Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 71 страниц)

– Добро пожаловать на Венеру, – сказал монах.

На самой Венере царят сокрушительное давление и адская температура. Но поднимитесь выше – и давление ослабеет, а температура понизится. В пятидесяти километрах над поверхностью, в основании слоя облаков, температура тропическая, а давление равно обычному земному. Если подняться еще на двадцать километров, воздух станет разреженным и холодным, как на полюсе.

Между этими двумя уровнями дрейфуют десять тысяч летающих городов Венеры.

Воздушный шар, наполненный кислородом и азотом, будет плавать в плотной атмосфере планеты, а ее легендарные города под куполами, по сути, и являлись воздушными шарами. Геодезические сооружения с распорками из спеченного графита и оболочками из прозрачного поликарбоната, синтезированного прямо из венерианской атмосферы, – эти километровые купола легко поднимали стотысячетонные города.

Им даже облака помогали. Тонкая дымка верхнего облачного слоя служила фильтром для солнечных лучей, поэтому яркость Солнца здесь лишь немного превышала земную.

Гипатия была не самым крупным из летающих городов, но, безусловно, самым богатым: город спиральных зданий и золотых соборов, с огромными открытыми пространствами и тщательно спланированными садами. Под куполом Гипатии архитекторы использовали все возможные ухищрения и приемы, чтобы заставить людей позабыть о том, что они находятся в замкнутом пространстве.

Но этого – садов и водопадов Гипатии – мы не увидели. Во всяком случае, поначалу. Выйдя из барка, мы попали в расположенный под городом зал для прибывающих. Несмотря на расставленные роскошные шезлонги, на полы, покрытые созданной инженерами-генетиками розовой травой, и бесценные скульптуры из железа и нефрита, помещение было функциональным: место для ожидания.

Здесь легко могла расположиться тысяча человек, но мы увидели лишь одного – мальчика лет двенадцати, одетого в купальный халат и желтые шелковые штаны с аккуратными складками. Полноватый, с приятным, но невыразительным круглым лицом.

Вспомнив о стоимости перелета, я удивился, что встречающий у нас всего один. Мальчик взглянул на Лею.

– Доктор Хамакава. Рад познакомиться.

Потом он повернулся ко мне:

– А ты еще кто такой, черт побери?

– А ты кто? – спросил я. – Где наши встречающие?

Мальчик что-то жевал. Мне показалось, что он захотел выплюнуть жвачку, но передумал и посмотрел на Лею:

– Этот тип с вами, доктор Хамакава? Чем он занимается?

– Это Дэвид Тинкерман, – пояснила Лея. – Технический специалист. И при необходимости пилот. Да, он со мной.

– Передайте, что ему не помешало бы поучиться хорошим манерам.

– Да кто ты такой? – взорвался я. – Ты не ответил на вопрос.

Мальчишка взглянул на меня с пренебрежением, словно еще не решил, стоит ли утруждаться и вообще со мной разговаривать.

– Я Карлос Фернандо Делакруа Ортега де ла Джолла и Нордвальд-Грюнбаум, – медленно произнес он, как будто беседовал с идиотом. – Я владею этой станцией и всем, что на ней имеется.

Голос у него был раздражающе высоким – подростковая ломка вот-вот собиралась начаться, но еще не началась. Лея этого словно и не заметила.

– А, так ты потомок Нордвальд-Грюнбаума. Правителя Гипатии.

Мальчик покачал головой и нахмурился.

– Нет, – сказал он. – Не совсем потомок. Я и есть Нордвальд-Грюнбаум. – Улыбнувшись, он снова превратился в симпатичного ребенка, а когда поклонился, то и вовсе стал очаровательным. – Я султан облаков.

Как выяснилось, у Карлоса Фернандо имелось множество слуг. Когда с приветствиями покончили, он подал знак, и к нам приблизился почетный эскорт из двадцати женщин в шелковых камзолах.

Прежде чем мы вошли в лифт, женщины окружили нас. По знаку Карлоса Фернандо принесли коробку. Карлос вручил ее Лее.

– Это подарок в честь вашего прибытия в мой город, – пояснил он.

Упаковка была очень простой, без каких-либо украшений. Лея раскрыла ее.

Внутри оказался огромный фолиант. Моя спутница достала его. Том, переплетенный в потрескавшуюся темно-красную кожу, без единой надписи на ней. Лея открыла первую страницу.

– Джордано Бруно, – прочла она вслух. – «О бесконечности Вселенной и миров».

С улыбкой она пролистала книгу.

– Факсимиле первого английского издания?

– Я подумал, вам может понравиться.

– Очаровательно. – Лея вернула книгу в коробку и сунула подарок под мышку. – Спасибо.

Лифт поднимался очень плавно; с трудом верилось, что он преодолел два километра менее чем за три минуты. За открывшимися дверями ярко сияло полуденное солнце. Мы вышли в город.

Город казался фантазией из пены и воздуха. Хотя его и накрывал купол, стены были так далеки, что почти таяли на горизонте. В сопровождении охраны мы совершили небольшую прогулку. Повсюду нам попадатись парки: одни – как лоскуток вокруг единственного дерева, другие – целые леса на широких приподнятых платформах, с которых в просторные бассейны фонтанов ниспадали каскады водопадов. Белые подвесные дорожки тянулись вверх, их поддерживали канаты, свисавшие с невероятно тонких балок. Со всех сторон слышались журчание воды и пение птиц.

К концу этой обзорной экскурсии оказалось, что меня незаметно, но эффективно отделили от Леи.

– Эй, а что случилось с доктором Хамакавой?

Меня по-прежнему окружал почетный караул, но Лея и мальчик, он же наследник Нордвальд-Грюнбаум, исчезли.

– Извините, – ответила одна из женщин, чуть выше остальных. – Я полагаю, что ее отвели в апартаменты немного отдохнуть, ведь через несколько часов ее будут приветствовать на уровне общества.

– Я должен быть с ней.

– Нам не поручали привести вас, – возразила она, спокойно глядя на меня. – Не думаю, что вы приглашены.

– Извините, но мне надо их найти.

Женщина отступила и указала на город. Дорожки уходили во все стороны, образуя трехмерный лабиринт.

– Пожалуйста, если хотите. Нас проинструктировали, что вы можете свободно перемещаться по городу.

Я кивнул. Планы здесь явно составлялись без учета меня.

– Как я могу с ней связаться? Что, если я захочу поговорить с Леей… с доктором Хамакавой?

– Она сможет вас найти. Не волнуйтесь.

После паузы она спросила:

– Хотите, мы отведем вас к вашему жилищу?

Здание, в которое меня привели, – одно из целого кластера, подвешенного на перекрестных канатах, – было крупнее многих домов. Я привык жить в ячейках жилых модулей хабитатов, и простор этого помещения меня поразил.

– Добрый вечер, мистер Тинкерман.

Меня поприветствовал высокий китаец лет пятидесяти. Рядом стояла, по видимости, его жена. Она была намного моложе, лет двадцати с небольшим, и, на мой вкус, чуть полновата, но я успел заметить, что здесь такая легкая полнота обычна. За ее спиной прятались двое детишек, то выглядывая из-за матери, то снова скрываясь. Мужчина представился как Трумэн Сингх, а его жену звали Эпифания.

– С остальными членами моей семьи вы познакомитесь через несколько часов, мистер Тинкерман, – пообещал он, улыбаясь. – Сейчас они на работе.

– Мы работаем на его превосходительство, – добавила Эпифания. – Карлос Фернандо попросил наше семейство разместить вас у себя. Если вам что-либо понадобится, не стесняйтесь. Все расходы будут покрыты за счет кредита Нордвальд-Грюнбаума, который, – она улыбнулась, – здесь практически неограничен. Как вы наверняка представляете.

– Вы часто так делаете? Принимаете у себя гостей?

Эпифания взглянула на мужа.

– Не очень часто, – ответила она. – Во всяком случае, не для его превосходительства. Но вообще это дело обычное: многие навещают друг друга, когда города, дрейфуя, сближаются, и почти все время от времени принимают гостей.

– У вас нет отелей?

Она покачала головой.

– К нам редко прилетают гости с других планет.

– Вы сказали «его превосходительство». Это Карлос Фернандо? Расскажите о нем.

– Конечно. Что вы хотели бы узнать?

– Действительно ли он, – я описал рукой широкий круг, – владеет всем этим? Целой планетой?

– Городом – да, конечно. И – нет.

– Как такое может быть?

– Он будет владеть городом – этим и пятью тысячами других, – но планетой? Возможно, да, а возможно, и нет. Семья Нордвальд-Грюнбаум утверждает, что владеет всей Венерой, но в реальности это заявление мало что значит. Оно может распространяться на поверхность планеты, но ее небо не принадлежит никому. Города – да. Но разумеется, в действительности он не контролирует все города лично.

– Разумеется, нет. Я другое имел в виду. Ведь он еще мальчик, и у него должны быть опекуны или доверенные лица.

– Конечно. Пока он несовершеннолетний.

– А потом?

Трумэн Сингх пожал плечами:

– Такова традиция Нордвальд-Грюнбаумов – это записано в завещании первого Нордвальда. Когда он достигнет совершеннолетия, города станут его личной собственностью.

Как я вскоре узнал, в атмосфере Венеры парили одиннадцать тысяч семьсот восемь городов.

– Возможно, немногим больше, – сказал Сингх. – Никто им счет не ведет. Есть легенды о городах, которые летают далеко внизу, никогда не поднимаясь над уровнем нижнего слоя облаков, и поэтому всегда скрыты. На такой глубине жить нельзя, там слишком жарко, но легенды утверждают, что у городов-ренегатов есть технологии, позволяющие отводить избыточное тепло. – Он пожал плечами. – Кто знает, может, и так. Во всяком случае, собственность, которую унаследовал Карлос Фернандо, включает полностью, частично или в акциях более чем половину известных городов. При этом Нордвальд-Грюнбаумы всегда были хорошими владельцами. Хочу сказать – они знали, что их служащие и работники могут при желании уйти, перебраться в другой город. Но те не уходили.

– И что, не было никаких трений?

– О, все независимые города считают, что у Нордвальд-Грюнбаумов слишком много власти! – Он рассмеялся. – Но они с этим мало что могут поделать, верно?

– Они могут сражаться.

Трумэн Сингх протянул руку и постучал по моему лбу средним пальцем.

– Это будет неразумно.

Помолчав, он чуть медленнее добавил:

– У нас здесь взаимосвязанная экология, между городами и султанатом. Мы зависим друг от друга. Да, они могут объявить войну, но в конечном счете победителя не будет.

– Да, это я понимаю. – согласился я. – Конечно, летающие города очень уязвимы – одна пробоина в оболочке, и…

– Возможно, не столь уязвимы, как вы считаете. – возразил Трумэн Сингх. – Вы привыкли строить обитаемые станции, но эти хабитаты находятся в вакууме, где даже единственный пробой станет катастрофой. А здесь, как вы знаете, нет перепада давления между атмосферой снаружи и жизнесферой внутри. И если случается пробой, то газообмен через него происходит очень медленно. И разумеется, у нас есть меры безопасности, много мер безопасности. – Он помолчал. – Но если начнется война… Мы защищены от обычных опасностей и не боимся их… но против метастабильных бомб… Словом, от них защиты нет. Так что ничем хорошим война закончиться не может.

На следующий день я решил выяснить, куда увели Лею. Но хотя все, кого я встречал, были неизменно вежливы, в поисках я добился очень малых успехов. Зато начал понемногу осваиваться в городе.

Первое, что я заметил, был свет. Я привык жить в орбитальных поселениях-хабитатах, где мягкое рассеянное освещение давали панели белых светодиодов. В Гипатии яркий солнечный свет пронизывал все внутри.

Во-вторых, птицы. Их здесь было множество. В орбитальных поселениях птицами тоже никого не удивишь, ведь разные виды попугаев хорошо приспосабливаются к невесомости, но все пространство Гипатии буквально кишело яркими тропическими птицами, мелкими попугаями, какаду и лори, кардиналами, синичками-гаичками, кецалями и другими, названий которых я не знал. Никогда в жизни не видел столько птиц сразу – хрипловатый оркестр цвета и звука.

В летающем городе имелось двенадцать основных камер, разделенных тонкими прозрачными мембранами, с множеством проходов из одной в другую. Каждая из камер была хорошо освещена и приятна на вид, и у каждой имелся свой, немного отличающийся стиль.

Помещение, где меня разместили, находилось в секторе Карбон. Отдельные «дома» тут висели на канатах, словно нитки переливчатых жемчужин, подвешенные над широким столом из леса и травы. В этом секторе кабельные кабинки перемещались, как маятники на длинных подвесках, по головокружительным дугам доставляя путешественников с платформы на платформу через весь сектор. Палаты Карлоса Фернандо располагались в самом высоком, центральном пузыре – его еще называли верхним городом. Этот пузырь был покрыт цветными огнями и тенями, а в его архитектуре преобладали желобчатые минареты и восточные купола. Но я, похоже, не был допущен в эту элитную сферу. Я даже не смог узнать, где именно разместили Лею.

Я отыскал балкон, с которого сквозь прозрачную оболочку были видны облака, столь же величественные, как и вчера, медленно меняющиеся, вырастающие в башни. Их заливал золотистый свет, а вокруг чуть прикрытого перистым кружевом солнца сияло бронзовое гало. Судя по высоте солнца, было начало дня, но заката сегодня не планировалось: могучие ветры, опоясывающие планету, увлекут город на ночную половину Венеры только завтра.

Из одиннадцати тысяч других городов я не увидел ни одного: глядя по сторонам, я не заметил никаких признаков того, что мы не одиноки в этом облачном ландшафте, простирающемся в бесконечность. Венера, как и все планеты, невелика, но она достаточно большая, чтобы проглотить десять тысяч городов – и даже в сто раз больше, – не создавая видимой толчеи в небесах.

Так хотелось узнать, что об этом думает Лея.

Мне ее не хватало. И пусть даже она меня как будто и не замечала… наше пребывание на Марсе, хотя и краткое… когда мы делили одно уютное жилище… Возможно, для нее это ничего не значило. Но для меня то время стало самым главным в жизни.

Я вспомнил ее тело, податливое, с золотистой кожей. Где она сейчас? Что делает?

Парком здесь была платформа, заросшая орхидеями-челночницами; в воздухе ее удерживали толстые канаты, закрепленные на опорных стропилах, – похоже, обычное строение тут, где даже сама почва была подвешена в летающем воздушном куполе. Я немного попрыгал, определяя резонансную частоту, и ощутил, как платформа под ногами едва заметно покачнулась. Наверное, детей здесь с самого раннего возраста учат не делать этого, потому что умышленное усилие могло породить разрушительные колебания. Я перестал подпрыгивать и дал платформе успокоиться.

Когда ближе к середине дня я вернулся «домой», там не оказалось ни Эпифании, ни Трумэна. Меня встретила его вторая жена Триолет, смуглая, с темносерыми глазами. Ей было, наверное, уже за шестьдесят. Нас познакомили накануне, но в сумятице знакомства с многочисленными людьми, составляющими эту большую семью, у меня не имелось возможности поговорить с ней. В доме Сингха постоянно находились какие-то люди, и меня смущало, что я не мог понять, кем они приходятся хозяевам, и приходятся ли вообще. Лишь теперь, пообщавшись с Триолет, я понял, что именно она заведует финансами хозяйства Сингхов.

Я узнал, что семья Сингхов – фермеры. Или управляющие фермой. Флора на Гипатии либо была декоративной, либо служила для очищения воздуха. Реальное сельское хозяйство было вынесено в отдельные купола, летающие на высоте, оптимальной для роста растений, и необитаемые. Автоматическое оборудование сеяло, поливало и собирало урожай. Трумэн и Эпифания были операторами этого оборудования, они принимали решения, требующие участия человека, присматривали за роботами и делали нужные вещи в нужное время.

И еще меня ожидало послание – приглашение на ужин к его превосходительству Карлосу Фернандо Делакруа Ортеге де ла Джолле и Нордвальд-Грюнбауму.

Триолет помогла мне с гардеробом вместе с Эпифанией, вернувшейся к тому времени, когда я был готов переодеваться. Обе весьма эмоционально заявили, что мой практичный, но хорошо поношенный комбинезон для такого события совершенно не подходит. Одежда, выбранная для меня Триолет, оказалась гораздо более яркой и кричащей, чем я выбрал бы сам: светло-индигового цвета и с широким черным шарфом через плечо.

– Поверьте, это отлично подойдет, – заверила Эпифания.

Несмотря на внешнюю объемистость, наряд оказался легким, как дуновение ветерка.

– Здесь вся одежда легкая, – сказала Эпифания. – Паутинный шелк.

– А, понятно. Синтетический паутинный шелк. Прочный и легкий. Очень практично.

– Синтетический? – хихикнула Эпифания. – Нет, не синтетический. Натуральный.

– Шелк действительно соткан пауками?

– Нет, все одеяние.

И, увидев мой озадаченный взгляд, добавила:

– Многими пауками. Они работают вместе.

– Пауки?

– Ну, вы же знаете, что они природные ткачи. И перевозить их легко.

Придя в назначенное время в банкетный зал, я обнаружил, что выбранное для меня Эпифанией одеяние цвета плазменной дуги здесь выглядит самым консервативным. На обеде присутствовало человек тридцать, но центральной фигурой сегодня явно была Лея. Ей явно льстило внимание, потому что такой оживленной я ее давно не видел.

– С тобой хорошо обращаются? – спросил я, когда мне удалось пробиться к ней сквозь толпу гостей.

– Да, очень.

Мне вдруг оказалось нечего сказать. Я ждал, что она спросит про меня, но она не спросила.

– Где тебя поселили?

– В соседней секции, – ответила Лея. – В секторе Карбон. Там поразительно – никогда не видела столько птиц.

– Там поселили и меня. Но не сказали, где находишься ты.

– В самом деле? Странно.

Она вывела карту жилого сектора на экран, встроенный в алмазную столешницу, и внутри стола возникло трехмерное изображение. Лея повернула его, подсветила свой хабитат, и я понял, что она действительно находилась по соседству, в большом хабитате рядом с моим комплексом.

– Изумительное место. Но большую часть времени я провела здесь, в верхнем городе. Ты успел поговорить с Карли? Он очень умный мальчик. Ему интересно все – ботаника, физика и даже инженерия.

– Серьезно? Я и не думал, что меня пустят в верхний город.

– Да ты шутишь. А я уверена, что пустят. Эй! – Она подозвала одну из охранниц. – Скажите, есть какая-нибудь причина, из-за которой Тинкерман не может подняться в верхний город?

– Нет, мадам. Если вы этого хотите, то, конечно, нет.

– Отлично. Вот видишь, никаких проблем.

Тут официант проводил меня к моему месту, на дальнем конце стола.

Столом служила толстая алмазная плита, и грани ее краев переливались радугой. Поверхность была гладкой и скользкой, как лед. Внутри плиты скрывались небольшие компьютерные экраны, чтобы любой из обедающих мог вывести изображения и данные, если они понадобятся во время разговора. Такой стол представлял собой произведение искусства и инженерии, одновременно практичное и восхитительное.

Карлос Фернандо восседал во главе стола. Похоже, он ощущал себя не на своем месте в кресле, явно для него великоватом. Лея сидела справа от него, а женщина постарше – возможно, его мать? – слева. Он ерзал, играл с компьютером в столе и украдкой косился на Лею, когда думал, что она не обращает на него внимания. Если она смотрела в его сторону, он на миг замирал, а потом быстро отводил глаза и снова утыкался в экран.

Подавальщик принес Карлосу Фернандо серебряный поднос. Там лежало нечто размером с кулак, накрытое красным шелком. Мальчик оторвался от экрана, принял поднос, кивнув, и снял ткань. Все на мгновение смолкли, обратив в его сторону заинтересованные взгляды. Я тоже присмотрелся.

Это было сверкающее яйцо.

Созданное из алмазных волокон разных цветов, сплетенных в замысловатое кружево, похожее на перевитые кельтские узлы. Двенадцатилетний сатрап Венеры поднял его и деликатно, едва касаясь, провел пальцем по поверхности, ощупывая неровности и изгибы.

Обождав секунду-другую, как будто сомневаясь, что следует делать, он протянул руку и поместил яйцо на тарелку перед Леей. Та недоумевающе посмотрела на мальчика.

– Это для вас, – сказал он.

Сидящие за столом отреагировали едва слышным звуком, чем-то вроде легчайшего намека на удивление.

А еще через несколько секунд подавальщики положили по яйцу перед каждым из гостей. Эти, хотя и украшенные сложной филигранью из тончайших золотых и бледно-зеленых линий, были самыми обычными яйцами – скорее всего, гусиными.

Карлос Фернандо заерзал в кресле. Он то слегка улыбался, то прикусывал губу, то поднимал глаза к потолку, то оглядывался… Словом, смотрел куда угодно, но только не на Лею и не на ее тарелку.

– И что мне с ним делать? – спросила Лея.

– Как что? Полагаю, открыть и съесть.

Лея взяла яйцо, заключенное в алмазное кружево, повертела, потерла пальцем. Затем, найдя то, что искала, охватила его двумя пальцами и повернула. Сверкающая оболочка раскрылась, и в ней оказалось еще одно яйцо, обычное.

Мальчик снова улыбнулся и посмотрел на тарелку перед собой. Потом поднял ложку, разбил скорлупу и начат есть.

По этому сигналу гости последовали примеру хозяина. Лея отложила декоративную скорлупу и тоже принялась за еду. Я немного понаблюдал за ней, потом разбил свое яйцо.

Оно, разумеется, оказалось превосходным.

В семейство Сингхов я вернулся все еще озадаченным. В произошедшем на обеде имелся какой-то тайный смысл, который увидели все, но не понял я. Сингх сидел со своей старшей женой Триолет, обсуждая счета.

– Я должен задать вопрос, – сказал я.

Сингх повернулся:

– Спрашивайте, и я отвечу.

– Есть ли какое-то особое значение у яйца?

– Яйца? – удивился Сингх. – Я бы сказал, у него много значений. В старые времена, в дни старателей на астероидах, оно было символом роскоши. В крупные хабитаты привозили уток, и для некоторых шахтеров их яйца были единственной пищей, приготовленной не из водорослей или соевых бобов.

– Символ роскоши, – задумчиво протянул я. – Понятно. Но все равно не понимаю.

Подумав, я продолжил:

– А есть ли какой-то смысл в том, что яйцо дарят?

– Вообще-то нет, – медленно проговорил он. – Яйцо? Ничего особенного в нем нет.

– А вы уверены, что это было только яйцо? И ничего больше? – уточнила Триолет.

– Очень искусно украшенное яйцо.

– Хм-м, – протянула она и задумалась. – Может быть, яйцо, книга и камень?

Тут немного удивился я.

– Книга и камень?

А ведь Карлос Фернандо, едва встретившись с Леей, первым делом подарил ей книгу Джордано Бруно. А вот камень… Никакого камня я не заметил.

– А почему именно они?

– А-а, так вы, наверное, не знаете. Вряд ли обычаи наших небесных городов хорошо известны в дальних пределах.

Ее упоминание о дальних пределах – Сатурне и всем, что дальше, – на миг смутило меня, пока я не понял, что при взгляде с Венеры, наверное, даже Земля и искусственные миры орбитальных облаков могут рассматриваться как «дальние».

– Здесь, как и в большинстве из десяти тысяч городов, – продолжила она, – яйцо, книга и камень составляют особый подарок. Понимаете, яйцо символизирует жизнь, книга символизирует знание, а камень есть основа всего богатства – это те минералы из пояса астероидов, которые позволили создать наше общество и купить нашу свободу.

– Да? А все три вместе?

– Это традиционный дар, символизирующий начало ухаживаний.

– Все равно не понимаю.

– Если молодой человек дарит женщине яйцо, книгу и камень, – пояснил Трумэн, – то это официальный знак того, что он хочет за ней ухаживать. И если она их принимает, то принимает и его ухаживания.

– Что? И этого хватает, чтобы они поженились?

– Нет-нет, что вы! Это лишь означает, что она принимает его ухаживания: что она воспринимает его всерьез и, когда наступит момент, выслушает его предложение. Нередко женщина может принять камни и яйца от многих молодых мужчин. Она не обязана на что-либо соглашаться, кроме как воспринимать его намерения серьезно.

– А-а… – протянул я.

Но все равно это не имело смысла. Сколько лет Карлосу Фернандо? Двадцать венерианских? Сколько это будет земных лет? Двенадцать или около того. Он еще слишком молод, чтобы делать женщинам предложения.

– Терраформировать Венеру не может никто, – сказал Карлос Фернандо.

Он не был заинтересован в том, чтобы я участвовал в их с Леей дискуссии, но та, не обратив внимания на неудовольствие его превосходительства (или, возможно, просто наплевав на него), настояла: если Карлос хочет поговорить о терраформировании, я тоже должен присутствовать.

Это была округлая комната одного из просторных дворцов Карлоса Фернандо, огромное помещение с многочисленными альковами. Я обнаружил их сидящими в одном из таких альковов – уютном, но все-таки открытом углублении. Вездесущие женщины-охранницы никуда не делись, но расположились по дальним концам комнаты: достаточно близко, чтобы услышать команду Карлоса Фернандо, но и достаточно далеко, чтобы дать собеседникам иллюзию уединения.

Мебель там стояла странноватая: стулья казались вылепленными из сапфирового дыма, но были твердыми. Я поднял стул и обнаружил, что он почти невесом.

– Алмазный аэрогель, – пояснил Карлос Фернандо. – Нравится?

– Потрясающе, – признал я.

В жизни не видел столько вещей, сделанных из алмазов. Я подумал, что здесь это имеет смысл, ведь летающие города окружает неисчерпаемый ресурс углекислого газа, и вполне логично, что там будут делать как можно больше вещей из углерода. Хотя до сих пор я не знал, что из алмаза можно сделать аэрогель.

– Как вы это делаете?

– Мы разработали новый процесс, – сказал Карлос Фернандо. – Вы не будете возражать, если я не стану вдаваться в подробности? По сути, это адаптация старой идеи, земного изобретения, которому уже десятки лет. Это называется «молекулярная перегонка».

Мне показалось, при упоминании молекулярной перегонки Лея насторожилась. Я подумал, что ей об этом кое-что известно. Но, не углубляясь в тему, она вернулась к прежнему разговору о терраформировании.

– Вы продолжаете спрашивать об экологии Марса, – сказала она. – Почему же вы задаете так много детальных вопросов об экопоэзисе[10]10
  Экопоэзис – синоним «терраформирования», неологизм, предложенный биофизиком Робертом Хэйнсом. Смысл обоих терминов – преобразование условий на планете к состоянию, пригодному для обитания земных животных и растений.


[Закрыть] Марса? Вы говорили, что терраформирование вас не интересует, но так ли это на самом деле? Вы ведь не имели в виду старую идею засеять атмосферу фотосинтезирующими водорослями, чтобы снизить содержание углекислого газа? Вы наверняка знаете, что это не сработает.

– Конечно, – отмахнулся Карлос Фернандо. – У меня интерес теоретический. Никто не сможет терраформировать Венеру, знаю, знаю.

Его слова прозвучали бы более достойно, если бы подростковая ломка уже закончилась. Сейчас же его голос то взлетал на октаву выше, превращаясь в детский писк, то возвращался к нормальному, что губило все впечатление.

– У нас просто-напросто слишком много атмосферы, – сказал он. – Давление у поверхности выше девяноста бар, и даже если бы весь углекислый газ мог быть переработан в кислород, оно все равно осталось бы в семьдесят раз больше земного.

– Это я понимаю, – сказала Лея. – Мы не совсем уж невежды, знаете ли. И высокое давление кислорода будет смертельно опасно – вы сразу вспыхнете.

– И не забудьте про отходы в виде углерода, – добавил он, улыбаясь. – Сотни тонн на квадратный метр.

– Так что у вас на уме? – спросила она.

В ответ мальчишка лишь улыбнулся.

– Ладно, я не могу терраформировать Венеру, – сказал он. – Поэтому расскажите мне побольше о Марсе.

Я видел, что он чего-то недоговаривает. У Карлоса Фернандо была идея, о которой он пока умалчивал.

Но Лея не стала на него давить и приняла предложение рассказать об исследованиях экологии Марса и как она была трансформирована исчезнувшими инженерами уже давно не существующей колонии «Свободное владение Тойнби». Эти инженеры разработали особые формы жизни, задавшись целью уплотнить атмосферу Марса, усилить парниковый эффект и растопить его замерзшие океаны.

– Но у них ничего не получилось, – завершила рассказ Лея. – Анаэробные формы не выдержали конкуренции с фотосинтезирующими производителями кислорода. Они выкачивали из атмосферы слишком много углекислого газа.

– А как насчет эффекта Гайи? Он это не скомпенсировал?

– Нет. Я не нашла никаких следов планетного сознания, о котором писал Лавлок. Или это миф, или экология Марса слишком молода, чтобы обрести стабильность.

– Но на Венере, разумеется, не будет проблемы с фотосинтезом, удаляющим углекислоту из атмосферы.

– А я думал, терраформирование Венеры вас не интересует, – заметил я.

Карлос Фернандо отмел мое возражение.

– Это лишь гипотетический случай, – сказал он. – Мысленное упражнение.

Он повернулся к Лее:

– Не хотели бы вы завтра покататься на каяках?

– Конечно, – ответила она.

На Венере для катания на каяках вода не нужна.

Карлос Фернандо проинструктировал Лею, а Эпифания помогла мне.

«Каяк» представляет собой десятиметровую газовую оболочку, прозрачный пластиковый цилиндр, изогнутый на концах в стрельчатую арку. В нижней части находится крохотный пузырь – там и сидит каякер. На одном конце расположен пропеллер с огромными лопастями из легчайшей ткани, который лениво вращается, когда давят на педали. Гребет каякер хрупкими крыльями, прозрачными и радужными, как у стрекозы.

У крыльев, обнаружил я, имелась сложная система управления: каждое можно было толкать, изгибать и поднимать, позволяя ему независимо грести, поворачиваться и гнуться.

– Поддерживайте равномерное движение с помощью пропеллера, – объяснила Эпифания. – Если зависнете и остановитесь, то потеряете всю маневренность. Если понадобится быстро разогнаться, гребите крыльями. Когда наберете комфортную скорость, меняйте высоту и маневрируйте. Вам понравится.

Мы находились на пусковой площадке – балконе внутри выпуклости городской стены. Четыре дирижабля «на человеческой тяге», называвшиеся здесь каяками, были пришвартованы впритык к блистеру. При этом пузырь пилотской кабины плотно входил в причальное кольцо, так что пилот мог забираться в дирижабль, не контактируя с наружной атмосферой. Обозрев облака, я увидел десятки каяков, порхающих вокруг города, наподобие бесцветных кальмаров с короткими крыльями. Они играли в пятнашки или просто гоняли по небесам – такие маленькие и прозрачные по сравнению с величественными облаками, что становились невидимыми, если не знать, где искать их взглядом.

– Как насчет высоты? – спросил я.

– У вас будет почти нейтральная плавучесть, – пояснила она. – Пока есть скорость, можно с помощью крыльев плавно регулировать высоту, поднимаясь или опускаясь.

– А что произойдет, если я опущусь слишком низко?

– Вы не можете опуститься слишком низко. В оболочке есть резервуар с метанолом. Чем ниже вы опускаетесь, тем выше температура, метанол в резервуаре начнет испаряться, а оболочка надуется. А если заберетесь слишком высоко, пары метанола сконденсируются. И вы вскоре обнаружите, что каяк настроен так, чтобы оставаться очень близко к заданной высоте, которая сейчас составляет, – она посмотрела на регулятор, – пятьдесят два километра над местным уровнем грунта. Нас сдувает на запад со скоростью сто метров в секунду, поэтому уровень будет меняться по мере изменения местности под нами. Проверяйте высоту по приборам.