Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 71 страниц)

– Я люблю быть в космосе, – наконец ответила она, и ответила чистую правду. – Здесь я сама по себе, далеко от всех.

И здесь у нее не бумажная работа, не тоскливая, выматывающая рутина ежедневных будней. Здесь не нужно отлавливать нарушителей закона или следить за тем, как где-нибудь на удаленных планетах выполняются указы Поднебесной. Здесь все то, ради чего она столько училась, здесь можно использовать знания, чтобы создавать новое. Каждая мелочь приносила острое чувство удовлетворения, позволяя наглядно увидеть, как история, проходя через Мастеров, становится будущим.

Наконец Зоквитль сказала, больше не глядя на корабль:

– Хуайян – трудный город для иностранки. Язык еще куда ни шло, но без денег, без покровителя… – Она говорила быстро, горько. – Я делаю нужное дело. – Рука невольно скользнула к животу. – Я дам ему жизнь. Как можно не ценить это?

Она говорила о Разуме так, будто это был человек. Дак Кьен содрогнулась.

– Он… – Она помолчала, подбирая слова. – У него нет отца. Мать… Не знаю, возможно, ты его мать, но он мало чем будет похож на тебя. Он не станет твоим ребенком. Не зажжет для тебя свечи на алтаре и не назовет тебя по имени.

– Но он будет жить, – сказала Зоквитль, тихо и твердо. – Несколько сотен лет.

Корабли Мексиканского доминиона жили дольше других, хотя не раз случалось так, что их Разум постепенно сходил с ума в одиноких глубинах Дальнего Космоса. Этот же, с отличным закреплением, идеально сбалансированный… Зоквитль права: этот будет жить долго, намного дольше, чем они обе, и ничего плохого с ним не случится. Жить? Он все-таки не человек, а машина. Сложнейший разумный механизм, соединение интеллекта, металла, плоти и еще только Небо знает чего. Рожденный, как ребенок, но…

– Похоже, я ничего в этом не понимаю.

Медленно Зоквитль поднялась. Дак Кьен слышала ее одышку, чуяла кислый, резкий запах пота.

– Спасибо, старшая сестра.

И она ушла, но ее слова остались.

Дак Кьен погрузилась в работу – так же, как раньше, когда готовилась к государственному экзамену. Когда она возвращалась домой, Хан демонстративно не обращала на нее внимания и говорила лишь то, что требовалось, чтобы соблюсти приличия. Сама она занялась каллиграфией, хотела, соединив хуайянские иероглифы с вьетнамскими, создать одновременно картину и стих. В этом не было ничего необычного. Дак Кьен предлагалось оценить ее талант, но только ей. Никто никогда не приглашал Хан в банкетный зал, где по вечерам со бирались семьи инженеров. Хан предпочитала оставаться одна и не ловить на себе насмешливые или жалостливые взгляды.

Дак Кьен тяжело переживала размолвку. Поначалу она пыталась болтать, как ни в чем не бывало. Хан поднимала на нее сонный взгляд и говорила:

– Ты знаешь, что делаешь, сестренка. Продолжай в том же духе.

В конце концов Дак Кьен прекратила эти попытки, и наступило молчание. Хотя оно оказалось все-таки легче. Дак Кьен оставалась один на один с мыслями о корабле, никто ей не мешал и никто не заставлял чувствовать себя виноватой.

Группа Миахуа и группа Фенга занимались внедрением изменений и монтажом проводки. За иллюминатором подрагивал гигантский скелет, который вот-вот должен был стать точной копией корабля, поворачивавшегося у нее на столе в стеклянном кубе – роботы сменяли друг друга каждые два часа, аккуратно соединяя секции.

Они монтировали последнюю, когда в кабинет с озабоченным видом вошли Миахуа и Мастер Рождений.

Сердце у Дак Кьен екнуло.

– Только не говорите, – сказала она, – что Зоквитль рожает.

– У нее отошли воды, – сказал Мастер Рождений, обойдясь без вступлений. И плюнул на пол, чтобы отогнать злых духов, которые в такой час всегда роятся вокруг матери. – У вас в лучшем случае два часа.

– Миахуа?

Дак Кьен смотрела не на Миахуа, не на Мастера, а на корабль за стеклом иллюминатора, который накрыл их своей тенью.

Ей Мастер Воды и Ветра ответила не сразу – как всегда, если она пыталась сообразить, с какой проблемы начать.

– Через два часа сборка будет закончена.

– Но?

– Но есть проблема. Там пересеклись металл и дерево. Ци не пойдет.

Ци, дыхание Вселенной – дыхание дракона, который живет в сердце каждой планеты и каждой звезды. Обязанность Миахуа как Мастера Воды и Ветра состояла в том, чтобы доложить Дак Кьен о проблеме, а ее, Дак Кьен, обязанность как Мастера Гармонии – в том, чтобы эту проблему решить. Миахуа лишь сообщает о том, что видит, и только одна Дак Кьен может отправить роботов, чтобы исправить ошибку.

– Ясно, – сказала Дак Кьен. – Подготовьте для нее шаттл. Пусть ждет наготове поближе к стыковочному шлюзу.

– Ваша милость, – начал было Мастер Рождений, но Дак Кьен перебила.

– Я уже сказала. Корабль будет готов.

Взгляд Миахуа перед уходом был полон страха. Дак Кьен подумала про Хан – сидит одна в своей комнате, упрямо склоняясь над стихом, круглое личико от гнева и разочарования заострилось и стало похоже на лицо Мастера Рождений. Сейчас она еще раз сказала бы, что спешкой ничего не добьешься, что всегда есть выбор. Сказала бы, что за все нужно платить и если не платишь ты, заплатит кто-то другой.

Корабль будет готов. Дак Кьен сама за это заплатит.

Оставшись одна, Дак Кьен подключилась к системе, и ее кабинет исчез, сменившись знакомыми отсеками корабля. Она настроила резкость и занялась делом.

Миахуа была права: недоделок хватало. Еще несколько дней, и они навели бы порядок: сгладили углы в коридорах, развесили по стенам светильники, чтобы не было темных закоулков, чтобы не резал глаза слишком яркий свет. В сердце корабля – в главном отсеке в форме пятиконечной звезды, где поселится Разум, – проходили четыре потока, которые резко прерывались в одной больной точке, а как раз перед входом, в месте поспешного нового соединения, шла грубая линия.

Это называлось у них дыханием смерти, и оно чувствовалось повсюду.

Предки, присмотрите за мной.

Живой, дышащий камень – нефрит, раскрывающий свою сущность. Дак Кьен вошла в транс, охватив сознанием каждого робота, и принялась рассылать их одного за другим в коридоры и переходы, где они осторожно проникали в стены, делая свою неторопливую и сложную работу, и металл неуловимо менял форму, выпрямлялись узлы кабелей, выравнивалось напряжение. Перед мысленным взором Дак Кьен корабль разворачивался, поблескивал. Она будто зависла над ним, со стороны наблюдая за роботами, которые ползали, как муравьи, подчиняясь ее командам, восстанавливая баланс между энергиями и внешней структурой.

Она переключилась на шаттл и увидела лежавшую на спине Зоквитль и ее лицо, перекошенное гримасой боли. Лицо Мастера было мрачно. Он смотрел вверх, будто чувствуя взгляд Дак Кьен.

Поторопись. Времени не осталось. Поторопись.

Она продолжала работать. Стены стали зеркальными. Изменить углы в переходах она уже не могла, но смягчила, покрыв их выгравированным на обшивке цветочным рисунком. Потом добавила фонтан – конечно, световую проекцию, воды на борту не было и не могло быть, – наполнила воздух шорохом струй. Четыре потока в центральном отсеке стали тремя, потом одним; потом Дак Кьен создала новые линии, соединив их сложным узлом в единый узор, и все пять потоков пяти элементов потекли, как им полагатось. Вода, дерево, огонь, земля, металл – все плавно вращались в центре сердца корабля, готовые принять Разум, когда он появится, чтобы здесь закрепиться.

Дак Кьен снова заглянула в шаттл, увидела лицо Зоквитль и ее невыносимое напряжение.

Поторопись.

Она была не готова. Но жизнь не ждет, когда ты будешь готов. Дак Кьен отключила дисплей, но не связь с роботами, оставляя им еще немного времени, чтобы закончить последние задания.

– Пора, – шепотом сказала она в микрофон.

Шаттл взлетел к стыковочному шлюзу. Дак Кьен затемнила изображение, и снова проступил кабинет – с кубом на столе, с моделью корабля, такого, каким он был задуман, совершенного, заставлявшего вспомнить и «Красного сазана», и «Перевернутую черепаху», и «Волны», и «Сон близнеца дракона», и всю историю Хуайяна, от Исхода до Жемчужных войн и падения династии Шан, и еще много чего другого – меч Ле Лоя, основателя Дайвьета; дракона, раскинувшего крылья над Ханоем, столицей Старой Земли; лицо Гуен Тран, вьетнамской принцессы, отданной в чужую страну в обмен на возврат двух провинций.

Роботы возвращались один за другим, и легкий ветерок пробежал по коридорам и отсекам корабля, разнося запах моря и ладана.

Этот корабль мог бы стать шедевром. Если бы ей дали еще немного времени. Хан права, она могла бы спокойно его закончить: он был бы ее, собственный, совершенный, им восхищались бы, вспоминали его не одно столетие, он вдохновлял бы новых великих Мастеров.

Если бы…

Она не знала, сколько так просидела, наблюдая за кораблем. Ее мысли прервал крик боли. Вздрогнув, она снова восстановила связь и включила родильный отсек.

Свет здесь был приглушенный, отчего везде, как прелюдия скорби, лежали тени. Дак Кьен увидела чайник с чаем, который мастер дал Зоквитль вначале – чайник валялся, несколько капель из него вытекли на пол.

Зоквитль скорчилась в кресле с высокой спинкой, по бокам которого стояли голограммы двух богинь, наблюдавших за рождением: Богини Голубых и Пурпурных Облаков и Бодхисаттвы Милосердия. Из-за теней лицо Зоквитль, отчужденное, искаженное болью, напоминало лицо демона.

– Тужься, – говорил мастер, не отнимая руки от ее вздрагивавшего живота.

Тужься.

По ногам Зоквитль потекла кровь, заливая металлическое кресло, так что в конце концов красные блики заиграли по всему отсеку. Но в глазах, в глазах женщины племени воинов, никогда ни перед кем не склонявшихся, была гордость. Когда-нибудь у нее родится ребенок из плоти и крови, и у нее будет такой же взгляд.

Дак Кьен вспомнила о Хан, о бессонных ночах, о тени, простершейся над их жизнью, искажавшей все, что в ней есть.

– Тужься, – снова сказал Мастер, и снова толчками полилась кровь.

Тужься, тужься, тужься…

Глаза Зоквитль были открыты и смотрели прямо на Дак Кьен, и Дак Кьен, знавшая, что этот ритм, раздиравший тело Зоквитль, эта боль, накатывавшая волнами, были частью одного непреложного закона, были нитью, связывавшей их прочнее, чем красная нитка влюбленных, – поняла, что лежит в животе, под кожей, в глубинах ума и сердца, поняла, что это родство природы, которую невозможно ни изменить, ни заставить умолкнуть. Рука невольно скользнула вниз, и она прижала ее к своему плоскому, пустому животу. Она чувствовала эту боль, держала ее в своем сознании, как и весь остальной корабль, и знала, что и Зоквитль, и она выдержат.

Издав последний, душераздирающий вопль, Зоквитль исторгла наконец из себя Разум. Он упал на пол – красный, мерцающий комок, соединение плоти и электроники: мышцы, металлические имплантаты, сосуды, кабели, скрепки.

Он лежал там на полу, тихий, измученный, и Дак Кьен понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он не шелохнется.

Дак Кьен, все еще не пришедшая в себя, откладывала посещение Зоквитль несколько дней. Каждый раз, закрывая глаза, она видела перед собой кровь, толчками вырывавшуюся из утробы. Сгустки ее прыгали по полу, как умирающие рыбы, свет играл на металлических пластинах и серой обивке, и все в родильной было мертвенно, мертво, будто тут никто и не рождался.

Конечно же, у него не было имени. Как и у корабля. У них не было времени, чтобы получить имя.

Тужься. Поднатужься, и все будет хорошо.

Хан старалась, как могла: показывала свой стих в изысканной каллиграфии, говорила о будущем назначении, занималась с ней любовью, будто ничего не произошло, будто Дак Кьен от этого могла забыть огромность потери. Это не помогало.

Так же, как не помог корабль.

Угрызения терзали Дак Кьен не хуже шипастой плетки, и она в конце концов села в шаттл и поднялась наверх.

Зоквитль сидела в родильном отсеке, прислонившись спиной к стене, и держала в руках с вздувшимися венами чайник с остро пахнувшим чаем. По бокам стояли две голограммы. В неярком, приглушенном свете их белые нарисованные лица казались безжалостными. Мастер был там же, но его попросили оставить их наедине, что он и сделал, хотя успел дать понять, что во всем, что случилось, виновата Дак Кьен.

– Привет, старшая сестра, – Зоквитль улыбнулась немного печально. – Мы неплохо дрались.

– Да, неплохо.

Зоквитль могла бы и победить, будь у нее оружие получше.

– Не смотри так печально, – сказала Зоквитль.

– Я подвела тебя, – сказала Дак Кьен.

Она знала, что будущее Зоквитль все равно обеспечено, что та выйдет замуж, у нее родятся дети, все ее будут уважать. Но знала она теперь и то, что не только ради всего этого Зоквитль согласилась вынашивать Разум.

Губы Зоквитль сложились в подобие улыбки.

– Помоги мне.

– Что?

Но Зоквитль уже вставала сама, шатаясь от слабости, двигаясь с той же осторожностью, что и раньше.

– Мастер… – хотела было позвать Дак Кьен.

– Он носится со мной, как старуха, – сказала Зоквитль, и на мгновение голос у нее стал сильным и острым, как лезвие. – Пойдем. Прогуляемся.

Она оказалась ниже, чем думала Дак Кьен, ниже, чем она сама. Зоквитль неуклюже просунула ладонь ей под руку, оперлась на Дак Кьен, и эта тяжесть становилась все невыносимей, пока они бродили по кораблю.

Там было светло, слышался плеск воды, знакомо чувствовалось движение ци, которая текла по коридорам ленивыми кругами, вдыхая во все жизнь. Там были тени, едва заметные в зеркалах, и напоминания о прежних кораблях: нежные изгибы линий, как на «Золотой горе», резная каллиграфия на дверях, какой славился «Тигр, прыгающий через ручей», плавный овал коридора с рядом дверей, как на «Красном веере Байю», – все эти мелочи, детали, собранные ею, включенные в новый образ, который теперь раскрывался перед ее глазами, весь, от резьбы до электроники, захватывая ее целиком, так что кружилась голова и темнело в глазах.

Дак Кьен постояла в центральном отсеке, чувствуя, как их омывает течением пяти энергий в их непрерывном цикле разрушений и обновлений. Самый центр, окруженный печалью, как легким облаком, был нетронутый, чистый, словно пустая колыбель. И все же…

– Он прекрасен, – сказала Зоквитль, и голос у нее дрогнул.

Прекрасен, как стих, прочитанный посреди пьяных игр, как бутон, схваченный заморозками, как только что рожденный младенец, пытающийся сделать вдох, – прекрасен и хрупок.

Стоя там, в центре всех вещей, с повисшей на ней хрупкой Зоквитль, она снова вспомнила о Хан, об их тенях и тьме, об их выборе.

Он прекрасен.

Через несколько дней корабля не станет. Его разберут, отправят на утилизацию, забудут и не вспомнят. Но, неизвестно почему, Дак Кьен не могла заставить себя сказать об этом вслух.

Вместо того она в полной тишине сказала другое и знала, что слова ее относятся не только к кораблю:

– За это стоило драться.

За все это. И сейчас, и во все грядущие годы, и она никогда не будет оглядываться назад и сожалеть о прошлом.

Тед Косматка
В свободном падении

Молодой писатель Тед Косматка работал в зоопарке, был химиком-технологом и сталелитейщиком, а сейчас называет себя лабораторной крысой, которая целыми днями возится с электронными микроскопами. Свое первое произведение он опубликовал в 2005 году в «Asimov’s Science Fiction», после чего неоднократно печатался там, а также в «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», «Seeds of Change», «Ideomancer», «City Slab», «Kindred Voices», «Cemetery Dance» и других изданиях. Кроме того, в последнее время его рассказы появлялись в различных антологиях «Лучшее за год» («Best of the Year»). Косматка живет в Портедже, штат Индиана, его веб-сайт tedkosmatka.com.

В центре рассказа «В свободном падении» – в буквальном смысле – черная дыра, куда готов погрузиться корабль, на борту которого разворачивается настоящая битва характеров.

Диск продырявил пелену звездного сияния, его гладкая графеновая кожа ничего не отражала, но лишь затмевала звезды, пока оно проносилось сквозь вакуум. Черное на черном, абсолютное отсутствие цвета. То, что было кораблем и в то же время не было им.

У диска не было системы разгона. Не было у него и навигационной аппаратуры.

Внутри него пробудились двое мужчин. Сперва один. За ним другой.

В действительности диск был скорее черным метательным снарядом с рудиментарной системой жизнеобеспечения, запущенным с удаленной орбиты вокруг другого сгустка тьмы, более странной природы.

Этот второй сгусток был несоизмеримо больше и весил как несколько сотен тысяч Солнц. Он не затмевал звезды в своей окрестности, но линзировал их сияние, превращая его в яркое гало, скручивая свет в окружность, сминая и деформируя саму ткань пространства-времени. С точки зрения наблюдателя на обращавшемся вокруг него диске, светила в звездном поле описывали аномальные замкнутые кривые.

Эта область пространства обладала множеством имен. Астрономы, которым принадлежала честь ее открытия, много веков назад нарекли ее Бхат‑16. Позже физики прозвали ее Затоном. И наконец, тем, кто прибыл сюда, тем, кому она снилась по ночам, она была известна просто как Пасть.

То была черная дыра, подобных которой никто не видывал прежде[117]117
  На момент написания рассказа уже была известна черная дыра массой около 18 миллиардов масс Солнца.


[Закрыть].

На третий день пребывания диска на орбите он уже пролетел в общей сложности триста восемьдесят миллионов миль, составлявших малую долю полной длины его траектории. Когда же подошел к концу семьдесят второй час на орбите, с корабля в сердце гравитационного колодца опустили маленькое, всего сотню килограммов весом, свинцовое грузило, привязанное к кораблю нитью столь тонкой, что даже математики соглашались приравнять ее к идеальной линии.

Нить эта вытягивалась и вытягивалась, как тысячекилометровое неразрушимое четырехвалентное волоконце, пока наконец не коснулась глади мрака. И в той точке, куда она была прикреплена, ощутили слабый музыкальный резонанс, разнесшийся по всей углеродной шкуре корабля. Немыслимая гравитация и такой крохотный сдвиг.

На четвертый день корабль изменил курс сперва чуть заметно, однако неуклонно.

Он начал падать.

Старик заботливо вытер кровь с лица молодого человека.

– Улии уль квисалль, – произнес юноша. Не прикасайся ко мне.

Старик кивнул.

– Ты говоришь на туси, – сказал он. – Я тоже.

Юноша подался ближе, и брызги его крови попали на старика.

– Слышать его из твоих уст неслыханная мерзость.

Глаза старика сузились в щелочки. Он вытер кровь со своей щеки.

– Мерзость, – повторил он. – Вероятно, ты прав.

Он вытянул вперед руку так, чтобы молодой человек мог видеть его движения. В ней был скальпель.

– Знаешь ли ты, почему я здесь? – поинтересовался он.

Свет блеснул на кромке лезвия.

На сей раз уже старик подался как мог ближе.

– Я здесь, чтобы как следует изрезать тебя.

Старик коснулся лезвием щеки молодого человека, под самым его левым глазом. Сталь оставила след на бледной коже.

Лицо юноши ничего не выражало, он смотрел прямо перед собой. Его глаза были как синие камни.

Старик подумал немного.

– Но, – продолжил он, – я теперь вижу, что это было бы для тебя благодеянием.

Он отнял руку со скальпелем и провел большим пальцем вдоль челюсти молодого человека, по сетке зарубцевавшихся шрамов.

– Ты вряд ли почувствуешь что-нибудь.

Молодой человек сидел в своем кресле совершенно неподвижно. Руки его были привязаны к подлокотникам тонкими ремешками. Он выглядел как мальчишка. Волосы только начинали пробиваться на его щеках.

Старик подумал, что когда-то этот человек должен был быть очень красив. И это объясняло происхождение шрамов. В психопрофиле юноши, вероятно, значится тщеславие. А может быть, профили ничего не значат. Быть может, они теперь всех их так уродуют.

Старик протер глаза, чувствуя, как гнев покидает его. Он вернул скальпель на место среди прочих сверкающих инструментов.

– Поспи, – сказал он юноше. – Тебе это нужно.[118]118
  Первые слова, которые, согласно Евангелиям, сказал Иисус после воскрешения.


[Закрыть]

И Вселенная свелась к тиканью часов.

– Куда мы направляемся? – спросил юноша, когда прошло еще несколько часов.

Спал он или нет, старик не заметил. По крайней мере, он хранил молчание.

Старик встал из-за панели управления, коленные суставы противно хрустнули. Но ускорение все же прибавило веса его ступням, так что даже простая ходьба была приятна. Он протянул юноше питье.

– Пей! – приказал он, отвернув колпачок.

Юноша посмотрел на него с подозрением, но сделал долгий глоток.

– Куда мы направляемся? – повторил он.

Старик не обратил на него внимания.

– Они уже пытались меня допрашивать, – сообщил юноша. – Я не сказал ничего.

– Я знаю. Если бы ты сказал им то, чего они от тебя добивались, тебя бы здесь не было.

– И теперь они посылают меня еще куда-то? Чтобы попытаться снова?

– Да, еще куда-то. Но не затем, чтобы попытаться снова.

Молодой человек долго молчал. Потом он сказал:

– И для этого им нужен ты.

Старик усмехнулся:

– А ты сообразительный пацан.

В глазах юноши полыхнули ярость и неизмеримая боль. На предшествовавших допросах с ним не церемонились. Он рванул ремни, пытаясь высвободить руки.

– Скажи мне, куда ты меня везешь! – потребовал он.

Старик посмотрел на него сверху вниз.

– Ты напуган, – констатировал он. – Я знаю, о чем ты думаешь. Ты хочешь вырваться из пут. Ты думаешь: вот если бы я только высвободился… а-ах, чего бы ты только со мной ни сотворил. – Старик покосился на лоток, полный сверкающих стальных инструментов. – Тебе бы хотелось воткнуть в меня это лезвие. Тебе бы хотелось сейчас занять мое место, хотелось бы, чтоб я сидел перед тобой.

Старик опять наклонился близко к юноше и прошептал ему в ухо:

– Но ты ничего не понял. Это я тебе завидую.

Падая, корабль издавал рокочущий гул.

Заряженные ионы бомбардировали углеродное покрытие.

– Почему ты не скажешь мне, куда мы направляемся?

Юноша повторял вопрос каждые несколько минут. В конце концов старик подошел к панели и нажал какую-то кнопку. Стена превратилась в огромный дисплей, отобразивший космос и Пасть, что неясно вырисовывалась прямо по курсу.

– Туда, – сказал старик. – Мы летим туда.

Черная дыра занимала уже половину экрана.

Бездна. Если вообще что-то такое существовало, то оно было там.

Юноша ухмыльнулся:

– И ты думаешь грозить мне смертью? Я не боюсь смерти.

– Я знаю, – ответил старик.

– Смерть – мое воздаяние. На том свете я воссоединюсь с моим отцом. Я спляшу на костях моих врагов. Я воссяду на почетном месте среди других воинов Господа. Смерть обещает мне рай.

– И ты в самом деле в это веришь, так ведь?

– Да.

– Вот поэтому я тебе и завидую.

Молодой человек был маньяком-убийцей. Или борцом за свободу. Или просто неудачником.

Старик смотрел на шрамы молодого человека, отмечая те из них, что были прихотливо, даже художественно, прорезаны во время предыдущих бесед. Да, он неудачник. Пожалуй, это определение самое точное.

Жизнь в открытом космосе хрупка, а люди остаются такими же, как и всегда.

Но бомбы работают иначе.

В космосе бомбы куда эффективнее. Если сделать все правильно, простенькая бомба весом не более трех фунтов разрушит целую колонию. Выдавит ее в стерильный вакуум, в бесконечную ночь.

Погибли десять тысяч человек. Одним декомпрессионным ударом было уничтожено население целого хабитата.

Он видел такую картину однажды, много лет назад, когда война только началась. Видел, как плавали вокруг разрушенного хабитата замороженные тела, видел нескольких выживших, которым повезло втиснуться в скафандры. Несколько все же выжили. Им повезло, как и ему.

И все это натворила трехфунтовая бомбочка.

Теперь умножьте эти потери на сотни колоний и дюжину лет. Три мира с сорванной воздушной оболочкой. Война за территорию, война культур и религий. Война за то, что у людей всегда становилось причиной войн.

Люди ведут себя так же, как и всегда. Но в космосе урожай террористических актов куда богаче.

Тысячу лет назад государства часто становились банкротами, наращивая расходы на армию. За жизнь солдата следовало отдать жизнь другого солдата. Потом появился порох, технология, возросла плотность населения – и все это постепенно удешевило смерть так же, как снизило стоимость труда и исходного сырья, пока трех фунтов простейшей химической смеси не оказалось достаточно, чтобы разом выкосить несколько общественных слоев. Но убийства и дальше облегчались, пока в конце концов статистика не обозначила асимптоту падающей цены уничтожения.

– Как тебя зовут? – спросил старик у своего спутника.

Юноша не ответил.

– Нам нужны имена других.

– Я ничего вам не скажу.

– Это все, что нам нужно. Только имена. Не больше. Все остальное мы сделаем сами.

Молодой человек оставался безмолвен.

Они смотрели на обзорный экран. Черная дыра стала ближе. Область тьмы расширялась, а звездное поле сжималось. Старик сверился с приборами.

– Мы движемся на половине скорости света, – сообщил он. – У нас два часа субъективного времени до радиуса Шварцшильда[119]119
  Расстояние от центра черной дыры, на котором скорость, необходимая для преодоления гравитации, достигает скорости света, вычисляется по формуле R_g= 2GМ/c², где М – масса черной дыры, G – гравитационная постоянная.


[Закрыть].

– Если вы собрались меня убить, можно было бы выбрать способ и полегче.

– Полегче. Да.

– Мертвый, я буду для вас бесполезен.

– И живой тоже.

Между ними повисло молчание.

– Ты знаешь, как устроена черная дыра? – спросил старик. – Что это такое на самом деле?

Лицо молодого человека оставалось каменным.

– Это побочный эффект законов, по которым работает Вселенная. Нельзя сотворить Вселенную, какой мы ее знаем, чтобы при этом в ней не было черных дыр. Ученые предсказали их существование задолго до того, как была обнаружена хотя бы одна.

– Ты зря тратишь свое время.

Старик сделал жест в сторону экрана:

– Вообще говоря, это не совсем черная дыра. Но они предсказали и это тоже.

– Ты думаешь меня запугать этой игрой?

– Я не пытаюсь тебя запугать.

– Нет никакого резона казнить меня таким способом. Ты и себя убиваешь. А у тебя, должно быть, семья.

– Была. Две дочери.

– Ты можешь изменить курс.

– Нет.

– Этот корабль стоит денег. Даже твоя жизнь может чего-то стоить, если не для тебя, то, по крайней мере, для тех, кто тебя послал. Зачем же приносить в жертву сразу и человека, и корабль, чтобы убить одного врага?

– Я был когда-то математиком. Потом твоя война сделала математиков солдатами. Есть переменные, которые тебе непонятны.

Старик снова показал на экран. Его голос сделался вкрадчивым:

– Она прекрасна, разве нет?

Молодой человек игнорировал его.

– Или, может быть, на корабле есть спасательная шлюпка, – продолжил юноша. – Возможно, тебе удастся спастись, а я погибну. Но при таком раскладе вы все еще теряете корабль.

– Я не смогу сбежать. Линия, по которой мы движемся, неразрушима. Даже сейчас гравитация тянет нас внутрь. Когда мы достигнем радиуса Шварцшильда, то ускоримся почти до скорости света. У нас одна судьба. У тебя и у меня.

– Я не верю тебе.

Старик пожал плечами.

– Тебе и не нужно верить. Ты просто должен сделать выбор.

– Эти слова не имеют смысла.

– Почему ты так думаешь?

– Заткнись!!! Я не хочу больше слушать бредни безбожного татхуна!

– Почему ты назвал меня безбожником?

– Потому что, если бы ты верил в Господа, ты бы не совершил такого.

– Ты ошибаешься, – сказал старик, – я верю в Бога.

– Тогда ты будешь наказан за свои грехи.

– Нет, не буду, – сказал старик.

Прошло еще несколько часов, и черная дыра заполнила весь экран. Звезды вокруг ее края растягивались и мерцали, истерзанный небосвод складывался в новую конфигурацию.

Юноша сидел в молчании.

Старик проверил показания приборов:

– Мы пересечем радиус Шварцшильда через шесть минут.

– И мы умрем?

– Ничего столь простого с нами не случится.

– Ты говоришь загадками.

Старый математик поднял скальпель и приставил палец к кончику лезвия.

– То, что случится, когда мы пересечем этот радиус, будет не противоположностью бытия, но его инверсией.

– Что это означает?

– Ага, ты стал задавать вопросы. Назови мне имя, и я отвечу на любой твой вопрос.

– Почему я должен называть тебе имена? Чтобы те, кто их носят, оказались в таких же оковах?

Старик покачал головой:

– Ты упрям, я это вижу. Так что я тебе сделаю маленькую поблажку. Радиус Шварцшильда определяет самую близкую к сердцевине дыры орбиту, внутри которой все объекты не могут вырваться наружу – и даже коммуникационные сигналы. Это важно для тебя, потому что, когда мы окажемся внутри радиуса Шварцшильда, задавать тебе вопросы станет бессмысленно, поскольку я не смогу передать полученную информацию. После этого ты будешь для меня бесполезен.

– Ты сказал, что мы все еще будем живы, когда пересечем эту границу?

– Для большинства черных дыр это не так – нас бы уже давно разорвало на части, задолго до того, как мы могли бы ее достичь. Но это совсем особенная дыра – сверхмассивная и старая, как само время. Для объекта таких размеров воздействие приливных сил сказывается в меньшей степени.

Изображение на экране сдвинулось. Звезды, словно в замедленной съемке, уплыли за границу круга тьмы. Чернота заполонила всю нижнюю часть экрана.

– Черная дыра – это двумерный объект. Нет границы, которую мы могли бы перейти. Нет входа, куда мы могли бы войти. На самом деле ничто не может в нее упасть. На горизонте событий математика времени и пространства становится обращенной.

– О чем это ты?

– Для удаленного наблюдателя падающие объекты будут приближаться к горизонту событий бесконечно долго, но с течением времени всего лишь возрастет их красное смещение.

– Снова загадки. Зачем ты это делаешь? Почему бы просто не убить меня?

– Телескопы отслеживают наше падение. Они все записывают.

– Зачем?

– Это предупреждение.

– Пропаганда, ты хочешь сказать.

– Чтобы другие увидели, что может с ними случиться.

– Мы не боимся смерти. Награда ждет нас в посмертии.

Старик потряс головой:

– Наша скорость будет возрастать, а время – замедляться. Камеры покажут сторонним наблюдателям, что мы никогда не достигнем черной дыры. Мы никогда не переступим ее порога.

Юноша был явно в замешательстве:

– Ты все еще не понимаешь. Нет там линии, за которой мы умрем. Там время просто перестанет существовать. Там Вселенная сожмется в точку, все виды энергии истощатся, остановится движение всей материи, навеки вмороженной в этот последний математический барьер. Ты никогда не получишь своего воздаяния, потому что ты никогда не умрешь.

Лицо молодого человека побелело как мел, а затем его глаза расширились.

– Ты не боишься стать мучеником. – Математик сделал жест в направлении видового экрана. – Так, может, хоть это тебя проймет.

Корабль подлетал все ближе. Звездный ручеек разливался по краю зиявшей в пространстве раны.

Старик положил руку на плечо юноши и приставил скальпель к горлу молодого человека.

– Скажи мне имена, и это закончится быстро, пока у тебя еще есть время. Мне нужны имена – прежде чем мы пересечем горизонт.

– Так вот что ты предлагаешь?

Старик кивнул:

– Смерть.

– Что ты сделал, чтобы тебя послали с такой миссией?

– Я доброволец.

– Зачем тебе это?