Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 71 страниц)

То была личная песня Чарли. Ему повезло – нам повезло, – что кто-то записал ее.

В последующие три года Роуз прикладывала множество усилий, чтобы спасти мамонтов. Но все безрезультатно. В сорок первом в „Глейшере“ скончалась последняя особь – молодая беременная самка по кличке Минерва. Роуз присутствовала при этом. В зоопарках еще оставались мамонты, но их было слишком мало, чтобы продолжить род. Вид оказался обречен.

Роуз телеграфировала Хиллу, когда состояние Минервы ухудшилось. Предприниматель прибыл спустя сутки после смерти мамонтихи. К тому времени Роуз уже извлекла плод и поместила его в рефрижераторный вагон, чтобы доставить в Сент-Пол. Когда Хилл вошел, разодетый в костюм в стиле Восточного побережья, держа в руках такую же шляпу, Роуз производила вскрытие тела матери.

Мгновение он стоял и пристально смотрел на труп, слишком маленький для мамонта, но все-таки внушительный по человеческим меркам.

– Вот и все, – промолвил он. – Все кончено.

– У нас есть образцы тканей, – возразила Роуз. – Кроме того, я заморозила всех детенышей, которые погибли.

Хилл резко засмеялся:

– Никогда не верил в эту вашу идею о спасении мамонтов с помощью замораживания. Однако совет, что вы мне дали, относительно открытия института, оказался незаменимым, как и проделанная вами работа по сублимационной сушке.

Совсем забыла сказать, – спохватилась бабушка. – Если помнишь, после проведенных в Сибири исследований Роуз полагала, что главный виновник, ответственный за распад клеток мамонтов, – вода. В результате она стала изучать способы замораживания тканей в максимально сухих условиях. Ей так и не удалось решить проблему разрушения клеток, однако коллеги в институте заинтересовались ее работой и применили метод для консервации еды.

Попытка Хилла переместить юг в Калифорнию не удалась. Сперва экономический спад замедлил реализацию проекта, а затем к власти пришел чертов коммунист Франклин Делано Рузвельт, а с ним, подобно вестготам, Вашингтон наводнили толпы чиновников, следивших за тем, чтобы тресты распадались. Хилл прекрасно понимал, к чему идет дело. Взглянув на просторы Миссисипи и мельницы Миннеаполиса, он понял, что можно сделать хорошие деньги в пищевой промышленности. Он отказался от идеи создания железнодорожной монополии на Западе и вместо этого решил диверсифицировать бизнес, занявшись производством пищевых продуктов. Даже в самые тяжелые времена людям нужно есть.

Вначале он запустил линейку недорогих долгохранящихся сушеных продуктов „Пеммикан“. Товар выпустили в сороковом году. Военные силы США стали первым крупным покупателем. Сушеное мясо, фрукты и овощи „Пеммикан“ наряду с консервами „Спам“ помогли выиграть войну. Если верить Дж. И. Лору, „Пеммикану“ можно найти сотню применений. Его можно есть, использовать в качестве кровельной дранки или вместо новой подметки на ботинок, как шрапнель для пушки или зенитный огонь с самолета, а еще из него можно сделать сухой настил в палатке.

Когда война закончилась, Великая Северная пищевая корпорация представила линейку замороженных овощей „Глейшер“. На упаковке красовались романтические пейзажи национального парка, среди которых бродили столь любимые Хиллом черноногие, олени вапити, бизоны, медведи и вымершие мамонты.

Институт Хилла к тому моменту вновь запустил исследовательские программы. Роуз стала старшим научным сотрудником. Может, ей и не удалось спасти мамонтов, но она оказалась ключевой фигурой в разработке замороженных продуктов. Луис Хилл был благодарен, правда все патенты на процесс заморозки он оформил на себя и Роуз не досталось никаких роялти. Вряд ли она возражала. Деньги ее мало интересовали.

Она уже пересекта пятидесятилетний рубеж. Ты же видела ее фотографии, Эмма? Я всегда считала Роуз очень привлекательной – настолько, насколько женщина вообще может быть привлекательной, настоящая дочь племени лакота: острые, словно лезвия, скулы, высоко посаженный нос, как у индейца на пятицентовой монете старинной чеканки. Глаза ее были черны, как космос, и сияли, подобно звездам. Древние легенды нашего племени гласят, что когда-то мы принадлежали к звездному народу. Я видела это в глазах Роуз, хотя она всегда одевалась как белые люди, а мои родные из Стендинг-Рок постоянно говорили, что она и думает как белый человек.

Сложно сказать, когда индейцам пришлось тяжелее всего. Когда мы лишись наших земель? Нет, не в ходе войн – лакота всегда побеждали, – но когда мы начали заключать договоры. Или же худшие времена были, когда мы голодали в резервациях, а солдаты и полицейские отстреливали нас? А может, когда наших детей выкрали, отправили в школы-интернаты, одели как белых людей и наказывали, если они говорили на родном языке?

Мне кажется, самое ужасное время настало в середине двадцатого века, когда умерли наши старейшины – те, кто вырос и перенял от своих родителей, бабушек и дедушек древние традиции. Белые записывают свою историю в книгах, снимают о ней фильмы, в которых показывают, как ковбои отстреливают индейцев. Но наша история хранилась в умах и устах старейшин. Когда они скончались – последние выжившие в битве при Литтл-Бигхорн и бойне на ручье Вундед-Ни[35]35
  Битва при Литтл-Бигхорн и бойня на ручье Вундед-Ни – два знаменательных сражения в ходе Индейских войн.


[Закрыть], люди, знававшие Сидящего Быка и Неистового Коня, видавшие, как мамонты переправлялись через Миссури, – вот тогда казалось, что и мы можем исчезнуть с лица планеты, как мамонты. Да, останется оболочка, шатающиеся пьянчужки, белые с красной кожей, но нашего народа не станет».

Бабушка умолкла и глубоко вдохнула, затем поднялась и принесла еще холодного чая.

Какое-то время мы пили в тишине. Чай обжигал холодом язык! Такой кислый благодаря лимону и такой сладкий из-за сахара! Солнечные лучи теперь ложились почти горизонтально, и в их свете кружились пылинки.

«Мне кажется, именно в то время отношения Клары, дочки Роуз и моей мамы, и самой Роуз окончательно испортились. Роуз приезжала на своем массивном красном „Крайслере Нью-Йоркер“ в Стендинг-Рок, вылезала из автомобиля и стояла посреди дороги, в грязи, уставшая и такая отчужденная. Путь от Сент-Пола был неблизкий – оттого, наверное, Роуз так и выглядела. Но Клара воспринимала ее выражение лица как отречение.

Роуз всегда надевата в поездку слаксы, рубашки и удобную обувь. Даже помятый после долгой дороги, ее наряд выглядел роскошно, а туфли блестели под слоем дакотской пыли. Для Клары Роуз была белой женщиной с красной кожей и не могла пасть еще ниже. Клара жила в резервации, на ее глазах пожилые умирали, а молодые впадали в отчаяние. Роуз отвернулась от своих соплеменников, поэтому Клара отреклась от Роуз.

Все это происходило без открытых конфликтов. У Роуз водились деньги, а семья Клары в резервации жила в жуткой нищете. Поэтому Клара брала у матери деньги, но отказывалась приезжать к ней в Сент-Пол, который считала кошмарным местом.

В сорок пятом году Клара вышла замуж. Ее жених, Томас Два Ворона из резервации Роузбад, был солдатом и как раз вернулся с войны. Не знаю, как они познакомились. Мне известно лишь, что он считался красавцем и знал множество историй. Об этом мне позже поведали родственники из Стендинг-Рок. Каким-то образом его рассказы – о резервации Роузбад, о солдатских похождениях – очаровали Клару, хотя в Сент-Пол она ездить боялась. Понятия не имею почему. Может, все дело в том, что он оказался симпатичным юным воином, доказавшим свою смелость и абсолютно уверенным в себе.

Я родилась в сорок девятом. До меня было еще двое детей, но они не выжили. Томас к тому времени сильно пил. Он умер по прошествии нескольких лет. Как-то раз он выпивал в гостях у друзей. Вдруг, спустя какое-то время, они заметили, что Томаса нет. Наверное, он пошел отлить, говорили мои родственники из Стендинг-Рок. Валил снег, дул сильный ветер, и Томас заблудился. Его тело нашли через два дня, когда утих шторм: он замерз, как мамонты Роуз. Тебе может показаться, что я говорю о нем с прохладцей, но ведь я его почти не знала. Томаса не стало, когда я была еще совсем маленькой. А может, я просто злюсь на него за то, что он погиб из-за выпивки, потерявшись в метель. Прошло столько времени – мне бы стоило его простить. Но Клара так в нем нуждалась.

Ее я помню хорошо, хотя она умерла, когда я была еще ребенком. Помню, как она сидела в нашем маленьком домике, за который мы платили из солдатского жалованья Томаса. Она могла молчать часами. Клара злилась, и оттого мне казалось, что дом погружался во тьму. Но не как ночью в резервации, когда звезды освещают Стендинг-Рок, а будто зимой, когда серое небо низко нависает над землей и с севера дует холодный ветер. Я старалась как можно больше времени проводить на улице и ждала очередного визита Роуз. Она приезжала на своей огромной красной машине, чьи бока были покрыты пылью. Однажды – кажется, в конце лета – весь капот оказался усеян мертвыми кузнечиками. Роуз терпеть этого не могла и потом часами отчищала решетку радиатора.

Я неслась к Роуз, и та заключала меня в объятия. Никто так не пах, как она. Позже я узнала – то был аромат качественного мыла и духов. Роуз всегда привозила мне подарки: потрясающие игрушки, книги, а еще истории о городах-близнецах, Сент-Поле и Миннеаполисе. Игрушки я раздавала другим детям. Мне казалось неправильным забирать все себе, когда ребята вокруг не имели ничего подобного. А вот книги я оставляла себе. И, словно сокровища, хранила истории, рассказанные Роуз. Города-близнецы представлялись мне чем-то вроде Изумрудного города в стране Оз. Я так хотела туда поехать: Роуз много раз меня звала. Но Клара не разрешала. Она боялась, что Роуз украдет меня, подобно тому как белые люди забрали так много детей лакота.

Однако, – бабушка сделала небольшую паузу, – история эта не про Роуз и не про меня.

Роуз продолжила свое исследование и почти каждый день отправлялась в институт Хилла. Ее работа в тот период не дала важных открытий. На самом деле ее основная задача заключалась в том, чтобы сохранять образцы тканей мамонтов замороженными.

Мамонты продержались еще девять лет: последний – старый самец в зоопарке Кливленда – скончался в пятьдесят седьмом году. Как трубили комментаторы из белых, событие возвестило об окончании эры. Старый Запад ушел в небытие, как и его самые знаменитые обитатели. До нас дошли новости о гибели мамонтов в Северной и Южной Дакоте, и мы горячо оплакивали их кончину. Священные животные, которые на протяжении поколений выступали нашими союзниками, исчезли. Мы остались одни в этом ужасном мире, созданном белыми людьми, если не считать небольшой популяции бизонов. Индейцы сильно скорбели, некоторые даже умирали от горя. В основном пожилые люди, однако в тот год заболела и Клара.

Ее убил туберкулез, ну и, конечно, разочарование и удары судьбы. Мне всегда казалось, что в более теплом климате она продержалась бы дольше. В нашем доме царила не только тьма, но и холод. Что ей оставалось? Старый мир исчез вместе с ее мужем и последним мамонтом по кличке Троянец. Я все чаще общалась с Роуз. А Клара сидела одна в своем мрачном жилище, все больше погружаясь во тьму, что царила в ее сердце, – сидела и кашляла. Роуз попыталась найти ей хороших врачей, но Клара отказалась покидать резервацию.

Роуз приехала в Стендинг-Рок и сидела у постели умирающей. Правда, только под самый конец: пока Клара оставалась в сознании, она запрещала Роуз и близко к ней подходить. Ситуация складывалась не лучшим образом – родственники были недовольны, ведь это не лучший способ уйти из жизни. Но Ктара никого не слушала.

Когда Клары не стало и ее похоронили, Роуз забрала меня в Сент-Пол. Наконец-то я отправилась в путешествие, о котором мечтала годами. И как мы проделали этот путь! Я сидела в стареньком „Крайслере Нью-Йоркер“ рядом с Роуз, все еще объятая горем. Мимо проносились поля Южной Дакоты – ровные, зеленые и чужие. Все чаще среди золотисто-коричневых холмов встречались деревья, которых не увидишь на моей родине. Они росли не вдоль рек и не на берегу заводей, а возвышались стройными рядами между полей и вокруг ферм. Когда мы добрались до Миннесоты, нам попадались уже целые леса из таких деревьев, покрывавшие вершины холмов.

Нам встречались лишь белые люди со светлыми и каштановыми волосами, загоревшие на солнце. Все они смотрели на нас недружелюбно.

– Не волнуйся, – успокаивала меня Роуз. – Они могут пялиться на нас сколько угодно, но больше ничего плохого они не сделают. Люди в Миннесоте редко говорят, что у них на уме.

Меня это не сильно успокоило. Однако в Сент-Пол мы прибыли без приключений. Мы ехали по улицам, где росли высокие вязы и стояли огромные дома, – таких больших я еще не видела. Газоны были такими зелеными, что могли сравниться с Изумрудным городом. В солнечных лучах оросительные установки блестели, подобно бриллиантам. Я чувствовала себя совершенно потерянной. И я расплакалась. Причем плакала я не из-за смерти Клары – мне стало жалко себя.

– Все будет хорошо, – сказала Роуз.

Я продолжала реветь, когда мы подъехали к ее дому. Однако стоило мне войти внутрь, как я умолкла, настолько меня поразили его размеры. Аж два этажа и три спальни! Мне достанется целая комната, пообещала Роуз. Дому было более пятидесяти лет, но Роуз оборудовала ванную по последнему слову техники и провела в кухню электричество. Дом меня и завораживал, и пугал. Как я буду пользоваться всеми этими чистыми и сверкающими вещами? Клара обходилась туалетом во дворе да колодцем – обстоятельства вынуждали.

В гостиной стоял телевизор, а на нем – вырезанное из кости цвета меда семейство мамонтов. Роуз рассказала мне, что мамонтовую кость она привезла из Сибири и что той было несколько тысяч лет. Над камином висел великолепный загнутый бивень мамонта. Он принадлежал зверю, умершему в двадцатом веке.

– Они столько продержались, – печально заметила Роуз. – Если бы мы только сумели сохранить их вид, уверена, через какое-то время современной науке удалось бы найти вакцину от их болезни и сделать так, чтобы род мамонтов никогда не прервался. По крайней мере, у нас имеются образцы тканей. Я обязана следить за тем, чтобы они оставались в целости и сохранности в морозильных камерах института.

Бывают времена, Эмма, когда лучшее, что мы можем сделать, – это беречь.

В сорок восьмом году скончался Луис Хилл, хотя я узнала об этом много позже. По завещанию институту Хилла отходила значительная сумма, но только в том случае, если они продолжат держать останки мамонтов Роуз в помещениях института в замороженном состоянии, а Роуз останется в штате в качестве смотрителя. Естественно, в институте нашлись ученые, которые сочли все это безумием. Им нужны были деньги Хилла, но не мамонты и не Роуз. Вся ее дальнейшая карьера заключалась в том, чтобы не лишиться работы и рефрижераторов, полных эмбрионов и образцов тканей мамонтов. Дело это оказалось непростым – все равно что следить за соблюдением прав, которыми индейцы обладали после подписания договоров[36]36
  В ходе колонизации Северной Америки коренное население заключало договоры с новыми поселенцами, по которым им предоставлялись определенные права. Обычно согласно этим документам за индейцами сохранялись обозначенные территории, а также они получали права на здравоохранение, образование, занятия охотой и рыболовством и т. д. Но со временем европейцы стати нарушать соглашения.


[Закрыть]. Но, как я уже сказала, я обо всем этом узнала много позже.

В столовой у Роуз висели две потрясающие фотографии мамонтов, сделанные Анселем Адамсом[37]37
  Ансель Адамс – известный американский фотограф, получивший признание и звание классика за черно-белые снимки американской природы. Особую популярность Адамс снискал благодаря фотографиям, на которых запечатлен Дикий Запад.


[Закрыть]. Луис Хилл нанял его запечатлеть последние дни стада в парке „Глейшер“. Вообще, Адамс не занимался фотографированием животных, но мамонты являлись частью того Дикого Запада, который Адамс так любил, а теперь они вымирали. Он согласился на этот проект. На снимках, доставшихся Роуз, вдалеке на лугу, под высокими соснами, на фоне снежных горных вершин, пасутся мамонты. Ящичный фотоаппарат запечатлел животных такими, как их видел Адамс: они кажутся незыблемыми, извечными, как и сам пейзаж, как те территории, что они населяли.

Я переехала в дом Роуз летом пятьдесят восьмого года, когда мне было девять. К середине августа я обустроилась в своей новой комнате. Из окон открывался вид на зеленые своды из листьев – для человека, который привык к пустым безлесым просторам на западе Южной Дакоты, это довольно волнующее зрелище. Солнечные лучи здесь приобретали зеленоватый оттенок, а на полу и стенах плясали зеленые тени. Днем было жарко и влажно, а ночами очень шумно: шелестели листья, стрекотали жуки, играло радио, на соседних террасах разговаривали люди. На небе, обрамленном листвой и крышами домов, светило непривычно мало звезд.

Пришлось непросто, но я пережила то первое лето. Дети очень выносливы! Осенью я пошла в школу. Роуз удалось устроить меня в начальную школу-лабораторию при университете Миннесоты, хотя в такой короткий срок это было нелегко сделать. Она сказала, что там я смогу получить образование получше, да и не столкнусь с предубеждением в таком масштабе.

– Здесь предрассудки по отношению к индейцам глубоко укоренились. Однако мир меняется. Державы, потерпевшие поражение в ходе последней мировой войны, продемонстрировали нам. как низко может пасть общество. Возможно, мы сумеем извлечь из этого урок и сделать мир лучше.

В отличие от Клары, Роуз была оптимисткой. Может, то и менее рациональный взгляд, но жизнь так становится счастливее.

Роуз была права насчет образования в школе при университете. Оно оказалось качественным. До сих пор не могу сказать, насколько я столкнулась с предрассудками относительно индейцев. Я была застенчивой и одинокой – единственный индейский ребенок среди белых детей, если не считать семью афроамериканцев и одного азиата. По большей части ко мне относились вежливо и не трогали. Пару раз кто-то поступил жестоко, но подобное поведение характерно для всех подростков. Кроме того, остальные ребята пресекли выходку. Мне не суждено было стать ни объектом для насмешек, ни другом.

Не забывай, что сходу меня не примешь за индианку. Фамилия у меня была Иванофф. Судя по всему, единственное, что досталось Кларе от Сергея, помимо русской меланхолии. Роуз решила, что лучше использовать фамилию дедушки, чем Два Ворона.

– Белые люди серьезнее отнесутся к тебе, услышав привычную для них фамилию, – сказала мне Роуз.

Я могла бы воспользоваться ее белой фамилией – Стивенс, – но, полагаю, Роуз хотелось сохранить что-то на память о Сергее.

У меня были голубые глаза, вьющиеся каштановые волосы, да и кожа гораздо светлее, чем сейчас, поскольку я постоянно сидела за книгами – либо в помещении, либо в тени под деревом. Я редко выходила на солнце.

Не думаю, что я держалась обособленно только из-за предрассудков, хотя с уверенностью сказать не могу. Скорее, причина крылась в моей любви к книгам и неспособности понять других ребят. Что двигало ими? Для меня их жизни, состоящие из дат и оценок, казались узкими и ограниченными, словно окрестные районы в тисках домов и деревьев. Да и планы на жизнь, как я считала, у них тоже незначительные: получить образование в колледже, найти хорошую работу, выйти замуж. В жизни должно происходить нечто большее. Я жаждала чего-то грандиозного – такого же необъятного, как небо над Стендинг-Рок. Правда, я не могла сказать, чего именно. Поэтому я зачитывалась научной фантастикой и мечтала.

Моим единственным другом стад азиат Хирам Фан. Его сестра отставала в развитии – так мы выражались в тот период, – поэтому семья все надежды возлагала на Хирама. Как говаривала Роуз, они поставили на победителя.

– Хирам умен, как твой дедушка Сергей.

Как же мне его описать? Хирам не сторонился людей, как я, но был чересчур остроумным, а это отпугивало других детей. Слишком сообразительный, чтобы снискать популярность. В половине случаев я не понимала, о чем он говорит. Подростки – в каком бы веке они ни жили – редко улавливают иронию, а Хирам постоянно иронизировал. Мало кто из школьников тогда разбирался в физике двадцатого века – подлинной страсти Хирама. Я же в равной степени обожала биологию и литературу. Правда, меня не привлекал анализ художественных произведений: рыбе вряд ли интересно исследовать воду. Мне просто хотелось погружаться в истории, жить среди слов, как рыбы живут среди подводных растений.

Мы с Хирамом зачитывались научной фантастикой. Вот что нас объединяло. А еще мне нравилась семья Хирама, а ему – моя. Мистер Фан был исследователем с докторской степенью в университете Миннесоты, а мама Хирама имела магистерскую степень – кажется, по психологии. Однако она не работала и ухаживала за сестрой Хирама, очень милым ребенком с синдромом Дауна.

В шестидесятом от таких детей не ожидали многого, но сестра Хирама показывала неплохие результаты.

Дом их очень напоминал жилище Роуз – полный книг и артефактов. Только в случае с Фанами это были вещи из Китая: шелковые ковры, фарфоровые вазы, каллиграфии в рамах, трубки для курения опиума. По мнению доктора Фана, опиум являлся чудодейственным лекарством, если использовать его осторожно и с умом. А вот когда Британская империя заталкивала опиум людям в глотки, тогда он становился проклятием.

Как и Роуз, Фаны, в отличие от большинства людей, смотрели на мир иначе, так что я чувствовала себя вполне комфортно в их обществе. Замороженные продукты они не любили – миссис Фан всегда использовала исключительно свежие ингредиенты, когда готовила, – но они уважали работу, которой занималась Роуз.

– Сейчас нам практически не требуются замороженные ткани, – рассуждал мистер Фан. – Но я не сомневаюсь, что необходимость в них возрастет и исследования твоей бабушки станут очень важными.

– Может, однажды мы научимся создавать людей, – сказал Хирам, с невероятной скоростью подцепляя еду палочками. – Из замороженных частей. Как монстра Франкенштейна. Или сможем замораживать людей на тысячи лет, а затем пробуждать их. Звучит куда заманчивее, чем замороженный горошек.

– Пожалуй, найдется более практическое применение тем методикам, что открыла Роуз Стивенс, – заметил доктор Фан.

А миссис Фан, которая была очень начитанным человеком, сказала:

– Франкенштейн создал монстра не из замороженных частей. Думаю, было бы куда лучше, окажись он посвежее. Синтия, пожалуйста, не играй с едой.

Мы с Хирамом окончили школу в шестьдесят седьмом. США тогда вели войну в Азии и на собственной территории – против своих же граждан. Вы должны были проходить это, Эмма».

«Поджоги в городах, – отчеканила я. – Черные пантеры¹ и ДАИ»[38]38
  Черные пантеры – леворадикальная партия афроамериканцев, которая продвигала права чернокожего населения в Америке.


[Закрыть] [39]39
  Движение американских индейцев – правозащитная организация индейцев Северной Америке, появившаяся в 1968 году.


[Закрыть].

«Движение американских индейцев зародилось чуть позже. Но в остальном ты права. Даже в Миннеаполисе порой вспыхивали пожары. Однако, по сравнению с Детройтом, волнения здесь происходили не в таком масштабе.

Хирам отправился в Гарвард. Я поступила в небольшой колледж свободных искусств неподалеку от Филадельфии. Мы поклялись не терять связь и в течение первого курса исправно держали слово. Однако затем обстоятельства развели нас. Интерес Хирама к физике рос, и у него почти не оставалось времени и сил на что-то еще. Я же увлеклась политикой. Хирам выступал против войны и не хотел ехать во Вьетнам. В то же время он понимал: для того чтобы заниматься той областью физики, которая его интересовала, необходимо пройти проверку и получить допуск для работы с секретной информацией. Протестовать против войны было рискованно. Он не мог себе этого позволить.

Я отчасти жалела Хирама, но в то же время испытывала к нему капельку презрения. Как можно осторожничать в эпоху, когда все ставится под сомнение, когда мир полон возможностей?

Учителя, скорее всего, не рассказывали вам, но шестидесятые стали временем надежд. Не обходилось без насилия. Стоило опасаться полиции, ФБР и Национальной гвардии. Много людей – хороших людей – погибли при странных обстоятельствах. И еще столько же отправились в тюрьму за то, чего они абсолютно точно не совершали. Однако времена менялись. Очень многие думали, будто мы строим новый мир в скорлупе старого. Как выяснилось, мы ошибались, по крайней мере на тот момент. В семидесятых общественные движения пошли на убыль, а в восьмидесятых к власти пришел Рейган и взял реакционный курс.

Я до сих пор считаю, что Хирам поступил неправильно, когда решил поостеречься. Наша переписка прекратилась, ведь мы перестали обсуждать важные темы. Нашей дружбе пришел конец еще до того, как завершилась война. Мы не поссорились – просто перестали общаться. Я смогла отслеживать дальнейшее развитие его карьеры через научные журналы. Его исследования впечатляли. Всегда удивлялась, почему он не получил Нобелевскую премию, как Сергей.

Окончив университет, я осталась на Востоке и начала работу над диссертацией по биологии. В Движении американских индейцев я не участвовала, хотя читала о нем в газетах. Захват Алькатраса! Вооруженные столкновения в резервации Пайн-Ридж! Почему я не вернулась в Сент-Пол или Стендинг-Рок? Наверное, мне комфортнее было заниматься политической теорией, чем участвовать в перестрелках. Да и потом, я не ощущала себя до такой степени индианкой, а еще я ратовала за мир.

Когда я приезжата в Сент-Пол навестить Роуз, то замечала в ней странные перемены. Она стала какой-то безучастной и совершенно не заботилась о том, как выглядит, – постоянно носила кардиганы и шати, отчего становилась похожей на матриарха лакотского племени девятнадцатого века, завернутого в одеяло. Она отпустила волосы, которые прежде всегда стригла коротко и тщательно укладывала. Отныне она заплетала их в косы, которые либо закалывала наверх, либо оставляла висеть по бокам. От времени и постоянного воздействия солнца лицо ее покрылось морщинами – она выглядела как мои двоюродные прапрабабушки.

Роуз по-прежнему каждый день ходила в институт Хилла. В завещании мецената не оговаривался ее пенсионный возраст. Ученых это возмущало. Однако к тому моменту пост директора института занял человек, который, проконсультировавшись с рядом юристов, пришел к выводу, что лучше дождаться, когда Роуз сама отойдет от дел. Луис Хилл был из тех людей, кто любит все контролировать и внимателен к мелочам. Он лично проверял каждый этап постройки парка „Глейшер“ вплоть до отделки туристических домиков и выбора меню. Почив, Луис Хилл утратил контроль над парком. Он принадлежал всему американскому народу по крайней мере в теории. Однако институт был целиком и полностью его собственностью, и даже смерть не могла помешать ему контролировать учреждение. Хилл прописал в завещании множество условий, – если их не соблюсти, деньги пойдут на содержание туристических домиков в „Глейшере“.

Директор, конечно, мог попытаться нарушить волю Хилла, но, скорее всего, из этого ничего бы не вышло. Он мог проигнорировать условия завещания, но министерство внутренних дел жаждало прибрать к рукам денежки, которые Хилл копил десятилетиями, и, вероятно, просто засудило бы институт. Оказалось, что проще смириться с чудачествами Хилла вроде вышедшего из моды здания в стиле ар-деко с вымершими мамонтами на фасаде и дряхлой индианкой-ученым. Пусть Роуз копошится в офисе и лаборатории. Рано или поздно преклонный возраст сведет ее в могилу, и тогда можно будет распорядиться освободившимся пространством с гораздо большей пользой.

Роуз дожила до девяносто трех лет и лишь последние несколько недель не ходила на работе После ее смерти – в восемьдесят пятом – я унаследовала дом.

По просьбе Роуз я кремировала тело. Бабушке хотелось, чтобы ее похоронили в Стендинг-Рок. Я не знала, как к этому отнесутся мои родственники, поэтому ничего не стала им говорить. Не забывай, я долгое время жила в мире белых людей. С десяти лет меня перестали учить лакотским традициям, у меня были большие пробелы в знаниях, и я не очень представляла, что значит – принадлежать племени лакота.

Я отвезла урну с прахом Роуз в резервацию, одолжила лошадь у троюродного брата Билли Хорна. К тому времени Билли уже заматерел, раздобрел и привык к комфорту, хотя когда-то он был поджарым и яростным активистом ДАИ с длинными развевающими по ветру волосами и носил ковбойскую шляпу с заткнутым за ленту пером. Теперь он заплетал волосы в две косы. Шляпа осталась при нем, но уже без пера. Он по-прежнему хранил винтовку – стрелок он был чертовски меткий, – но позировать с ней перестал. Оружие отныне пылилось в пикапе, пока оно ему не потребуется.

– Теперь я охочусь исключительно на четвероногих хищников, – пояснил он. – По фэбээровцам больше не палю. Пустая трата патронов.

Лошадь, которую мне одолжил Билли, была аппалузской породы – легкая походка, грациозные манеры.

– Проще вывалиться из кресла-качалки, чем упасть с такой лошади, – сказал он. – Так что постарайся удержаться в седле. Ты же не хочешь ранить чувства Звездочки.

Билли ласково потрепал кобылу по холке.

Я отправилась к засушливым золотистым холмам. В бескрайнем голубом небе надо мной парили ястребы. То были Свенсоновы канюки, а не краснохвостые сарычи, которых я видела в Миннесоте. И вот, пока я ехала верхом на Звездочке, я вдруг осознала, как люблю этот край. Вдалеке поблескивали голубые воды Миссури. Где-то там располагалось чертово озеро, вырытое проклятым Инженерным корпусом армии США. Однако отсюда зловещий искусственный водоем, обрамленный грязными голыми равнинами, был не виден. Я могла представлять реку такой, какой она и должна быть: полной рыбы, с ивами и тополями, растущими в низинах вдоль берегов. Сейчас, во второй половине лета, в воде много, обязательно много веток и бревнышек, которые медленные воды Миссури несут вниз по течению и которые застревают на мелководье. Мамонты переходят реку брод, набирают полные хоботы воды и поливают друг дружку.

Я достала лопату и вырыла могилку для Роуз. Закопав урну с прахом, я сожгла веточку полыни. Звездочка паслась неподалеку. В тот вечер я решила, что обязательно снова приеду в Стендинг-Рок, только пока не знала когда. Я выучусь лакотским традициям.

На закате я вернулась к дому Билли. Он расседлал лошадь.

– Что ж, похоже, Звездочка в порядке. Все прошло хорошо? Ты нашла местечко для Роуз?

Я удивленно взглянула на Билли. Он ухмыльнулся.

– Может у тебя дипломов поболее моего будет, но я же не дурак, Лиз. Несложно догадаться, для чего тебе понадобилась Звездочка. Завтра я собираюсь пройти по твоему следу и проведать старушку Роуз, убедиться, что с ней все в порядке.

– Не уверена, что мне стоило это делать.

– Неистовый Конь говорил: „Моя земля там, где похоронены мои люди“. Вот и все решение проблемы.

Билли обвел рукой просторы Стендинг-Рок, утопающие в сумерках:

– Главное – не дать антропологам выкопать все тела. Вот с чем я не согласен, так это с кремацией. Она нарушает наши традиции. Но Роуз всегда все делала по-своему.

Об антропологах Билли шутил. К тому времени мы сумели остановить их и даже вернуть тела наших предков, которые перекочевали в коллекции музеев вроде Смитсоновского института. На тот момент мы боролись с людьми, что крали артефакты и ископаемые с наших территорий. Они забрали скелет тираннозавра рекса целиком и продали его Филдовскому музею естественной истории! У людей нет совести! Они готовы забрать у индейцев все что угодно!»