Текст книги "Крещение огнем"

Автор книги: Гарольд Койл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Глава З

Многие шпагоносцы побаиваются гусиных перьев.

В. Шекспир

29 июня, 10.45 Паласио Насиональ, Мехико, Мексика

Капрал Хозе Фарес, водитель полковника Гуахардо, вздохнул с облегчением: транспорта на авеню Республики Бразилии было мало. Утренние события, смутные слухи и мрачное настроение полковника – все это выбивало Хозе из колеи. Гуахардо, ссутулившись на заднем сиденье, не проронил ни слова. Покосившись в зеркало заднего вида, Фарес увидел, что полковник сидит неподвижно, будто в трансе, скользя отсутствующим взглядом по пустынным улицам. И хотя капрал был далек от высокой политики, он понял, что офицер на заднем сиденье – один из тех людей, которые устроили государственный переворот и в считанные часы покончили с Карлосом Монтальво и его партией. Теперь эти люди наверняка возьмут власть в Мексике в свои руки. От одной мысли о том, что за его спиной сидит человек, обладающий такой властью, Фаресу стало как-то не по себе. Сам того не сознавая, капрал вел машину с величайшей осторожностью: можно было подумать, что он везет не полковника, а бомбу.

Гуахардо не замечал ни пустых улиц, ни того, как водитель управляет "седаном". Даже когда они въехали на главную площадь города, он едва обратил внимание на серый величественный фасад городского собора и другие, столь же внушительные здания. Даже в лучшие для него времена мало что в Мехико могло тронуть Гуахардо. И события последних двадцати четырех часов никак не изменили тех чувств, которые полковник питал к столице. Уроженец Чиуауа, он с подозрением относился и к Мехико, и к правительству, которое в нем обосновалось. Как и его предки, полковник привык полагаться только на себя и не доверять никому, кроме себя. Эти черты характера были необходимы, чтобы выжить в суровом северном штате. Помогали они ему и теперь – в жестокой политической игре.

Когда машина остановилась, Гуахардо открыл дверцу, не дожидаясь, пока капрал выйдет первым и распахнет ее перед ним. Не проронив ни слова, полковник повернулся к Фаресу спиной, миновал двух часовых у Южных ворот Паласио Насиональ и направился в президентский дворец. Как и капрал Фарес, часовые нутром почуяли, кто такой Гуахардо. Расступившись, они отдали ему честь с такой четкостью, которую редко увидишь в Мексике.

Но полковник и этого почти не заметил. Погруженный в свои мысли, заботы и тревоги, он шагнул с залитой солнцем площади под мрачноватые своды Паласио Насиональ – в незнакомый ему мир власти, жить в котором его никто не учил. Полковником все сильнее овладевали сомнения, заставлявшие его снова и снова задумываться: помогут ли черты характера, унаследованные от отца и деда, довести до конца революцию, которую он, вместе с другими заговорщиками, начал минувшей ночью.

Гуахардо шагал по коридорам и залам дворца, мимо красочных фресок и картин, на которых была запечетлена история Мексики. Он остановился лишь раз, проходя мимо фрески, изображающей героев мексиканской революции. Несколько секунд взгляд его скользил по неподвижным лицам, словно полковник пытался получить ответ на мучавший его вопрос и поддержку, которой ему так не хватало. Но герои тех давних лет молчали, непроницаемо взирая со стены на простого смертного. От них не приходилось ждать ни совета, ни ободрения. Разочарованно вздохнув, Альфредо подумал о том, что испытывали живые люди, послужившие прообразами для этой фрески. Знали ли они те же сомнения, усталость и страх, какие терзают сейчас его? Ведь они тоже были всего-навсего людьми. Может, на самом деле портреты говорят: "Просмотри на нас! Мы тоже были простыми смертными. А здесь мы потому, что сумели преодолеть телесную слабость и душевный страх и сделали все, что от нас зависело". Полковник в последний раз окинул взглядом фреску и кивнул, как будто соглашаясь с чем-то. "Да, они были всего-навсего люди, – подумал он, – ничуть не лучше, чем я". От этой мысли черная туча его сомнений слегка рассеялась, он повернулся и решительно зашагал по коридору.

Войдя в приемную, Гуахардо незаметно бросил взгляд на закрытые двери кабинета президента. В приемной толпились военные, офицеры полиции и правительственные чиновники. Одни вели жаркие споры, другие приглушенно переговаривались, некоторые сидели, погрузившись в невеселые думы. По выражению Лиц было нетрудно догадаться, кто надеется стать здесь своим человеком, а кто еще не знает своей участи и пришел в надежде ее выяснить. В этот день – первый день новой

революции – на лицах тех, кого ждала опала, были написаны тревога, страх и уныние.

По-настоящему посвящены в тайну были лишь Гуахардо и еще двенадцать полковников сухопутных и военно-воздушных сил. И те, кто толпился в приемной и не знал ничего наверняка, заметив, как уверенно Гуахардо прошел мимо, сразу поняли, кто перед ними. Хотя его походка и манера держаться не выдавали высокомерного или тщеславного человека, от него веяло уверенностью и властностью, которые говорили о внутренней силе. Как волна перед носом корабля, толпа расступилась, давая ему дорогу.

Гуахардо знал всех собравшихся в лицо, но не удостоил вниманием никого: никто из них не входил в Совет тринадцати. И офицеры, и штатские, как по команде, замолчали, выжидательно глядя на полковника. Некоторые подобострастно кивали. Два офицера шагнули вперед, стараясь привлечь его внимание, но он сделал вид, что не заметил этого. Какой-то забившийся в угол чиновник взглянул на него снизу вверх, и лицо его перекосилось, будто он увидел перед собой палача. И все, как один, освобождая полковнику путь, не сводили с него глаз.

И только когда он подошел к двери президентского кабинета и уже взялся за бронзовую ручку, раздался голос:

– Полковник Молина беседует с полковником Завалой. Вряд ли они захотят, чтобы им помешали.

Гуахардо помедлил, не отрывая ладони от дверной ручки. Он слегка повернул голову в сторону говорившего. Это был майор Рикардо Пуэрто – адъютант Молины. Почуяв назревающий конфликт, толпа зашевелилась, освобождая пространство между стоящим Гуахардо и сидящим Пуэрто. Теперь их разделял только большой стол, загроможденный стопками бумаг и папок. Пуэрто не сделал никакой попытки встать; пожалуй, даже напротив: вызывающе глядя на Гуахардо, он еще небрежнее развалился на стуле.

Адъютант полковника Молины исполнял обязанности секретаря, когда члены Совета тринадцати собирались для разработки планов революции, илч курьера по особым поручениям, когда его шефу требовалось быстро и незаметно передать сведения другим членам Совета. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Пуэрто стал ощущать себя частью святая святых революции и усвоил неподобающе ему манеры. Гуахардо никогда не упускал случая поставить зарвавшегося младшего по званию офицера на место. На миг их взгляды скрестились, и в комнате снова наступила тишина: всем хотелось узнать, чья же возьмет?

"И почему это, – подумал полковник, – младшие офицеры вечно стараются раздуть собственную значимость за чужой счет?".

Ведь у Пуэрто не было иных причин останавливать его, кроме желания потешить свое самолюбие. Молодой болван, играющий в дурацкие игры. А сейчас не время для этого. Ответить на вызов Пуэрто или хотя бы показать, что заметил его – значит уронить себя в глазах толпящихся в приемной людей. "Его бесцеремонное поведение просто не заслуживает моего внимания", – решилДуахардо. Не сводя глаз с Пуэрто, полковник повернул дверную ручку и с деланной небрежностью распахнул дверь. Без дальнейших промедлений, слегка наклонив голову, он быстро вошел в президентский кабинет, предоставив майору бороться с бессильным гневом.

Полковник Эрнандо Молина, сидя за столом, смотрел на вошедшего. Позади него стоял полковник Сальвадо Завала, член Совета, отвечающий за внутренние дела. Положив одну руку на стул, друїую – на стол, Завала наклонился и через плечо сидящего Молины читал документ, который тот просматривал. Оглядев с порога своих товарищей-заговорщиков, Альфредо внезапно осознал, что успел лишь вымыть руки и побриться, а одет в ту же форму, которую носил, не снимая, последние двадцать четыре часа. Пропыленная, забрызганная грязью, вся в пятнах, она, к тому же, источала своеобразный запах – смесь авиационной гидравлической жидкости, пота и едкой вони горелого мяса.

Но все сомнения, которые могли возникнуть у Гуахардо относительно его вида, были скоро рассеяны тем приемом, который оказал ему полковник Эрнандо Молина, глава Совета тринадцати, президент временного правительства и крестный отец его старшего сына. Он порывисто встал, и лицо его осветилось улыбкой:

–      Альфредо, дружище! Как я рад тебя видеть!

Неожиданное появление Гуахардо и внезапная бурная реакция Молины застали Завалу врасплох. Едва не сбив; его с ног, Молина стремительно обогнул стол и, обеими руками стиснув ладонь Гуахардо, принялся энергично ее трясти.

–      Вот мы и добились своего, дружище. Решились, и сделали то, что уже давно нужно было сделать.

–      Это только начало.

Не замечая сдержанного ответа и бесстрастного лица собеседника, он подвел его к огромному мягкому креслу.

–       Конечно, предстоит сделать еще многое, но, по крайней мере, мы взялись за дело. Садись и рассказывай.

Перед тем как сесть, Гуахардо обратил внимание на ало-бело– зеленую ленту – символ президентской власти. Она была небрежно перекинута через спинку кресла, к которому подвел его Эрнандо. У Альфредо мелькнула мысль: намеренно ли Молина выбрал это место, чтобы выразить свое пренебрежение к власти, которую олицетворяла лента, или его просто переполняет сиюминутная эйфория – чувство облегчения, которое испытываешь, когда обстановка позволяет сбросить нервное напряжение и расслабиться. Если в этом поступке и был скрытый намек, он оказался слишком тонким для уставшего мозга Гуахардо, привыкшего мыслить практически. Повернувшись к ленте спиной, он сел и удобно откинулся на спинку.

Молина подошел к такому же креслу и тоже сел. Его д#иже– ния, выражение лица, все его поведение говорили о том, что перед вами – человек, у которого много дел и мало времени. Возбуждение, охватившее его, не было вызвано ни паникой, ни страхом, ни смятением. И Гуахардо, и те члены.Совета, кбторые считали Эрнандо своим другом, это отлично знали. Этот пехотный полковник пользовался в армии репутацией человеку, который не боится никого и ничего. Он сохранял хладнокровие даже в самых неблагоприятных ситуациях, и действовал с расчетливостью, точностью и беспощадностью автомата, за что И получил прозвище "Акула". Гуахардо догадался, что Молину воодушевил стремительный поворот событий, произошедших за последние двенадцать часов, поскольку он и сам испытывал те же чувства. Наверняка все члены Совета, которые, подавляя в себе страх разоблачения или неудачи, долгие месяцы вынашивали тайные планы переворота, теперь ощущали радостное облегчение: наконец-то они получили возможность действовать открыто.

–      Говори же, дружище, все прошло нормально?

Альфредо прикрыл глаза и неторопливо кивнул, потом тихим, размеренным голосом принялся подробно излагать свои действия с тех пор, как он покинул Викторию.

–     Президент и его кабинет, в том числе министры финансов, национальной обороны, планирования и бюджета, а также генеральный инспектор сели в президентский самолет» Два перехватчика F-5, которые должны были наблюдать за президентским самолетом, к этому времени уже поднялись в воздух и ожидали его к северу от Виктории.

Я как можно скорее вылетел из Виктории и последовал за президентским "Боингом" на своем вертолете. По пути я получил сообщение перехватчиков о том, когда и где упал самолет президента. До моего прибытия они вели наблюдение за местностью. Командир звена доложил, что, насколько они могут судить, никто не прибыл в район аварии раньше меня. И когда вертолет приземлился, те, кто был со мной, тоже убедились в этом. – Закончив рассказ, Гуахардо откинулся в кресле.

На мгновение в комнате повисла тишина. Молина ждал продолжения, и когда его не последовало, тихим, едва заметно дрогнувшим голосом задал вопрос, который терзал его больше всего:

–       Удалось ли тебе лично удостовериться в том, что президент мертв?

В другой обстановке Альфредо вспылил бы и не стал отвечать на столь глупый вопрос. Но сейчас обстановка требовала точности. Осуществляя сложный и стремительный план, направленный на то, чтобы обезглавить правительство Мексики и заменить его Советом тринадцати, полковники постоянно находились под угрозой разоблачения. В такой ситуации ничего нельзя было принимать на веру, поэтому приходилось подтверждать очевидное.

Прежде чем ответить, Гуахардо поднял взгляд к потолку.

–       Когда самолет упал, он находился почти в вертикальном положении, носом вниз, и поэтому сложился в гармошку. Попробуй. представить себе огромный "Боинг-727", спрессованный в груду металла, размером меньше одной пятой его обычной длины.

Гуахардо помолчал, чтобы собеседник лучше усвоил эту информацию.

–        Почти сразу же вспыхнул пожар, охвативший не только обломки самолета, но и всю прилегающую местность. Когда я прибыл, огонь еще бушевал. Расплавленный алюминий и искореженные обломки спеклись в огромную тлеющую глыбу. Сумей я даже подобраться ближе, все равно у меня не было никакой возможности определить, какие из обугленных останков принадлежат президенту.

Обратив немигающий взор на Молину, он добавил:

–      Сомневаюсь, что это смог бы сделать даже лучший из наших патологоанатомов.

После этих, слов оба погрузились в молчание. Молина заговорил первым:

–       Прости, дружище, что я так дотошен. Просто мне было необходимо услышать это. Сам понимаешь – меня до сих пор преследует кошмар – переворот в России несколько лет назад, который закончился провалом.

Не глядя на него, Гуахардо покачал головой и ответил:

–      Русские сваляли дурака. Им не хватило пороха сделать то, что от них требовалось. – Ухмыльнувшись, он посмотрел на Молину. – Знаешь, это даже забавно. Те самые люди, которые ввели в обиход поговорку: "Не разбив яиц, яичницы не изжаришь", – не нашли в себе смелости устранить Ельцина и Горбачева. Кто бы мог подумать, что мы доживем до такого дня, когда шеф КГБ не решится спустить курок?

Эрнандо вздохнул и с усмешкой проговорил:

–     Да, кто бы мог подумать... Ну что ж, дружище, по крайней мере, мы учимся на их ошибках. Похоже, никто из наших братьев не страдает от недостатка храбрости.

Потом Альфредо, лицо которого снова превратилось в бесстрастную маску, без обиняков спросил, сколько еще времени ему и другим членам Совета тринадцати придется делать вид, что смерть президента была простой случайностью, а не первым ударом, нанесенным новой революцией.

Молина, обрадованный тем, что полковник сменил тему, улыбнулся:

–      Скоро, дружище, уже совсем скоро. Сегодня в полдень я сделаю официальное заявление. А пока будем молчать. Наша хитрость удалась. Все крупные чиновники, как и руководство оппозиционных партий, узнав о том, что самолет Монтдльво исчез, ринулись в свои кабинеты. Похоже, всем им не терпелось выяснить, нельзя ли продвинуться хоть немного вверх в результате смерти президента, и никто из них не был готов к приему, который их ожидал.

"Да уж, – подумал Гуахардо, – многих наверняка потрясло то, что они обнаружили в своих кабинетах". Он ясно представлял себе, что там проиходило. После сообщения о смерти Мон– тальво его советники и помощники, как и лидеры ОСПМ и ПНД, кинувшиеся в свои офисы, обнаружили там молодых офицеров, которых подобрали специально для этой цели члены Совета тринадцати. В каждом кабинете офицер, вместе с которым были двое или трое вооруженных солдат, поступал с его хозяином согласно приказу: либр сажал ошеломленного чиновника под арест, либо, как выражались в своих секретных донесениях сотрудники ЦРУ, "прямо на месте поражал объект, нанося ему непоправимый ущерб". Немногие успевали понять, что это – те самые люди, которые, спровоцировав рабочие волнения, способствовали углублению кризиса, подготовившего почву для новой революции. Теперь, когда все уже произошло, Альфредо был согласен: лучше действовать такими методами, чем наводнить страну бандами вооруженных солдат, которые рыскали бы повсюду и убивали всех, кто попадался под руку.

Завала, все это время остававшийся на своем месте у стола, нарушил затянувшееся молчание:

–       Полковник Молина, может быть, мне зайти позже? Нам осталось проверить фамилии во втором списке.

Как будто вспомнив, что в кабинете находится еще один человек, Молина, не вставая с кресла, повернулся в его сторону.

–      Нет, я не вижу необходимости проверять список – ведь он с прошлой недели не изменился. Просто доставьте его в Верховный суд и передайте полковнику Обергону. Поскольку всех, кто входит в первый список, уже призвали к ответу, пора браться за следующий.

Поняв, что его выпроваживают, Сальвадо взял со стола листок с фамилиями и быстро вышел из кабинета. Список, который он унес с собой, содержал имена тех членов старого правительства, чиновников и частных лиц, которых Совет рассматривал как угрозу номер два. Ими предстояло заняться, как только будет "отработан" список номер один, куда входили и президент, и губернатор штата Тамаулипас. Был в этом списке и кое-кто из тех, кто с трепетом дожидался решения своей участи за дверью кабинета.

Когда Завала вышел, Молина снова повернулся к Гуахардо. К его удивлению, тот уже стоял, зажав пилотку под мышкой:

–        Поскольку настало время переходить ко второму этапу, мне пора двигаться. Нельзя заставлять сеньора Аламана ждать...

Сделав Альфредо знак сесть, Эрнандо удивил его, заявив, что Аламан может подождать. Неужели есть более важные дела, требующие участия Гуахардо?

Этот разговор застал полковника врасплох, и он, все еще держа пилотку под мышкой, опустился на край кресла. "Что может быть важнее, – думал он, – чем уничтожить Аламана и его империю, построенную на наркотиках и коррупции?". Альфредо продолжал считать ошибкой, что Аламана не отнесли к лицам, представляющим угрозу номер один, и не упускал возможности подчеркнуть это. Любое промедление наверняка будет на руку Аламану: ведь его личная армия во всех отношениях превосходит регулярную, особенно если взять вооружение и конспирацию.

–      Что же может быть важнее ликвидации Аламана?

Откинувшись на спинку кресла, Молина помедлил секунду, предоставив собеседнику теряться в догадках.

–     Американцы, дружище. Американцы и то, что они подумают, – вот что сейчас самое важное.

–       Ну да, мы знали об этом с самого начала, – нетерпеливо возразил Гуахардо. – Но заниматься американцами – дело Барреды. И как исполняющий обязанности министра иностранных дел, он лучше подготовлен для этой задачи. Мне кажется, будет ошибкой, если я, отвечая за оборону и национальную безопасность, стану лезть в дипломатию и иностранные дела.

Эрнандо терпеливо ждал, пока полковник исчерпает свои доводы. Удостоверившись, что тот закончил, он сдержанно и даже вкрадчиво ответил:                                                             !

–     Да, именно так оно должно быть, и будет, за исключением одного-единственного интервью. Сегодня утром нам стало известно, что у бывшего президента назначена встреча с группой телевизионщиков из Остина, штат Техас. И корреспондент, который должен брать это интервью, – очень известный журналист-международник, с большими связями. Дама по имени Джен Филдс. Сначала мы хотели отменить встречу. Но Барреде пришла в голову мысль, что мы можем использовать журналистку и запланированное интервью, для того чтобы ознакомить американскую общественность с целями и задачами наших действий. И он по собственной инициативе связался сегодня утром с мисс Филдс и предложил ей взять интервью у одного из лидеров Совета тринадцати. Она, разумеется, согласилась.

Слушая Молину, Гуахардо согласно кивал. "Что ж, – думал он, – отличная мысль. Только при чем тут я?".

Поймав его недоумевающий взгляд, Эрнандо продолжал:

–     После того как было принято решение дать интервью, встал вопрос, кто лучше всех справится с этой задачей. Как ты уже сказал, это – дело Барреды, который отвечает за иностранные дела. К сожалению, Барреда не говорит по-английски, да и внешне он производит не совсем то впечатление, которое мы хотели бы оставить у американцев.

Эти последние слова Молины прозвучали неожиданно резко, но он сказал правду. От предков-индейцев Барреда унаследовал смуглую кожу и лицо, к которому больше всего подходило определение "вырубленное топором". Словом, он был на редкость нефотогеничен.

–       К тому же, американцы не знают его. Ты же, мой друг, говоришь по-английски не хуже самих янки, учился в их военных и штабных колледжах и, наконец, ты – почти чистокровный испанец.

Гуахардо не понравилось то, что говорит Молина и куда он клонит:

–      Все это не имеет никакого значения. У нас разработаны свои планы, и я не вижу надобности из-за этого интервью...

Подняв правую руку, Эрнандо прервал собеседника:

–    Тебе, как никому другому, известно, что в любой операции планы меняются после первого же столкновения с противником. Приходится постоянно переоценивать ситуацию и на ходу менять схему действий с учетом тех возможностей, которые были неизвестны, когда эти планы разрабатывались. И революция – наша революция – диктует те же правила.

Опираясь на подлокотники мягкого кресла, Молина еще глубже откинулся на подушки и поднял сцепленные пальцы к подбородку..

–      Эта встреча с журналисткой и твое присутствие в Мехико дают нам такую возможность. Благодаря интервью американская общественность увидит одного из членов Совета, который внешне не отличается от них, говорит так же, как они, и использует привычные для них термины. То, что ты знаешь американцев и их культуру, очень ценно: интервью поручится более непринужденным. Вдобавок ко всему, американская разведка сможет, вместе с военными, ознакомиться с твоим досье и быстро убедиться, что тебе свойственны как высокий интеллект, так и благоразумие. А поскольку, как я уже говорил, ты обучался в американских военных и штабных колледжах, у них может со– здасться впечатление, что, благодаря твоему образованию и связям, ЦРУ представится возможность оказывать влияние на Совет и его решения. Разумеется, это – всего лишь предположение, но, тем не менее, мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы обёспещпъ нейтралитет американского правительства и общественности на время консолидации власти и проведения реформ.

Полковник говорил, а Альфредо тем временем следил за выражением лица друга. Когда Молина закончил, его собеседник уже знал: бессмысленно спорить или отказываться от этого поручения. И дело было не столько в доводах, которые использовал Эрнандо, по-своему убедительных. Все заключалось в самой личности полковника, в его манере держать себя. Молина был уверен, что другого решения просто не существует. Он рассмотрел проблему со всех сторон и нашел единственный выход. "А кроме того, – думал Гуахардо, – бесполезно соперничать с Акулой в ее родной стихии". И он согласился:

–     Итак, мой командир, где и когда мне предстоит встретить свою участь?

Обрадованный, что полковник согласился без лишних возражений, Молина улыбнулся и, наклонившись вперед, похлопал друга по плечу:

–      Все не так уж плохо. И уж, конечно, это куда приятнее, чем отражать удары противника.

Поддавшись на беззаботный тон друга, Альфредо усмехнулся:

–      Вижу, дружище, тебе никогда не приходилось работать с американками. Тут придется глядеть в оба, чтобы самому не пропустить удар.

–     Не волнуйся, Альфредо. Джен Филдс – красивая, но своенравная женщина. Обращайся с ней, как с чистокровной кобылкой.

Молина сделал вид, что сжимает в руках поводья, и плавно повел корпусом, будто и впрямь едет верхом.

–     Постарайся не выпускать инициативу из рук и твердо держи лошадку в узде.

Покачивая головой и улыбаясь, Гуахардо встал с кресла:

–       Ты самого дьявола перехитришь. Но, к несчастью, мой бесстрашный командир; ты совсем не знаешь американских женщин. Если я попробую обращаться с ней, как с лошадью, она тут же отхватит мне руку по самый локоть или кое-что похуже.

Эрнандо расхохотался:

–      Тогда держи руки в карманах и положи ногу на ногу.