоятельство, о котором я рассказал, доверяя вашей скромности, не терпит проволочки; я не решаюсь признаться в этом императрице, это могло бы быть неприятным ей...

   – Ни слова больше, – сказал посланник, – завтра рано утром я буду у вас... Не думайте больше о вашем деле, вопрос решён.

Граф Бестужев кивнул сэру Уильямсу головой, и при этом выражение его лица было так безразлично, словно они только что обменялись самыми незначительными словами. Затем, опираясь на палку, он приблизился к сцене и приложил руку к уху, делая вид, точно неясно слышит слова, произносимые исполнителями.

«Как он слеп! – думал про себя Бестужев, – и как дурно обслуживается английское посольство в Париже, если он считает эту мадемуазель де Бомон за незначительную придворную даму! Правда, и я узнал слишком поздно, кто она, но всё-таки я попробую ещё одно средство, чтобы перессорить между собой соперников и таким образом достигнуть победы. Во всяком случае, – добавил он улыбаясь, – я позаботился о том, чтобы лично для себя использовать эти последние минуты нашего соглашения с Англией».

Представление было окончено, императрица поднялась с места, чтобы идти ужинать; мадемуазель де Бомон должна была сопровождать её, а графу Шувалову было приказано передать актёрам благодарность её величества.

Настроение графа казалось немного тревожным. Он быстро исполнил поручение императрицы и последовал за всем обществом ко дворцу. Сделав несколько шагов, он нагнал государственного канцлера, который, тяжело опираясь на палку, медленно двигался в некотором расстоянии от других. Услышав позади себя быстрые шаги Шувалова, граф Бестужев обернулся с естественным выражением удивления на лице.

   – Какая странная случайность, – сказал он, – привела сюда, позади этого весёлого общества, одновременно и цветущую силу юноши, и старческую немощь?

Не то ли творится и в свете, где бессмысленно теснятся вперёд и завистливое честолюбие, и наивное любопытство.

   – Прошу ваше высокопревосходительство простить, – сказал обер-камергер с едва скрываемым нетерпением, – но обязанности моей службы не позволяют мне воспользоваться редким случаем и удовольствием побеседовать с вами. Я должен как можно скорей явиться к её величеству.

С любезным поклоном он хотел пройти мимо канцлера, но последний положил руку на его плечо и сказал:

   – Быть может, вы не правы, граф Иван Иванович, что не пользуетесь этим случаем. Каждый возраст имеет свои преимущества: быстроногий Ахилл имеет свою силу, престарелый Нестор может дать мудрый совет.

   – Мог бы я надеяться на то, – спросил граф Шувалов, – что если бы я принял этот пример на свой счёт, то вы, ваше высокопревосходительство, пожелали бы быть для меня Нестором? Быть может, вы хотели бы дать мне мудрый совет?

   – Что вы хотите, мой милый граф? – сказал канцлер почти с детским простодушием, причём медленно подвигался вперёд, всё ещё задерживая молодого графа. – Иногда люди имеют различные взгляды, каждый пытается проводить свои, иначе и быть не может на свете. Вот почему лично всё-таки можно быть друзьями. Я, по крайней мере, никогда не питаю злобы против тех, которые имеют другие политические воззрения. Можно также изменить прежние взгляды, и тогда бывшие противники становятся союзниками.

Граф Шувалов сделался внимательнее и с меньшим нетерпением шёл возле канцлера, всё ещё еле двигавшегося и говорившего в тоне лёгкой беседы.

   – Но если вы не думаете, что я в состоянии дать вам хороший совет, то всё же я, быть может, могу рассказать вам тот или другой пикантный анекдот. В весёлых кружках молодёжи это принято. Я знаю это по собственному опыту, так как и я когда-то был молод, правда, много-много времени тому назад.

   – Я мало интересуюсь придворными анекдотами, – высокомерно заметил граф, снова делая попытку отделаться от канцлера.

   – Но между ними есть очень пикантные, – возразил Бестужев, – а такой старик, как я, сам далёкий от участия в интригах, имеет более зоркий глаз относительно всего происходящего вокруг. Вот, например, эта мадемуазель де Бомон, – продолжал он, – она возбуждает зависть всех дам и приводит в трепет сердца всех кавалеров...

   – Ну, и что же? – спросил граф Шувалов. – Что произошло с этой молодой девушкой? Не она ли – действующее лицо в анекдоте, который вы, ваше высокопревосходительство, желали рассказать мне? Если это так, – добавил он строгим тоном, – то я должен предупредить, что она принадлежит к моим друзьям, что я представил француженку её величеству и счастлив той благосклонностью, которую государыня дарит ей и которой она вполне достойна.

   – Конечно, конечно, мой милый граф, – ответил канцлер, – я далёк от того, чтобы позволить себе суждение насчёт милостивого благоволения её величества, но всё же, – продолжал он, тихо посмеиваясь, – мой глаз зорок, он видит далеко за пределы этого царства и не допустит обмануть себя никакому документу, никакой ласке.

   – О каком документе, о какой ласке говорите вы? – спросил граф Шувалов, которого этот разговор начинал тревожить всё более и более.

   – Ах, Господи! – воскликнул граф Бестужев. – Я нахожу, что дамы не правы, завидуя этой мадемуазель де Бомон, точно так же как и кавалеры, преследуя её своими ухаживаниями. Если бы взоры этого молодого общества были так же остры, как мои, то вскоре все поменялись бы ролями. Эта столь интересная личность стала бы завоёвывать сердца дам и возбуждать зависть кавалеров.

   – Я не понимаю вас, ваше высокопревосходительство, – сказал граф Шувалов, на самом деле недоумевавший, с какой целью старик задерживает его, и боявшийся какой-нибудь коварной выходки.

   – Я вижу, – продолжал граф Бестужев с намеренной медлительностью, – что зоркость моего старческого глаза даёт мне возможность раскрыть вам в высшей степени пикантную и интересную тайну.

   – Я не пытаюсь проникнуть в чужие тайны, – сказал граф Шувалов, – точно так же, как и окружать себя тайнами, – гордо добавил он.

   – Моя тайна, – засмеялся Бестужев, – невинна, но на самом деле чрезвычайно забавна. Подумайте, мой милый граф, какое выражение приняли бы лица всех этих дам и кавалеров, если бы они могли видеть, что я вижу, если бы они знали, что я знаю, а именно, что эта мадемуазель де Бомон...

   – Что же? – воскликнул граф Шувалов. – Я с трудом поверил бы, что эта молодая девушка представляет такой интерес для вашего высокопревосходительства...

   – Что эта девица де Бомон – о, это на самом деле очень комично! – не дама, а очень миловидный, очень элегантный и очень даровитый кавалер...

   – Что вы говорите? – воскликнул граф Шувалов, побледнев и уставив неподвижный взор на добродушно смеявшееся лицо канцлера. – Кавалер! Какая нелепая сказка!..

   – Мой глаз никогда не обманывает меня, – сказал граф Бестужев, внезапно став серьёзным и резко подчёркивая свои слова.

   – Может ли это быть? – воскликнул граф Шувалов, мрачно смотря вперёд. – Такой обман почти немыслим... Это была бы коварная, недостойная измена...

Опираясь на свою палку, граф Бестужев посмотрел на обер-камергера острым, проницательным взором.

   – Разве вы не моего мнения, мой милый граф, – сказал он, – что, если бы эта маскарадная игра была раскрыта, сердца всех дам полетели бы к этому очаровательному кавалеру, тогда как мужчины могли бы отнестись к нему враждебно из-за милостивого обращения с ним её величества?

   – Вы сообщаете нечто буквально неслыханное! – воскликнул граф Шувалов. – Я должен пролить свет на эту историю. О, если это – правда, то обман, которому я поддался так доверчиво, должен быть отмщён.

   – Ну, мой милый граф, – сказал Бестужев, – я вижу, вы оценили мой анекдот. Вы убедились, что я – ваш друг, и, быть может, впоследствии вы ещё примете от меня совет. Теперь же спешите, спешите! Я слишком долго задержал вас, государыня будет вас ждать.

   – Да! – воскликнул граф Шувалов. – Да, я благодарю вас, ваше высокопревосходительство. Все силы моей души я сосредоточу в моих глазах. Это было бы двойным обманом... злобной, коварной игрой, если бы это было правдой...

Быстрым шагом он удалился, чтобы догнать императрицу, которая уже поднималась по ступеням, ведшим к павильонам дворца. Граф Бестужев следовал за ним, уже не опираясь на свою палку и радостно улыбаясь про себя.