Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 71 страниц)

Были в этих альбомах и зарисовки матери Дела с внучкой на руках и старой Долорес, склонившейся над шитьем. На некоторых картинах Дел изображал современных индейцев, а порой он одевал их в традиционные наряды. Мне особенно нравился эскиз, на котором Клод запечатлен в одеянии древнего воина: он склонился над капотом старенького, видавшего виды автомобиля и копается в моторе. Я чувствовала влияние Дежарле на творчество Дела, а еще – федерального проекта помощи художникам и, может, мексиканских мастеров фресковой живописи. На настенном панно в почтовом офисе Клод в оленьей шкуре, мехах и перьях смотрелся как героический работник. Большой, смелый, сообразительный.

Сперва Дел выполнил заказ для Центра американских индейцев в Миннеаполисе. Затем ему дали работу в новом казино, строящемся к югу от городов-близнецов. Там располагалась небольшая резервация Прери-Лейк. Все происходило в конце восьмидесятых, когда по решению Верховного суда власти штата не имели права регулировать азартные игры в индейском сообществе. Кое для кого из индейцев настали неплохие времена, особенно для тех, кто оказался в городах с преобладающим белым населением. Большинство индейцев, конечно, жили в захолустье, и азартные игры не принесли им успеха. И все же хоть какое-то, но подспорье. Скажу без цинизма. Индейцы так долго нищенствовали, что даже небольшие деньги казались нам богатством. Ну а для некоторых групп вроде тех, что из Прери-Лейк, речь шла о серьезных суммах, даже по меркам белых.

Индейцы из Прери-Лейк решили назвать свое казино „Сокровища мамонта“. Мне имя показалось достойным. В качестве эмблемы они выбрали золотого мамонта – самца с огромными загнутыми бивнями. На стене в фойе они хотели сделать панно, изображавшее традиционные индейские занятия. Картины Дела им подходили как нельзя лучше. Несмотря на то что он принадлежал племени оджибва, а они нет, Дел получил работу.

Иногда я ездила с ним в Прери-Лейк. Фойе в казино было круглым, роспись покрывала всю стену. Если встать в центре, то окажешься посреди пейзажа девятнадцатого века: раскинувшиеся прерии, тут и там встречаются отдельные группы деревьев. Безоблачный день. Середина осени. Трава приобрела золотисто-коричневый оттенок. Красные и коричневые деревья. На переднем плане индейцы-охотники верхом на лошадях. Чуть поодаль пасутся бизоны, а еще дальше четыре группы мамонтов, по одной на каждой стороне фойе, во всех четырех направлениях. В небе парят птицы – высоко, сразу не скажешь, что за вид. Разве что по длине крыльев можно догадаться – это орлы. Для меня загадка, как они туда попали. Белоголовые орланы питаются рыбой, а потому обычно держатся ближе к воде. Хищники прерий – ястребы. Они бы оказались там в самый раз.

Вышло ли панно банальным? Да. Но Дел был отчасти романтиком, а еще он умел иронизировать. Группа индейцев, что строила казино, осталась довольна, а мы нуждались в деньгах.

Естественно, когда я приезжала в казино, то любовалась в основном белой штукатуркой и строительными лесами. Работа шла полным ходом. Я нянчилась с Долорес и наблюдала за тем, как Дел расписывает стены, или беседовала с их казначеем – знатной матроной с седыми волосами. Первый приток капитала от игр позволил ей вставить зубы, но морщины так и остались при ней. Звали ее Марион Форте. Подходящее имя, ведь она была сильной и крепкой, как настоящий форт. Стоило ей узнать, что я лакота, как она тут же ко мне привязалась.

– Ничего не имею против оджибва, хотя в прошлом они и были нашими врагами, – заявила она. – Но лакота – наши братья. И как это ты вышла замуж за оджибва?

– Сама не знаю, – отвечала ей я. – Так уж вышло.

Она кивнула:

– Всякое случается. Он хороший художник, даже несмотря на то что этим орлам здесь не место. Мы далековато от Миссисипи. Да и охотники чересчур разодеты. Разве что они собрались на войну. Вся эта боевая раскраска и перья! На бизонов в таком виде не охотились.

Я сказала, что задаюсь тем же вопросом, и Марион рассмеялась:

– В совет племени входят в основном мужчины. Им хотелось воинов на стенах, но без сцен войны. Люди приходят сюда развлекаться. Нам не нужна кровь в фойе.

С Марион было легко общаться. По возрасту она годилась мне в матери. В ее характере уживались одновременно доброта и резкость. Я рассказала ей о Кларе и Роуз, о своем детстве и том, как я жила тогда. В конечном счете – это было неизбежно – я поведала ей о морозильниках в подвале и тканях мамонтов, которые достались мне в наследство, но в то же время доставляли немало хлопот.

Марион задумалась.

– Мамонты, – протянула она. – Неудивительно, что Дел изобразил их. Он же живет среди того, что от них осталось.

На этом наша беседа завершилась. – Бабушка взглянула на меня. – Но тебе стоит узнать, чем же закончилась вся история».

Я кивнула.

«Марион отправилась в совет и заявила, что они должны вложить деньги в исследования. Именно так все и было, – сказала бабушка. – Они, естественно, отказались. К ним в руки впервые попали хорошие деньги. Члены совета хотели потратить средства на себя и других членов группы, на казино, чтобы заработать еще больше.

– Мужчины никогда не видят перспективу, – прокомментировала Марион. – Вот почему из них выходят отличные воины. Президент совета вернулся из Кореи весь увешанный медалями. Он никогда не думал, что ждет его за следующим холмом. Что ж, новое казино и есть этот холм. Посмотрим, что лежит по другую сторону очередной вершины.

Вернувшись домой, я проверила состояние своего счета в банке и принялась рассылать резюме. Делу заплатят за роспись стен в казино, но этих денег хватит лишь на какое-то время, а наши счета за коммунальные услуги были довольно высокими».

Бабушка пожала плечами.

«Зачем делать историю длиннее, чем она есть на самом деле? Вкратце: совет Прери-Лейк проголосовал за то, чтобы создать фонд. На это потребовалось еще четыре года, причем, прежде чем событие свершилось, Марион на каждом заседании давила на членов совета. К тому времени Дел получил работу в Колледже искусств в Миннеаполисе, а в одном из музеев белых даже организовали выставку его работ: не последних – старых, времен, когда он писал абстракции. Маленькую Долорес уже можно было отдать в детский сад, хотя он ей пришелся не по вкусу. Какой вой подняла твоя мама, когда я первый раз оставила ее с воспитательницей!

Университет Миннесоты получил первый грант на изучение мамонтов – я вышла на работу в исследовательскую лабораторию. Выбирать университету не приходилось. У меня были деньги и образцы тканей. Мучила ли меня совесть за то, что я воспользовалась блатом в совете Прери-Лейк? Нисколечко. Шли девяностые – последнее громогласное „ура“ капитализма, за которым последовали темные дни двадцать первого века. Белые люди гребли деньги лопатами – кто сколько мог. Я подумала: а чем я хуже? Мне и нужно-то было немного – оплатить счета, вернуться в науку.

Конечно, в лаборатории ко мне отнеслись с презрением: женщина, да еще индианка, которая получила работу благодаря удаче и деньгам казино. Разве могла я собой что-то представлять? Не стану утомлять тебя перипетиями моей рабочей жизни. История все же о мамонтах, а не обо мне. Однако не забывай, что сильные мира сего ничего не дают безвозмездно. Так было и будет всегда. „Без борьбы нет прогресса. Те, кто открыто заявляет, будто поддерживает свободу, но при этом на деле отказывается от агитации… хочет собрать урожай, не вспахав сперва землю, хочет получить дождь без грома и молний. Им нужен океан, но не нужен жуткий рев его огромных волн…“».

Тогда я не узнала цитату. Конечно же, слова принадлежали Фредерику Дугласу[43]43
  Фредерик Дуглас (1818–1895) – американский писатель и аболиционист, ведший борьбу за права афроамериканцев.


[Закрыть]. Странно было слышать, как бабушка рассуждает о рокоте волн посреди засушливых прерий Дакоты.

«Вначале гранты поступали только от Прери-Лейк. Затем, после того как лаборатория обнародовала первые достижения, нас стали спонсировать другие организации. Мы декодировали ДНК мамонтов и слонов и установили, что мамонты являются близкородственным видом индийских слонов. Следующий шаг был очевиден, хотя реализовать задумку оказалось непросто: создать жизнеспособную яйцеклетку мамонта и внедрить ее самке слона. – Бабушка улыбнулась. – Вот это было заявление! Только представь, прежде мы могли помыслить о возрождении вымершего вида разве что в научной фантастике. Теперь же у нас есть квагга[44]44
  Квагга – разновидность зебры, истребленная людьми.


[Закрыть] – настоящие квагга, а не те, что получены путем одичания[45]45
  Одичание, или дедоместикация, – процесс, в результате которого домашнее животное становится диким и получает распространение в живой природе. Однако в таком случае не восстанавливается исходная генетика вида, присущая ему до одомашнивания.


[Закрыть], а еще гигантские ленивцы, хотя я не знаю, какой от них прок, разве что можно показывать их в зоопарке. И у нас два вида мамонтов, хотя сибирские представляют собой мешанину генов. Все же они в значительной мере отличаются от мамонтов Миссури и могут называться отдельным видом.

Должна признаться, что мой вклад в исследования не стал ключевым. Мои лучшие находки пришлись на последующие годы. Но я до сих помню – да и как я могла бы забыть! – утро, когда родился первый мамонтенок. Ветеринар и погонщик слонов помогали ему встать на ноги. Остальная команда наблюдала за процессом на мониторе. Детеныш был крохотным, мокрым и очень волосатым, а еще постоянно терял равновесие. Его суррогатная мама ласково гладила мамонтенка хоботом и, насколько я могла судить, совершенно не удивлялась шерсти на теле детеныша.

Первый вид, который вернули с того света! Причем не просто сохранили, а именно воскресили! Наша команда ученых открывала шампанское, а индейцы Прери-Лейк заказали новые рекламные ролики для своего казино с участием мамонтенка. Разгорелся спор по этому поводу, но у владельцев казино были хорошие юристы, и все гранты, выданные Прери-Лейк, оказались тщательно прописаны. Права на публикацию любых результатов спонсируемых ими исследований принадлежали Прери-Лейк. В университете коллеги отпускали злые шуточки по поводу даров индейцев. Однако индейцы никогда не просили вернуть им деньги. Они просто хотели получить свою выгоду от исследований, что в конечном итоге подразумевало достаточно мамонтов, чтобы создать собственное стадо. Всегда внимательно читай документы, которые подписываешь, Эмма».

Бабушка прервала свое повествование, откинулась в кресле и закрыла глаза. История получилась длинная. Несомненно, я испытывала гордость. Моя семья помогла спасти мамонтов Миссури, хотя большинство их обитало к северу и западу от нас. Великая река постепенно пересыхала из-за того, что в Скалистых горах уменьшился снежный покров, – низины с достаточным количеством влаги, необходимые мамонтам, исчезли.

«Были и свои плюсы, – продолжила бабушка. – Они взорвали дамбу Оахе и уничтожили чертово водохранилище. Оно никогда не выглядело как естественное озеро и к тому же занимало огромную часть наших земель. Конечно, лакота пострадали от постройки плотины гораздо меньше, чем манданы, хидатса и акикава, – племена лишились своих резерваций. Знаю-знаю, все это происходило в ином столетии, и людям не стоит держать зло друг на друга. Нашему племени, да и многим другим людям жить стало лучше. Но я ненавидела водохранилище. Да я могла плясать от счастья на сухой земле, где когда-то находилось озеро Оахе. Собственно, я так и делаю – каждый год во время пау-вау[46]46
  Пау-вау – собрание индейцев, а также индейская церемония, включающая танцы, пение, пир. Ныне фестиваль индейской культуры.


[Закрыть], который мы проводим в Стендинг-Рок».

Бабушка назвала церемонию не «пау-вау», а «васипи», используя лакотское слово. Но я поняла, о чем она говорила.

«Рано или поздно это все равно случилось бы, – сказала бабушка. – Ну создали бы они мамонтов из других ДНК. Не только Роуз хранила образцы тканей, хотя ее были лучшими. Так что не зазнавайся, маленькая мисс Эмма. История – совместная работа. Главное – стать ее частью и оказаться на нужной стороне, которую не так-то легко распознать. Недостаточно просто держаться за прошлое, хотя история индейцев доказывает, как опасно утратить свои корни. Мы едва не вымерли, стараясь стать белыми. Хотя белые тоже недалеко от нас ушли – постоянно требовали все большего, тратили ресурсы и оставляли после себя множество отходов. Тем самым они чуть не уничтожили планету.

Какие уроки прошлого хранить? Какие забыть? Как мы меняемся? Это очень важные вопросы, и каждый должен найти на них ответы. Важны мамонты, пусть даже на нашем веку они еще не будут пастись вдоль берегов Миссури. Но зато увеличилась популяция бизонов – их больше миллиона, и количество особей продолжает расти. Их можно увидеть здесь, в Стендинг-Рок. Столько всего еще нужно сделать, чтобы возродить планету, но и сейчас нам уже многого удалось добиться. Один шаг вперед, два шага назад, а затем еще один, два, даже три шага вперед. Мы входим в наше будущее подобно танцорам во время торжественного выхода на пау-вау».

Проведя время у бабушки, я возвращалась домой. Поезд мчал меня через резервацию Стендинг-Рок, мимо пасущихся бизонов. В Майноте троюродная сестра мамы Тельма кормила меня ужином и укладывала спать. А утром я садилась на реактивный поезд, идущий в восточном направлении. Крутились ветряки. Состав проносился сквозь леса. В Миннеаполисе на платформе меня встречали родители. Реши я посмотреть на мамонтов, я могла отправиться в существующий при казино парк «Сокровища мамонтов». Вот они, переходят вброд искусственную речку, поливают друг друга водой, а их древние морды лучатся счастьем. В голубом небе над ними парят, возможно, орлы. Они настолько широко распространены, что сегодня их можно встретить везде.

Джо Холдеман
Не буди лихо…

Джо Холдеман родился в Оклахома-Сити, штат Оклахома, получил степень бакалавра астрофизики в университете Мэриленда и написал постдипломную работу по математике и компьютерным технологиям. Но его научная карьера оказалась короткой: в 1968 году Холдеман был вынужден отправиться на войну во Вьетнам в качестве солдата инженерных войск. В 1969 году, получив серьезное ранение, он вернулся домой и начал писать. Свое первое произведение Холдеман опубликовал в «Galaxy» в 1969 году, а в 1976‑м завоевал премии «Небьюла» и «Хьюго» за роман «Бесконечная война» («The Forever War»), ставший одной из самых значимых книг 1970‑х. В 1977 году писатель получил еще одну премию «Хьюго» за рассказ «Трехсотлетие» («Tricentennial»), ав 1984 году был удостоен премии Райслинга за лучшую научно-фантастическую поэму. (Хотя Холдемана в первую очередь считают автором «твердой фантастики», в действительности он еще и признанный поэт, имеющий множество поэтических публикаций.) За повесть «Афера Хемингуэя» («The Hemingway Hoax») в 1991 году писатель получил премию «Хьюго», этой же премии в 1995 году был удостоен рассказ «Слепая любовь» («None So Blind»). В числе других книг Холдемана относящийся к мейнстриму «Год войны» («War Year»), научно-фантастические романы «Мост к разуму» («Mindbridge»), «Вспомнятся мои грехи» («All Му Sins Remembered»), «Тьмы нет» («There Is No Darkness») (в соавторстве с братом Джеком Холдеманом II), «Миры обетованные» («Worlds»), «Миры запредельные» («Worlds Apart»), «Миры неукротимые» («Worlds Enough and Time»), «Покупая время» («Buying Time»), «Афера Хемингуэя» («The Hemingway Hoax»), «Инструмент торговли» («Tool of the Trade»), «Наступление» («The Corning»), «Камуфляж» («Camouflage»), завоевавший престижную премию Джеймса Типтри-младшего, «Старые двадцатые» («Old Twentieth»), «Случайно изобретенная машина времени» («The Accidental Time Machine»), «Место действия – Марс» («Marsbound») и «Место действия – звезды» («Starbound»), Рассказы писателя представлены в сборниках «Бесконечные сны» («Infinite Dreams»), «Имея дело с будущим» («Dealing in Futures»), «Вьетнам и другие чужие миры» («Vietnam and Other Alien Worlds»), «Слепая любовь» («None So Blind»), «„Сепаратная война“ и другие рассказы» («А Separate War and Other Stories»), а также в сборнике фантастических и документальных произведений «Военные истории» («War Stories»). В качестве составителя Холдеман выпустил антологии «Больше не изучаем войну» («Study War No More»), «Космический смех» («Cosmic Laughter»), «Произведения, удостоенные премии „Небъюла“. Выпуск 17» («Nebula Award Stories Seventeen») и «Военное оружие будущего» («Future Weapons of War») (совместно с Мартином Гринбергом). Часть года Холдеман проводит в Бостоне, где преподает литературное мастерство в Массачусетском технологическом институте, а другую часть года – во Флориде, где они с супругой Гэй вьют собственное гнездышко.

В представленном ниже произведении автор довольно цинично исследует то, каким образом правительство будущего сможет управлять потоком информации, поступающим к гражданам. Даже более эффективно, чем сегодня…

Перехватив мой взгляд, таксист затормозил. Дверь распахнулась, и я с облегчением выбрался наружу. Здешним водителям, конечно, невдомек, насколько мучительна для приезжих поездка по убитой дороге, которую на Земле не назвали бы даже проселком.

Слабая гравитация и мало кислорода. За тридцать лет, что меня здесь не было, местные условия заметно ухудшились. Сердце билось слишком часто.

Я немного постоял, приходя в себя, и скинул пульс до ста, затем до девяноста. Запах серы в воздухе чувствовался сильнее, от него даже щипало в носу, да и такой жары я не помнил. Впрочем, если бы я все помнил, мне бы не было нужды сюда возвращаться. Обрубок пальца на моей левой руке задергался от фантомной боли.

Шесть одинаковых, похожих на корыта зданий из бледно-зеленого, в грязных пятнах пластика занимали весь квартал. По грунтовой дорожке я подошел к номеру три «Межпланетные связи Конфедерации» и едва не врезался в дверь, когда та передо мной не открылась. Я долго ее толкал и тянул, пока дверь наконец не поддалась моим усилиям.

В здании было немного прохладнее и меньше пахло серой. Я добрался до второй двери по правой стороне коридора – «Отдел виз и разрешений» – и вошел в кабинет.

– Разве у вас на Земле не принято стучаться? – спросил меня высокий, бледный, как мертвец, мужчина с иссиня-черными волосами.

– Во всяком случае, не в общественных учреждениях. Тем не менее простите мое невежество.

Он взглянул на встроенный в рабочий стол монитор.

– Вы, вероятно, Флэнн Спиви из Японии, что на Земле. Вы не очень-то похожи на японца.

– Я ирландец. Работаю на японскую компанию «Ичибан имиджинг».

Он ткнул куда-то на экране:

– «Ичибан» по-японски означает «номер один». Имеется в виду лучший или первый?

– И то и другое, я думаю.

– Ваши документы.

Я выложил на стол оба паспорта и файлик с проездными документами. Несколько минут мужчина внимательно их изучал, затем сбросил все в первобытный сканер, который стал медленно считывать документы страницу за страницей.

Наконец клерк вернул мне бумаги.

– Когда вы высаживались здесь двадцать девять земных лет назад, на Секе[47]47
  Seca (исп.) – бесплодная, пустая.


[Закрыть] было всего восемь колоний, представлявших две соперничающие политические силы. Теперь колоний семьдесят девять, причем две на спутниках, а политическая ситуация такова, что… В общем, в двух словах не расскажешь. А главное, почти во всех поселениях условия намного приличнее, чем в Космопорте.

– Ну да, мне говорили. Впрочем, я ведь не отдыхать приехал.

Не так уж много планет, где космопорты находятся в приличных местах.

Он медленно кивнул и достал из ящика стола два бланка.

– И чем, хотелось бы знать, занимается консультант-танатолог?

– Помогает людям умереть.

На самом деле я, конечно, помогал умирающим прожить оставшееся время полной жизнью, но сейчас я об этом распространяться не стал.

– Интересно. – Он улыбнулся. – И хорошо за это платят?

– Нормально.

– Впрочем, я не помню случая, чтобы в этом кабинете появился хоть один бедняк. – Он протянул мне бланки. – С этим дальше по коридору, на вакцинацию.

– Мне уже сделали все необходимые прививки.

– Это требование Конфедерации. На Секе проводят несколько специальных тестов для возвращающихся ветеранов. В особенности для ветеранов Войны за консолидацию.

– Естественно. Анализ на нанобиоты. Но я прошел полное обследование, перед тем как вернуться на Землю.

Он пожал плечами:

– Таковы правила. Кстати, что вы им обычно говорите?

– Кому?

– Людям, готовящимся к смерти. Мы-то здесь, как правило, об этом не думаем – просто позволяем смерти прийти в свой срок. Конечно, каждый старается прожить как можно дольше, но…

– Тоже вариант. – Я взял бланки. – Но не единственный.

Я уже открыл дверь, когда клерк, смущенно кашлянув, сказал:

– Доктор Спиви… Если у вас нет других планов, я бы с удовольствием с вами пообедал.

Любопытно.

– Да, конечно. Я только не знаю, сколько времени займут у меня эти ваши процедуры.

– Минут десять-пятнадцать, не больше. А чтобы нам не трястись по скверной дороге, я вызову флоттер.

Сдача слюны и крови заняла даже меньше времени, чем заполнение бланков анализов. Когда я вышел на улицу сверху, жужжа, опускался флоттер, а Браз Найтьян наблюдал за его посадкой с тротуара.

Последовал быстрый, двухминутный прыжок в центр городка, причем последние секунд тридцать флоттер пикировал так резко, что полет напоминал скорее свободное падение, от которого подкатывало к горлу. Выбранное Бразом заведение – кафе «Рембрандт» – оказалось помещением с некрашеными стенами, низким потолком и чадящими масляными лампами. Столь грубая попытка создать атмосферу шестнадцатого века была слегка сглажена мягким сиянием десятков репродукций с картин мастера, выполненных, по-видимому, какими-то люминесцентными красками.

Пышногрудая официантка в нелепом платье с оборками (тоже под старину) провела нас к столику под огромным автопортретом художника, которому больше пристало бы название «Блудный сын с девкой».

Я никогда раньше не видел местный «флагон» – плоский металлический сосуд с завинчивающейся пробкой. Он появился на столике первым и, судя по объему, вмещал достаточно вина, чтобы помочь и пищеварению, и непринужденной беседе.

Следуя рекомендации диетологов, я заказал себе порцию тушеных овощей: животные протеины Секи могли вызвать у меня сильнейший приступ ксеноаллергии. Среди прочего, чего я не помнил о своем предыдущем визите на эту планету, был вопрос о том, входили ли в наш рацион мясо и рыба местного происхождения. Но даже если я без всякого для себя вреда ел их тридцать лет назад, то сейчас вполне мог заработать белковую аллергию. Как сказал мне врач «Хартфорда», моей изрядно состарившейся пищеварительной системе могло оказаться не под силу расщеплять инопланетные протеины до безопасных аминокислот.

Браз учился на Земле, в Калифорнийском университете, за казенный счет (что обошлось недешево) и теперь, согласно контракту, обязан отработать десять лет на государственной службе – это равнялось четырнадцати земным годам. Он получил научные степени по математике и макроэкономике, но ни одна из них не пригодилась ему в скучной чиновничьей работе. Чтобы не терять квалификацию, Браз три раза в неделю преподавал и писал научные статьи, которые читали от силы десять-пятнадцать специалистов. К тому же все они не согласны с его умозаключениями.

– Как же получилось, что вы стали консультантом-танатологом? – спросил Браз. – Или вы мечтали об этом с самого детства?

– Если не получится стать ковбоем или пиратом.

Он улыбнулся:

– Не видел на Земле ни одного ковбоя.

– Пираты их всех выловили и заставили пройти по доске. – Я усмехнулся. – На самом деле, перед тем как завербоваться в армию, я был бухгалтером, а после демобилизации поступил на подготовительные курсы при медицинском колледже. Потом переключился на психологию и начал специализироваться на проблемах бывших военнослужащих.

– Вполне естественно. Познай себя – так, кажется?

– Именно так. – Я бы даже сказал: «Найди себя». – Кстати, к вам на Секу приезжает много ветеранов?

– Не так уж… Во всяком случае, не с Земли и не с дальних планет. Ветераны обычно не могут похвастать достатком.

– Это точно.

Перелет с Земли на Секу и обратно действительно стоил как очень приличный дом.

– Как я понимаю, лечение ветеранов также много денег не приносит.

– Конечно. Все, что у меня есть, – результат моей многолетней криминальной деятельности. – Я улыбнулся, и Браз вежливо хохотнул. – Дело в том, что ветераны, с которыми мне приходится иметь дело, люди не совсем простые и по большей части состоятельные, – объяснил я. – Люди с нормальной продолжительностью жизни в моих услугах обычно не нуждаются. Я помогаю тем, кто прожил уже не одну сотню лет, а такого без богатства не достигнешь.

– Им надоело жить?

– Это нечто более глубокое, чем потеря новизны ощущений. Людям со слабым воображением я не нужен. Они могут прекратить свое существование при помощи пули или веревки… или, как у меня на родине, приняв специальное лекарство, которое обеспечит безболезненный уход.

– Эвтаназия на Секе запрещена законом, – холодно заметил Браз.

– Знаю. Я и сам не в восторге от этого метода.

– Вы считаете, что эвтаназия отнимает у вас клиентов?

Я пожал плечами:

– Это как раз неизвестно.

Официантка подала закуски: мне – жареные грибы на палочке, Бразу – горшочек мелких хвостатых зверушек во фритюре. Их полагалось есть руками: брать за хвост и макать в острый желтый соус. Еда оказалась лучше, чем я ожидал: грибы были зажарены на палочках из какого-то ароматического дерева, напоминающего лавр; к грибам официантка принесла стаканчик с напитком бледно-лилового цвета, похожим по вкусу на сухой херес.

– То есть дело не в том, что им все надоело? – снова спросил Браз.

– Так обычно считается. В книгах и на головидении проблему, как правило, изображают именно так, но…

– Вы хотите сказать, что реальная жизнь не столь интересна? И она слишком сложна, чтобы воспринимать ее в обычном драматургическом ключе?

– Представьте себе, – сказал я, – что вы живете на свете несколько сотен лет: на Земле, по крайней мере, это возможно. При этом вы год за годом, десятилетие за десятилетием понемногу отрываетесь от родных корней, от привычной культуры. Все, что вам было знакомо и дорого, остается в далеком прошлом. Вы практически бессмертны – если не в буквальном, то в культурологическом смысле, – а ваши смертные друзья и родные, ваши коллеги умирают один за другим у вас на глазах. И поэтому чем дольше вы живете, тем крепче становится ваша связь с сообществом бессмертных.

– Но ведь есть, наверное, несогласные? Нонконформисты?

– Есть, конечно. «Чудилы», как называли таких ковбои.

– Пока их не истребили пираты. Ковбоев, я имею в виду, – улыбнулся Браз.

– Верно. Так вот, эти «чудилы» редко переживают первый добавочный век. Все, с кем они росли и взрослели, либо такие же бессмертные, либо давно умерли. Впрочем, речь не об этом… Как правило, долгожители организуются в свой особый социум, отличающийся необыкновенной сплоченностью. Поэтому, когда кто-то из них принимает решение уйти, подготовка к этому шагу оказывается довольно непростой, она втягивает в свою орбиту сотни людей. Именно на этой стадии и требуются мои услуги. Я выступаю в качестве своего рода… было такое старинное слово… душеприказчика. Фактически это распорядитель, управляющий имуществом: благо, у большинства долгожителей скопилось значительное состояние, а ближайшие родственники – праправнуки.

– То есть вы помогаете долгожителям поделить свое состояние между многочисленными наследниками?

– Все гораздо интереснее. С веками сложилась традиция рассматривать оставляемое наследство, так сказать, через призму личного эстетического самовыражения, посмертной воли. Именно поэтому мне и нравится называть себя душеприказчиком. Если бы вы просто умерли, предоставив разбираться с вашим наследством совершенно посторонним людям, это опошлило бы и вашу жизнь, и вашу смерть. Моя задача состоит в том, чтобы наследие такого-то стало как бы продолжением его физической жизни, значительным и долговечным. Выражаясь высоким стилем: чтобы память о человеке жила в веках. Иногда речь идет о материальных объектах, но чаще используются финансовые инструменты – пожертвования, благотворительность, спонсорство. Благодаря одному такому спонсору, кстати, я и оказался здесь.

Принесли основное блюдо. Браз получил что-то, похожее на угря. Угорь был ярко-зеленым, с черными усами и, похоже, сырым, зато мое овощное рагу выглядело ободряюще привычным.

– Стало быть, один из ваших клиентов что-то финансирует здесь, на Секе?

– Нет, этот человек финансирует меня, мою поездку. Это фактически дар; мы с ним хорошо ладим. Но его поступок может стать образцом, примером для тех, кто, возможно, тоже захочет вернуть утраченную память одному из ветеранов.

– Как это – утраченную?

– Была такая военная программа по нейтрализации негативных последствий боевого посттравматического шока. Препарат назвали «аквалете». Слышали о таком?

Он недоуменно потряс головой:

– Вода… Какая-то вода, что ли?..

– Название препарата представляет собой лингвистически некорректную смесь латыни и древнегреческого. «Аква» – это вода, а Лета в античной мифологии – река забвения в царстве мертвых. Души умерших пили воду из этой реки, чтобы забыть свою прошлую жизнь и, таким образом, получить возможность нового воплощения. Достаточно верное название, кстати… Препарат отключал у человека долговременную память, что позволяло блокировать развитие боевого посттравматического синдрома, так называемого ПТСР – посттравматического стрессового расстройства.

– И как, успешно?

– Слишком успешно. Мне было двадцать с небольшим, когда я провел на Секе восемь месяцев в боевых частях, но я не могу вспомнить ничего, что происходило между выброской и перелетом обратно.

– Это была ужасная война, – вздохнул Браз. – Молниеносная и жестокая. Возможно, вам и не стоит возвращать память. У нас говорят: «Не буди лихо, пока оно тихо».

– У нас тоже есть такая поговорка. Впрочем, в моем случае… Можете назвать это профессиональным барьером, хотя на самом деле все намного серьезнее. Составной частью моей работы с клиентами является сочетание совместных размышлений и беседы. Я стараюсь помочь им сформировать связную логическую картину прожитой жизни в разнообразии ее добрых и злых проявлений в качестве основы для выражения посмертной воли. То, что я сам до сих пор этого не сделал, мешает моей работе консультанта-танатолога. Особенно когда клиент – как, например, мой спонсор – сам имел боевой опыт, который необходимо проанализировать как можно тщательнее.

– Он… уже умер?

– Нет, что вы! Как и большинству долгожителей, ему совершенно некуда спешить. Просто он желает быть подготовленным.

– Сколько же ему лет?

– Триста девяносто земных лет. И он намерен прожить до четырехсот.

Браз перестал терзать угря и задумчиво посмотрел в пространство:

– Не могу представить… Я хочу сказать, что отчасти понимаю, когда психически нормальный человек сдается, просто потому, что стал слишком стар и немощен. Привязанность к мирским вещам с годами настолько слабеет, что человек перестает цепляться за жизнь. Но ваш-то клиент, судя по всему, находится в своем уме и в полном здравии.