Текст книги "Крещение огнем"

Автор книги: Гарольд Койл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Совет тринадцати с самого начала понимал, что успех или провал их действий будет зависеть от поддержки народа. Революция должна стать истинно народной. Члены Совета были убеждены в том, что они всего лишь продолжают мексиканскую революцию 1917 года, покончившую с прежним реакционным режимом. Молина, Гуахардо, Завала и их соратники понимали свою роль именно так и верили в это. Только так они могли – все вместе и каждый в отдельности – оправдать свержение правительства, которое клялись защищать. Совсем другой, куда более трудной задачей было убедить народ Мексики поверить в благородство их целей, потому что десятилетия, прожитые под властью продажного и бессильного правительства, приучили мексиканцев ни во что не верить. Членам Совета необходимо было действовать быстро и решительно, принимая меры, которые затрагивали бы каждого гражданина страны. Вырабатывая свою политику, они не забывали о провале советского переворота в августе 1991 года, и старались не повторить ошибок русских заговорщиков.

К решению своей проблемы Совет подошел трезво и обдуманно. Положение народа в Мексике было тяжелым, и члены Совета знали, что оно станет еще тяжелее, прежде чем новое правительство сможет дать стране и ее населению какое-то улучшение. Совет собирался, как это уже не раз делала ИРП, обратиться к обнищавшему народу с просьбой пойти на новые жертвы, дабы спасти свое будущее. Но для этого придется доказать людям, что полковники не только искренне заинтересованы в спасении Мексики, но и способны провести радикальные перемены, которые улучшают положение каждого гражданина. Не имея возможности сразу дать людям еду, деньги или работу, Совет ополчился на самые отвратительные язвы мексиканского общества: коррупцию и безудержный рост преступности.

Коррупция стала в Мексике образом жизни. У всех – от высших государственных деятелей до полицейского на улице – была своя цена. Американцам казалась дикой сама мысль о том, что нужно, например, дать взятку полицейскому, чтобы он расследовал кражу. В Мексике же это стало неизбежным. Если вы хотите поставить телефон, нужно дать «на лапу» служащему, который примет ваше заявление, мастеру, который придет устанавливать аппарат. Не заплатить – значит не получить того, чего вы добиваетесь. Ваше заявление может легко затеряться в горах бумаг. Или у мастера не окажется нужной детали, которая осталась на станции, и он не знает, когда сможет зайти к вам в следующий раз. Джен Филдс была хорошо знакома с этой системой. Именно поэтому ей и всем иностранным корреспондентам были необходимы администраторы. Такой мексиканец-посредник знал все и всех, в том числе – и размеры взяток; он также утрясал все бытовые и транспортные проблемы. Работать без него было равносильно блужданию по Стране чудес без карты.

Совет тринадцати сделал ставку на уничтожение такого рода коррупции – от этого зависели его успех или поражение. К тому же, восстановление закона, порядка и дисциплины методами прямого и быстрого воздействия обладало для военных особой притягательностью, против которой им трудно было устоять.

Для осуществления этой политики была выработана простая система. Любой правительственный чиновник – вне зависимости от занимаемого им положения – мог быть арестован представителем правящего Совета по подозрению в коррупции и преступной деятельности. Такими представителями обычно являлись военные офицеры в ранге капитана или майора, знакомые с данным районом или городом и ответственные за проведение правительственной операции на местном уровне. Стоило кому– либо обратиться с жалобой, и офицер был обязан приступить к расследованию.

Расследование сводилось к минимуму. Офицер делал попытку подтвердить показания обвиняющей стороны, допрашивая окрестных жителей или других возможных жертв продажного чиновника. Если претензии к обвиняемому имели под собой почву, он арестовывал чиновника и созывал экстренное судебное заседание, обычно – на следующий же день. На заседании заслушивались показания обеих сторон, и офицер рассматривал их, прежде чем вынести решение и объявить приговор. Приговор исполнялся без промедления: самым распространенным был расстрел – метод, который гарантировал малый процент апелляций, не давал переполняться тюрьмам, обеспечивал потерпевшему ясный и решительный ответ на его жалобу и служил предупреждением другим преступникам – как настоящим, так и потенциальным.

Некоторым американцам, воспитанным в уверенности, что права обвиняемого имеют приоритет над правосудием, окруженным адвокатами, которые используют каждую букву закона, лишь бы затянуть судебный процесс, и не способным смириться с высшей мерой наказания, применение Советом военных трибуналов и публичных казней казалось варварством. Даже самые ярые сторонники нового режима в Мексике чувствовали необходимость громко осудить так называемое военно-полевое правосудие. Именно это больше, чем что-либо иное, удерживало правительство Соединенных Штатов от признания Совета законным органом, представляющим народ Мексики. В конце концов, в США шел предвыборный год, и для большинства государственных деятелей, стремившихся сохранить или занять высокие посты, соблюдение закона и порядка являлось залогом успеха. Большинство американских политиков считало невозможным одновременно оставаться поборниками закона и порядка и поддерживать правительство, вершащее военно-полевое правосудие. Поэтому они сделали наиболее легкий выбор, осудив переворот: в конце концов, все равно в Мексике много голосов не собрать.

Совет ожидал, что правительство Соединенных Штатов выступит против политики чрезвычайных судов и публичных казней, однако члены его все же надеялись, что оно оценит общее благо, которое оправдывает эту меру. Когда же стало очевидно, что их надежда не оправдалась, некоторые члены Совета стали убеждать своих товарищей отказаться от этой программы в угоду правительству Соединенных Штатов.

Полковник Молина, которого поддерживал Гуахардо, твердо стоял на своем. С одной стороны, программа искоренения коррупции, пленив воображение мексиканского народа, выполняла свою цель – помогала завоевать поддержку населения и подготовить его к длительной борьбе за проведение реформ. С другой стороны, та же программа препятствовала признанию Соединенными Штатами Совета тринадцати законным правительством Мексики. А это признание, за которым последовали бы экономическая помощь и возможности для делового сотрудничества, было столь же важно для успеха, как и поддержка мексиканского народа. Однако все соглашались, что публично уступить нажиму США – значило бы погубить дело революции в глазах народа Мексики и правительств других стран Центральной и Южной Америки. Как заявил Молина в своем публичном выступлении по этому вопросу: «Лучше быть бедным и голодным, оставаясь хозяином в собственном доме, чем стать рабом прихотей иностранного правительства».

И хотя такое заявление взывало к гордости мексиканцев, оно не решало другой проблемы – как добиться от американцев признания. Чтобы решить эту задачу, полковник Молина, как он уже делал это раньше, обратился к средствам массовой информации, дабы непосредственно представить дело на суд американской общественности. Кое-кто из членов Совета призывал Молину одуматься. Позволить американской прессе вести репортажи о судебных процессах и казнях значило идти на ненужный риск, последствия которого, в случае неудачи, могли оказаться роковыми. Однако предложить реальную альтернативу никто не смог, поэтому все, скрепя сердце, были вынуждены согласиться с решением Молины. Выполнение этой задачи полковник возложил на Гуахардо.

Заявив, что он – не лучшая кандидатура для подобного поручения, Гуахардо, тем не менее, приступил к исполнению приказа. Молина и другие члены Совета не удивились, когда Альфредо предложил, чтобы Джен Филдс предоставили свободу действий в изучении программы и освещении ее так, как она сочтет уместным.

Сначала Джен Филдс не хотела принимать это предложение. Несмотря на то, что в Соединенных Штатах по телевидению постоянно показывали яркие сцены необузданного насилия, репортажи о реальных казнях передавали с большой неохотой. Однако она понимала, что такая передача была не просто важна: снять и передать ее стало бы задачей, требующей от корреспондента изрядного мужества и напряжения сил. В конце концов, именно сложность и ответственность задачи заставили Джен принять предложение.

Единственной помехой для нее являлась необходимость сотрудничать с полковником Гуахардо. Журналистке не нравилось иметь дело с ним. В их группе Тед прозвал полковника «Дарт Вейдер», а Джо Боб предпочитал прозвище «Аттила-щеголь». Их новый администратор-мексиканец называл его «Темным». Джен сочла все эти прозвища удачными и подходящими. Гуахардо оказывал им всемерное содействие, обеспечивая Джен и ее группе завидную возможность бывать где угодно и говорить с кем угодно. Он даже позаботился о новом администраторе, который теперь путешествовал вместе с группой. Это был молодой человек приятной наружности, прекрасно владевший английским языком. Все, однако, подозревали, что администратор сотрудничает с мексиканской контрразведкой. Его поведение, особенно в присутствии старших офицеров, только укрепляло эти подозрения. Тем не менее, его помощь и содействие Альфредо обеспечивали группе возможность без помех жить и работать в Мексике, что было очень сложно, особенно с тех пор, как началась «чистка».

Историй о том, как членов прежнего правительства арестовывали, допрашивали и в тот же день расстреливали, ходило великое множество. По слухам, программа, которую между собой все называли «чисткой», должна была отличаться широким размахом и затронуть все слои населения. В новостях о «чистке» ничего не сообщалось, не было и статистических данных, которые позволяли бы судить о ее масштабах и эффективности, однако она ощущалась везде и всюду. И все же Джен и ее товарищи, путешествуя по стране, замечали, что обсуждая «чистку», средний мексиканец говорил о ней с энтузиазмом и даже с улыбкой. И только те, кто был связан с прежним правительством или мог быть каким-то образом замешан в коррупции, проявляли озабоченность, граничащую со страхом. Короче говоря, со стороны казалось, что «чистка» весьма эффективна и пользуется поддержкой в народе, и именно это Джен и собиралась подтвердить или опровергнуть.

Проблемы, которые встали перед ней при подготовке репортажа о «чистке», были довольно серьезными. Если изложить их в нескольких словах, то Джен Филдс предстояло сделать репортаж, в котором этот эмоциональный и противоречивый материал подавался бы беспристрастно и объективно. Тед, ее телеоператор, был яростным противником линчевателей в национальном масштабе. Джо Боб, наоборот, считал, что это здорово, и предлагал сделать подробные записи, надеясь убедить президента Соединенных Штатов принять аналогичную программу. Джен тоже имела свое мнение па этот счет, но старалась держать его при себе.

Итак, Джен избрала характерный для себя подход: узнав, что Совет предоставил ей карт-бланш, она решила поймать Гуахардо на слове. В поисках типичного дела Джен сидела в районном суде, который она выбрала из списка всех судов федерального округа Мехико, и ждала, когда поступит жалоба на продажного чиновника или какого-нибудь другого преступника. Ждать ей пришлось недолго.

Не прошло и часа, как в помещение суда, прихрамывая, вошла одетая в черное пожилая женщина и спросила капитана. Увидев, что Филдс вместе с группой проследовала за ней в кабинет, посетительница хотела уйти, не подав жалобы. Но капитан, добродушный здоровяк с обвислыми усами, уговорил ее остаться. Она нерешительно начала свой рассказ.

Ей показалось, что один из лавочников на рынке постоянно обманывает покупателей. Она пожаловалась полицейскому. Тот, изобразив на лице озабоченность, пошел вместе с ней в лавку. В ее присутствии он задал лавочнику несколько вопросов. Лавочник, со своей стороны, стал громко сетовать на высокую стоимость перевозок и товаров, показывая полицейскому гроссбух, в который записывались приход и расход. Полицейский, по словам женщины, удовлетворенный ответом лавочника, сказал ей, что все в порядке. Не поверив ему, она вышла из лавки, но, вместо того чтобы пойти домой, перешла через улицу и стала следить. То, что она увидела, разозлило ее и еще больше укрепило в прежних подозрениях. Полицейский, убежденный в том, что потерпевшая ушла, выпивал на пару с лавочником: оба они болтали и смеялись. Уверенная, что они смеются над ней, она выждала, пока они не расстались, пожав друг другу руки, и поспешила в районный суд.

Капитан, делая заметки и изредка кивая, слушал женщину, стараясь не замечать съемочную іруппу и камеру. Когда она закончила, капитан поблагодарил ее и, сознавая важность, которую приобрело это дело благодаря присутствию Джен, немедленно начал расследование.

Большую часть работы осуществил сам капитан. Сделав несколько телефонных звонков, он узнал имя полицейского, отвечавшего за район, в котором находилась лавка, номер участка и время, когда его можно застать на месте. Кроме тот, он обзвонил несколько рынков и магазинов, спрашивая, во что им обошлось приобретение тех или иных товаров, и по какой цене они их продают. Все цены он проверил у чиновника из Министерства торговли и сельскою хозяйства. Покончив с предварительным расследованием, капитан в сопровождении Джен и ее группы вышел из здания суда и направился в лавку, где недавно побывала женщина.

По пути капитан объяснил, что в изобличении истинных преступников успех во многом зависит от быстроты и неожиданности действий. Сначала журналистка приняла его слова за предупреждение, решив, что она и ее группа должны проявлять максимальную осмотрительность. Но капитан заявил, что часто внезапное и неожиданное появление офицера и вопросы, которые он начинает задавать, приводят к немедленному раскаянию и сотрудничеству.

–        Чем дольше затягивается расследование, – подчеркнул он, – тем больше времени получает обвиняемый, чтобы изобрести какую-нибудь историю. Если нагрянуть быстро, без предупреждения, имея на руках готовые факты, обвиняемый зачастую теряется при первом же нажиме и сознается в надежде, что ему смягчат наказание.

Сидя в фургоне, Джен наклонилась вперед и протянула микрофон капитану.

–     И часто они получают снисхождение за такое сотрудничество? – задала она вопрос.

Капитан устремил взгляд вперед, обдумывая ответ. Потом обернулся к Джен:

–        Сказать по правде, сеньорита Филдс, даже если бы мне была известна статистика, которая вас интересует, я все равно не смог бы вам ответить. Количество людей, замеченных в подобных проступках, общее число рассмотренных дел, результаты расследований и вынесенные приговоры – все это считается государственной тайной. Понимаете, это часть той тактики внезапного удара, которая так важна при «чистке». Когда я прихожу к подследственному и начинаю задавать вопросы, он понятия не имеет, что его ожидает, и не представляет, есть ли у него шансы выйти сухим из воды. Цифра безуспешных расследований неизвестна и никогда не публиковалась. Известны только те случаи, когда вина подозреваемых подтвердилась. Поэтому первое, что приходит в голову обвиняемому – это самое худшее, то есть расстрел.

Джен взглянула на капитана. Вероятно, на лице ее было написано недоумение, потому что он улыбнулся и продолжил:

–      Видите ли, сеньорита, находясь в шоке, человек не может мыслить логично. Трудно изобрести правдоподобную историю для прикрытия, если вас преследует призрак неминуемой смерти. Поэтому в такой ситуации люди чаще всего дают чистосердечные показания.

Журналистка все еще размышляла о законности подобной) подхода, когда они подъехали к лавке. Выйдя из фургона, капитан одернул китель, выпятил грудь и решительным шагом вошел внутрь. Группа двинулась следом, продолжая съемку на ходу.

Как и предсказывал капитан, его внезапное появление застало лавочника врасплох. Хотя Джен не сомневалась, что он заметил их группу, взгляд его был прикован к офицеру. Капитан же не обращал на лавочника никакого внимания. Он подошел к полкам, вынул из нагрудного кармана маленький блокнот, в котором был список конкретных товаров и цен, по которым они продавались в других магазинах, и стал выискивать эти товары. Найдя нужный товар, он записывал указанную на нем цену в свой блокнот и начинал искать следующий.

Лавочник явно встревожился. Он понял, чем занят незванный гость. Он спросил капитана, не может ли он быть чем-нибудь полезен. Капитан продолжал игнорировать лавочника, разве что изредка бросал в его сторону холодный, ничего не выражающий взгляд. К тому времени, когда офицер закончил, хозяин трясся, как осиновый лист. Капитан, по-прежнему не обращаясь к нему, подошел к прилавку, на ходу отстранив беднягу, хлопнул блокнотом по деревянной поверхности и потребовал, чтобы кто-нибудь принес ему бухгалтерскую книгу и накладные на товары. Они были немедленно предъявлены ему смуглой девушкой с округлившимися от страха глазами.

Мягко и дружелюбно обращаясь к девушке, капитан попросил ее отыскать записи цен, по которым лавочником были приобретены перечисленные товары. Отыскивая нужную запись, девушка показывала ее капитану. Он, в свою очередь, изучал запись, принадлежащую самому лавочнику, и делал пометку в бухгалтерской книге. Удовлетворившись увиденным, капитан повернулся к лавочнику и на этот раз обратился прямо к нему:

– Сеньор, вам придется пройти со мной.

Услышав эти слова, солдат, до сей поры стоявший у дверей лавки, вышел вперед, схватил лавочника за руку и повел к ожидавшему фургону.

Последовавший за этим допрос в суде оказался быстрым и многое открыл Джен. Она обнаружила, что капитан преследует вовсе не лавочника. Тот был только источником информации и свидетельских показаний. В них входил перечень других окрестных магазинов, вздувших цены выше разрешенного правительством уровня, и имена полицейских, которые, получая часть прибыли, закрывали на это глаза. Закончив с лавочником, капитан велел задержать его, пока не будут получены дальнейшие указания. После чего, вместе с Филдс и ее іруппой, отправился в участок, где служил продажный полицейский.

Внезапное появление капитана со сведениями, которые тот успел собрать, вынудило полицейского очень быстро сознаться и назвать имена коллег, как и он, бравших взятки. Было в этом списке и имя em начальника – лейтенанта полиции. Покончив с первым полицейским, капитан вызвал следующего, чье имя числилось в списке правонарушителей.

Второй полицейский, попав в помещение для допроса, держался так же робко и боязливо, как и лавочник, и первый страж порядка. Увидев Джен и съемочную группу, он совсем растерялся, не зная, чего ожидать. Капитан, который теперь чувствовал твердую почву под ногами, переменил тактику. Когда полицейский оказался за столом напротив него, капитан, нагнувшись к нему и понизив голос, объявил задержанному, что он находится под следствием по обвинению в коррупции, а конкретно – за то, что брал взятки у местных торговцев. Полицейский, вытаращив глаза, начал было возражать. Однако капитан быстро утихомирил его и, хлопнув блокнотом по столу, грозно предупредил: если обвиняемый откажется от сотрудничества, дело для него может обернуться плохо.

Во время допроса второго полицейского Джен многое стало ясно. Слова капитана о том, какое большое значение имеет неожиданность и маячащий перед обвиняемым образ смерти, оправдались. Она видела: полицейский потрясен и не в состоянии размышлять здраво. Когда капитан возобновил допрос, полицейский выпалил первое, что пришло ему в голову, даже не подумав, о чем спрашивали его раньше или какие вопросы могут ожидать впереди. В результате капитану удалось вытянуть из него некоторые сведения так, что полицейский этого даже не заметил.

И только когда офицер закончил задавать вопросы, Филдс поняла, кто является главной целью его расследования. Лавочник, двое полицейских и третий, которого доставят позже, не представляли для него особого интереса. Он не собирался возиться с теми, кого явно считал шелухой. Ему была нужна цель, которая была бы достойна его усилий и послужила бы острасткой не только мелким лавочникам. Дело шло своим чередом: лейтенанта арестовали и ознакомили с показаниями свидетелей, после чего он во всем сознался.

Суд, состоявшийся на следующее утро – обязанности судьи исполнял все тот же капитан, – закончился быстро. Замешанного в деле лавочника, который присутствовал в качестве свидетеля, оштрафовали и отпустили. Полицейских, чьи имена оказались в списке, понизили в звании на одну ступень, оштрафовали и тоже отпустили. Лейтенанта признали виновным в том, что он поощрял своих подчиненных брать взятки у лавочников, которые обсчитывали клиентов, и сам состоял с ними в доле. Его приговорили к расстрелу, с приведением в исполнение приговора на следующее же утро до полудня. На этом суд без лишних проволочек закончил слушание, и капитан приготовился приступить к следующему делу.

Перед тем как Джен ушла, капитан спросил ее, что она думает обо всем этом. Журналистка не знала, что ответить. Она, как и обвиняемый, убедилась, что скорость, с которой вершилось правосудие, не давала ей времени собраться с мыслями. Ее первый ответ, что, на ее взгляд, расстрел – слишком жестокий и суровый приговор, явно озадачил капитана:

– Расстреляй мы всех лавочников и полицейских, которые берут взятки, – вот это, сеньорита Филдс, можно было бы назвать жестокостью. К тому же, у нас не хватило бы пуль, чтобы расстрелять всех, кто при старом режиме поддался коррупции. Нет, мы предпочитаем припугнуть мелкую рыбешку и прикончить крупную добычу, которая попалась в наши сети. И чем она влиятельней и заметней, тем лучше. Теперь все лавочники и полицейские в этом участке и, виє всякою сомнения, в соседних будут знать, что произойдет, вздумай они воспользоваться своим положением. Нет, сеньорита, это самое лучшее – дать им простой и убедительный пример того, что может случиться.

Если расследование и суд прошли с ошеломляющей быстротой, то события, предшествовавшие исполнению приговора, тянулись мучительно медленно. На ночь лейтенанта Чполиции перевезли из здания суда в городскую тюрьму. Вечером ему разрешили увидеться с женой и детьми; Джен со съемочной группой присутствовала при свидании. От этой сцены даже у Джо Боба слезы навернулись на глаза: жена полицейского отчаянно рыдала, а детишки цеплялись за отца, будто этим могли его удержать. Лейтенант же молчал, потрясенный событиями последних дней. Переполненная сочувствием к несчастной женщине, Джен предпочла не дожидаться, когда настанет момент прощания. Прекратив съемку, она ушла вместе с группой. Журналистка знала: завтра их ожидает трудный день.

Она не ошиблась. Когда на следующее утро съемочная группа приехала в тюрьму, лейтенант бодрствовал. Рядом с ею постелью стоял нетронутый завтрак. Бедняга не спал всю ночь, однако выглядел собранным и умиротворенным. В коротком интервью он с готовностью признал свою вину, будто исповедовался священнику, стремясь снять грех с души. Лейтенант подтвердил, что поступал дурно, поощряя подчиненных пренебрегать своим долгом и брать взятки.

– Попустительствовать лавочникам и торговцам, которые наживаются за счет бедноты, – это преступление, которое необходимо пресечь, – сказал он. Когда Джен спросила, не считает ли лейтенант, что вынесенный ему приговор слишком суров, он, прежде чем ответить, несколько секунд смотрел на нее. – Ведь это – революция, сеньорита; вернее, продолжение той великой революции, за которую боролись наши деды и которая сделала Мексику великой страной. Я виновен в том, что предал дело революции, и, как мужчина, готов заплатить жизнью за свой грех.

Хотя Джен подозревала, что до ее прихода с лейтенантом поработали, у нее не было сомнений: он не кривит душой, когда говорит, что встретит смерть как настоящий мужчина. Во дворе тюрьмы их ожидали три группы людей. В центре стояла команда, которой надлежало привести в исполнение приговор. Поскольку осужденный был офицером полиции, команду сформировали из десяти полицейских, причем все они были из разных участков. Командовал ими тоже полицейский – лейтенант, как и приговоренный. Вторая группа состояла из полицейских раз– ного ранга. Их созвали сюд&, чтобы наблюдать за казнью и извлекать уроки. В третьей были простые горожане, среди которых Джен заметила женщину, подавшую жалобу на лавочника, и самого лавочника; они присутствовали, чтобы проследить, как вершится правосудие. Съемочная группа стояла в стороне. Хотя Тед обычно снимал, водрузив камеру на плечо, этим утром он предпочел поставить ее на штатив. Пусть это ограничит его возможность передвигаться по площадке, зато он будет уверен, что в решающий момент камера не подведет: он терпеть не мог выстрелов и, слыша ружейные залпы, каждый раз невольно вздрагивал.

Джен молча наблюдала за приготовлениями; Джо Боб налаживал звукозаписывающее оборудование, чтобы каждое слово попало на пленку.

Когда все было готово, приговоренного к смерти лейтенанта, в сопровождении священника, подвели к стене. Как в плохом фильме, священник произнес последнюю молитву, дежурный офицер вслух зачитал обвинительный приговор, а осужденный мужественно отклонил предложение завязать ему глаза.

«Только на сей раз это – не плохой фильм», – напомнила себе Филдс. Она знала, что сегодня все будет но-настоящему. Человек, стоящий меньше чем в пятнадцати метрах от нее, вот– вот умрет, и она ничего не может сделать, чтобы его спасти. Ей, как и всем остальным, собравшимся во дворе, остается одно – наблюдать. В конце концов, это ее работа – видеть и рассказывать о том, что видишь. Она не создает события и не в силах их изменить. Она всего лишь наблюдает за ними в процессе съемки. «А это, – снова и снова повторяла она себе, – просто очередное событие. Такое же, как торнадо, пожар или любой другой сюжет. Это – просто сюжет».

И все равно, когда офицер, командующий расстрелом, стал отдавать приказы, Джен почувствовала, что у нее закружилась голова. В ответ на отрывистые, четкие, преувеличенно громкие команды офицера полицейские подняли винтовки и прицелились. В последний миг, перед тем как треск выстрелов объявил о том, что приговор приведен в исполнение, Джен отвернулась. Нет, это – не просто сюжет. Она это знала.

Из небольшого помещения, окна которого выходили во двор, за расстрелом следил полковник Гуахардо. Прислушиваясь к комавдам, он с пристальным вниманием наблюдал за Джен Филдс. Когда перед самой командой «огонь» журналистка отвернулась, Альфредо удовлетворенно усмехнулся. Еще до того как был спущен первый курок, он знал: выстрелы попали в цель. Благодаря везению и тонкому расчету ему в очередной раз удалось привести потенциально неблагоприятную ситуацию к удачному исходу. И хотя полковник знал, что именно скажет Джен Филдс, он рассчитывал, что ее репортаж сделает то, что не удавалось сделать Совету тринадцати.

Не обращая внимания на ружейные выстрелы, он глядел на ясное синее небо.

–    Сегодня будет прекрасный день, – проговорил он, не оборачиваясь к адъютанту. – Слишком хороший, чтобы оставаться в городе.

Поняв, что имеет в виду полковник, адъютант спросил:

–      Что пожелаете, сэр: полетать или прокатиться верхом?

–     Пожалуй, верхом. – Хлопнув ладонью по груди, Гуахардо взглянул на адъютанта, потом, улыбаясь, взял его за руку и повел к двери. – Пошли, постараемся поскорее управиться с горами бумаг, которые скоро погребуг нас под собой, а потом подыщем себе резвых лошадок.

3 августа, 12.30 Графство Уэбб, Техас

За пятнадцать лет службы в пограничном дозоре Кен Тинсу– орти не встречал человека, который мог бы так легко заблудиться, как его лучший друг Джей Стивенсон. Ветеран, четырнадцать лет прослуживший в пограничных частях, Стивенсон так и не освоил науку чтения карт. Поэтому графики нарядов всегда составлялись так, чтобы Стивенсон оказался в паре с человеком, который умел разбираться в картах или хорошо знал местность.

Однако для тех, кто служил в округе Ларедо, последние события в Мексике внесли путаницу во все. Несмотря на то, что в передачах новостей продолжали твердить о популярности нового мексиканского правительства, возросший поток мексиканцев, стремящихся на север, в Соединенные Штаты, говорил Тинсу– орти и его товарищам-пограничникам, что не все в Мексике согласны с таким утверждением. Правда, социальный состав этого потока очень изменился: многие мексиканцы относились к более преуспевающим слоям населения, чем это бывало раньше. Основную массу новой волны, катившейся сейчас на север, составляли бывшие правительственные чиновники, полицейские, торговцы, юристы и даже священники. Возросшее количество нелегальных иммигрантов означало для пограничников увеличение срока патрулирования и необходимость как можно скорее ввести в дело новых, лишь частично обученных людей. Каждому, чей срок службы превышал десять лет, давали в напарники новичка. Поэтому оказалось невозможным и дальше отправлять Стивенсона с умелым следопытом. В результате накануне вечером Джей отправился в дозор с новичком по фамилии Майкель– сен; тот вел машину, а Стивенсон пытался найти самый простой и очевидный путь к контрольным пунктам.

Когда в 7 часов 30 минут утра Тинсуорти с остальной частью дневного караула осознали, что Стивенсон с напарником до сих пор не вернулись, никто не удивился. Кое-кто посоветовал, прежде чем поднимать тревогу, справиться у дорожных патрулей Луизианы, Арканзаса и Оклахомы. Некоторые даже побились об заклад, почему Стивенсон не отвечает на вызов по рации. Половина считала, что он слишком сконфужен, остальные же утверждали, что он просто забрался слишком далеко и находится за пределами слышимости. И все же, когда к девяти часам утра от Джея не поступило никаких вестей, начальник заставы приказал всем патрулям собраться в районе, где должны были находиться Стивенсон и Майкельсен.

Тинсуорти обследовал возвышенность, выходящую к Рио-Гран– де, когда его напарник заметил стоящий на пригорке светло– зеленый с белым вездеход пограничной патрульной службы. Поскольку в этом районе находились только они, Тинсуорти сразу понял, что это – машина Джея. Свернув с дороги, он направился прямо к неподвижному вездеходу, а напарник тем временем безуспешно пытался вызвать Стивенсона по радио.

Не доезжая метров сто, Кен внезапно сбавил скорость. Напарник посмотрел на Тинсуорти, потом – на машину Стивенсона, потом – опять на Кена. Тот, положив обе руки на руль, пристально вглядывался в стоящую впереди машину. Напарник, не понимая, почему они остановились, пытался понять, что так заинтересовало Тинсуорти.