Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 71 страниц)

Она хрипло расхохоталась.

– «Христианская терпимость» – два слова, которые не могут стоять рядом, сколько их ни своди. И все мы знаем, каковы ваши братья-исламисты и сионисты. Даже если вы уничтожите весь архимедианский союз и всех нас, неверующих, до последнего, вы вместо нас приметесь воевать с вашими собственными союзниками! И это безумие будет продолжаться до тех пор, пока последний психопат не останется один-одинешенек на груде пепла, чтобы возносить хвалу своему Богу!

Кайн ощущает, как в нем закипает гнев, и заставляет себя молчать. Он впрыскивает в свою кровь успокаивающие вещества. Спор с ней смущает его. Она же женщина, она должна приносить мир и утешение, а между тем из ее уст звучит только ложь – жестокая, опасная ложь. Вот что бывает, когда нарушается естественный порядок вещей!

– Ты – дьяволица. Я больше не стану с тобой говорить. Делайте то, что собираетесь делать.

– Снова Шекспир! – говорит она. – Если бы ваши наставники не запретили его, вы могли бы процитировать: «Гордый человек, минутной куцей властью облеченный, – не понимая хрупкости своей стеклянной, нутряной, неустранимой, – недурно замечено, не правда ли? – как злая обезьяна, куролесит у Господа, у неба на виду – и плачут ангелы»[20]20
  «Мера за меру» (пер. О. Сороки).


[Закрыть].

Она складывает руки в жесте, до ужаса напоминающем молитвенный. Он не в силах отвести взгляда от ее лица.

– Ну и что же нам делать с вами? Конечно, мы могли бы просто потихоньку казнить вас. Вежливо соврать: дескать, скончался от травм, полученных при аресте, – особого шума поднимать никто не станет…

Мужчина, стоящий у нее за спиной, прочищает горло:

– Госпожа премьер-министр, при всем моем уважении, я бы советовал продолжить обсуждение этого вопроса в другом месте. Врачи ждут возможности заняться пленным…

– Помолчите, Хили!

Она оборачивается и смотрит на Кайна, смотрит по-настоящему, в упор. Ее голубые глаза остры, точно скальпели. Она лет на двадцать старше сестры-мученицы, и кожа у нее не такая уж смуглая, но внезапно, на какое-то головокружительное мгновение, они становятся единым целым.

«Господи, зачем смущаешь меня, зачем допускаешь меня попутать убийцу со святой мученицей!»

– Кайн, запятая, Плач, – говорит она. – Ну и имечко! Что имеется в виду: что ваши враги должны плакать или что вы сами плачете, беспомощный перед могуществом вашего Бога?

Она протягивает руку:

– Не трудитесь отвечать, не надо. В отдельных частях системы Завета вас считают героем, даже супергероем, если хотите. Вы в курсе? Или вы слишком много времени проводите за границей?

Он изо всех сил старается не замечать ее. Он знает, что ему будут лгать и пытаться манипулировать им, что психологические пытки будут куда утонченнее и важнее физических. Единственное, чего он не может понять: почему она? Почему к нему явилась сама премьер-министр? Не такая уж он важная персона. Однако тот факт, что она сейчас стоит перед ним, а не перед Господом, лишний раз напоминает о том, что он потерпел поражение.

И, как бы в ответ на эту мысль, голосок у него в затылке, внутри черепа, бормочет: «Ангел Смерти с Арджуны схвачен при покушении на премьер-министра Джануари!» Другой голосок осведомляется: «А вы сегодня нюхали себя? Даже члены парламента могут утратить свежесть – спросите у них самих!» Даже здесь, в самом сердце зверя, назойливые голоса в голове не умолкают.

– Нам нужно вас изучить, – говорит наконец премьер-министр. – Нам до сих пор ни разу не удавалось захватить в плен агента уровня Стража – по крайней мере, одного из новых, такого, как вы. Мы даже не знали, удастся ли это: шифрующее поле изобретено совсем недавно.

Она улыбается снова, короткой ледяной улыбкой, напоминающей первый взблеск снега на горной вершине.

– Но знаете, даже если бы вы и добились успеха, это не имело бы ровным счетом никакого значения. В моей партии есть еще как минимум десяток людей, способных занять мое место и защитить нашу планету от вас и ваших наставников. Но из меня получилась хорошая приманка – и вы попались в ловушку! И теперь мы узнаем, что именно делает вас таким опасным орудием, ангелочек вы наш!

Он надеется, что теперь, когда игра окончена, они, по крайней мере, отключат это проклятое семя у него в голове. Но нет, они оставляют его на месте, при этом отключают все органы управления, лишая Кайна возможности хоть как-то им управлять. Детские голоса распевают у него в голове о том, как важно начинать каждый день с питательного и здорового завтрака, и он скрежещет зубами. Безумный хор непрерывно изводит его. Поганое семя демонстрирует ему картинки, которых он не желает видеть, сообщает ему информацию, которая его не интересует, и непрерывно, непрерывно твердит о том, что его Бога не существует.

Архимедианцы утверждают, что у них нет смертной казни. Быть может, это то, что они применяют вместо нее? Доводят узников до самоубийства?

Что ж, если так – он не станет выполнять за них их работу. У него имеются внутренние ресурсы, лишить его которых они не могут, не убив его, и он заранее был готов к пыткам, правда куда более очевидным – но почему бы и не к таким тоже? Он старается рассеивать волны отчаяния, которые накатывают на него по ночам, когда гаснет свет и он остается наедине с идиотским бубнежом этой идиотской планеты.

Нет, Кайн не станет делать за них их работу! Он не покончит жизнь самоубийством. Но это наводит его на мысль…

Если бы он сделал это у себя в камере, они отнеслись бы к этому с большим подозрением, но, когда его сердце останавливается в разгар довольно сложной операции, целью которой является выяснить, как нанобиоты встроились в его нервную систему, это застает их врасплох.

– Это, по-видимому, предохранитель! – восклицает один из докторов. Кайн слышит его, но словно издалека: высшая нервная деятельность мало-помалу прекращает работу. – Система самоуничтожения!

– А может, просто обычная остановка сердца?.. – возражает другой, но его голос уже превратился в шепот, и Кайн проваливается в длинный тоннель. Ему уже кажется, что он слышит зовущий его голос Духа…

«И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло».

Его сердце снова начинает работать двадцать минут спустя. Доктора, не подозревая о совершенстве его автономного контроля, возятся с ним, пытаясь его оживить. Кайн надеялся, что остановка сердца продлится дольше и его сочтут мертвым, но он недооценил их. Вместо этого ему приходится скатиться со стола, голым, опутанным трубками и проводами, и убить растерявшихся охранников, прежде чем они успевают достать оружие. Кроме того, приходится сломать шею одному из докторов, который пытался его спасти, но теперь совершает ошибку, бросившись на него. Но и после того как он оставил прочих перепуганных медиков съежившимися на полу реанимационного зала и выбежал из хирургического отделения, он по-прежнему находится в тюрьме.

«Устали от старой привычной атмосферы? Священнодубская Гавань – поселок, накрытый пузырем! Мы сами делаем свой воздух, свежесть гарантируется!»

Его внутренние изменения исцеляют следы хирургического вмешательства так стремительно, как только это возможно, но его все равно шатает: ему недостает питательных веществ, и он сжигает энергию со скоростью лесного пожара. Бог дал ему шанс, он не имеет права потерпеть неудачу, но, если не подкрепить свои силы, неудача неизбежна.

Кайн спрыгивает из идущего под потолком воздуховода в коридор и убивает патруль из двух человек. Сдирает с одного из них форму, и отвердевшими, похожими на когти пальцами принимается сдирать с костей куски мяса и глотать их, не жуя. Кровь соленая и горячая. Желудок сводит и выворачивает от того, что он творит: это же древний, ужасный грех! – но он принуждает себя глотать. У него нет выбора.

«Зависимость стала для вас проблемой? Переливание „Неокрови“ – и никаких проблем! Можем также предложить самые лучшие, проверенные жизнью, либо искусственные органы…»

Судя по обрывкам переговоров, которые доносятся из коммуникаторов охранников, служба охраны разбегается по своим постам. Они, похоже, представления не имеют, где он был и где он теперь. Закончив свою ужасную трапезу, он оставляет останки на полу в туалете и устремляется к центральному посту охраны, оставляя на полу кровавые отпечатки ног. Он уверен, что выглядит как демон из самых мрачных глубин ада.

Охранники совершают ошибку: они покидают стены своего укрепленного поста, думая, будто превосходство в численности и оружие им помогут. В Кайна попадает несколько пуль, но у них нет таких ужасных приспособлений, как устройство, с помощью которого его схватили. Он вихрем проносится через строй своих врагов, нанося удары такой силы, что голова одного из охранников слетает с плеч и катится по коридору.

Миновав охрану и прорвавшись к центральному пульту, он отпирает все камеры, какие может, включает сигнал тревоги и пожарную сигнализацию, которые завывают как проклятые. Он выжидает, пока хаос не разрастется в полную силу, потом натягивает форму охранника и устремляется к прогулочному дворику. Он прорывается сквозь вопли и кровавое смятение, царящее во дворе, и перебирается через три ограды из колючей проволоки. Несколько пуль впиваются в его отвердевшую плоть, они жгутся, как раскаленные гвозди. Лучевой пистолет с шипением рассекает проволоку последней изгороди, но Кайн уже спрыгнул на землю и бежит прочь.

В обычных обстоятельствах он может бегать со скоростью пятьдесят миль в час, но под влиянием адреналина он может на короткое время развивать скорость в полтора раза больше. Единственная проблема – что сейчас он бежит напрямик по дикой, необихоженной местности и вынужден смотреть под ноги: на такой скорости даже он способен серьезно повредить лодыжку, поскольку не может дальше укреплять свои суставы, не теряя гибкости. Кроме того, он так утомлен и голоден даже после той жуткой трапезы, что перед глазами прыгают черные мушки. Долго он с такой скоростью передвигаться не сможет.

Вот мудрые слова древнего политика, над которыми стоит задуматься: «Человек способен сделать все, что ему приходится делать, и иногда у него получается даже лучше, чем он думал».

«Помните, дети, все родители могут ошибаться! А как насчет ваших родителей? Сообщайте о проявлениях суеверий или наличии в доме предметов культа в ваш местный совет свободы…»

«Ваша температура куда выше нормальной! Уровень стресса значительно выше нормального! Рекомендуем вам немедленно обратиться к врачу!»

«Да, – думает Кайн. – Пожалуй, именно так я и сделаю…»

Он находит пустой дом в пяти милях от тюрьмы и врывается туда. Съедает все съедобное, что находит, в том числе несколько фунтов мороженого мяса – заодно это помогает ему скомпенсировать избыточное тепло, которое вырабатывает его организм. Затем обшаривает спальни наверху, находит одежду, в которую можно переодеться, отскребает с себя кровавые следы и уходит.

Находит другое место, в нескольких милях оттуда, где можно переночевать. Хозяева дома – он даже слышит, как они слушают новости о его побеге, хотя рассказ изобилует грубейшими неточностями и концентрируется в основном на эпизоде людоедства и его ужасном прозвище. Он забирается в ящик на чердаке, точно мумия, сворачивается клубком и впадает в забытье, близкое к коме. Утром, когда хозяева уходят из дома, уходит и Кайн, предварительно изменив черты своего лица и обесцветив волосы. Поганое семя по-прежнему щебечет у него в голове. Каждые несколько минут оно напоминает ему, чтобы он остерегался самого себя, не подходил близко к себе самому, потому что он крайне опасен!

– Мы об этом ничего не знали. – Сарториус озабоченно озирается по сторонам, чтобы убедиться, что они одни, как будто Кайн не убедился в этом заранее, намного лучше, быстрее и тщательнее его, задолго до того, как оба местных пришли на встречу. – Ну что я могу сказать? Мы понятия не имели о существовании этого шифрующего поля. Разумеется, если бы мы о нем слышали, мы бы дали вам знать…

– Мне нужен врач. Человек, которому вы могли бы доверить свою жизнь. – потому что я собираюсь доверить ему свою.

– Христианин-людоед, – произносит Карл с ужасом и восхищением. – Они прозвали вас Христианин-людоед!

– Чушь собачья!

Он не стыдится этого эпизода – он творил волю Господню, – но ему неприятно вспоминать о нем.

– Или Ангел Смерти, этого прозвища они тоже не забыли. Но как бы то ни было, в прессе только и разговоров что про вас.

Врач – тоже женщина, лет на десять старше детородного возраста. Она живет в маленьком домике на краю запущенного парка, который выглядит как бывшая территория фабрики, которую взялись благоустраивать, да забросили на полпути. Их стук разбудил ее. От нее пахнет алкоголем, руки у нее трясутся, но ее глаза, хотя и чересчур красные, тем не менее умные и внимательные.

– Не докучайте мне своими рассказами, и я не буду докучать вам своими, – перебивает она, когда Карл пытается представиться и объяснить, кто они такие. Мгновением позже ее зрачки расширяются. – Хотя погодите, я знаю, кто вы такой! Вы – тот самый Ангел, про которого нынче столько разговоров.

– Некоторые еще зовут его Христианин-людоед! – подсказывает юный Карл.

– Вы верующая? – спрашивает у нее Кайн.

– Я слишком дурной человек, чтобы не быть верующей. Кто бы еще мог простить меня, кроме Иисуса?

Она укладывает его на простыню, расстеленную на кухонном столе. Он отмахивается и от маски с анестетиком, и от бутылки со спиртным.

– Это все подействует на меня, только если я сам того захочу, а сейчас не могу допустить, чтобы они на меня подействовали. Мне нужно оставаться начеку. А теперь, пожалуйста, вырежьте эту безбожную гадость из моей головы. У вас есть Дух, который вы могли бы поставить вместо нее?

– Простите?

Она выпрямляется. Ее скальпель уже в крови от первого разреза, на который он изо всех сил старается не обращать внимания.

– Ну как это у вас тут называется? Наша разновидность семени, семя Завета. Чтобы я снова мог слышать голос Духа…

Архимедианское семя, словно протестуя против грядущего исторжения, внезапно наполняет его голову треском помех.

«Дурной знак!» – думает Кайн. Должно быть, он перенапрягся. Когда он покончит с семенем, надо будет отдохнуть несколько дней, прежде чем он решит, что делать дальше.

– Извините, я не расслышал, – говорит он доктору. – Так что вы сказали?

Она пожимает плечами:

– Я говорю, надо посмотреть, – может, что и отыщется. Один из ваших умер на этом столе несколько лет назад, как я ни старалась его спасти. Кажется, я сохранила его коммуникационное семя…

Она небрежно машет рукой, как будто такие вещи происходят ежедневно.

– Кто его знает? Надо будет посмотреть…

Он не позволяет себе предаваться преждевременным надеждам. Даже если у нее есть это семя, каковы шансы, что оно заработает или что оно заработает здесь, на Архимеде? На всех остальных планетах – скажем, на Арджуне – стоят усилители, позволяющие Слову Божию свободно конкурировать с ложью безбожников…

Треск помех у него в голове внезапно сменяется ровным, рассудительным голосом:

«Сам Аристотель некогда сказал: „Человек создает богов по своему образу и подобию, не только в отношении внешнего облика, но также и в отношении образа мыслей…“»

Кайн заставляет себя открыть глаза. Комната выглядит размытой, доктор – смутный темный силуэт, склонившийся над ним. В затылке у него ковыряются чем-то острым.

– Ага, вот оно, – говорит она. – Когда я буду его вынимать, будет немножко больно. Как вас зовут? Как ваше настоящее имя?

– Плач.

– А-а.

Доктор не улыбается, – по крайней мере, ему так кажется: он с трудом различает ее черты, но в ее голосе слышится улыбка.

– «Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему». Это про Иерусалим, – добавляет она, – тот, изначальный.

«Плач Иеремии», – тихо добавляет он. Боль такая невыносимая, что он с трудом сдерживается, чтобы не перехватить руку, сжимающую этот жуткий инструмент, ковыряющийся внутри его. В такие моменты, когда ему нужнее всего терпение, он наиболее отчетливо ощущает свою силу. Если он утратит контроль над собой и выпустит эту мощь на волю, он, кажется, вспыхнет, подобно одному из светочей небесных в чертоге Господнем, уничтожив при этом всю планету…

– Эй, – говорит голос в темноте за пределами круга света, озаряющего кухонный стол. Это юный Карл. – Там, кажется, что-то происходит…

– Ты о чем? – осведомляется Сарториус.

Мгновением позже окно взрывается брызгами сверкающих осколков и комната наполняется дымом.

Это не дым, это газ! Кайн спрыгивает со стола, нечаянно сбивая с ног доктора. Он заглатывает достаточно воздуха, которого ему должно хватить на четверть часа, и раздвигает ткани гортани, перекрывая себе дыхательные пути. Хотя, если газ нервно-паралитический, это не поможет – кожа все равно подвергается воздействию…

Отлетевшая в угол доктор с трудом поднимается на ноги из растекшихся по полу клубов газа. Рот у нее раскрыт, губы шевелятся, но она не может выдавить ни звука. И не только она. Карл и Сарториус, задержав дыхание, лихорадочно двигают мебель, перегораживая дверь. Старший из них уже достал оружие. Отчего снаружи так тихо? Что они собираются делать?

В ответ раздается прерывистый рев. Стена кухни внезапно покрывается множеством дыр. Доктор вскидывает руки и начинает ужасную пляску, как будто ее прошивают на невидимой швейной машинке. Когда она наконец падает на пол, ее тело разорвано в клочья.

Юный Карл неподвижно лежит на полу в растекающейся луже собственной крови и мозгов. Сарториус все еще стоит, пошатываясь, но сквозь его одежду в нескольких местах просачиваются алые пупыри.

Кайн лежит на полу – он сам не заметил, как упал. Он не задерживается, чтобы подумать о почти неизбежном провале, – он прыжком взлетает к потолку, впивается в него пальцами и зависает на долю секунды, ровно на столько, чтобы второй рукой пробить потолок, забирается на чердак и присаживается на корточки, пока первая группа солдат вламывается внутрь и осматривает помещение, шаря лучами фонариков в клубах дыма. Как же они так быстро его нашли? А главное, какое оружие они принесли с собой, чтобы использовать против него?

Его главное оружие – скорость. Он выбирается наружу сквозь вентиляционное отверстие. Отверстие приходится расширить, и в ответ на треск снизу начинается пальба. Когда он выбирается на крышу, мимо свистят десятки пуль, две даже попадают в него, одна – в руку, другая – в спину. Стреляют из припаркованных машин службы безопасности, где оставшаяся часть группы захвата ждет, когда те, кто вошел первыми, позовут их в дом. Ударные волны проходят сквозь него, он встряхивается, как мокрая собака. Мгновением позже они, как он и подозревал, включают шифрователь. Однако на этот раз он готов к атаке: он насыщает свои нейроны кальцием, чтобы погасить электромагнитную волну, и, хотя его собственная мозговая активность на миг замирает и он безвольно валится на конек крыши, особого ущерба ему это не причиняет. Несколько секунд – и он снова вскакивает на ноги. Использовав свое главное оружие впустую, солдатня еще три секунды палит в темную фигуру, с немыслимой скоростью перемещающуюся вдоль крыши. Потом Плач Кайн прыгает вниз, прямо в раскаленные иглы пуль, проносится по крыше и спрыгивает с капота их собственной машины, прежде чем они успевают поменять направление стрельбы.

На этот раз он не может бежать в полную силу: он слишком мало отдыхал и слишком мало питался, однако же его скорости хватает на то, чтобы исчезнуть в канализации Эллада-Сити, прежде чем группа захвата успевает собраться и выехать в погоню.

Архимедианское семя, которое все это время подсказывало его врагам, где именно он находится, осталось лежать, завернутое в кровавый тампон, где-то среди разоренной кухни доктора. Кита Джануари и ее рационалисты сумеют многое узнать о том, как ученые Завета научились подделывать плоды архимедианской технологии, но про Кайна они не узнают больше ничего. По крайней мере, не благодаря семени. Он освободился от него.

Сутки спустя он появляется из насосной станции на окраине одного из пригородов Эллада-Сити, но теперь это совершенно другой Кайн, Кайн, которого прежде никто никогда не видел. Архимедианское семя доктор извлечь успела, но она не успела даже найти, не говоря о том, чтобы имплантировать вместо него, заветского Духа. Впервые в жизни, впервые с тех пор, как Кайн себя помнит, его мысли всецело принадлежат ему, и только ему, в его голове не звучат никакие посторонние голоса.

Одиночество ужасно.

Он пробирается в горы к западу от большого города. Днем он прячется, а идет по ночам, и то с опаской: у большинства местных жителей имеются изощренные системы сигнализации или сторожевые животные, которые успевают учуять Кайна даже прежде, чем он успевает учуять их. Наконец он находит пустой дом. Ему ничего не стоит взломать дверь, но вместо этого он удлиняет свой ноготь и вскрывает замок. Он старается оставлять как можно меньше следов своего присутствия. Ему нужно время, чтобы все обдумать и решить, что делать дальше. Его мир лишился привычного потолка, и он пребывает в смятении.

Из осторожности он проводит первые два дня, обследуя свое новое укрытие только по ночам, не зажигая света и расширив зрачки настолько, что даже внезапно попавшийся на глаза листок бумаги воспринимается болезненно. Насколько он может судить, небольшой современный домик принадлежит человеку, который на месяц отправился путешествовать на восток континента. Со времени отъезда владельца прошла всего неделя, так что у Кайна предостаточно времени на то, чтобы отдохнуть и обдумать, что делать дальше.

Первое, к чему ему приходится привыкнуть, – это тишина в голове. Всю его жизнь, с тех пор как он был неразумным дитятей, с ним беседовал Дух. А теперь он не слышит его… ее спокойного, ободряющего голоса. Но и безбожная архимедианская болтовня тоже умолкла. Никто и ничто не разделяет мыслей Кайна.

В первую ночь он плачет, как плакал тогда, в комнате блудницы, плачет, точно потерявшийся ребенок. Он теперь призрак. Он больше не человек. Он лишился своего внутреннего руководителя, он провалил свою миссию, он обманул своего Бога и свой народ. Он ел плоть себе подобных, и все это напрасно.

Плач Кайн остается наедине со своим великим грехом.

Он уходит прежде, чем должен вернуться владелец дома. Он знает, что мог бы убить этого человека и остаться в доме еще на несколько месяцев, но теперь пришло время вести себя иначе, хотя Кайн не мог бы сказать точно, почему он так считает. Он даже не знает наверняка, что он станет делать. Он все еще должен убить премьер-министра Джануари, он обещал перед лицом Господа сделать это, но что-то в нем переменилось, и он уже не торопится выполнять свой обет. Тишина в голове, прежде столь пугающая, начинает казаться чем-то большим. Быть может, она тоже по-своему священна, но в одном он уверен: он никогда прежде не испытывал ничего подобного. Он живет как во сне.

Хотя нет, это куда больше похоже на пробуждение от сна. Но что же это был за сон, от которого он пробудился? Хороший или дурной? И чем заменить этот сон?

Он даже без напоминания Духа вспоминает слова Христа: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». В этом новом внутреннем безмолвии древнее обещание внезапно обретает множество смыслов. Уверен ли Кайн, что он хочет знать истину? Вынесет ли он подлинную свободу?

Уходя из дома, он забирает походное снаряжение хозяина – то, что поплоше, которое хозяин оставил дома. Кайн поселится в глуши, высоко в горах, и будет жить там столько, сколько сочтет нужным. Он будет думать. Возможно, когда он спустится с гор, он уже не будет Плачем Кайном. И Ангелом Смерти тоже.

Но что же от него останется? И кому станет служить этот новый человек? Ангелам, бесам… или себе самому?

Интересно будет узнать!