Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса"

Автор книги: Гарднер Дозуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 71 страниц)

Немного дальше в бурой воде плавало что-то желтое. Приглядевшись, Накада поняла, что это такой же, как у них, санитарный катер, полузатопленный, державшийся на швартовых, с прошитым пулями пластиковым бортом.

– У нас заканчивается горючее, – сказал Шираока Накаде, кивнув в сторону наливной помпы. – Припасы тоже.

– Я найду здешнего врача, – ответила она.

– Я с вами, – сказала Хаяши.

После случая в рыбацкой деревне Хаяши обращалась с ней бережно, будто Накада теперь была ее пациенткой, нуждавшейся в психологической поддержке, заботилась о ней и старалась поддерживать хорошее настроение.

– Нет, – сказал Шираока. – Пойдет Ишино.

Вдоль борта стоячего судна тянулся металлический трап. От старой засохшей крови металл был коричневым.

– Смотри под ноги, – сказала Накада Ишино.

Мальчишка не отозвался. Накада оглянулась на него. Его юное лицо было бесстрастным, как у лунатика. Она вспомнила, что давно не слышала его голоса.

Поднявшись на борт, Накада увидела на корме несколько пробоин. Между опорными балками, торчавшими из цемента, бурлила бурая вода. Палуба в прогалинах между горами желтых ведомственных аптечек напоминала Пачакамак[82]82
  Пачакамак – перуанский храм, построенный примерно в 200 году до н. э.


[Закрыть] после землетрясения: вывернутые доски, стальные тросы, трепещущие на ветру обрывки белых лент безопасности.

Заглянув в одну из аптечек, Накада велела Ишино ждать на палубе.

Ей не раз доводилось входить в приемный покой, но такого она никогда не видела. В углу горой, сброшенные как попало, лежали мертвые, почти все молодые, одетые кто в андалусскую форму, кто в антильскую. Те, что оказались внизу, намокли от крови, своей и чужой. Крови натекло столько, что она стояла лужами на пластиковом полу, дренажные отверстия не справлялись. Рядом, на койках в несколько ярусов, тоже лежали мертвецы, которых, по-видимому, врачи поначалу еще надеялись спасти.

В дальнем углу сидел в кресле помощник врача, примерно одних лет с Ишино. Он спал. Накада уже хотела его разбудить, как вдруг из соседней палаты послышался голос.

Там были живые. Накада увидела четыре операционных стола, возле каждого – сержанта-хирурга, операционных сестер и санитаров, все с руками в крови по локоть, и еще сестер и санитаров, возле коек готовивших раненых к операции, и тела умерших на операционных столах.

Сестры и санитары двигались с таким видом, будто вот-вот рухнут в обморок. Голос, который услышала Накада, исходил, как ей сначала показалось, от одного из пациентов. Однажды она уже слышала такой голос в Сиаме у раненого, подорвавшегося на противопехотной мине, во время операции, когда врачи извлекали крупный осколок из передней доли мозга. Голос звучал так же – низкий, замедленный, будто издалека, будто человек беседовал с не видимыми никому обитателями другого мира.

Но через минуту Накада поняла, что голос принадлежал хирургу. Она понаблюдала немного и подивилась, как он еще держится на ногах, хотя наверняка и сам не помнит, когда в последний раз спал.

Накада вернулась в приемный покой.

– Санитар, – позвала она.

Ей пришлось сказать это дважды, прежде чем мальчишка открыл глаза.

– Что?

– Где здесь главный врач? – спросила Накада.

Помощник врача потер лоб, огляделся, кажется, не замечая мертвых, посмотрел на Накаду.

– Разве это не вы?

Накада выпрямилась.

– Ладно, спи, – сказала она.

Она прошла через операционную в третью палату, где лежали раненые после операции, и дальше, в следующую, где раньше, наверное, выдавали лекарства, когда здесь были лекарства, и дальше, в ординаторскую, где не было ординаторов. Зато там Накада нашла капрала-аптекаршу, женщину средних лет, которая спала на полу за письменным столом.

Накада наклонилась, потрясла ее за плечо. Женщина села.

– Что?

– Не знаете, где главный врач?

Аптекарша покачала головой.

– Погиб, – сказала она. – Два дня назад. Ракетный снаряд.

Тут она заметила планку с именем на куртке Накады.

– Это ваше имя?

– Чье же еще?

– Погодите, – сказала аптекарша.

Она поднялась, подошла к сумке, на которой было написано «Почта», пошарила и достала круглый футляр. На бумажке, приклеенной сбоку, значилось имя: Накада.

Накада взяла футляр, сунула в рукав. Окинула взглядом комнату.

– Опиум есть? – спросила она у аптекарши.

Та вытаращила глаза.

– Забудьте, – сказала Накада.

Накада вышла на палубу и открыла футляр. Внутри было письмо, написанное примерно через неделю после встречи с Араки на «Маппо Мару». Накада его развернула и принялась читать.

«Два месяца назад в верховья Акуамагны с заданием, сходным с Вашим, была направлена лейтенант медицинского корпуса, врач Савако Нода, ветеран с пятилетним опытом, специалист по Антилии и Варяжской Руси. Поскольку после прибытия Ноды в Ла Виторию все контакты с ней были прерваны, в Министерстве ее считали погибшей. При собеседовании с Вами решено было не сообщать Вам эту информацию. Но обстоятельства изменились. Через три дня после событий в Эспирито-Санто наши агенты перехватили материал, по-видимому, отснятый организацией Дос-Орсос. Пленку и цилиндр со звуковым сопровождением. По сути дела, это нарезка пропагандистских роликов. В одном из них снялась Савако Нода. И, насколько мы можем судить, снялась добровольно. Ваше задание остается прежним. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, в частности события в Эспирито-Санто, Ваше предприятие может оказаться под угрозой».

Накада скатала письмо в трубку и вернула в футляр. Не застегнув зажим, она бросила его в воду. Футляр немного попрыгал на волнах среди пены, потом утонул.

Ишино сидел на стальном тросе, тянувшемся к разрушенной секции медпункта, болтал обутой в сандалию ногой над черной водой и глазел на небо, перечеркнутое арками ракетных снарядов.

– Пошли, – сказала она.

Мальчишка послушно соскочил с троса и пошел следом за ней в плавучий док.

– Нашли главного врача? – спросил Шираока.

Накада покачала головой.

– Никакого главного врача здесь нет.

Она перебралась через борт и села на палубу, бросив рядом свою сумку.

– Давайте заправляйтесь, – сказала она, – и пора двигаться дальше.

– Куда? – спросил Шираока.

Накада смотрела на него невидящим взглядом. Потом отвернулась.

– Сами знаете куда, – сказала она.

Перед глазами у нее стоял хирург.

– Туда смотрите, доктор? – сказал Шираока, кивнув в сторону Ла Витории, где гибли люди. – Это война. Это Антилия. Сюда едут через океан, чтобы что-то изменить в мире, чтобы изменить мир… Люди мечтают об этом тысячу лет с тех самых чертовых пор, как здесь появились чертовы епископы! С чего вы взяли, будто вы лучше других и у вас что-то получится?

Накада подобрала сумку и поднялась. Начинался дождь.

– Идем вверх по течению, – сказала она.

– Зачем? – не сдавался Шираока. – Вы посмотрите, что делается! Какого хрена вам там понадобилось?

Накада спустилась в трюм. Вытянулась на операционном столе и закрыла глаза. Дождь стучал по пластиковой посудине, а через некоторое время заработали турбины, и катер двинулся с места.

Вверх по течению.

После Ла Витории здесь был другой мир. На берегах то и дело попадались установленные Министерством желто-голубые баннеры, оптимистично обещавшие всем, кто решит переселиться в закрытую зону, мир и безопасность, и хотя санитарный катер двигался в противоположном направлении, эти слова вселяли надежду даже в его пассажиров. Начавшийся ниже по течению дождь лег плотной завесой, отделив баннеры от войны и тяжелых воспоминаний. Катер шел вверх, мимо зеленых берегов, казалось, не знавших, что такое насилие, в тишине, так не похожей на мертвое безмолвие Эспирито-Санто, и на реке не было никого, кроме них. Вскоре Ишино снова начал разговаривать, к Хаяши вернулась улыбка, и даже Шираока, похоже, решил заключить с Накадой если не мир, то по крайней мере временное соглашение о прекращении огня.

Они пристали к плавучему причалу на южном берегу, где поблизости виднелась заброшенная ферма: пара покосившихся сараев с проваленными крышами, за ними – заросшее сорной травой арбузное поле, которое охраняло лишь пугало, сооруженное из двух жердей и хлопавшей на ветру старой кожаной куртки. Ишино вместе с Хаяши пошли сорвать несколько арбузов, а Шираока занялся двигателем. Накада, растянувшись, лежала на крыше рубки. Дождь перестал, и Накада смотрела в серое небо со странным ощущением, будто она не под этим небом, а над ним, и видит оттуда безмолвный чужой мир. Может быть, она ненадолго задремала, этого она не заметила. Зато вполне отчетливо заметила, что ее разбудил крик Хаяши.

Накада села и увидела, как Хаяши бежит от большого сарая назад к катеру, запинаясь, спотыкаясь и падая, спасаясь от чего-то, чего Накада не видела, а Ишино, остолбенев, застыл на другом краю поля.

Наверное, Шираока заметил ускользнувшее от Накады, потому что схватил аптечку и сумку с сигнальными ракетами и спрыгнул на причал. К тому времени, когда Накада его нагнала, он успел зажечь две дымовые шашки, так что Накада приблизилась к нему и к упавшей Хаяши, кашляя и задыхаясь в клубах едкого медно-желтого дыма.

– Анафилактический шок, – сказал Шираока.

По синей куртке и брюкам Хаяши ползали ошалевшие от дыма лимонно-желтые с черными полосками осы размером с мизинец Накады. Лицо, кисти и стопы медсестры распухли, дыхание остановилось.

Шираока рывками давил ей на грудь, чтобы заставить заработать сердце Накада распахнула свою сумку, разбила ампулу синтетической эфедры, включила крохотную горелку, чтобы согреть воду перед инъекцией. Казалось, еще никогда вода не закипала так долго.

– Тащи ИВЛ[83]83
  ИВЛ – аппарат для искусственной вентиляции легких.


[Закрыть]! – крикнул Шираока Ишино.

Не дождавшись, пока Накада вскипятит воду, он достал из аптечки трахеотомическую трубку, из-за пояса – нож и сделал надрез в распухшем горле Хаяши.

Он опоздал. Как опоздали Накада и Ишино. Хаяши была мертва.

Шираока взял сумку, где лежали оставшиеся световые ракеты и дымовые шашки, поджег с одного конца и швырнул в раскрытую дверь большого сарая. Накада успела заметить огромное, похожее на ифрикийский термитник, осиное гнездо. Вероятно, в сарае оставался трактор, или машина, или какая-нибудь сеялка, а теперь гнездо ее поглотило, скрыло полностью, разросшись так, что почти касалось стен.

Из сумки вырвалось пламя, и его желтые языки закрыли собой это зрелище.

Тело Хаяши они сожгли на берегу. Помост сделали из алюминиевых носилок, а на погребальный костер пошли доски от второго сарая и арбузные плети. Шираока зажег благовония, а Ишино прочел сутру. Снова пошел дождь. Сырые доски долго не разгорались, хотя Шираока плеснул на них соляркой, и только дымились, клубы дыма поднимались белыми облаками. Ветер нес их то туда, то сюда, и в конце концов людям пришлось отойти от костра подальше.

Когда костер догорел, Шираока достал две пары палочек для еды и отдал одну Накаде. Та посмотрела непонимающе, но потом догадалась. Молча, не произнеся ни слова, они собрали оставшиеся от Хаяши кости и переложили в стальную урну. Накада видела перед собой юное круглое лицо медсестры, ее загорелые руки. В ней было столько жизни, что эти почерневшие кости казались на удивление легкими.

– Идем вверх по Рио-Балдио, – сказала Накада. – Довезете меня до первого города. Дальше я пойду сама, а вы с мальчишкой можете возвращаться.

– Как скажете, доктор, – холодно отозвался Шираока.

Он отнес урну в трюм, и они двинулись дальше.

Через некоторое время дождь перестал. И почти одновременно прибрежный лес закончился, и открылось огромное, на сколько видел глаз, пространство, засаженное кустами с блестящими листьями, в бело-желтых цветах. Вероятно, это была чья-то разросшаяся за время войны плантация гардений, и теперь цветы росли у самой воды.

Выглянуло солнце. Никто не произнес ни слова.

Так продолжалось четыре или пять километров – будто небеса решили спуститься на землю и принять облик цветущих кустов.

Потом снова подступил лес, и пошел дождь.

Через два дня после смерти Хаяши вечером катер приблизился к слиянию восточного рукава и Рио-Балдио, вошел в русло реки и двинулся на юго-восток. Узкая река казалась еще уже из-за бетонных панелей, закрывавших пологие склоны ее берегов. Дождь, к тому времени превратившийся в ливень, барабанил по зеленой воде, и вода, покрывшаяся рябью, напоминала измятый металл. По берегам смутно виднелись неизвестные строения, смотревшие на реку пустыми глазницами окон, поднимая к низкому небу изломанные линии стен, но нигде не было ничего похожего на обитаемый город. Течение здесь было сильное, и катер почти замер на месте. Шираока не спускал глаз с реки, чтобы вовремя обойти плывущий мусор.

– Ни черта не видно, – проворчал он себе под нос.

Они миновали лодочный причал, широкий и низкий, покрытый водой. У причала стояли, покосившись, накренившись друг к другу, с десяток небольших суденышек, судя по всему, давно брошенных. В длину все были примерно как катер, но поуже, с металлическими крышами, закрывавшими часть палубы, и гнутыми стеклянными колпаками на носу. Горбатые в профиль, они напоминали злобных древних морских рептилий. Корпуса проржавели, стеклянные колпаки кое-где были разбиты.

Впереди показался на удивление узкий железнодорожный мост, без консолей, на каких держатся пролеты железнодорожных мостов на Акуамагне. Он висел над рекой кривой дугой и с замершими посередине вагонами – яркими, блестевшими под дождем – походил на аляповатые бусы. Когда катер проходил под мостом, Накада вдруг поняла, что это детский поезд, и вагоны в четверть обыкновенного.

Катер обогнул излучину.

Перед ними вдруг из реки поднялось что-то жуткое. Черное, как вороненая сталь, чудовище с семью драконьими головами размером с полкатера и маленькими красными злыми глазами. Взревев, оно поднялось в полный рост, с его черных острых шипов стекала вода.

Все семь голов следили за катером с высоты метров в сорок, вдоль черных гребней пробегали белые искры.

Шираока выругался, вырубил воздушную подушку и резко развернул штурвал. Турбины взвыли, и катер вылетел из воды на бетонный склон.

Накада оглянулась на монстра. Тот не обращал на них никакого внимания, семь его голов по-прежнему смотрели на опустевшую реку. С катера было видно, как по одной из голов побежали голубые искры, и красные глаза потухли.

– Черт, это машина! – крикнула Накада прямо в ухо Шираоки. – Кукла! Они берут нас на испуг!

По обеим сторонам канала раздались выстрелы. Заглушая стрельбу, разнесся искаженный дождем электрический голос монстра. Сержант повернулся к Накаде, глаза у него были безумные.

– Бл…, откуда вы знаете, доктор? – заорал он. – Вы, бл…, не знаете, что сами-то здесь делаете! Вы, бл…, вообще ничего не знаете!

Катер промчался по бетонному карнизу, пробив сетчатую ограду, и вылетел на широкий земляной склон. Перед ними открылось озеро и посреди него фантастический остров, с башнями, факелами, с разноцветными фонарями. Шираока снова повернулся к Накаде, чтобы на нее наорать.

Вдруг из ниоткуда появился ряд цветных шаров. Накада присела. Шираока развернулся, и тонкий трос пришелся ему на горло. Ударом сержанта отбросило на турбину, и он рухнул на лопасти с жутким хрустом ломающихся живых костей. Накаду швырнуло вперед, на рубку. Она стукнулась головой о консоль.

Когда она пришла в себя, первым, что она увидела, было рябое лицо сержанта. Дыхательное горло у него было перебито. Накада нащупала за поясом складной нож, открыла. Никогда ей не доводилось делать трахеотомию. Когда Шираока пытался спасти таким образом жизнь Хаяши, Накада и видела-то это впервые. Резать – работа хирургов.

Пока она раздумывала, где сделать надрез, Шираока смотрел на нее. Она не поняла, что стояло в его глазах – презрение профессионала или просто ненависть.

Она подняла нож, чтобы сделать надрез, и Шираока схватил ее за руку. Широкая его ладонь оказалась удивительно сильной. Накада попыталась отвести ее в сторону, но он стиснул ее руку и сжимал до тех пор, пока нож не выпал. Только тогда он ослабил хватку. Глаза у него закрылись, а потом медленно, закатившись, открылись вновь.

Накаду трясло. Санитарный катер, медленно описывая круг, вышел в озеро.

– Ишино, – позвала Накада, – иди сюда, встань у руля.

Ишино появился из трюма и остолбенел, увидев тело.

– Он мертв, – коротко сказала Накада. – Возьми штурвал.

Ишино, стряхнув оцепенение, выполнил приказ и встал у руля, бормоча себе под нос нитирэнскую сутру.

– Идем к острову, – сказала Накада. – На огни.

Они увидели два длинных, выступающих в озеро пирса, освещенных факелами. Накада кивнула в ту сторону, и Ишино провел катер между ними к широкому, залитому светом причалу. На пирсах собиралась толпа.

– Выключи двигатель, – сказала Накада ровным голосом.

Ишино продолжал бормотать сутры. Глаза у него были полузакрыты.

Накада посмотрела на выстроившихся вдоль пирсов в линию мужчин и женщин. Это оказались не солдаты Ла Витории, дисциплинированные, с разрисованными в тигриные полосы лицами. Люди были одеты в старые драные куртки от андалусской армейской формы, в нелепые, расшитые бусинами штаны, у многих – голая, зато покрытая татуировками грудь. Все увешаны ожерельями, бусами, медалями и медальонами. Кто-то держал в руках пращу, кто-то – обрез, кто-то – лук и колчан, у кого-то поверх татуировок перекрещивались пулеметные ленты.

– Ишино, – повторила она резко. – Глуши этот чертов движок.

Мальчишка открыл глаза, и взгляд его тут же прилип к консоли, чтобы не видеть всего остального. Он выключил двигатель, и катер, слегка покачиваясь на встречных волнах, медленно по инерции поплыл дальше к причалу.

Накада встала на нос и подняла швартов. Когда до причала осталась узкая полоса, она спрыгнула с катера и привязала канат. Потом подняла голову.

Конструкция за спинами толпы, снизу подсвеченная невидимыми от причала электрическими огнями, представляла собой приземистую трапецию высотой метров десять, с крылатыми безликими статуями по краям, напоминавшими каменные изваяния то ли в египетских, то ли в персидских развалинах, с той разницей, что эти были увиты виноградными лозами, каких не встретишь в тех пустынных землях. На крышах рядом с трапецией Накада заметила силуэты лучников.

Она направилась вверх, к набережной. Прошла через арку – уменьшенную копию какого-то храма или гробницы – и двинулась вперед по стертой противобуксовочной плитке, из полутьмы к свету.

Как только она вышла из тени арки, ветер переменился и слегка потянуло гнилью, будто бы вынули из пакета плохо хранившееся лежалое мясо. Накада ступила на широкую, выложенную бетонными плитами площадь. Здания, выходившие сюда, были построены в том же потрясающем старинном стиле, с еще более причудливыми статуями.

По одну сторону площади стоял ряд грубо сколоченных крестов из желтого необработанного дерева, метра три в высоту и два в ширину. На каждом висел распятый человек, ладони и лодыжки пробиты железнодорожными костылями.

На другом конце площади, напротив распятых, собиралась толпа: солдаты в лохмотьях, как на берегу, старики, женщины и много детей – все молча смотрели на гостью. Среди женщин обнаружилась японка.

– Нода? – спросила Накада.

Женщина смотрела на нее с тем же бесстрастным выражением лица, что и остальные. Если она и услышала вопрос, то не подала виду.

Накада подошла к ближнему кресту. Висевший на нем человек умер, судя по всему, не меньше чем неделю назад. Птицы уже выклевали глаза, в разинутом рту было полно муравьев, крохотных, не больше макового зернышка. В его одеянии из бело-золотого китайского шелка, в пятнах крови и рвоты, мокром после дождя, Накада узнала ризу христианского священника. На лбу темнело клеймо, похоже, выжженное стальным прутом, когда священник был еще жив. Накада с трудом прочла слово «PPOAGWGOS», что примерно означало «передовой». Она отшатнулась.

Толпа расступилась, пропуская вперед женщину маленького роста, с прямой спиной, в ярком антильском одеянии, бесформенном, как конская попона. Длинные, тронутые сединой черные волосы свободно спадали по плечам. Клара Дос-Орсос выглядела старше, чем на фотографии Кавабаты, но это, вне всякого сомнения, была она.

Апалаксийская Дева подняла руку к Накаде, и ее окружила толпа.

В комнате на верхнем этаже здания из песчаника, имитировавшего какую-то древность, было темно и неуютно: двери, узкие окна, квадратные сводчатые арки – все размеры составляли примерно две трети от нормального. Накада касалась волосами потолка, а двум охранницам, которые держали ее за руки, перед входом пришлось нагнуться.

– Какой вы веры, доктор? Буддистка?

Дос-Орсос говорила по-гречески бегло и почти без акцента, как константинопольские преподаватели Накады. Бывшая монахиня сидела на низкой кушетке, и когда она обратилась к Накаде, от окна ей на лицо упала серая полоса света.

– Я врач, – сказала Накада. – Моя религия – помощь людям.

Перед Дос-Орсос на подставке для ног лежала сумка Накады. Бывшая монахиня подняла ее, обследовала, вынула аптечку, нашла пакет с ампулами Кавабаты и другой, побольше, с остатками ампул с физраствором для опиума. Дос-Орсос взяла второй пакет и бросила на пол, так что он лег посередине между ней и Накадой.

– Вы наркоманка, – изрекла она. – Ваша религия – опиум.

Накада открыла было рот, но ничего не сказала. Ей нечего было ответить.

– Что это за место? – спросила она.

– Какое место?

– Это. Этот остров. Эти здания. – Накада кивком показала на окно. – Эта площадь?

– Этот остров? – сказала Дос-Орсос. – Остров Семи городов. Раньше здесь был парк аттракционов. Эфесо, Эсмирна, Пергамо, Тиатира, Сард Филадельфия, Лаодекия… Семь. – Накада вспомнила, что им говорил русский. – Вы увидели часть Эсмирны. Ее строили для туристов из христианских стран. – Дос-Орсос печально улыбнулась. – По случайному совпадению, строили японцы. Проект был не слишком успешным.

– А стал? – спросила Накада.

Дос-Орсос отозвалась не сразу. Вместо ответа она сама спросила:

– Доктор, а вам сказали почему? Почему им так нужно меня… вылечить?

– Мне сказали, у вас шизофрения, – ответила Накада.

Собственный голос, прозвучавший будто издалека, показался ей чужим – холодный, бесстрастный голос врача, голос из аудиоцилиндра.

– Возможно, в параноидальной форме.

Лицо Дос-Орсос оставалось в тени. Она закрыла глаза.

– Сказали, что события в Эспирито-Санто – ваших рук дело, – продолжала Накада. – Что взрывное устройство создали ваши люди.

– Бомбу, – сказала Дос-Орсос, по-прежнему не открывая глаз. – Вещи следует называть своими именами. – Глаза открылись. – И ответственность за создание бомбы на мне, так, доктор?

Накада обвела взглядом комнату, не предназначенную для жизни. Стены из голых досок, пол цементный. В углу, где прохудилась кровля, по стене текла вода и собралась лужа. Дос-Орсос сидела на кушетке из грубо скрепленных досок и двух бревен. Сняв полосатую шерстяную накидку, женщина осталась в платье, когда-то наверняка прекрасном, а теперь в грязных пятнах.

– Не знаю, на ком эта ответственность, но, судя по тому, что я вижу, ваши люди не способны даже починить крышу.

Охранницы перевели Накаду в другое здание, двадцатиэтажное, на удивление обычное, только наполовину недостроенное. Оно было бы вполне к месту где-нибудь в пригородах Нанины или Константинополя. Лишь пройдя через пустой вестибюль, мимо металлической двери пожарного выхода, Накада сообразила, что это гостиница.

Они поднялись на четвертый этаж. Большая часть номеров стояла без дверей и без мебели, но в одном дверной проем закрывала грубая металлическая решетка, принесенная сюда, по-видимому, с какого-нибудь завода или из мастерской. Охранница отодвинула ее, а вторая втолкнула внутрь Накаду. Посреди комнаты стояла лежанка, похожая на ту, на какой сидела Дос-Орсос. Вместо матраса на ней лежал кусок желтого вьетнамского латекса. По углам кушетки были прибиты сыромятные ремни.

Охранницы пихнули Накаду к лежанке. Накада попыталась сопротивляться, но министерские курсы самообороны она проходила давно, и женщины эти, в отличие от бестолкового аптекаря на вспомогательном судне, были к ее сопротивлению готовы. После недолгой борьбы, закончившейся резким ударом колена по почкам, Накаду надежно привязали ремнями, и она, задыхаясь от острой боли, лежала, стараясь восстановить дыхание.

Она ждала, что и дальше ее будут бить, или и того хуже, но только услышала, как заскрежетала решетка, и женщины ушли, оставив ее одну.

Вскоре Накада поняла, что им незачем ее пытать. Ее тело прекрасно справлялось с этой задачей. Голова раскалывалась. Мышцы ныли. Болела спина. Зудела кожа, зудело под кожей – будто муравьи, доедавшие останки распятого епископа, закончили свое дело и принялись грызть ее, Накады, живую плоть. Ее трясло, как в лихорадке, и вскоре у нее в самом деле поднялась температура. Когда она просыпалась, хотелось спать, а когда засыпала, ей снились кошмары, в которых по очереди являлись то Шираока с перебитым горлом, то распухшая Хаяши, то дети из рыбацкой деревни или обуглившиеся тела в Эспирито-Санто.

Однажды ей привиделся русский, Семенов, который сидел в изножье ее постели, закинув ногу на ногу, а руки лежали по бокам ладонями вверх.

– Когда я сюда приехал, я думал, что Новый Свет – это метафизика, битвы идей, – сказал поэт, и греческий у него был лучше, чем ей запомнилось. Впрочем, возможно, в галлюцинации он говорил не по-гречески, а по-русски, и Накада его отлично понимала, хотя никогда раньше не слышала. – Пришельцы из Старого Света, как мы с вами, ввязались в них на свой страх и риск. Но я ошибался.

У него появилась новая татуировка: стилизованная рыбка из двух пересекающихся волнистых линий. Кожа вокруг свежей татуировки припухла. Накада подумала, что ее нужно обработать.

– Мой народ, – продолжал русский, – ваш народ, народ калифа, даже епископы – все ошибались. Ужасно! Какая-то бессмыслица, это возмутительно.

– Ты думаешь, что все это, – сказал Шираока, который вдруг тоже оказался рядом; он стоял у штурвала на своем катере. Он сделал жест, охватывавший облезлый гостиничный номер, остров, весь континент, – все это – лишь подпорки для какой-то одной ничтожной японской идейки? Ты ошибаешься.

Приходили и другие посетители, более осязаемые.

Иногда у постели сидела Нода, которая молча прикладывала к ее лбу ладонь, проверяя температуру, считала пульс, обтирала зудевшую кожу, смазывала целебной мазью запястья и лодыжки под ремнями, вливала в рот чай и лекарства – без опиума.

Иногда приходила Дос-Орсос. Она либо сменяла Ноду, либо просто сидела рядом, слушая, как Накада кричит, рыдает, умоляет, чтобы ей дали опиум, или чтобы убили, или чтобы выпустили.

Однажды ей приснился хороший сон. Накада стояла одна на узкой безлюдной улице в большом белом городе, под серым небом в облаках, перед открытыми деревянными воротами. За ними уходила вверх лестница, конец ее терялся в темноте. Там ее ждали две женщины, одна полная, другая худая, Накада знала это наверняка, хотя не видела их. Накада едва не дала им обет – им или их владыке – лживый обет. Она знала, что это неправильно, но белый город у нее за спиной подталкивал, требуя обета и исполнения долга.

Она вошла в ворота.

Небо прояснилось.

Накада очнулась. Ей показалось, что это произошло давно, хотя она не понимала, когда, и не знала, сколько пролежала с открытыми глазами, разглядывая грязную штукатурку на потолке. Веревки из сыромятной кожи, раньше стягивавшие ее запястья и лодыжки, исчезли.

Она поднялась. За окном был солнечный день. Накада двинулась к окну. Руки и ноги словно набили песком. Она чувствовала себя так, будто ей тысяча лет.

Ей был нужен опиум. Не так отчаянно, как раньше. Лишь в медицинских целях. Накада подумала, что для таких, как она, право на опиум должно быть прописано среди основных прав человека.

За окном внизу она увидела Ноду. В таком же полосатом одеянии, как Дос-Орсос, она стояла посреди серой асфальтовой площадки и занималась токуику[84]84
  Токуику – японский термин в айкидо и других боевых искусствах, означающий моральное, нравственное воспитание.


[Закрыть]. На асфальте вокруг сидело, наверное, человек сто подростков, которые ее внимательно слушали. Среди них был Ишино, одетый в свои синие форменные брюки и антильскую рубашку с бахромой.

Нода умолкла. Повернулась лицом к дому, откуда на нее смотрела Накада, и попрощалась с детьми, поклонившись на китайский манер: с прямой спиной, сложив руки на уровне груди. Потом опустила руки, наклонила голову и стояла, пока ее слушатели поднимались и уходили, парами или по одному. Ишино ушел одним из первых. Все уже разошлись, а Нода так и продолжала стоять. Накада отошла от окна.

– Выходи, – сказала Клара Дос-Орсос. – Не заперто.

Теперь Накада могла гулять в парке. Наверное, думала она, можно отсюда уйти, хотя катер уже пересек озеро и возвращался назад по Рио-Балдио, – но что-то, чего она не могла объяснить, продолжало удерживать ее на месте.

Не Ишино. При встрече на улицах мальчишка ее не узнавал, а местные жители обращались с ним как с юродивым – женщины кормили, дети водили за руку. Хотя от Накады они старались держаться подальше, будто защита и доброе отношение Дос-Орсос означали для них неудачу, и неудача эта была заразна.

С ними она почти всегда была одна, и одна бродила по парку среди потешных руин, которые теперь, разрушенные по-настоящему, казались еще менее реальными; одна стояла у главных ворот под надписью «СЕМЬ ЗОЛОТЫХ ГОРОДОВ» на антилианском, латыни и греческом; одна взбиралась наверх по остовам искореженных аттракционов, разглядывала диораму с замершими, неподвижными марионетками, изображавшую апокалипсис, и оттуда наблюдала за жизнью города, за Нодой на площади, которая учила своих подопечных основам рейки и акупунктуры.

В «городе» под названием Филадельфия Накада нашла вполне приличную киностудию. Наверное, подумала она, здесь Нода и снимала те самые пропагандистские ролики, которые Накаде показывали в Да Витории, но, похоже, с тех пор студией никто не пользовался. Один за другим Накада ставила в проигрыватель цилиндрики, выбирая их наугад. Все записи были на антилианском, почти на всех – голос Дос-Орсос, но о чем речь Накада не понимала, только отдельные слова. В основном это были названия: Антилия, Андалусия, Эсприто-Санто, – и еще «епископы, мученики, бомба, Антихрист, Вавилон», которые повторялись часто, так что через некоторое время Накада стала их разбирать.

Под конец прогулки Накада каждый раз оказывалась на дорожке в той части парка, которую Дос-Орсос называла Эсмирной, и шла в комнату бывшей монахини.

– Вы же понимаете, что вы меня не вылечили, – сказала она как-то в разговоре с Дос-Орсос. – Понимаете, что нельзя вылечить от зависимости, просто отняв опиум. Он вызывает глубинные изменения в гипофизе и гипоталамусе.

– Неважно, вылечили или нет, – отозвалась Дос-Орсос. – Может быть, если бы вылечили, вы не оказались бы так здесь полезны.