Текст книги "Крещение огнем"

Автор книги: Гарольд Койл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Глава 17

Когда наступает война, первой гибнет правда.

Хайрам Джонсон, сенатор

7 сентября, 19.05 Здание муниципалитета, Ларедо, Техас

Умение преодолевать или обходить препятствия составляло не менее сильную сторону дарования Джен Филдс, чем умение сделать талантливый репортаж. Будучи бойцом по натуре, она получала от самого процесса борьбы не меньше удовольствия, чем от его итога, и никогда сразу не смирялась с отказом. Скорее, это означало, что она выбрала неверный подход, и нужно придумать что-нибудь поудачнее. И военная полиция ие стала для Джен исключением. Пожалуй, с ней было даже легче. Молодые солдаты, входящие в отряды военной полиции, оказались хорошо подготовлены для выполнения заданий, имеющих отношение к армейским делам, но им зачастую не доставало опыта общения с гражданской публикой. Поэтому Джен, с успехом используя богатый арсенал уловок, всегда добивалась своего. Единственная серьезная неудача постигла ее в тот раз, когда офицером военной полиции оказалась женщина.

Но сегодня вечером это ей не угрожало. Молодой штаб-сержант, чей отряд помогал помощникам шерифа и городской полиции городка поддерживать порядок у здания муниципалитета, оказался легкой "добычей". Для начала Джен заявила ему, что у нее назначена встреча с подполковником Диксоном из 16-й бронетанковой дивизии. Когда сержант ответил, что не знает, кто такой Диксон, и вообще, сомневается, что он здесь, Джен уверенно показала ему "хамви" подполковника, припаркованный в каких-нибудь трех метрах. Смущенный своим промахом, сержант заколебался: может, у журналистки и вправду назначена встреча? – и послал одного из своих солдат проверить. Джен, довольно улыбаясь, осталась ждать вместе с сержантом.

Но ее улыбка в погасла, когда посланный вернулся и доложил, что подполковник Диксон не только в первый раз слышит о якобы назначенной встрече с журналисткой, но и вообще не знает никакой Джен Филдс. Джен так и взвилась: если Скотт решил над ней подшутить, то у нее не было никакого желания выглядеть идиоткой в глазах посторонних. Гневно прищурив глаза, так, что они превратились в узкие щелки, Джен обратилась к терпеливо ожидающему ответа солдату:

–     Вот что, служивый. Ступай обратно и передай этому надутому индюку: если он не оторвет задницу от стула и через две минуты не явится сюда, черта с два я пущу его к себе в постель. Понял?

Полицейский, ошеломленный ответом Джен, уставился на нее, вытаращив глаза, потом вопросительно взглянул на сержанта. Сержант, не зная, как держать себя с такой фурией, замялся. Допустим, он пошлет солдата обратно, чтобы передать Диксону слова Джен. А вдруг окажется, что подполковник действительно не знаком с журналисткой? Тогда ему влетит. Если же он откажется, то придется иметь дело с этой разъяренной бабенкой. Из двух угроз последняя казалась ему более страшной. Решив, что не стоит подвергать Себя ненужному риску, сержант велел солдату передать подполковнику, что молодая журналистка настаивает на встрече, а в случае отказа его ждут дома крупные неприятности. Полицейский, пряча усмешку, покачал головой, повернулся и исчез за дверью.

К тому времени, когда Диксон показался на лестнице, где его ожидала Джен, она уже почти успокоилась. Увидев Скотта в маскировочном костюме с кобурой, противогазом, она на миг опешила. Значит, все это – всерьез. Появление Скотта Диксона в центре Ларедо в полном боевом облачении окончательно убедило Джен, что правительство Соединенных Штатов настроено на войну. Сама, без посторонней подсказки, без каких бы то ни было сложных умозаключений, Джен поняла: войны не миновать.

И все же она не пожелала спустить шутку, которую сыграл с ней Скотт. Масло в огонь подлил сам Диксон: увидев Джен, он раскрыл объятия и, как ни в чем не бывало, радостно произнес:

–      Джен, какая приятная неожиданность!

Подбоченясь и подавшись вперед, словно боксер на ринге, она свирепо прорычала:

–       Скотт Диксон, иноща ты ведешь себя, как последний подонок. И не надо смотреть на меня невинными глазами.

Не доходя нескольких метров, Диксон остановился на ступеньках, любуясь на застывшую в вызывающей позе подругу. Ее длиннные темно-русые волосы были стянуты на затылке и заплетены в косу. Лицо, на котором еще оставалось сердитое выраже– ниє, загорело под техасским солнцем. Три верхние пуговицы белой полотняной блузки, за день несколько утратившей свою свежесть, были расстегнуты. Защитного цвета шорты заканчивались чуть выше коленей. И хотя Диксон считал колени не самой привлекательной частью женского тела, он невольно залюбовался стройными лодыжками и бедрами, на время забыв о несовершенстве коленных чашечек. Отнюдь не королева красоты, Диксону Джен Филдс казалась милее всех на свете. Шутливо вскинув руки вверх, он воскликнул:

–      Хватит, прекратить огонь. Я сдаюсь.

Но Джен, еще не остывшая после стычки с полицейскими, решила продолжить игру и продемонстрировать Диксону, как он разозлил ее своей дурацкой выходкой. Поэтому, когда он подошел, она скрестила руки на груди и отвернулась. Скотт, остановившись ступенькой выше, заглянул ей через плечо; при этом его взгляду открылась соблазнительная ложбинка между грудями. Он постоял с минуту, любуясь этим зрелищем и пытался оценить настроение подруги, хотя и понимал, что она не особенно злится. Будь Джен взбешена по-настоящему, она набросилась бы на него, как разъяренная кошка. Ладно, придется пойти на попятный. Ведь это он выставил ее на посмешище перед полицейскими, которые, стоя на почтительном расстоянии, все еще исподтишка наблюдали за ними. Подполковник понимал: придется как-то умаслить ее или, хотя бы, принести извинения под стать нанесенной обиде.

Спустившись на две ступеньки, Диксон обошел Джен кругом и встал перед ней, глядя чуть снизу. Потом снял каску и, прижав ее локтем к боку, умоляюще простер руки:

–    Милая Джен, я смиренно прошу прощения за то, что выставил тебя дурой. Извини, не утерпел – ты сама напросилась.

Джен молча смотрела на него. Скотт все еще насмешничает, хоть и старается не перегнуть палку. Очевидно, у него сегодня шутливое настроение; жаль, что она не может подыграть. Седоватые, начинающие редеть волосы Диксона были подстрижены до смешного коротко, особенно на висках: там почти ничего не осталось. Джен запустила пальцы в короткий ежик на макушке. Она любила гладить волосы Скотта, когда они отрастали подлиннее, и всегда расстраивалась, если он коротко стригся. Глубоко вздохнув, она посмотрела ему в глаза.

–     Вижу, ты побывал у парикмахера.

Диксон смахнул ладонью выступившие над ухом капельки пота:

–       Короткая стрижка – единственное спасение, пока кто– нибудь не изобретет способ улучшить вентиляцию кевларовых касок.

Джен пробежала пальцами по щекам Скотта, потом, взяв его лицо в ладони, слегка притянула к себе:

–       У нас в запасе целый час, пока президент не появится на экране и не осчастливит нас последними перлами своей мудрости. Я прощу тебе все, если ты купишь мне попить чего-нибудь холодненького. Я просто умираю от жажды.

Диксон расплылся в улыбке:

–     Ты же знаешь, дорогая, твое желание для меня – закон. К счастью, я знаю здесь маленький магазинчик, который торгует круглые сутки. Там лучший выбор охлажденных напитков по эту сторону Рио-Гранде.

Пока они шли к магазину, Скотт слушал рассказ Джен о том, что она снимала в последние дни и чем собиралась заняться дальше. Она основательно проработала историю Техаса и собиралась использовать эти сведения в своих передачах. В одном из репортажей, снятых в окрестностях Мейра, Джен рассказывала, как кучка техасцев, пытавшихся в 1842 году вторгнуться в Мексику, была захвачена мексиканской армией. Она собиралась использовать это как пролог к передаче, посвященной проблемам, возникшим между Техасской республикой, республикой Рио– Гранде и Мексикой после войны за независимость Техаса. Эти инциденты, вкупе с энергичным давлением со стороны техасцев и сторонников экспансии из других штатов, в конечном итоге привели к тому, что Джен окрестила Первой Мексиканской войной. В результате этой войны в отношениях между Соединенными Штатами и Мексикой образовалась напряженность, которая так никогда и не исчезала и часто приводила к взаимному непониманию, а то и к инцидентам вроде того, который только что случился здесь, в Ларедо.

В другом репортаже Джен рассказывала о некоторых мелких пограничных эпизодах между вооруженными силами Соединенных Штатов и Мексики в начале Первой Мексиканской войны. Неподалеку от Мак-Аллена, штат Техас, ДжеН со съемочной группой побывала на том месте, где 23 апреля 1845 года отряд из шестидесяти трех американских драгун под командованием Сета Торнтона попал в засаду, организованную войсками мексиканского генерала Анастасио Торрехона. Сначала Джен собиралась использовать этот сюжет для другой передачи, но теперь решила предварить им сегодняшний репортаж об утреннем рейде взвода американской пехоты в Мексику.

Купив напитки, Джен с Диксоном пошли обратно к зданию муниципалитета. По дороге Джен поделилась с приятелем своими опасениями. Она с группой собиралась ненадолго вернуться в Мексику, чтобы там посетить несколько исторических мест и взять интервью у местных представителей власти. Теперь, после утреннего инцидента, этот план навряд ли удастся осуществить.

Слушая Джен, Диксон не переставал удивляться: как это Джен удается колесить повсюду со своей крошечной группой и делать свое дело?

С общепринятой точки зрения солдатское ремесло, которым занимался Диксон, считалось делом трудным и опасным. Однако сам он этого почти не ощущал. Конечно, на войне приходится рисковать жизнью, но то, чем ежедневно занималась Джен, порой бывало во'много раз опаснее и куда сложнее. Будучи офицером генерального штаба, Диксон входил в огромную сложную организацию, именуемую армией Соединенных Штатов. Армия регламентировала его обязанности, обеспечивала подготовку для выполнения этих обязанностей и чаще всего диктовала, что, когда и где он должен делать. Для выполнения предписанных задач в подчинении у Диксона имелись солдаты. Как и сам он, они знали свои обязанности, обладали необходимой подготовкой и соответствующим оборудованием. Кроме того, армия заботилась о здоровье и материальном благосостоянии Скотта и его подчиненных. Специальная система тылового обеспечения снабжала их питанием, обмундированием, вооружением и боеприпасами, нужными для выполнения каждой конкретной задачи, предметами санитарии и гигиены, медицинской помощью. Существовали даже специальные части, так называемые похоронные команды, которые сделают все необходимое, случись Диксону или кому– то из его людей погибнуть при исполнении своих обязанностей. В сухопутных войсках Соединенных Штатов, как и в других родах войск, существовало твердое правило: солдаты, вызвавшиеся служить в армии и сражаться за свою родину с оружием в руках, могут рассчитывать на любую помощь и поддержку, которую страна и ее правительство способны оказать своим защитникам.

В той сфере деятельности, которой занималась Джен, ничего подобного и в помине не было. Все – от освоения секретов ремесла до умения выгодно продать сенсационный репортаж – зависело только от нее самой. От телекомпании она получала только оборудование, необходимое для съемки и передачи репортажей. Обо всем остальном – от одежды до жилья – приходилось заботиться самой. И хотя она получала неплохие суточные, чтобы оплачивать свои расходы, это нельзя было сравнить с той неусыпной опекой, которой окружала Скотта армия.

Что еще важнее, права и защита, на которые могли рассчитывать Джен и ее коллеги, ничем не отличались от тех, которые закон предоставлял обычным гражданам. Где бы ни происходила съемка, – в Остине, штат Техас, или в горах Мексики – всюду репортеры действовали на свой страх и риск. Приходилось самим себя защищать, а если кто-нибудь пострадает, заботиться о нем тоже придется самим. По сравнению с ними Диксон, даже будучи солдатом, мог чувствовать себя в относительной безопасности: передний край далеко, а здесь, в Ларедо, существуют специальные части, в том числе и военная милиция, призванные охранять командный пункт дивизии, генерала и его окружение, тогда как Джен, отправлявшуюся на съемки в район боевых действий, охранять было некому. Какое-то время подполковник размышлял об этом. До чего странно: он, давший клятву защищать и поддерживать конституцию, не только не может ничего сделать, чтобы защитить свою возлюбленную от опасности, которой она подвергает себя на каждом шагу, но даже не знает, как исправить такое положение дел. Ведь и он, и Джен – взрослые люди, у каждого – свое дело, свое призвание, и, в то же время, они настолько любят друг друга, что ни один из них не стремится изменить другого.

Вернувшись к зданию муниципалитета, они сели на ступеньки подальше от входа. Повисло мимолетное молчание: каждый пытался найти тему для разговора. Скотт, который находился в курсе того, какая ситуация сложилась по обе стороны Рио-Гран– де и что собирается заявить президент меньше чем через полчаса, был вынужден соблюдать чрезвычайную осторожность. Джен, будучи репортером не только по профессии, но и по натуре, старалась сдерживать вполне естественное желание выудить у Диксона ту информацию, которой – она это знала – он владеет. Да разве сейчас имело значение, о чем говорить? Главное – чувствовать рядом присутствие любимого человека, слышать его голос, ощущать то, что остается невысказанным. Минуты, проведенные этим вечером на ступеньках муниципалитета Ларедо, были для них обоих кратким затишьем, периодом отдыха и обновления. Они черпали друг в друге силу, которая очень скоро понадобится обоим, чтобы выстоять в грядущем испытании.

Диксон раньше Джен услышал приближающийся топот сапог. Их обладатель явно спешил, а это значило, что он явился не для того, чтобы обменяться любезностями. Какое-то время Диксон пытался не обращать на эти шаги внимания, но ему не удалось. Шаги замерли у него за спиной, раздался голос адъютанта генерала:

–      Подполковник Диксон, вас срочно хочет видеть генерал.

Обернувшись, Диксон смотрел, как адъютант командующего дивизией обходит их.

–       Извините, что помешал, мисс Филдс, но мы только что получили вот это.

С этими словами ой протянул Скотту сложенный пополам листок желтой бумаги – бланк срочного донесения.

Диксон развернул донесение и стал читать. Как Джен ни хотелось узнать, что там написало, она сдержалась и с сосредоточенным видом стала цедить содовую. Снова сложив листок пополам, Скотт вернул его адъютанту и просил передать, что через минуту будет. Тот козырнул и стал торопливо подниматься по ступенькам. Когда он ушел, Диксон положил руку на колено Джен.

–      Что делать, душа моя...

Прижавшись к Скотту плечом, Джен постаралась заглянуть ему в лицо, но он смотрел в куда-то в сторону.

–      Неотложное свидание с Длинным Элом?

Диксон похлопал ее по колену и пристально посмотрел в глаза.

–     Ладно, все равно ты скоро узнаешь. Похоже, наши друзья к югу от границы вовсе не в восторге от плана президента.

–     Что еще за план? – встрепенулась Джен.

Снова устремив взгляд вдаль, подполковник медленно, тщательно подбирая слова, стал объяснять:

–      Через двадцать минут президент Соединенных Штатов собирается объявить американскому народу о своем намерении разрешить маленькую пограничную неурядицу. Это его решение американский посол в Мексике передал Совету тринадцати четыре с небольшим часа назад. – Диксон помолчал, попивая содовую, потом продолжил: – В двух словах: президент собирается объявить, что вооруженные силы Соединенных Штатов готовы организовать к югу от Рио-Гранде зону безопасности, которую будут охранять наши войска – при содействии мексиканского правительства или без оного.

Несколько секуцц Джен сццела молча, переваривая услышанное.

–       Откуда ты знаешь, что Совет тринадцати не принял это предложение? – наконец спросила она. – Он что, сделал официальное заявление?

Поигрывая соломинкой, Скотт ответил задумчиво:

–     Нет, во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Но у солдат есть особые, не всегда явные способы заявлять о своих намерениях. Возьмем, например, это срочное донесение. Оно поступило от отряда, несущего охрану Международного моста номер один, что в пяти кваріилах отсюда. И сейчас, пока мы с тобой разговариваем, мексиканцы готовят свою сторону моста к взрыву. – Он в упор посмотрел на Джен. – Можешь считать меня параноиком, только сдается мне, что наши южные соседи таким образом хотят нам что-то сказать, и слова их означают отнюдь не "добро пожаловать".

7 сентября, 20.25 Благотворительная больница, Ларедо, штат Техас

Пока врачи продолжали хлопотать над лейтенантом Козак, Гарольд Керро, томясь от безделья, еще раз перечитал ее рапорт об утреннем рейде второго взвода в Мексику. И хотя капитан читал рапорт уже в третий раз, он от этёго не становился понятнее. С точки зрения грамотности и построения предложений все было в порядке, даже слишком хорошґо для начинающего офицера. Но по сути рапорт представлял собой сплошные оправдания и извинения. Бели бы расследование причины инцидента основывалось исключительно на показаниях лейтенанта Козак, то у несведущего человека могло создаться впечатление, что она одна несет ответственность за все, что произошло за последние полтора столетия – от сдачи Аламо в 1836 году до свержения прежнего мексиканского правительства в июне нынешнего года. Неудивительно, что подполковник Диксон послал капитана поговорить с Нэнси, дабы убедиться, что она в здравом уме и твердой памяти, и попутно уговорить ее переписать рапорт.

Хотя Керро отнюдь не радовался своей роли "офицера по особым поручениям", что в переводе на армейский язык означало "офицер по дерьмовым, скандальным делишкам", все же это было лучше, чем сидеть на КП в фургоне оперативного отдела и отвечать на телефонные звонки да наблюдать, как вокруг, натыкаясь на стены, мечутся майоры. Казалось, в такие дни, как нынешний, все, даже самые рутинные дела, выводят обитателей КП и? себя, тем более, что никто не знает, чего ожидать. Штабные офицеры из подчиненных бригад, особенно начальники оперативных отделов, звонили каждый час, осведомляясь то о последних поправках к еще не отданным приказам, то об изменениях в правилах ведения боевых действий. Еще чаще названивали штабные офицеры из КП корпуса, интересуясь подробностями пограничного инцидента. Можно подумать, что в штабе корпуса хотят выяснить каждую мелочь о бойцах взвода, побывавшего в Мексике, вплоть до фамилии, звания, национальности, срока службы и т. д. и т. п. К тому времени, когда капитан ушел с КП, единственное, о чем еще не спросили из штаба корпуса, был цвет глаз солдат взвода Козак, но кое-кто побился об заклад, что раньше или позже найдется умник, который додумается и до этого. Такие расспросы сами по себе могли кого угодно вывести из себя. Хуже всего, что в штабе никому, похоже, даже в голову не приходило делиться полученной информацией. Был случай, когда с интервалом в десять минут позвонили два полковника, которые – Гарольд знал это точно – сидели за соседними столами, и оба задали один и тот же вопрос. Поэтому, когда к капитану подошел подполковник Диксон и вручил ему папку, в которую были подшиты рапорты об инциденте, первые впечатления командира дивизии и приказ разыскать Козак, поговорить с ней и выяснить, не захочет ли она изменить свои показания, Керро с готовностью ухватился за это поручение.

–      Капитан Керро, можете идти за мной. Доктор как раз заканчивает с вашей подружкой.

Подняв глаза от рапорта, Гарольд увидел сестру пункта первой помощи, с которой разговаривал раньше. Женщина напоминала не ангела милосердия, а скорее, персонаж какой-нибудь комедии. Эта маленькая тучная латиноамериканка, возраст которой приближался к сорока, фигурой походила на грушу; лицо у нее было круглое, волосы стянуты в пучок на затылке. Белый халат, еще несколько часов назад, несомненно, чистый и свежий, теперь намок от пота и был забрызган кровью. Если бы не пятна крови и не ввалившиеся глаза – признак крайней усталости, – сестра могла бы показаться просто забавной. Но не казалась. И хотя она занималась совсем другим делом, чем Керро, взгляд ее подсказал капитану: сегодня ей, как и ему, изрядно досталось.

Сестра молча провела его в смотровой кабинет. Подойдя к двери, она сначала заглянула в маленькое квадратное оконце, потом вошла и, впустив капитана, также молча удалилась по своим делам. Лейтенант Козак лежала на смотровом столе, ноги ее свешивались, руки были закинуты за голову, глаза закрыты. Керро остановился на пороге и, воспользовавшись тем, что сестра ушла, а девушка лежит с закрытыми глазами, стал ее рассматривать. Ее сапоги и форменные брюки заляпаны засохшей грязью; скорее всего, это следы перехода через Рио-Гранде; коричневая форменная футболка вся в белых разводах соли. Футболку приподнимали крепкие круглые холмики грудей. Гарольд издали еще раз прикинул размер ее бюста. Прежде он считал, что Нэнси носит лифчик размера В, но теперь, коїда на девушке не было ни мешковатого маскировочного костюма, надежно скрывающего фигуру, ни строгого кителя, капитан сделал вывод, что у лейтенанта – хороший размер С.

Керро все еще оценивал эту особенность фигуры лейтенанта, коща дверь за его спиной распахнулась, и в смотровую вошел доктор. Не поднимая глаз от снимка, он іромко произнес:

–    Ну что ж, лейтенант, вы легко отделались. Нет ни сотрясения, ни трещин, и ничего не сломано, за исключением носа.

Внезапное появление врача заставило Козак открыть глаза и сесть. При этом она заметила стоящего у двери Гарольда. Лицо капитана подозрительно покраснело, будто его застали за каким-то предосудительным занятием, но Нэнси и в голову не пришло, что он тайком разглядывал ее, пока она лежала с закрытыми глазами.

Оглянувшись на вошедшего врача, Керро не сразу заметил, что девушка села на столе. Оправившись от смущения, вызванного внезапным появлением доктора, капитан с запозданием взглянул на лейтенанта и выругал себя: пялясь на грудь Нэнси, он даже не удосужился посмотреть на ее лицо. То, что он увидел, ничуть не походило на нежное чистое личико, которое он привык связывать с обликом юного лейтенанта Козак. Всю середину лица закрывал широкий пластырь, из-под него виднелся только самый кончик носа – красный и ободранный! Из ноздрей торчали белые ватные тампоны. Да что там нос – вокруг глаз красовались иссиня-черные круги, придававшие Нэнси Козак вид боксера, получившего нокаут. Не подумав, Керро покачал головой и брякнул:

–      Ну и видок у вас – жуть, да и только.

Не в силах отвернуться от врача, который запрокинул ей голову назад, чтобы получше рассмотреть нос, Нэнси хотела было ответить Керро насмешливым: "Благодарю за комплимент", но передумала. Кто знает, зачем он явился сюда. В эту минуту девушка находилась в полной уверенности, что на всем белом свете у нее не осталось друзей, и решила не портить отношения с тем, кого считала просто знакомым. Поэтому она прикусила язык и стала ждать, пока врач закончит осмотр, оставив нелестное замечание капитана без ответа. Пусть первым начнет разговор, а там видно будет.

Решив, что офицер пришел, чтобы забрать Козак, доктор покончив с осмотром, отвернулся от девушки и, собираясь уходить, сказал:

–     Все, капитан, теперь она в вашем распоряжении. Оставьте тампоны в носу на двадцать четыре часа. – Задержавшись-у двери, он оглянулся на Козак. – Если с вами еще раз произойдет что-нибудь подобное, не ждите полдня, а приходите сразу. Вам было бы не так больно, если бы мы взялись за ваш нос сразу.

С этими словами он вышел, а Нэнси устремила взгляд на Керро, ожидая, когда тот заговорит.

Чувствуя себя не в своей тарелке и не зная, с чего начать, капитан медленно подошел к стулу. Взяв в руки каску, которую он до сих пор держал под мышкой, Гарольд выронил ее, и она гулко ударилась об пол. Примостившись на краешке стула, он прижал к груди папку с рапортами и на миг в упор взглянул на лейтенанта, размышляя, как лучше приступить к этому щекотливому делу.

Козак следила за ним со смотрового стола, как птица с дерева следит за кошкой. Ну что он уставился на ее лицо? И так ясно, что вид у нее – хуже некуда. Так ей, по крайней мере, казалось. Коща ее осматривали в первый раз, на лице одной из сестер было написано явное сострадание. Шумно вздохнув, она взяла Нэнси за руку и стала уговаривать: мол, не стоит расстраиваться, синяки сойдут вместе с опухолью. Вместо того чтобы успокоиться, девушка только разволновалась: у нее появилось неудержимое желание найти зеркало и посмотреть, отчего ее так разглядывают. И пока капитан сидит здесь со своей папкой, в которой наверняка собраны рапорты и показания об их походе за Рио-Гранде, ей придется ждать еще несколько минут, прежде чем она сможет увидеть, что у нее с лицом.

Убедившись, что лейтенант Козак не собирается начать разговор, и тем самым облегчить ему задачу, Керро решил действовать напрямик. В конце концов, дипломатия, разнообразные ухищрения и забота о чувствах ближнего мало вяжутся с духом штыковой атаки. Его всегда высоко ценили за прямоту, искренность и бескомпромиссность, но сейчас ему скорее пригодилось бы умение находить взаимопонимание с людьми. На миг отвлекшись от цели своего прихода, капитан подумал: не оттого ли ему пришла в голову мысль, что лейтенант Козак – женщина? Нет, навряд ли. Ведь в тот день, когда он отчитал Козак за неверно организованное охранение, у него и в мыслях не было сделать ей скидку на принадлежность к женскому полу. Нет, причина его замешательства не в этом. Может, все дело в том, что она расшиблась? Возможно. Ведь он зачастую испытывал похожее чувство, когда кто-то из его людей получал ранение или травму. Похожее да не совсем. Раньше Керро всегда находил, что сказать раненому. Даже когда один из солдат его взвода потерял ногу, он сумел преодолеть неловкость, которую всегда ощущал перед калеками, и нашел какие-то уместные слова. Почему же теперь он растерялся, увидев лейтенанта со сломанным носом и синяками вокруг глаз?

Керро, наконец, овладел собой: теперь он знал, как начать разговор.

–     Подполковник Диксон рассмотрел все показания и рапорты об утреннем переходе границы вашим взводом и послал меня поговорить с вами ... – начал он.

Как только он заговорил, Нэнси вздохнула с облегчением. Пока он сидел, в упор глядя на нее, она чувствовала себя совершенно беззащитной, и это было на редкость неприятно: словно она находится под микроскопом, открытая для всех взглядов, и не может ничего с этим поделать. Теперь, когда капитан наконец начал говорить, она, хотя бы, может отвечать на его вопросы и замечания. Вцепившись в край стола, Нэнси кивнула, еле слышно ответила: "Да, сэр", – и стала ждать, когда Гарольд объяснит, что от нее требуется.

Решив перейти прямо к делу, капитан упер локти в колени и, подавшись вперед, пристально посмотрел на Козак:

–     Подполковник считает, что вам следует переписать показания. На его взгляд, вы подошли к оценке своих действий чересчур строго. Если ваш рапорт пойдет дальше в таком виде, может случиться, что вы навлечете на себя незаслуженную критику и дисциплинарное взыскание, которое в данном случае оказалось бы несправедливым.

Последовала короткая пауза. Нэнси посмотрела в пол, потом снова взглянула капитану в глаза и спросила, что он сам об этом думает. Керро понимал, что она имеет в виду предложение переписать рапорт, но в то же время догадывался, что на самом деле ей хотелось бы услышать его мнение о ее действиях – как командира взвода, как пехотинца и как солдата. Решив, что сейчас не время для возвышенных философских дискуссий или изощренных словесных Турниров, Керро решил сказать лейтенанту то, что он сам хотел бы услышать после первого боя. Бросив папку с рапортами на пол, он скрестил руки на груди и произнес:

–     Лейтенант Козак, вы действовали правильно.

Козак, конечно, надеялась когда-нибудь услышать от Гарольда оценку своих действий, но никак не ожидала, что он выска-

–     То, что вы чувствуете, ничем не отличается от того, что происходит с каждым вторым лейтенантом, впервые вернувшимся из боя. Нет, бывают, конечно, отдельные личности, которые рвутся в первый бой как наї праздник, а выйдя из него, ни о чем не задумываются. Но таких мало, и они опасны. Поймите, и в Уэст– Пойнте, и в армии забили вам голову массой самых разных идей и теорий о войне и роли командира, с которыми и в мирных условиях не так-то легко разобраться. Мы можем научить вас обращаться с оружием и с людьми, которые вам подчиняются, и приблизив учения к боевой обстановке, помочь вам понять, что такое война. Все это так. И, тем не менее, ни училище в Уэст– Пойнте, ни армия – никто и ничто не смогут подготовить вас к тому моменту, когда в вас начнут стрелять, и вы увидите, как рядом гибнут люди – ваши люди.

Поскольку Нэнси ожидала, в лучшем случае, допроса, то поначалу слова Гарольда принесли ей желанное утешение. Но постепенно она начала задумываться: а может, это обычная болтовня, стандартное напутствие, которое каждый лейтенант получает после первого боя: "Все в порядке, малыш, продолжай в том же духе"? Пожалев, что она так легко уступила Керро инициативу, Козак спросила, что ощущал он сам после первого боя.

Откинувшись на спинку стула, капитан скрестил ноги и сложил сцепленные руки на животе. На лице его мелькнула легкая усмешка, и он проговорил:

–     А знаете, мы с подполковником Диксоном как раз говорили об этом перед тем, как я пришел к вам. Мой первый бой... – Гарольд поднял взгляд на Нэнси, и улыбка его стала шире. – Мне повезло, что он случился в разгар войны, а не был одиночным событием, которое, к тому же, телевидение разнесло по всей стране, – он помолчал. – Даже сегодня, спустя столько лет, вспоминая об этом, я не перестаю удивляться, как мне удалось остаться живым самому и не угробить весь взвод.

Улыбка на лице капитана внезапно погасла. Встретившись с ним взглядом, девушка уловила в его глазах холодную пустоту. А когда Керро заговорил, голос его звучал ровно и монотонно, не выдавая ни чувств, ни переживаний:

–       Это был ночной парашютный десант. Нам предстояло захватить аэродром. Прыгать пришлось с высоты ста пятидесяти метров. Я находился в воздухе меньше двух минут, но они показались мне вечностью. Я со всего размаха рухнул на бетонную полосу и здорово ушибся. Несколько минут мне даже не удавалось отстегнуть лямки парашюта. Представьте: лежишь в самой гуще перестрелки, вокруг – грохот взрывов, вспышки трассирующих пуль, крики офицеров и сержантов, стоны раненых. Твой взвод где-то, во тьме и хаосе, ведет бой. А ты валяешься на земле не в силах ни сесть, ни встать, потому что дал маху, выполняя простейший элемент десантной подготовки – неправильно приземлился.