Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 71 страниц)

Книг нам хватило на много лет. Мы их читали, передавали другим детям, они их тоже читали, и истории оттуда повлияли и на наши игры, и на сны, и на то, каким мы считали мир. В моем комиксе мне больше всего нравилось, что, даже когда герои уходят в дальние края и там с ними происходят приключения, они всегда возвращаются в свою деревню и все опять вместе и счастливы.

Мико нравились другие истории – где герой уходит и совершает славные подвиги, но не обязательно возвращается домой. К двадцати годам Мико наскучило жить в Труппе, и он отправился в какой-то большой город на севере, где, по слухам, снова запустили электричество. В городах, где мы работали, тоже понемногу начали загораться огни, так что такое вполне могло быть. У Мико по-прежнему был тот же голос, от которого все что угодно казалось отличной идеей, – понимаете? – и еще он нахватался из «Тезауруса» всяких шикарных слов. Так что, наверное, мне не стоило удивляться, что он уговорил Санни уйти с ним.

Санни через год вернулась – одна. Она не рассказывала, что случилось, а я не спрашивал. Через три месяца родилась Элиза.

Все знают, что она не моя. Но мне все равно.

Мы читаем ей зимними вечерами. Она любит истории.

Иэн Маклауд
Вспять через Стикс

Британский писатель Иэн Маклауд – один из самых ярких молодых авторов 1990‑х. Его произведения публиковались в «Interzone», «Asimov’s Science Fiction», «Weird Tales», «Amazing», «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», а также других изданиях, и на? гротяжении первого десятилетия нового века работы Маклауда становились все более зрелыми и мощными. Большинство его рассказов представлены в трех сборниках: «Путешествия при свете звезд» («Voyages By Starlight»), «„Мох“ и другие выдохи» («Breathmoss and Other Exhalations») и «После волшебства» («Past Magic»). В 1997 году вышел первый роман Маклауда «Большое колесо» («The Great Wheel»). В 1999 году автор в первый раз получил Всемирную премию фэнтези за повесть «Летние острова» («The Summer Isles»), в 2000 году этой же премии удостоилась его повесть «Роковая девчонка» («The Chop Girl»). В 2003 году он опубликовал роман «Светлые времена» («The Light Ages»), высоко оцененный критиками. За ним в 2005 году последовало продолжение, «Дом бурь» («The House of Storms»), а в 2008 году «Песнь времени» («Song of Time») завоевала премию Артура Кларка и премию Джона Кэмпбелла. Переработанная в роман версия «Летних островов» тоже вышла в свет в 2005 году. В числе недавних книг Маклауда роман «Просыпайся и мечтай» («Wake Up and Dream») и новый сборник рассказов «Путешествия» («Journeys»).

В представленном ниже затейливо сплетенном рассказе мы проследим за судьбой честолюбца, который карабкается по социальной лестнице на верхнюю площадку, в мир супербогатых, не задумываясь о жертвах, которые придется принести.

Добро пожаловать на борт «Блистательного бродяги», на все его четыреста пятьдесят тысяч атомоходных тонн. Это настоящая независимая страна с собственными вооруженными силами, законами и валютой. Однако, несмотря на все современные достижения, жизнь на борту остается старомодной. Тут есть традиционные буфеты с самообслуживанием, тематические рестораны, разноцветные фонтаны, уличные артисты и даже мужская парикмахерская, укомплектованная квартетом очаровательно непредсказуемых импровизаторов. Тут есть специально обученные армии шеф-поваров, уборщиц, мусорщиков и инженеров-ремонтников. По вечерам, если позволяет погода, на главной палубе над казино «Счастливый триллионер» устраиваются фейерверки. Неудивительно, что те, кто могут позволить себе круизные цены, путешествуют по морям до самой смерти. И даже много лет после.

Прогуливаясь по палубам в форменном блейзере в сиреневую полоску, постоянный штатный экскурсовод Фрэнк Онионз никогда не обращал внимания на заголовки блестевших на солнце журналов, позабытых туристами в шезлонгах. И все же он знал, что смерть теперь уже не имеет такого значения, как раньше. Смерть, как оказалось, избавляет от многих проблем преклонного возраста. Когда слабеющее сердце остановлено, недужное тело выпотрошено, память загружена заново, а органы заменены на новые, вы вполне можете прошаркать на своих титановых протезах еще несколько десятилетий. А потом записаться на такую же процедуру еще раз. И еще. Конечно, велись кое-какие дискуссии на тему, являются ли, строго говоря, постживущие теми же самыми людьми, какими были когда-то. Однако людям вроде Фрэнка, которые трудились в сфере, напрямую зависевшей от «тех, кому за сто», было грех жаловаться.

Мертвяков, кажется, было больше обычного, когда утром он повез группу на экскурсию в критский Кносс[13]13
  Кносс – древний город на острове Крит в Греции, резиденция царей.


[Закрыть], пока «Блистательный бродяга» дожидался на якоре под останками города Ираклиона. По меньшей мере четырнадцать из сорока двух голов, которые он насчитал в экскурсионном автобусе, принадлежали покойникам. И это число нужно удвоить, если иметь в виду их сиделок. Отличить мертвяков от живых было просто: достаточно бросить беглый взгляд на их парики и шиньоны. Не сказать, чтобы живые стариканы не любили подобных украшений, просто покойники – все без исключения лысые (восстановление волос, как и кожи, не давалось ученым в полной мере), а парикмахерские вкусы у них просто преотвратные. Над спинками кресел, лицом к которым стоял Фрэнк, торчали начесанные коки Элвиса, крашеные панковские ирокезы и шиньоны «улей». И еще покойники любили большие солнцезащитные очки. Они чурались света, словно вампиры, на которых, собственно, и смахивали, и обожали свободную одежду из невероятных сочетаний искусственных тканей. Даже мужчины накладывали слишком много косметики, чтобы замаскировать бледные лица. Когда автобус пополз к назначенному на сегодня памятнику культуры и Фрэнк взял микрофон, чтобы отбарабанить все о Персее и Минотавре, на него пахнуло сложной смесью запахов гниющей плоти, крема для лица и чего-то подозрительно похожего на формалин.

Сентябрьское солнце светило не особенно жарко, когда Фрэнк, подняв повыше круглый знак на шесте с надписью «Блистательный бродяга», повлек всю эту шаркающую компанию внутрь, к подъемнику для инвалидов и траволатору. Вот фреска с изображением царя-жреца, это тронный зал, а тут – первый в мире туалет со смывом. Кроме них, была всего одна группа, со «Счастливого менестреля», такого же большого круизного судна, бросившего якорь на старой американской военно-морской базе в бухте Суда. Когда два медленно текущих людских потока смешались в слабой попытке первыми просочиться в сувенирный магазин, Фрэнк невольно забеспокоился, как бы в итоге не увести отсюда чужих пассажиров. Но потом, понаблюдав за ними еще немного – такими тщедушными, такими чертовски бестолковыми в своем желании потратить деньги, заработанные в прежних жизнях, когда они были бухгалтерами в Айдахо, юристами в Стокгольме и продавцами фабричного оборудования в Вулверхэмптоне, – решил, что разница будет невелика.

Без дальнейших осложнений загнав в автобус вроде бы своих клиентов, он повез их к месту, обозначенному в сегодняшней программке как «Типичная рыбацкая деревушка острова Крит». Деревушка в целом выглядела довольно убедительно, если не заострять внимание на бетонных бермах, возведенных для защиты от наступающего моря, да и местные жители соответствовали – насколько это вообще возможно, если ты изо дня в день вынужден изображать одно и то же.

После экскурсии Фрэнк присел под оливой в заведении, изображавшем прибрежную таверну, вынул из заднего кармана экран и притворился, будто читает. Официант принес ему фаршированные оливки, вполне сносный кофе без кофеина и тарелку с теплой питой. Бывают моменты, когда не хочется роптать на судьбу.

– Разрешите к вам присоединиться?

Фрэнк подавил желание нахмуриться и убрал экран. А в следующий миг, когда поднял глаза, его обязательная по контракту улыбка сделалась искренней.

– Конечно-конечно. Буду рад.

На ней был сарафан на тонких бретельках, сшитый из какой-то ткани, которая мерцала и меняла оттенки, играя на свету. Как и ее обнаженные золотистые плечи. Как и ее золотистые волосы.

– Фрэнк Онионз.

– Да… – Взгляд ее глаз, тоже золотистых, отличался какой-то странной настойчивостью. – Мы знаем.

Она отодвинула стул. Потом еще один. Поманила кого-то.

Проклятье! Она не одна. А ведь Фрэнк мог бы догадаться. За исключением членов команды, единственными молодыми людьми на кораблях, подобных «Блистательному бродяге», были лишь сиделки. Мертвяк, пришаркавший к столу, являл собой поистине жалкое зрелище. Седой парик, напоминавший «утиный хвост» а-ля Джеймс Дин, сбился набекрень. Солнцезащитные очки – тоже наперекосяк, а язык, который он высунул из нелепо напомаженного рта, сосредоточившись на попытке опуститься на стул, походил на кусок протухшей печенки.

– Да, кстати, я Дотти Хастингс. А это Уоррен.

Когда эта девочка-видение наклонилась, чтобы поправить покойнику парик и солнцезащитные очки, тот промямлил что-то, что Фрэнк принял за приветствие.

– Итак… – Она снова сосредоточилась на Фрэнке. – Нам очень понравилась сегодняшняя экскурсия и ваш рассказ. Чем вас отблагодарить? Кувшинчик рецины?[14]14
  Рецина – греческое белое вино, оригинальный вкус ему придает сосновая смола, которой запечатывают амфоры


[Закрыть] Или узо?[15]15
  Узо – греческий бренди с анисовой вытяжкой.


[Закрыть]

Хотя Фрэнк с готовностью согласился бы на любое предложение Дотти, он все же покачал головой.

– На самом деле алкоголь я не употребляю… Не подумайте, что у меня с этим проблемы… – Он почувствовал, что необходимо объясниться. – Просто люблю быть в форме.

– Ах вот как! – (Фрэнк почувствовал, нет, физически ощутил, как взгляд Дотти прошелся по его телу.) – Понимаю. Вы качаетесь?

– Ну да. Немного. Членам экипажа в свободное время все равно нечем заняться.

Она кривовато улыбнулась:

– И все-таки. Может быть, еще кофе? Наверное, пьете без кофеина?

Дотти, как он отметил про себя, остановилась на маленькой рюмочке узо, тогда как существо по имени Уоррен ограничилось апельсиновым соком, большую часть которого ей пришлось потом вытирать с его морщинистой шеи. В ее движениях сквозила какая-то странная, нехарактерная для сиделки нежность, почти трогательная. И как бы прелестна она ни была, Фрэнку было тяжко на это смотреть.

– Вы ведь понимаете, – начала она, комкая бумажные салфетки, – что почти все ваши сегодняшние рассказы о Кноссе – чистейшей воды вымысел?

Фрэнк поперхнулся своим кофе. Но Дотти шаловливо улыбалась ему, чуть кривя губы. Затем знающая улыбка перешла в смех, и он невольно засмеялся с ней за компанию. В конце концов, почти все, что они с таким благоговением недавно осматривали – колонны, фрески, бычьи рога, – было возведено Артуром Эвансом[16]16
  Артур Эванс – английский историк и археолог, первооткрыватель минойской цивилизации. реконструировал историю, культуру и религию древнего Крита.


[Закрыть] всего пару столетий назад в нелепой попытке воссоздать Кносс в том виде, в каком он должен был существовать, по мнению самого Эванса. Только Эванс почти все сделал неправильно. Он даже название города установил неверно. Обычно Фрэнк не трудился сдабривать свои экскурсии, в которых речь шла о мифах и Минотавре, даже подобием правды, но теперь, когда Уоррен задремал, а они с Дотти болтали, в нем всколыхнулись смутные воспоминания о том воодушевлении, с которым он некогда изучал историю Древнего мира.

Дотти оказалась не просто невероятна красива. Она была невероятно умна. Она даже знала о теории Вундерлиха – весь Кносс на самом деле был огромным мавзолеем, – которую он особенно любил. К тому моменту, когда настала пора возвращаться в автобус и ехать к знаменитой статуе гологрудой женщины со змеями[17]17
  Богиня со змеями – тип женских статуэток с пресмыкающимися в руках, изготавливаемых как дар богам на Кноссе примерно в 1600‑х годах до нашей эры.


[Закрыть], которая теперь тоже признана современной подделкой. Фрэнк был уже едва ли не влюблен. По крайней мере, серьезно увлечен. Было в ней что-то такое. Особенно в этом ее золотистом взгляде. В нем были и лукавая тьма, и неподдельная наивность, непостижимые для него. Как будто на дне глубокой прохладной реки поблескивают две золотые монеты. Дотти была не просто умна и красива. Она была неповторима.

– Что ж… – Он поднялся, и голова у него шла кругом, как будто это он пил узо. – Достопримечательности сами себя не осмотрят.

– Да, конечно. – Она, поэма золотистой плоти и мерцающего сарафана, тоже поднялась. Затем она наклонилась, чтобы помочь существу по имени Уоррен, и, несмотря на свое отвращение к происходящему, Фрэнк невольно восхитился тем, как под тканью платья всколыхнулась ее грудь. – С нетерпением жду продолжения экскурсии. То есть… – После некоторой возни Уоррен тоже стоял – по крайней мере, привалившись к ней. Рот у него раззявился. Парик снова скособочился, и кожа черепа, обнажившаяся под ним, походила на серый, наполовину сдувшийся воздушный шарик. – …мы оба ждем с нетерпением. – Дотти снова улыбнулась своей обворожительной, чуть кривоватой улыбкой. – Я и мой муж Уоррен.

Сиделки всегда производили странное впечатление, хотя и составляли большинство любовных побед Фрэнка на борту. Однако Дотти была не такая. Дотти была какая-то другая. Дотти была живой, какими никогда не бывали эти несчастные идиотки, которым просто платили за то, что они делают. Но чтобы жена? Да, конечно, иногда попадались пары, которые, как говорится, вместе пересекали финишную черту. Попадались еще золотоискательницы, грудастые блондинки, которые сверкали не слишком-то загадочными улыбками, толкая перед собой вызолоченное инвалидное кресло с каким-нибудь ископаемым. Однако в наши дни типичные нефтяные магнаты попросту принимали неизбежное, умирали и позволяли себя воскресить. После чего жили в целом точно так же, как и раньше. В этом-то и был весь смысл.

Ночью Фрэнк Онионз лежал в своем капсульном спальном модуле, особенно остро сознавая неправильность происходящего. Подумать только, на что он тратит свою жизнь: обитает на нижней палубе, предназначенной для экипажа, в самых недрах «Блистательного бродяги», ниже ватерлинии, и единственное место, какое он может назвать своим, настолько тесное, что в нем трудно пошевелиться. Может, наверху это не особенно ощущается, среди всех этих парков и торговых центров, зато здесь, внизу, не остается никаких сомнений, что ты на море. Тяжелый запах машинного масла и трюмной воды смешивается с вездесущим человеческим амбре: испорченная еда, грязные носки и блевотина. Нет, честное слово, смешно – хотя смеяться что-то не хочется, – до чего довели все эти прогрессивные современные технологии: соты для людей, в которых ты запечатан, словно куколка, готовая вылупиться. Неудивительно, что он убивает время, качаясь до одури в корабельном спортзале, а в немногие оставшиеся часы охотится за очередной легкой добычей, чтобы перепихнуться. Неудивительно, что все эти многочисленные корабельные чудеса не вызывают у него ни малейшего интереса. Неудивительно, что ему не спится.

Он мог думать только о Дотти. Дотти стоит. Дотти села. Дотти улыбается своей кривоватой улыбкой. Ее грудь вздымается под переливчатой материей. А затем Фрэнк подумал (хотя отчаянно гнал от себя эту мысль), чем она может заниматься прямо сейчас с этим своим муженьком-зомби. Обычный секс между ними представлялся маловероятным, однако утирать рот и затаскивать иссохшие мослы на подъемник для инвалидов – это только верхушка айсберга обязанностей, какие исполняли сиделки. Проблема в том, что, когда ты умер, кровь, нервные клетки и ткани, хотя и только что клонированные, продолжают разлагаться, и потому требуется постоянно их обновлять и заменять. И чтобы отработать жалование, сиделки не просто тратили на стариков годы своей жизни. Накачанные до предела иммунодепрессантами, они становились постоянными донорами телесных жидкостей и тканей для своих хозяев. Многие даже выращивали на себе целые грозди новых органов для пересадки.

Фрэнк метался. Фрэнк ворочался. Фрэнк видел пульсирующие трубки из плоти и резины, выходившие из немыслимых отверстий. А потом он ощутил движение моря под громадным килем «Блистательного бродяги», взрезающего средиземноморские воды. И увидел Дотти, блистательную и совершенную, восстающую из волн, подобно новой морской богине.

Пока «Блистательный бродяга» зигзагами бороздил Эгейское море, направляясь от средневековой родосской крепости к священному острову Патмос, Фрэнк Онионз постоянно видел Дотти Хастингс, даже когда ее не было. Промельк ее волос между витринами безделушек на задворках Скироса. Сияние ее бедер в тени золотистых дюн Эвбеи. Он чувствовал себя мартовским котом, ангелом, одурманенным наркотиками. Ему казалось, он вернулся в старые добрые времена, каких никогда не было на самом деле.

Фрэнк поискал в базе данных «Блистательного бродяги» и без труда нашел все об Уоррене Хастингсе. Свое первое состояние тот сколотил на маленьких колечках, на которые вешаются занавески для душа. Второе заработал на каком-то промышленном биохимикате, оформив авторские права на часть его ДНК. Уоррен Хастингс был солидным богачом. Богатство подобного рода сколачивается не на какой-нибудь там виртуальной поп-группе, не на изобретении лекарства от меланхолии, а на совершенно обыденной ерунде, о которой никто ничего не знает, да и знать не хочет. За те деньжищи, в какие им обходился самый шикарный супер-мега-люкс «Красные императорские покои», они запросто могли бы путешествовать по океанам на собственном лайнере, жить на собственном острове или же бороздить космическое пространство на личном звездолете. Но может, им нравится общество простых смертных? Или же они просто желают облагодетельствовать их?

Чем больше Фрэнк размышлял на эту тему, тем больше возникало вопросов. И самым главным вопросом оставалась сама Дотти. Он был по-настоящему потрясен, хотя уже много раз видел, как она нежничает с Уорреном, узнав, что она вышла за него аж десять лет назад, еще до его смерти, – скромная церемония бракосочетания состоялась на Новом Бали. Вот она, стоит в девственнобелом платье под цветочной аркой, и Уоррен стоит рядом с ней и выглядит несравнимо лучше, чем теперь. Записи о том, когда он решил умереть, были путаными и противоречивыми, однако он, похоже, начал всерьез разлагаться еще до того, как решился на последний прыжок; Дотти же, прекрасная, улыбчивая и совершенно не изменившаяся, просто взяла и вдруг возникла на самых сдержанных и престижных страницах светской хроники и в жизни Уоррена, которую вряд ли уже можно было именовать жизнью.

Все это выглядело в высшей степени загадочно, и Фрэнк впервые в жизни чувствовал благодарность за тот пункт в контракте, который обязывал его проводить определенное количество часов в обществе путешественников. Во время коктейля он приходил в бар «Вайкики» и, хотя ему было глубоко наплевать, делал вид, будто ему страшно интересно, чем занимаются пассажиры, пока не усвоил привычки Уорренов, после чего начал бывать там же, где бывали они.

Пока лайнер шел по осеннему бушующему морю на остров Хиос с его византийским монастырем и изысканными мозаиками, Фрэнк Онионз снискал расположение общества, которое сам для себя определил как «компанию Хастингсов». Под моросящим дождем их разговоров, когда Уоррен преданно таращился на Дотти сквозь выпуклые, словно стрекозьи глаза, солнцезащитные очки, сидевшие на перекроенном, как у Майкла Джексона, носу, Фрэнк не уставал изумляться красоте Дотти, снова и снова задаваясь вопросом, какого черта она согласилась на свое нынешнее положение. Почти все сиделки, по опыту Фрэнка, были почти так же мертвы, как те зомби, за которыми они ухаживали. Они отказывались от собственной жизни ради возможности работать и зарабатывать. За исключением денег, они ненавидели в своей работе все. Даже на пике оргазма всегда чувствовалось, что их тела принадлежат кому-то еще.

Однако Дотти, кажется, не питает ненависти к своей жизни, снова и снова решал Фрэнк, глядя, как она со своей обычной нежностью вытирает слюну с подбородка мужа, а Уоррен с такой же нежностью мычит что-то в ответ. У него даже закрадывалась мысль, что они идеальная пара. Однако он по-прежнему гнал ее от себя. В Дотти было что-то другое, когда она отворачивалась, чтобы поглядеть в панорамное окно на яростно-синее Средиземное море, демонстрируя гордый и безупречный профиль. Что-то, похожее на отчаяние. Если бы взгляд ее золотистых глаз не был так сосредоточен на горизонте, он подумал бы, что она плачет.

Наконец, после дневной экскурсии на крошечный островок Делос, ему представился шанс поговорить с ней. Хастингсы захотели присоединиться именно к этой экскурсии, хотя, пока Фрэнк распинался об ионийцах и их фаллических монументах, держались позади остальной группы, как будто Дотти избегала его. А потом они с Уорреном кричали друг на друга, когда пришел катер, чтобы отвезти всех обратно на «Блистательного бродягу». Фрэнк понадеялся, что это семейная ссора, но оказалось, у Уоррена приключился какой-то сбой в системе, потребовавший немедленных реанимационных процедур, как только они оказались на борту.

Когда поздно вечером Дотти наконец пришла в бар «Вайкики», на ней была та же самая белая блузка, в которой она проходила весь день, только теперь испачканная на груди слева вроде бы какой-то едой, хотя вряд ли это была еда. Ее волосы в тот вечер не были, как обычно, золотистым чудом, и морщинка залегла в левом уголке рта. Она выглядела усталой и озабоченной. Хотя остальные – все эти мертвые агенты по недвижимости и специалисты по программному обеспечению – не заметили даже, как она села. Они даже не удосужились поинтересоваться, как там Уоррен. Мертвяки относились к сбою в работе органов примерно так, как водители в прежние времена относились к проколотой шине: досадная неприятность, но не о чем беспокоиться, если захватил запаску. Бессвязный разговор о годовых показателях продолжался как ни в чем не бывало, а тонкие морщинки вокруг глаз Дотти сделались глубже, она то и дело сплетала и расплетала пальцы. И даже когда она поднялась и двинулась к выходу сквозь коралловый риф иссохших конечностей, никто, кроме Фрэнка, этого не заметил.

Он вышел на палубу вслед за ней. Стемнело, стояла чудесная ночь, и звезды кружили, словно светлячки. Ее волосы задели Фрэнка по лицу, когда он остановился рядом с ней и облокотился на леер[18]18
  Леер – туго натянутый трос между носом и кормой судна. Служит для технических целей и как ограждение.


[Закрыть].

– Уоррен в порядке?

– Я же присматриваю за ним. Конечно он в порядке.

– А вы?

– Я? У меня все отлично. Это ведь не я…

– Я не об этом, Дотти. Я хотел сказать…

– Я знаю, что вы хотели сказать. – Она пожала плечами и вздохнула. – Если люди увидят нас вместе, то могут заметить, как увлечен мною Фрэнк…

– Но разве они обращают внимание?

– Мне кажется, да. – Она снова пожала плечами. – Я была из тех девочек, которые мечтают о лучшей жизни. Хорошая спортсменка, я отлично плавала и мечтала, что однажды поеду на Олимпиаду и завоюю медаль. Но к тому времени, когда я подросла, олимпийские спортсмены больше не пользовались собственными конечностями и в их венах больше не текла нормальная человеческая кровь. И в итоге я поняла, что лучше всего искать стабильную работу на лайнерах, подобных этому. Я прыгала с трамплина. В спасательном жилете наблюдала за порядком в бассейне. Учила плавать мертвых и живых – во всяком случае, барахтаться так, чтобы не утонуть. Ну, вы-то, Фрэнк, все это знаете. Эта жизнь не так уж ужасна, если можешь смириться с крошечными спальными модулями и обилием напитков, которые подают с бумажными зонтиками в бокале.

– На каких кораблях вы работали?

– О!.. – Она перевела взгляд на бурную воду. – Почти все время я ходила на «Морячке Мэри».

– Это не на ней половину команды убило, когда загорелся реактор?

– Нет, то был другой корабль такого же класса. И вот в один прекрасный день появился Уоррен. Тогда он выглядел гораздо лучше. Нам постоянно твердят, что технологии вот-вот усовершенствуются, но к нему смерть была не слишком милосердна.

– Вы в самом деле находили его привлекательным?

– Ну, не совсем так. Я, скорее… – Она не договорила. У нее на запястье запищал какой-то маленький прибор. – Мне нужно к нему. Фрэнк, вы когда-нибудь бывали в люксах вроде нашего? Не хотите посмотреть?

– Боже! Какая красота…

Позолота. Стекло. Бархат. Все либо твердое и сверкающее острыми гранями, либо мягкое, как облако. Фрэнку уже доводилось видеть подобное раньше, но говорить об этом сейчас было не ко времени. Единственной ноткой, вносившей диссонанс, был большой белый агрегат, который негромко гудел, вытянувшись вдоль кровати, заваленной подушками.

– Мне только нужно проверить…

Со стороны казалось, что Дотти изучает содержимое огромного промышленного холодильника, когда она открыла одну из эмалированных дверок с хромированными деталями и заглянула внутрь. И воздухом изнутри пахнуло, как из холодильника: запах подмороженного несвежего мяса. И свет лился мягкий, аквариумный, и в этом свете он успел увидеть нечто, похожее на куски говядины и пакеты с разноцветными соками, хотя самым крупным предметом на полке был сам Уоррен. Он лежал, голый и безвольный, и Фрэнку были прекрасно видны его костлявые серые ступни, безволосые синюшные ноги, живот в кавернах и шрамах, сморщенные, словно яблоко зимой, гениталии. Он выглядел не столько мертвым, сколько высосанным досуха. И еще больше тревожило свободное место на полке рядом с ним, явно предназначенное для еще одного тела.

– У него все хорошо, – промурлыкала Дотти со все той же непонятной нежностью в голосе.

Она коснулась пары каких-то трубок, судя по виду, поставлявших питательные вещества. Что-то мигало и издавало звуковые сигналы. Потом послышался какой-то хлюпающий звук, и, хотя Фрэнк не понял, откуда он прозвучал, он невольно отвернулся. Потом услышал, как хлопнула, закрывшись, дверца.

– К утру будет как огурчик.

– Но вы ведь не ложитесь к нему туда?

– Я его жена.

– Но… Господи, Дотти! Вы сама любовь.

Теперь или никогда! Он шагнул к ней.

– Не можете же вы растрачивать свою жизнь на это… Вы ведь могли бы…

На миг показалось, что его откровенный шаг действительно сработает. Она не отшатнулась от него, и взгляд ее золотистых глаз был далеко не враждебным. А в следующий миг, когда он протянул руку к ее щеке, она коротко вскрикнула и вся сжалась, отскочив от него на другую сторону длинноворсного ковра и потирая то место, которого едва коснулись его пальцы. Как будто ее ужалила пчела.

– Прости, Дотти. Я не хотел…

– Нет-нет. Дело не в тебе, Фрэнк. Дело во мне. Ты нравишься мне. Я тебя хочу. Ты даже не просто нравишься, а гораздо больше. Только… Ты слышал когда-нибудь об импринтинге?

– Ну, все мы…

– Я имею в виду буквальное значение. Импринтинг – это то, что происходит в мозгу цыпленка, когда, вылупившись из яйца, он впервые видит мать. Это инстинкт, врожденное свойство, о котором известно не одно столетие. Оно в той или иной степени проявляется даже у более развитых животных. Благодаря ему можно заставить утенка следовать за первым объектом, который он увидит в своей жизни, даже за парой галош.

Фрэнк кивнул. Он, кажется, знал, о чем она говорит, хотя понятия не имел, к чему все это сейчас.

– У нас, у людей, имеется тот же самый инстинкт, хотя и не такой сильный, и с нами не все так просто. Во всяком случае, если ничего не делать специально.

– О чем ты говоришь? Люди могут запечатлевать свой образ в мозгу других людей, привязывая их к себе? Но это же незаконно.

– Что значит законность в наши дни? В мире всегда найдутся места, где можно делать все, что тебе заблагорассудится, а Уоррен, когда мы с ним познакомились, уже знал, что умирает. Он был такой очаровательный. И он был невероятно богатый. Он сказал, что может обеспечить мне жизнь, какой сама я никогда не добьюсь, сколько бы ни прожила и как много бы ни работала. И он был прав. Все это… – Она обвела рукой люкс. – Это пустяки. Фрэнк. Это обыденность. Этот лайнер – тюрьма с тематическими ресторанами и виртуальным полем для гольфа. Я поняла, что Уоррен – мой шанс спастись от подобных мест. Тогда это казалось не так уж трудно.

– Ты хочешь сказать, что позволила ему провести над собой импринтинг?

Она кивнула. Вот теперь в ее глазах действительно блестели слезы.

– Он заказал небольшое устройство. Можно сказать, свадебный подарок. Оно было похоже на какое-то серебристое насекомое. И даже довольно красивое. Он посадил его мне на шею, и оно заползло… – она коснулась уха, – прямо туда. Было немного больно, но совсем немного. Он велел мне смотреть на него, пока оно заползало все глубже, отыскивая нужный участок мозга. – Она пожала плечами. – Все было так просто.

– Боже мой! Дотти!

Он снова шагнул к ней, на этот раз поддавшись порыву. И снова она отшатнулась.

– Нет. Не могу! – Она зарыдала. – Неужели ты не понимаешь? В этом и заключается суть импринтинга. – Пятно на блузке вздымалось и опускалось. – Как бы я хотела избавиться от этой штуковины и быть с тобой, Фрэнк. Но я в ловушке. А тогда это казалось невысокой ценой. Да, правда, я побывала в невероятных местах, испытала самые поразительные ощущения. Но жить на круизном лайнере, смотреть на развалины древнего мира, потому что нам невыносимо видеть, во что мы превратили наш собственный… Это бессмысленно. Существует и другая жизнь, Фрэнк, в высоких горах, под небесами, глубоко в океане. Во всяком случае, для тех немногих, кто может ее себе позволить. А Уоррен мог. Мы могли. Это похоже на какое-то проклятие из сказки. Я как тот царь, который хотел, чтобы весь мир был из золота, а потом оказалось, что, делая мир золотым, он убивает все вокруг. Как бы я хотела быть с тобой, Фрэнк, но только Уоррен будет возрождаться снова и снова, а я не могу отдаться другому, не могу даже позволить ему коснуться моей щеки. Как бы я хотела найти какой-нибудь выход. Как бы я хотела вернуть все обратно, но я связана навеки. – Она протянула к нему руку. Даже в слезах она была невероятно прелестна. А в следующий миг все ее тело оцепенело. Как будто между ними выросла стеклянная стена. – Иногда я жалею, что мы не умерли.

– Дотти, ты не должна так говорить. То, что есть у нас с тобой… то, что могло бы быть. Мы ведь только что…

– Нет, я не желаю смерти тебе, Фрэнк. Или даже себе. Я говорю об устройстве мира… – Она подняла на него золотистые глаза и медленно моргнула. – И об Уоррене.

Море становилось все более бурным, и «Блистательный бродяга» боролся с высокими осенними волнами. Фрэнк читал лекции о греческой концепции переселения душ, о том, что мертвым предстояло оказаться в одном из трех царств. Элизиум для благословенных. Тартар для проклятых. Луга асфоделей – земля скуки и забвения – для всех остальных. Чтобы попасть в одно из трех царств, сначала требовалось пересечь реку Стикс и заплатить перевозчику Харону мелкую золотую монетку, обол, которую охваченные горем родственники умершего клали тому на язык. Чтобы получить желаемое, заключал он, глядя на маски из папье-маше, в какие обратились лица некогда живых людей, сидевших перед ним в лекционном зале «Старбакса», будь готов заплатить.