Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 71 страниц)

Джун кивнула:

– Мы уже это обсуждали и расположены позволить увеличение квоты. Идет?

Идет для чего? В качестве компенсации? Извинения? Во рту у меня пересохло, язык прирос к небу. В глазах защипало, и захотелось расплакаться, но это бы навредило выпавшему на нашу долю удобному случаю ничуть не меньше, чем сам факт моего существования.

– Хочу сказать еще кое-что, – справилась с собой я. – С увеличением квоты мы сможем прокормить еще один рот.

Говорить так – самонадеянно и заносчиво, но у меня не было причин вести себя изящно и обходительно.

Они могли отчитать меня или прогнать прочь, не сказав ни слова, выговорить за чрезмерные желания в непростые времена, когда без того не хватает на всех. Напомнить, зачем важнее сохранить то, что имеешь, а не пытаться расшириться из-за излишней самонадеянности. Но они ничего подобного не сделали. Казалось, их даже не шокировало мое заявление.

Джун, такая элегантная, с длинными заплетенными седыми волосами, в накинутой на плечи как для красоты, так и ради тепла вязанной шали, нагнулась к стоящей у ее ног сумке и достала сложенный отрез ткани, который подтолкнула ко мне через стол. Прикасаться к нему мне не хотелось. Я все еще боялась, не выхватит ли Джун его у меня из рук в последний момент, если я трону знамя? Мне не хотелось разворачивать его, чтобы полюбоваться на красно-зеленый узор, – а вдруг вместо этих цветов какие-то другие?

Но я все-таки сделала это, хотя руки у меня дрожали. Вот оно! Я зажала знамя в руке, теперь никому у меня его не отнять.

– Хотела ли ты поговорить о чем-нибудь еще? – спросила Джун.

– Нет, – прошептала я. И встала, кивнула всем по очереди. Прижала знамя к груди и вышла.

По дороге домой мы с Гарреттом все обсудили. Во дворе нас дожидались остальные члены команды: Дакота в блузке с юбкой, волосы стянуты в кичку, Джей-Джей со скрещенными на груди руками, вопрошающий голый по пояс Сан, уперев руки в бока. И впереди всех – Нина, которая чуть ли не подпрыгивала от нетерпения.

Пытаясь сохранить непроницаемое выражение лица и стиснув зубы, чтобы не рассмеяться, я обвела всех взглядом. Знамя я прятала за спиной. Гарретт держал меня за другую руку.

– Ну? – наконец подала голос Нина. – Как все прошло? Что они сказали?

Лучше сюрприза не придумаешь. Я встряхнула знаменем и подняла над головой, чтобы все видели. И – о, никогда у них не было таких широко распахнутых удивленных глаз и разинутых, как у рыб, ртов!

Чары рассеяла Нина, которая захохотала и побежала мне навстречу, бросилась в объятия. Мы с ней чуть не упали.

Потом обнимались уже все. Дакота тут же начала волноваться и толковать о том, что нам нужно соорудить кроватку, обзавестись тканью на подгузники, и на все про все у нас девять месяцев, нужно скопить кредиты.

Я немного высвободилась – на расстояние вытянутой руки, я могла заглянуть Нине в глаза, когда передала ей знамя. Сперва она чуть не выронила его, словно обожглась огнем. Поэтому я сама сомкнула ее пальцы, да так и держала ее за руку.

– Оно твое, – проговорила я. – Хочу передать знамя тебе. – Чтобы удостовериться, что все делаю правильно, я взглянула на Гарретта. И – да, он все еще улыбался.

Не сводя с меня глаз, Нина прижала знамя к груди совсем так же, как это прежде делала я.

– Но… ты… Оно принадлежит тебе… – Она заплакала. И я тоже за ней следом, крепко прижимая ее к себе, пока она бормотала сквозь слезы: – Разве тебе не хочется стать матерью?

На самом деле я считала, что уже ею стала.

Дэвид Моулз
Семь золотых городов

Произведения Дэвида Моулза публиковались в «Asimov’s Science Fiction», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Polyphony», «Strange Horizons», «Lady Churchill’s Rosebud Wristlet», «Say», «Flytrap» и других изданиях. В сотрудничестве с Джеем Лейком он составил «ретропалп» – антологию «Лучшие приключенческие истории о дирижаблях» («All-Star Zeppelin Adventure Stories») 2004 года, а совместно со Сьюзан Мэри Гроппи – антологию «Двадцать поэм» («Twenty Epics»). Ниже представлена блестяще написанная повесть, где автор создал мир с альтернативной историей и ведет нас вслед за главной героиней этого повествования на катере вверх по реке, чьи берега охвачены войной, в чужое, опасное место, о котором она ничего не знает.

Проливной дождь пришел со стороны Мексиканского залива, и его потоки обрушились на горящий город, словно когтистые лапы тех самых ягуаров, которые, как говорят майя, должны прийти с неба, когда наступит конец света. Они хлестали по раскаленной плитке Празы-душ-Бишпос, били по смальтам Старого города, гасили пожары, смывали пепел в древнем гетто идолопоклонников. Неслись по зеленому ковру оставленных андалусцами позиций, громыхали желтой пластмассой палаток в японских передвижных госпиталях. Роняли капли за шиворот усталым врачам Министерства по чрезвычайным ситуациям, отмерявшим себе в этот час дозу опия, пугали в Министерстве промышленности лаборантов, смотревших на счетчик радиоактивности. От этого ливня вода в каналах и городских стоках поднялась, пробила дамбу и понеслась по улицам в пятнах белой пены. Вместе с пеной в ней плыли обгоревшие трупы.

– Доктор Накада?

Субалтерн[73]73
  Здесь: младший офицер.


[Закрыть] Министерства по чрезвычайным ситуациям побарабанил костяшками пальцев по пустотелой двери. На стук никто не отозвался. Он толкнул дверь, и та отползла в сторону на ладонь и застряла. При свете яркого карибского солнца субалтерн увидел завернувшийся угол синего синтетического ковра, ребристого, как татами, и откинутую загорелую женскую руку.

Он приподнял дверь в пазах, отодвинул до конца, и крохотное бунгало заполнилось светом. Обитательница жилища застонала. Субалтерн снял сандалии, вошел, обежав взглядом комнату: от женщины, распростертой на полу, – босые ноги, черные, коротко стриженные волосы спутаны, ярко-синие куртка и брюки полевой формы Министерства смяты, ремня нет, – к низкому столику, где рядом с пустой чайной чашкой лежали открытая аптечка, пачка тонких турецких опиумных сигарок и стоял на электрической конфорке выкипевший чайник. Субалтерн присел на корточки, обнюхал чашку, принюхался к дыханию; взял женщину за запястье, проверил пульс; осмотрел лицо, уши, а потом, несмотря на ее сонное протестующее мычанье, открыл ей рот и маленьким карманным фонариком посветил на язык.

Когда субалтерн отпустил ее челюсть, женщина спросила:

– Где я?

По ее тону субалтерн догадался, что она уже задавала этот вопрос, и ответ ей не нравился.

– Вы в Ксарагуа, доктор, – сказал субалтерн. – На Карибах.

Он ждал следующего вопроса, но женщина только прикрыла рукой глаза и снова захрапела.

Субалтерн вздохнул, открыл аптечку, проверил отделение с надписью «Лекарственные препараты (нижний класс)» и пошел заниматься делами.

Через некоторое время лейтенант медицинского корпуса Чие Накада, выспавшаяся, в сандалиях, умытая, в разглаженной форме, причесанная, с завязанными, чтобы не лезли в глаза, волосами, застегивала пристяжной ремень на откидном сиденье колеоптера.

Голова у нее раскалывалась.

В металлическом брюхе колеоптера было жарко, пахло дезинфекцией и засохшей кровью. Накада закрыла глаза, вдохнула поглубже. Это был запах ее дома.

До сих пор не понимаю, почему выбрали меня. Тогда я была не лучшей кандидатурой. Незадолго до этого я вернулась из поездки в Индокитай, в лагерь беженцев в Южном Сиаме, уезжавших оттуда после гражданской войны. За три года, что я там проработала, через этот лагерь прошло полмиллиона человек. Их отправляли на Мадагаскар, в Синьцзян – по всему миру, где власти готовы были принять новую рабочую силу. Трудная жизнь. Тяжелые воспоминания. В жизни беженца нет никакой романтики. Хорошо хоть война закончилась. Во мне после этой поездки что-то сломалось. Я вернулась в Японию и жила будто лунатик. Занималась любовью с мужем, водила сына в школу, а по ночам мне снились дети, умирающие от голода, женщины, изнасилованные, искалеченные, мужчины, изуродованные напалмом, или мачете, или разорвавшейся гранатой, или блуждающей миной. Я стояла на главном вокзале Кокуры, смотрела на поток спешивших на работу людей – мужчин и женщин, удачливых, ничем, кроме себя, не интересующихся, – и не понимала, что я там делаю. Я представляла себе землетрясение, взрыв зажигательной бомбы. Руины вокзала, горящие балки, а под ними – льготников с проездными билетами, которые просят о помощи. Просят меня. Через какое-то время я стала хотеть, чтобы так и случилось.

Из записной книжки лейтенанта медицинского корпуса Чие Накады

Накада шла за субалтерном по застекленной прогулочной палубе госпитального корабля «Маппо Мару». Шторм переместился на север и двигался дальше вдоль пологих зеленых берегов океана, но в небе еще бродили тяжелые серые облака, а вода за широкой кормой «Маппо Мару», который, как и все корабли их флота, стоял на якоре, была похожа на зеленый сланец. Там же, растянувшись, на сколько видел глаз, на восток и на запад, стояли в ряд сухогрузы, и у всех на борту была вода, продовольствие, палатки, мешки с цементом. Накада насчитала еще три судна, похожих на «Маппо Мару», – больших, желтых, на воздушной подушке. Кроме них там стояли суда поменьше и катера, в воздухе гудели колеоптеры.

Японская гуманитарная помощь, пусть и запоздалая. Неадекватный отклик на последствия одного урагана. Накада решила, что, наверное, кого-то упрекнули в бездействии, и теперь этот кто-то наверстывал упущенное, развив бешеную активность.

На корме, под хвостом «Маппо Мару», похожим на сплющенный хвост кита, находилась каюта генерала медицинского корпуса, занимавшая всю ширину палубы от борта до борта. Строгой обстановкой она напоминала все официальные приемные на Островах – настоящие татами, расписные бумажные экраны, лакированные шкафчики, цветущие ветки в узких вазах, изысканно асимметрично расставленных в разных местах, портрет регента на фоне горы Иошино. Общее впечатление несколько портили лишь резкое флуоресцентное освещение и голый алюминий стен. Несмотря на работавший вентилятор на потолке, в каюте было душно, жарко и влажно. В воздухе висел застоявшийся запах табака.

Субалтерн поклонился и вышел, прикрыв за собой дверь. Заднюю часть каюты, где, как предположила Накада, должны быть иллюминаторы, загораживали ширмы. Перед ними стоял низкий черный столик с подносом и чайными чашками, а возле него на красных подушках сидели мужчина и женщина.

Женщину Накада знала: это была Нобуко Араки, генерал медицинского корпуса. Японка с продолговатым лицом, с седыми прядями в длинных черных волосах, в хлопчатобумажной куртке цвета индиго поверх формы, такой же, как у Накады, но из ткани получше качеством. Араки, командующая ликвидацией чрезвычайных ситуаций всей Антильской миссии. Мужчина был иностранец. В искандарийском шелке, с рыжеватой, тронутой сединой бородкой, со светлой веснушчатой кожей – из варягов или с севера Аль-Андалуса. На голове у него был малиновый тюрбан, из-за которого кожа казалась еще светлее. Глаза, обращенные к Накаде, вошедшей, когда он стряхивал пепел с тонкой сигарки, показались ей почти бесцветными.

– Спасибо, что пришли, доктор Накада. – Этот голос раздался справа от нее. Человек, который произнес эти слова и которого она не заметила, был высокий очкастый майор-фармаколог, примерно одних с ней лет или немного моложе. Вышитая метка на форме сообщала, что его зовут Кавабата.

Араки сказала:

– Садитесь, пожалуйста, Накада. Выпейте чаю.

Слева от Араки была еще одна подушка. Накада сняла сандалии, села на колени на эту подушку, и ей налили в фарфоровую чашку крепкого холодного темного чая.

– В такую жару, доктор, я пью только холодный ячменный чай, – сказала Араки. – Надеюсь, вы ничего не имеете против.

Накада прочистила горло.

– Нет, мадам, я и сама его люблю.

Кавабата, продолжавший стоять, подошел к шкафчику и взял оттуда алюминиевый футляр. Щелчком открыл его и достал пластиковую папку.

– Доктор Накада, вы возглавили команду врачей, которая первой прибыла в Пачакамак после землетрясения, это верно?

– Верно, сэр.

Накада пригубила чай. У него был вкус горелого риса.

– А в первый год Сейшо, – сказал Кавабата, глядя в папку, – спасли жизнь султану Маджапахита, которого отравил его личный врач.

– Он съел не того моллюска.

– Когда-нибудь работали с христианами?

– В Аксуме, – сказала Накада. – Во время голода. И, естественно, во время учебы в Константинополе.

– Но не с франками и не с антильцами? – спросил иностранец.

По-японски он говорил хорошо, с еле заметным акцентом.

– Нет, сэр, с ними не работала.

Иностранец переглянулся с Араки.

– Сколько времени вы находитесь в Ксарагуа?

– Три недели, мадам.

– В таком случае вам уже наверняка хочется вернуться к работе.

– Да, мадам. Безусловно.

Майор фармакологической службы открыл другую папку.

– Шесть дней назад, доктор, – сказал Кавабата, – антильским повстанцам удалось провезти в Эспирито-Санто – это город в низовьях Акуамагны – экспериментальную бомбу. Провезли через закрытую зону, установленную нашим Министерством для того… – Он прокашлялся. – Для того, чтобы разделить территории антильских епископов и владения аль-андалусцев. Нам до сих пор не известно ни что это за бомба, ни как она действует, ни сколько таких бомб у повстанцев. В Министерстве промышленности считают, что это, возможно, малая ядерная бомба, но наверняка мы этого не знаем.

Звякнула чашка, которую поставила на поднос Араки.

– Зато нам известно, что от взрыва бомбы сгорело полгорода и погибло тридцать тысяч человек, – продолжал Кавабата. – Двадцать из них – антильские христиане. Если бы я не был лично знаком с аббатом, доктором Шингеном, я не поверил бы отчетам, которые он нам шлет. Тысячи обгоревших. Тысячи пострадавших, которые оказались вне зоны пожаров, но тоже показывают ожоговые симптомы. Другие симптомы сходны с брюшным тифом – тошнота, выпадение волос, повреждения кожи. А так как начался сезон дождей, можно в любой момент ждать вспышки настоящего тифа. А также холеры, желтой лихорадки и малярии. Кроме того, судя по полученным данным, городу грозят проказа и бубонная чума. Еще немного, и мы получим самую крупную гуманитарную катастрофу за последние десять лет. В Заливе наступил сезон ураганов, и это тоже затрудняет наши действия. Но, когда все это произошло, в Ксарагуа находилась Одиннадцатая аэромобильная группа, которая должна была заниматься последствиями ураганов. Теперь мы перенаправили ее в Эспирито-Санто.

Наступило молчание. Накада смотрела то на Кавабату, то на Араки.

– Слушаю, сэр, – сказала она наконец.

– Скажите, доктор, – заговорил иностранец, – как вы относитесь к войне?

– Я против войны, сэр.

– Естественное отношение человека вашей профессии, доктор. Достойное восхищения. Как дипломат я тоже противник войн. В частности, войн религиозных.

Наступила выжидательная пауза, и Накада сказала:

– Да, сэр.

Кавабата достал еще одну папку.

– Разведка андалусцев считает, что антильские повстанцы вышли из-под контроля и больше не подчиняются Семи епископам. Ими командует женщина, бывшая монахиня, по имени Клара Дос-Орсос.

Он взял из папки сложенный лист бумаги и протянул Накаде. Это была теплокопия, выцветшая, чересчур резкая, будто сделанная с плохой фотографии. Тем не менее лицо на ней притягивало взгляд своей необычностью. Женщина, около тридцати или немного за тридцать, с темными, широко поставленными глазами; ее скулы говорили, что в ее жилах течет антильская либо мексиканская кровь, и ее происхождение не имеет отношения к иберийско-готскому высшему классу.

– Мессианская проповедница, – произнес Кавабата. – Харизматичная провидица. Последователи зовут ее Апалаксийской Девой.

– Психопатка, свихнувшаяся на Апокалипсисе, вот кто она такая, – сказала Араки. – Галлюциногены, бредовые идеи, параноидальное воображение, мистическое мышление – классическая шизофрения, если не психоз. Не подчиняется никому, кроме ангельских голосов в голове.

Накада смотрела, как иностранец загасил сигарку и прикурил новую, щелкнув зажигалкой, отделанной слоновой костью.

– Вот уже несколько лет, доктор, – сказал он, – как моему народу объявили войну Семь епископов Антилии. Во славу религии им служат сумасшедшие, франки и римляне, и епископы наделяют их властью. Они творят ужасные вещи, убивая не только мусульман, но и евреев, савеев и – да, да – множество христиан.

Он затянулся поглубже и медленно выдохнул дым.

– Теперь эта женщина, – продолжал он. – И эта страшная бомба, разрушившая город. Таких бомб нет ни в Калифате, ни в Персии, ни в Индии, ни в Китае, ни в Японии. Они создали это сатанинское оружие во славу религии и ради того, чтобы прогнать со своей земли армию калифа, а эта безумная обрушила его на своих же людей.

– Тридцать тысяч погибших, доктор, – сказала Араки. – Безумию нужно положить конец.

Кавабата прокашлялся.

– Вы получите несколько доз экспериментального препарата, который снимает приступы психоза, – сказал он. – Гепатокардиальный нейролептик, производное от «Ти-Джей-пятьдесят четыре». Наш санитарный катер доставит вас в Эспирито-Санто. Потом подниметесь вверх по реке, пересечете закрытую зону, северней Ла Витории вступите в контакт с кем-нибудь из епископов, тех, кто еще останется в живых, и получите одобрение, чтобы… излечить Дос-Орсос.

Накада перевела взгляд с Кавабаты на Араки. Та кивнула.

– Есть, сэр, – ответила Накада.

– Вылечите ее, – сказал иностранец. – Любой ценой.

Когда Накада проснулась, садилось солнце. Едва поднявшись на борт, она велела одной из медсестер экипажа сделать ей снотворную микстуру.

Санитарный катер – десять метров в длину, пять в ширину – был с реактивным двигателем, но на воздушной подушке. Большая его часть представляла собой цельный кусок желтого литого пластика с пятнами протекторной противоюзовой пленки. Со стороны он выглядел как детская игрушка.

Та самая медсестра, которая приготовила ей снотворное, стояла, перегнувшись, у борта и держала в руках сетку на двухметровом бамбуковом удилище. Круглолицей загорелой девушке в веснушках на вид можно было дать лет пятнадцать. Заметив, что Накада на нее смотрит, она улыбнулась.

– Откуда ты? – спросила Накада.

– Новый Йезо, – ответила девушка и отвернулась к своей сетке.

Накада вспомнила имя: Хаяши. Наверняка тут встретятся знакомые.

Новый Йезо. Японская колония. Группа островов километров на триста или четыреста севернее Эспирито-Санто. Земля медведей, лосося, поселков лесорубов и рыбообрабатывающих заводов. Накада подумала, что шестилетний контракт с Министерством – это заманчиво, когда альтернатива ему – койка на промысловом китобое.

Накада села. Она смотрела на пологий берег, проплывавший мимо, наверное, в километре. Выглядел он таким же чужим, как побережье Калимантана, но Хаяши родилась именно здесь. Ей стало любопытно, какими эти места видит Хаяши.

– Вы и раньше служили в Антилии, доктор?

Возле румпеля стоял командир экипажа, сержант, хирург по имени Шираока. Без диплома выше сержанта подняться невозможно, а по виду Шираоки нельзя было предположить, что диплом лежит у него дома на полке. Ему было за сорок, вокруг глаз на загорелой коже залегли морщинки от солнца, а еще у него были густые черные усы, которые подошли бы больше казахскому конокраду.

– Нет, – ответила ему Накада. – Один раз была в Перу. В основном – в Восточной Ифрикии и в Индии. А вы?

– Я здесь три года. – Он покачал головой. – Ифрикия. Ну да. Бывал. На западе. Паршивая страна. Антильцам тоже там не везло. Но они в основном все ненормальные.

Ненормальные. У меня в планшете вместе с приказами лежала фотография Дос-Орсос с черными глазами и застывшим взглядом. Я смотрела на нее и пыталась понять, в самом ли деле эта женщина ненормальная, или же у Араки и Кавабаты это были лишь что-то вроде профессиональных эвфемизмов: шизофрения, паранойя, психоз. Или – более изощренно – безумие. Не то чтобы я не сталкивалась с этим раньше. В лагере беженцев в Южном Сиаме я видела девушку, ростом мне до плеча и в два раза легче, которая в приступе ярости схватила штык и заколола шестерых малайских солдат. В Аксуме я знала врача из Шизуоки, который, где бы ни ложился спать, всегда рисовал мелом на полу черту вокруг своего татами и не мог уснуть, если вдруг край коврика наезжал на черту. Но когда я увидела теплокопию взгляда Дос-Орсос, я разглядела в нем другое. Такой взгляд я встречала у волонтеров, которые продолжали раскапывать завалы, когда уже не оставалось надежды найти выживших, у медсестер, которые со всей заботой и нежностью ухаживали за теми, кого уже нельзя спасти. Похожий взгляд, сказала я себе, я иногда видела в зеркале. Тут я была права, но кое в чем ошиблась.

Из записной книжки лейтенанта медицинского корпуса Чие Накады

Развернувшись, катер направился к берегу, прошел пролив, и люди заметили перед собой большое полусоленое озеро, дальний берег которого едва виднелся в субтропической дымке. Вскоре они заметили первый труп.

– Что там такое? – спросил Ишино.

Ишино, медбрат родом с Окинавы, был не сильно старше Хаяши. Он обладал внешностью поп-звезды: простодушное лицо, красивое, почти как у женщины, но немного дерзкое.

– Что такое? – спросила Накада.

Тело, которое они увидели в воде, было без одежды, без волос, обгоревшее дочерна. Невозможно понять, мужчина это или женщина, антилец или андалусец, молодой человек или старый.

– О-о, – протянула Хаяши.

– Там, куда мы плывем, такого будет много, – сказала Накада и закрыла глаза.

Голова все еще болела. Честный субалтерн изъял из ее аптечки все опиумные препараты. Так что приходилось терпеть, хотя это становилось все труднее. Севернее, выше города по течению, будет продовольственный лагерь «Чистая земля»[74]74
  Цзинту-цзун – одна из основных дзенских школ в Японии. Цзинту – «чистая земля» (яп.).


[Закрыть]. Нужно продержаться до лагеря.

Накада услышала голос Ишино, который тянул нараспев слова, и узнала нитирэнскую[75]75
  Нитирэн – одна из основных школ японского буддизма.


[Закрыть] молитву о мертвых. Когда он умолк, Шираока включил двигатели на полную мощность, и катер на воздушной подушке быстро оставил позади обгоревшее тело.

Они шли вдоль берега, отмеченного плавной дугой на картах у Шираоки, где в сияющие водяные пространства врезались зеленые острова затопленных деревьев. Шли против течения. А течение – Акуамагна, пробившая дамбы, вышедшая из русла взорванных каналов и прокладывавшая себе новые пути, – несло бурую грязь и белые брюшки мертвой рыбы. Там, где на картах значилась плотина, служившая перемычкой между озерными водами и фермерскими землями южнее города, везде была только вода, и возле верхушек крыш затопленной деревеньки бурлила желтая пена.

Вскоре затопленные деревни сменились затопленными трущобами пригородов. Плосколицые антильцы, спасавшиеся от воды на рифленой жести крыш своих шлакобетонных коробок, прикрыв ладонью глаза, провожали взглядами санитарный катер. Среди зданий ползла лишь одна длинная желтая баржа Министерства. Маленькие фигурки в синей форме забрасывали на крыши канистры с питьевой водой. Крыш было намного больше, чем канистр.

Ближе к городу на берегу что-то сверкало золотым блеском.

– Что там? – спросил Ишино.

– Кажется, Будда, – откликнулась Хаяши, которая смотрела в бинокль.

– Дай-ка мне, – сказала Накада.

Хаяши отдала ей бинокль, и Накада тоже посмотрела.

– Кандзэон[76]76
  Кандзэон – богиня милосердия, одна из пяти основных бодхисатв, входит в практики нескольких школ, в частности школы «Чистая земля».


[Закрыть], – сказала она.

Кандзэон, Гуаньинь, Кваннон – тысячерукая богиня, воплощение милосердия, она же Авалокитешвара, а в Южном Китае – Богиня-Мать – улыбалась Накаде метровой улыбкой, сверкая на солнце пластиком, желтым, как золото. Рабочие в синем из команды Министерства прикатили ее от баржи и теперь устанавливали на длинной бетонной рампе, развернув лицом к шафрановожелтым палаткам на пустыре. Дальше, за палатками, Накада увидела бетонные коробки зданий, которые становились выше по мере удаления, и за ними гигантский двухсотметровый металлический купол с торчавшими сквозь дыры разорванными балками. Из-за купола появился колеоптер и полетел в сторону озера.

Накада опустила бинокль. Улыбающееся лицо Кандзэон и тысяча ее рук, похожих на крылья персидского ангела, теперь и так были хорошо видны.

Шираока, поглазев на статую, покачал головой.

– Эти искатели «Чистой земли» вечно напрашиваются на неприятности, – сказал он.

– Христианам скажем, что это Дева Мария, – решила Накада.

Бетонные коробки раньше были спортивным комплексом, который разрушили, и теперь одно крыло занимал продовольственный лагерь. На площадке с развороченным асфальтом среди луж с протухшей водой желтели палатки и тенты. Над палатками возвышались мрачные бетонные конструкции, которые лет тридцать назад, возможно, казались грандиозными, а сейчас посреди нищих пригородов выглядели нелепо.

Санитарный катер пристал к берегу возле длинной, выложенной белой плиткой площадки рядом с бетонным отводом для воды из озера, построенным, как подумала Накада, для состязаний. На другом его конце торчала вышка для ныряльщиков, а со стороны катера стояла ярусная трибуна с рядами металлических зрительских кресел, заваленных коробками с гуманитарной помощью. Баржи разгружались одна за одной, изумляя антильцев. Вода у бортов зеленела, тусклая, как краска.

Двигатели умолкли. Накада носом втянула воздух, задержала дыхание и выдохнула через рот. Пахло плещущейся водой, к этому примешивался запах горючего и канализации: привычная смесь для всех уголков развивающегося мира. Накада вдохнула еще раз и улыбнулась.

– Дайте мне карту, – сказала она Шираоке и спрыгнула с борта на плитку. – Пойду поищу начальника лагеря. Посмотрим, может, чего подскажет.

Со стороны Кандзэон послышались крики, а затем хлопок выстрела.

– Возьмите с собой кого-нибудь, – сказал Шираока, наклоняясь через борт, чтобы передать карту.

– Я пойду, – сказала Хаяши.

Вдвоем они направились вверх по бетонному склону, туда, откуда слышался шум.

– Это твой первый выезд? – спросила Накада.

– Ну да, – ответила юная медсестра.

Она вертела головой, разглядывая все по пути с живым интересом, как прилежная школьница, которая впервые попала в парк развлечений и еще не освоилась с мыслью, что все эти живые персонажи в костюмах, все фонарики и машинки предназначены для нее. Накада подумала, что, наверное, Хаяши за всю жизнь до службы в Министерстве не видела столько людей, сколько стояло здесь в одной очереди.

Хаяши, задрав голову, посмотрела на тридцатиметровую фигуру Кандзэон.

– Она настоящая? Похоже на пластик.

Накада пожала плечами.

– По-моему, пластик такой же настоящий, как бронза.

Они подошли к раздаточному столу в начале очереди и увидели источник беспорядка. Цепочка японских полицейских в блестевших лаком полудоспехах старалась сдержать натиск толпы, состоявшей, похоже, в основном из андалусских солдат. Раздатчицы выдавали еду и воду антильским беженцам и направляли их в палатки, а рыжебородый офицер-андалусец, говоривший с таким варяжским акцентом, что Накада не сразу узнала арабский язык, тем временем спорил с сотрудником лагеря. Тот был одет в черную монашескую тунику без рукавов поверх синей униформы, с белой веревкой вместо ремня и нашивкой сержанта-диетврача.

– Послушайте, ваша милость, – издевательски по-японски отвечал ему диетврач, – вашим дуболомам нужно встать в очередь.

Накада похлопала его по плечу.

– Эй, – сказала она. – Где тут можно найти начальника лагеря?

Диетврач повернулся к ней.

– Я что, похож на гида?

Тут он увидел нашивку Накады со званием.

– Прошу прощения, доктор. Попробуйте…

В этот момент андалусец вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил в воздух.

– Вот ведь! – с отвращением сказал диетолог.

Андалусец уже опускал руку, когда диетолог ее перехватил. Одним движением он выбил пистолет и бросил андалусца на землю, а потом врезал ему в солнечное сплетение. Диетолог швырнул оружие через парапет в канал, и оно с громким плеском пошло ко дну.

Солдаты подняли крик и двинулись к столу, а японские полицейские врезались в толпу и заработали дубинками.

– Так где начальник лагеря? – повторила вопрос Накада.

– Посмотрите на стадионе, – ответил диетолог.

– Спасибо, – сказала Накада, но диетолог уже отвернулся к толпе.

– Да успокойте же их! – взревел он. – Нам нужно работать!

Когда Накада и Хаяши отошли от них, медсестра сказала:

– Мне казалось, солдаты не должны входить в лагеря для гражданских.

– Это работает, когда армия побеждает, – сказала Накада. – Иногда даже когда проигрывает.

Стадион превратился в госпиталь. На поле был разбит палаточный городок, плотно заставленный складными койками, на которых лежали и сидели в основном женщины и дети. Хаяши читала на деревянных табличках, висевших на каждой койке, надписи мелом, выискивая интересный случай, а Накада и так знала, что это недоедание, обезвоживание и иногда дизентерия.

Они подошли к ожоговой палатке. Хаяши, взволнованная, пошла смотреть на пациентов в бинтах, пациентов без бинтов, потому что обгоревшая кожа не выносила прикосновений, пациентов с отпечатавшейся на коже одеждой, в которой их застал взрыв.

Накада проверила назначения и медикаменты на аптечных тележках, стоявших в конце каждого третьего-четвертого ряда коек. Лекарства в «Чистой земле» были самые обычные, лагерь не готовился к приему тяжелораненых. Но вдруг в нижнем ящичке на последней тележке Накада нашла, то, что искала.

В эту самую минуту Хаяши сказала:

– А вон тот не начальник лагеря?

Накада сунула пакетик в рукав и выпрямилась.

Аббат доктор Шинген был огромный, на две головы выше Накады, и его массивная бритая голова напоминала храмовый колокол. Шинген наблюдал за установкой еще одной, поменьше, статуи: на этот раз Будды Амитабхи.

– Вот так, вот так! – гудел он монахам, старавшимся с помощью клиньев и рычагов поставить статую – не из пластика, как Кандзэон, а из золоченой бронзы – на деревянный постамент. – Чтобы точно под щитом!

Он перевел взгляд вниз, на подходившую к нему Накаду.

– Слушаю.

– Сэр. – Накада поклонилась и протянула ему футляр со своими документами. – Мы движемся вверх на север, у меня специальное задание. Мне сказали здесь пересечь Акуамагну.

– Что? – рявкнул Шинген, не взглянув на футляр. – Нет, здесь нельзя. На случай, если вы не в курсе, тут район поражения.

Он повел рукой в сторону палаток и коек.

– Зачем вам на север? Оставайтесь здесь, дел хватает.

Накада, по-прежнему державшая в руках футляр, настойчиво повторила:

– У меня специальное задание генерала Араки, сэр. Мне приказано пересечь озеро, войти в этом месте в реку и двигаться вверх на север.

Шинген нахмурился.

– Араки? Что ей там нужно?

Он взял футляр, хлопком открыл, развернул настолько, чтобы прочесть название документа, снова свернул, закрыл и отдал Накаде.

– Ничего об этом не знаю, – сказал он.

Накада убрала футляр в карман и протянула ламинированную карту местности.